Жозеф Артюр де Гобино ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГА ПЕРВАЯ 2 ГЛАВА I 2 ГЛАВА II 5 ГЛАВА III 10 ГЛАВА IV 12 ГЛАВА V 18 ГЛАВА VI 27 ГЛАВА VII 30 ГЛАВА VIII 36 ГЛАВА IX 42 ГЛАВА X 50 ГЛАВА XI 56 ГЛАВА XII 67 ГЛАВА XIII 74 ГЛАВА XIV 81 ГЛАВА XV 89 ГЛАВА XVI 101 КНИГА ВТОРАЯ 106 ГЛАВА I. Хамиты 106 ГЛАВА II. Семиты 114 ГЛАВА III. Приморские ханаанеяне 124 ГЛАВА IV. Ассирийцы; евреи; хореяне 133 ГЛАВА V 139 ГЛАВА VI 155 ГЛАВА VII 162 КНИГА ТРЕТЬЯ 168 ГЛАВА I 168 ГЛАВА II. Развитие брахманизма 183 ГЛАВА III. Буддизм; его поражение; нынешняя Индия 194 ГЛАВА IV. Желтая раса 200 ГЛАВА V. Китайцы 204 ГЛАВА VI. Истоки белой расы 216 КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 225 ГЛАВА I. 225 ГЛАВА II. Зороастрийцы 228 ГЛАВА III. Автохтонные греки; семитские поселенцы; арийцы-эллины 237 ГЛАВА IV. Семитские греки 255 КНИГА ПЯТАЯ 264 ГЛАВА I. Древние жители Европы 264 ГЛАВА II. Фракийцы; иллирийцы; этруски; иберийцы 275 ГЛАВА III. Галлы 281 ГЛАВА IV. Автохтонные италийские народы 300 ГЛАВА V. Тирренийские этруски. Этрусский Рим 306 ГЛАВА VI. Италийский Рим 314 ГЛАВА VII. Семитский Рим 322 КНИГА ШЕСТАЯ 338 ГЛАВА I. Славяне. Эпоха владычества догерманских народов арийской расы 338 ГЛАВА II. Арийцы-германцы 349 ГЛАВА III. Первые германские расы 357 ГЛАВА IV. Германский Рим. Романо-кельтские и романо-германские армии. Германские императоры 369 ГЛАВА V. Последние переселения арийцев-скандинавов 386 ГЛАВА VI. Последняя эпоха германо-романского общества 393 ГЛАВА VII. Американские аборигены 402 ГЛАВА VIII. Европейская колонизация Америки 415 Общее заключение 420 КНИГА ПЕРВАЯ Предварительные соображения, определения, изложение естественных за- конов, управляющих общественным порядком. ГЛАВА I Гибель цивилизаций и обществ происходит от общих причин. Крушение цивилизаций — самый поразительный и одновременно самый непонятный из всех исторических феноменов. Пугая воображение, эта трагедия таит в себе столько таинственного и грандиозного, что мыслители не перестают обращаться к нему, изучать его и заниматься его секретом. Нет никакого сомнения в том, что рож- дение и формирование народов дают любопытную пищу для размышлений: развитие наций, их успехи, их победы и достижения не могут не поразить воображение; но как бы значимы ни казались эти факты, объяснение их не представляет труда — их полагают простым следствием интеллектуальных способностей человека; признав такие способности, уже не приходится удивляться их результатам; уже своим суще- ствованием они объясняют великие события, истоком которых они являются. Таким образом, в этом плане ни затруднений, ни сомнений не предполагается. Но когда мы видим, как после определенного периода славы и могущества все нации заканчива- ют упадком и крахом – я повторяю, все, а не отдельные из них; когда мы видим раз- бросанные по всей земле красноречивые в своей страшной очевидности обломки цивилизаций, предшествующих нашей, и не только цивилизаций известных, но и многих других, названий которых мы не знаем, а также и тех, которые, покоясь ныне в виде окаменевших скелетов в глуши лесов, почти современников земли, как выра- зился Гумбольдт, не оставили нам даже намека на память о себе; когда мы, возвра- щаясь к современным государствам, осознаем их невероятную молодость и понима- ем, что они появились только вчера и что некоторые из них уже одряхлели, вот то- гда мы убеждаемся, не без доли философского ужаса, насколько слова пророков о неустойчивости вещей относятся не только к цивилизациям, но и к народам, не только к народам, но и государствам, не только к государствам, но и к отдельным личностям, и нам приходится констатировать, что любая общность людей, пусть да- же защищенная самыми совершенными общественными связями и отношениями, на- чинает разлагаться с первого дня своего образования и за всеми видимыми элемен- тами жизни несет в себе принцип неизбежной смерти. Так в чем же заключается этот принцип? Так ли он однороден, как его результат, и все ли цивилизации умирают от одинаковых причин? На первый взгляд напрашивается отрицательный ответ, поскольку множество импе- рий — Ассирия, Египет, Греция, Рим — рухнули в результате стечения непохожих друг на друга обстоятельств. Тем не менее, снимая кожуру видимости, мы обнаружи- ваем в этой неизбежности конца, которая неотвратимо висит над всеми нациями без исключения, наличие, хотя и скрытое, общей причины, и исходя из этого очевидного принципа естественной смерти, независимо от случаев смерти насильственной, мы у6еждаемся, что все цивилизации через какое-то время обнаруживают в себе глу- бинные потрясения, трудно определимые, но от этого не менее реальные, которые во всех регионах и во все времена имеют аналогичный характер; наконец, замечая очевидную разницу между крушением государства и концом цивилизаций, наблюдая, как один и тот же культурный фактор то упорно сохраняется в какой-нибудь стране, находящейся под чужеземным владычеством, несмотря на самые катастрофические события, то, напротив, исчезает или трансформируется перед лицом незначительных невзгод, мы все больше приходим к мысли о том, что принцип смерти, лежащий в основе всех наций, присущ не только им, но и всем остальным. Мои исследования, изложенные здесь, посвящены рассмотрению этого важного фак- та. Нам, живущим в данную эпоху, первым выпало узнать, что любая общность людей и связанная с ней интеллектуальная культура обречены на гибель. В прежние времена этого не знали. В античную эпоху на Востоке религиозное создание, изумленное зрелищем великих политических катастроф, относило их за счет небесной чумы, ни- спосланной за грехи народа; считалось, что такое наказание должно привести к по- каянию других грешников, еще не наказанных. Евреи, плохо понявшие смысл Биб- лии полагали, что их империя никогда не кончится. Рим, даже когда он начинал кло- ниться к упадку, не сомневался в своей вечности, о чем свидетельствует Амедей Тьери в своей книге «Галлия под римским владычеством». Нынешнее поколение не только увидело больше, но намного больше поняло: нет сомнений в смертности че- ловека, потому что все люди, жившие до нас, умерли, точно так же мы твердо знаем, что сочтены и дни народов, хотя их существование длится дольше, так как среди нас нет тех, кто царил когда-то до нас. Поэтому для прояснения нашего вопроса не стоит прибегать к мудрости древних, которые могут нам предложить одно-единственное фундаментальное замечание, а именно: наличие божественного перста, управляю- щего этим миром, причем это обстоятельство признается во всей полноте, которую ему приписывает католическая церковь. Бесспорно, что ни одна цивилизация не за- катится без вмешательства Бога, и применять к смертности всех без исключения ци- вилизаций священную аксиому, которой древние богословы пользовались с целью объяснения крупных катастроф, рассматриваемых ими как изолированные факты, — это значит провозгласить истину высшего порядка, которая должна определять по- иск земных истин. Признать, что все нации гибнут, потому что они виновны, — это значит провести параллель с поведением отдельных людей и видеть в грехе зерна разрушения. Следуя этой логике, даже мало-мальски просвещенный человек будет считать, что каждый народ ждет участь тех, кто его составляет, что каждая нация виновна виной своих составных элементов, поэтому исчезнет так же, как исчезнут они; но повторяю: кроме этих двух безусловных истин древние не оставили ничего, что бы могло нам помочь. Они ничего не говорят о том, как божественная воля приводит к гибели народов — напротив, они считают, что пути этой воли неисповедимы. Охваченные почтитель- ным страхом при виде руин прошлого, они поспешно заявляют, что государства не развалились бы без воли Провидения. Я готов поверить, что в некоторых обстоя- тельствах могло случиться чудо, но там, где священные свидетельства не дают точ- ного ответа — а это как раз большинство случаев, — можно на законных основаниях считать мнение древних неполным, недостаточно подкрепленным и признать, что поскольку небесный гнев обрушивается на нации постоянно, причем в силу какого- то решения, предшествующего появлению самого первого народа, такой приговор является предопределенным, закономерным и соответствует непреложному кодексу вселенной, а также остальным законам, которые неуклонно управляют как живой природой, так и неорганическим миром. Возможно, у нас есть основания упрекать священную философию древних времен в том, что, в силу недостаточности опыта и ограниченности, она объясняет тайну не- опровержимой теологической истиной, которая сама представляет собой тайну, и не касается фактов, находящихся в области разума, но мы не можем поставить ей в уп- рек то, что она не поняла величия проблемы или стала искать решение на земном уровне. Лучше сказать, что она ограничил ась постановкой вопроса, и не ее вина, что она не решила его, и даже не прояснила. Именно поэтому теологическая фило- софия стоит выше всех трудов школы национализма. Лучшие умы Афин и Рима пришли к следующему выводу, который не опровергнут до сих пор: государства, народы, цивилизации гибнут только от роскоши, безделья, плохого управления, падения нравов, фанатизма. И эти факторы — либо в совокуп- ности, любо по отдельности – были объявлены причиной краха того или иного обще- ства, а естественным выводом из этого постулата является следующий: если нет в наличии ни одного из этих элементов, никакой иной разрушительной силы и быть не может. В результате приходится признать, что всякое общество умирает только на- сильственной смертью, будучи в этом отношении более счастливо, чем человек, и что если устранить упомянутые выше причины разрушения, то можно представить себе народ, столь же долговечный, как сам земной шар. Рассуждая таким образом, древние и не подозревали о том, к чему это приведет; они видели в этом лишь спо- соб утвердить моральную доктрину, что, как известно, служит единственной целью их исторической системы. В описании событий они настолько были озабочены дока- зательством благости добродетели и пагубности порока и преступности, что все, вы- ходящее за рамки этого нравственного контекста, их почти не интересовало и чаще всего не замечалось или игнорировалось. Этот метод был ложным, ограничением и слишком часто противоречил намерениям своих создателей, т. к. клеймо добродете- ли или порока ставилось в зависимости от требований момента; но до определенной степени это можно объяснить благими намерениями, и если гений Плутарха и Тацита извлек из этой теории только романы и пасквили, то, смею утверждать, эти романы великолепны, а пасквили благородны. Мне хотелось бы проявить снисходительность к мыслителям восемнадцатого века, но у них есть свои мэтры, а это уже другое дело: первые были до фанатизма озабочены поддержанием социального порядка, вторыми же двигала жажда нового и стремле- ние к разрушению; одни пытались извлечь добрые плоды из своих выдумок, другие извлекали из них ужасные последствия, умея находить оружие против всех принци- пов правления, которым по очереди наклеивали ярлык тирании, фанатизма и паде- ния нравов. Чтобы не дать обществу погибнуть, Вольтер предлагал покончить с ре- лигией, законом, промышленностью, торговлей под тем предлогом, что религия есть фанатизм, закон — это деспотизм, промышленность и торговля суть роскошь и раз- врат. Следовательно, наличие стольких недостатков означает дурное правление. Моя задача меньше всего состоит в том, чтобы вступить в полемику: я хотел лишь отметить, насколько различные результаты дает мысль, общая для Фукидида и абба- та Рейналя — у одного она сугубо консервативна, у второго цинично агрессивна и в обоих случаях ошибочна. Неправда, что всегда замешаны непременно те причины, которыми объясняют падение народов, и, охотно признавая, что в какой-то момент умирания народа они могут присутствовать, я отрицаю, что они достаточно сильны, что в них достаточно разрушительной энергии, чтобы без других факторов привести к столь пагубным катастрофам. ГЛАВА II Фанатизм, роскошь, дурные нравы и безверие не всегда приводят к падению того или иного общества. Необходимо, прежде всего, объяснить, как я понимаю термин «общество». Это не круг людей, более или менее широкий, в котором в той или иной форме осуществля- ется процесс правления. Афинская республика — это не есть общество, не является обществом королевство Магадха, империя Понта или египетский Халифат эпохи Фа- тимитов. Все это фрагменты общества, которые, разумеется, трансформируются, сближаются или разделяются под влиянием естественных законов, которые я пыта- юсь установить, но наличие или исчезновение которых не определяет жизнь или смерть общества. Формирование таких фрагментов — это чаще всего переходный феномен, он ограниченным или вообще косвенным образом действует на цивилиза- цию, в которой идет этот процесс. Под обществом я понимаю собрание, более или менее совершенное с политической точки зрения, но недостаточное с точки зрения социальной, людей, которые живут под воздействием сходных идей и обладают по- хожими инстинктами. Таким образом, Египет, Ассирия, Греция, Индия, Китай были, или остаются поныне, сценой, где различные общества реализуют свое предназна- чение (если абстрагироваться от пертурбаций в их политическом устройстве). Я со- бираюсь вести речь о составных элементах, только когда это будет касаться целого, поэтому буду употреблять термин «нация» или «народ» в общем или ограниченном смысле, чтобы избежать двусмысленности. Поэтому я возвращаюсь к предыдущему вопросу и заявляю, что фанатизм, роскошь, дурные нравы и безверие не обязатель- но ведут к гибели народов. Все эти факторы, иногда по отдельности, иногда одновременно и даже в ярко выра- женной форме, встречались у наций, которые от этого чувствовали себя еще лучше или, по крайней мере, не хуже. Империя ацтеков держал ась главным образом на фанатизме. Я не могу представить себе ничего более фанатичного, нежели социальный строй, опирающийся на религи- озную основу, которую постоянно питают кровью человеческие жертвоприношения, о чем свидетельствует Прескотт в своей «Истории завоевания Мексики». Недавно появились веские доказательства того, что древние народы Европы никогда не практиковали религиозное убийство и не прино- сили в жертву невинных, хотя военнопленные или потерпевшие кораблекрушение не входили в эту категорию, между тем как для древних мексиканцев хороши были лю- бые жертвы. С беспримерной жестокостью, которую современные физиологи считают общей чертой племен нового мира, они убивали соплеменников на своих алтарях, и это не мешало им оставаться могущественным, процветающим и талантливым наро- дом, который, может быть, процветал бы таким образом еще долгое время, если бы гений Фернандо Кортеса и храбрость его спутников не положили конец столь чудо- вищной империи. Из этого следует, что фанатизм не есть причина гибели государств. Роскошь и изнеженность также нельзя считать более вескими причинами; их послед- ствия ощущаются в среде высших классов, и я сомневаюсь, что у греков, персов, римлян изнеженность и роскошь, пусть и в иных формах, были более выражены, нежели в сегодняшней Франции, Германии, Англии, России (России особенно) и у наших соседей по ту сторону Ла-Манша; между прочим мне кажется, что эти две по- следние страны отличаются особой жизнестойкостью среди государств нынешней Европы. А в средние века венецианцы, генуэзцы, пизанцы копили сокровища со все- го мира, выставляли их в своих дворцах, возили на своих кораблях по всем морям, и это обстоятельство ничуть не ослабило их. Поэтому изнеженность и роскошь не слу- жат для народа причинами ослабления и умирания. Даже упадок нравов, самый страшный бич человечества, не обязательно несет в се- бе разрушительную функцию. для того, чтобы такой упадок был разрушительным, необходимо, чтобы процветание нации, ее могущество и авторитет были напрямую связаны с чистотой ее обычаев, однако это вовсе не так. Часто ссылаются на стран- ные фантазии, сопровождавшие добродетели первых римлян (см., например, «Пись- мо герцогине Монтозье» Бальзака). Нет ничего возвышенного в том, что родовитые патриции обращались со своими женами, как с рабынями, с детьми, как с домашней скотиной, а подданных третировали, как диких зверей; и если бы сегодня остались защитники такого образа действий, пожелавшие порассуждать о разном моральном уровне в разные эпохи, разбить их аргументы не составило бы труда. Вовсе времена злоупотребление силой вызывало одинаковое возмущение; хотя никого из царст- вующих особ не прогнали после насилия над Лукрецией, и никого не отдали под суд после покушения Аппия, но, по крайней мере, более глубокие причины этих двух великих революций, которые были связаны с такими предлогами, в достаточной ме- ре свидетельствуют об отношении к общественной морали в то время. Нет, не добро- детель, даже самой высокой пробы, является причиной силы народов; с начала ис- торической эпохи мы не знаем ни одной общности людей, как бы мала она ни была, в которой отсутствовали бы заслуживающие порицания примеры, однако же, сгиба- ясь под таким презренным бременем, государства не становились слабее, а зачас- тую, наоборот, черпали свое величие именно в этом. Спартанцы заслужили восхи- щение благодаря бандитским законам. А разве финикийцы погибли из-за развра- щенности, которая их пожирала и которую они сеяли повсюду? Да нет же: именно развращенность была главным инструментом их могущества и славы; с того самого дня, когда они появились на Греческих островах [«Одиссея», XV] — негодяи и злодеи, соблазняющие женщин, чтобы превратить их в товар, грабящие амбары и пускающие награбленное в продажу, — упоминание о них вызывало трепет, но от этого они не утратили величия и сохранили в анналах истории почетное место, кото- рого не могла поколебать ни их жадность, ни дурное поведение. Я не склонен искать в молодых обществах нравственное превосходство, но сомнева- юсь, что стареющие, т. е. приближающиеся к своему краху нации представляют взо- ру строгого критика более благостную картину. Нравы смягчаются, люди находят общий язык, взаимные отношения становятся определенными и общепринятыми, а теории о справедливости и несправедливости постепенно оттачиваются. Трудно до- казать, что во времена, когда греки сокрушили империю Дария, в эпоху, когда готы захватили Рим, в Афинах, в Вавилоне и в великом имперском городе было меньше честных людей, чем в славные дни Гармодия, Кира Великого и Пебликолы. Впрочем, за примерами далеко ходить не обязательно. Одним из мест на земле, где мы видим самый большой прогресс и самый яркий контраст с наивным веком, явля- ется Париж; однако многие религиозные деятели и ученые мужи признают, что ни в одном другом месте никогда не было столько добродетелей, набожности, мягкости, утонченности, как в этом сегодняшнем великом городе. Идеал добра здесь также высок, каким он мог быть в душах самых почтенных персонажей семнадцатого сто- летия, и тем не менее в нем много горечи, жестокости и дикости, даже — осмелюсь сказать — педантизма; таким образом, именно там, где современный разум нашел пристанище, мы видим поразительные контрасты, каких не знали прошлые века. Кроме того, я не нахожу, что в периоды развращенности и упадка недоставало вели- ких людей — я имею в виду людей, отличавшихся сильным характером и настоящими добродетелями. Если покопаться в истории римских императоров, то окажется, что большинство стояли выше своих подданных как по званию, так и по заслугам, на- пример, Траян, Антоний Благочестивый, Септимий Север и другие; ниже трона, поч- ти в самой гуще плебса я восхищаюсь великими врачами и великими мучениками, апостолами молодой Церкви, не считая добронравных язычников. Добавлю, что ак- тивных, твердых, доблестных личностей было такое множество, что нет сомнений в том, что во времена Цинцинната в Риме не было недостатка в славных людях всех областях человеческой деятельности. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить- ся к фактам. Люди добродетельные, энергичные, талантливые, коих не было недостатка в перио- ды упадка и дряхления обществ, встречались, быть может, в еще большем количест- ве, чем в молодых государствах; кроме того, общий нравственный уровень в те пе- риоды был выше. Следовательно, нельзя утверждать, что в дряхлеющих государст- вах падение нравов более выражено, чем в государствах, рождающихся на свет, что это падение ведет к уничтожению народов, поскольку некоторые страны, напротив, жили за счет таких нравов; но можно пойти дальше и показать, что нравственный упадок не обязательно является смертельным, т. к. из всех болезней, поражающих общество, он обладает способностью к быстрому излечению. В самом деле, те или иные нравы народа часто меняются в зависимости от периодов, переживаемых этим народом. Обратимся к нашим французам и увидим, что гало- римляне V-VI вв., хотя и были по6ежденными, стояли гораздо выше, чем их доблест- ные победители, во всех отношениях нравственности и морали, а если брать их по отдельности, они не всегда уступали им по храбрости и воинской доблести. Возможно, в более поздние времена, когда обе расы начали смешиваться, ситуация ухудшилась, а к восьмому и девятому столетиям территория страны не являла собой предмет большой гордости. Но в XI-XIII вв. картина совершенно изменилась, и по мере того, как общество впитывало в себя самые разногласные элементы, состояние нравов заслуживало все большего уважения. Четырнадцатый и пятнадцатый века стали периодом извращенности и конфликтов, расцвел разбой, словом, это была эпоха упадка в самом широком и строгом значении этого слова; можно было бы ска- зать так: в результате разврата, казней, тирании, полной утраты благородства среди знати, которая грабила своих крепостных, среди буржуа, которые продавали родину Англии, среди разгульных церковников, короче во всех слоях социума, это общество потерпело крах и под своими развалинами погребло и скрыло столько постыдного. Тем не менее, общество продолжало жить, оно приложило усилия и вышло из кризи- са. Шестнадцатый век, несмотря на кровавые безумства – последствия предыдущей эпохи, — отличался большим благородством по сравнению со своим предшественни- ком, и для человечества ночь Святого-Варфоломея кажется не таким позорным со- бытием, как резня Арманьяков. Наконец, из этой переходной эпохи французское общество вышло к свету и чистоте эпохи Фенелона, Боссюэ и Монтозъе. Таким образом, вплоть до Людовика XIV наша история представ- ляет собой быстрое чередование переходов от добра к злу, и жизнеспособность, свойственная нации, не имеет отношения к состоянию ее нравственности. Я кратко изложил самые явные различия, множество более конкретных остались за пределом книги, т. к. для этого потребовалось бы много места, но разве не видели мы собст- венными глазами, как резко менялся уровень морали за каждые десять лет нашей истории, начиная с 1787 г.? Итак, я прихожу к окончательному выводу: падение нравов есть преходящий фактор, подверженный колебаниям, и его нельзя рассмат- ривать как необходимую и решающую предпосылку разрушения государства. Обратим внимание на один аргумент, связанный с сегодняшним днем и чуждый иде- ям XVIII в.; но настолько уместный при анализе падения нравов, что о нем нельзя упомянуть вскользь. Многие полагают, что конец любого общества неизбежен, если религиозные идеи начинают деградировать и исчезать. Про водится параллель меж- ду Афинами и Римом, а именно, это касается публичной демонстрации доктрин Зено- на и Эпикура, отказа от национальных культов и краха обеих республик. Впрочем, стараются не замечать, что кроме этого при мера больше нечем про иллюстрировать подобный синхронизм, что персидская империя в момент своего падения была при- вержена культу религиозных магов, что Тир, Карфаген, Иудея, .ацтекская и перуан- ская монархии погибли, усиленно молясь своим богам, и что, следовательно, невоз- можно утверждать, что все народы в периоды своей гибели отказы вались от культа предков. Но и это еще не все: в двух цитированных выше случаях больше внешнего сходства, нежели глубины, и я совершенно не согласен с тем, что в Риме., как и в Афинах, античный культ был забыт еще до того, как на его место заступило оконча- тельно восторжествовавшее христианство; иными словами, я считаю, что в области религиозной веры ни у одного народа на земле не наблюдалось непрерывности, что, когда изменилась форма или интимная сущность веры, галлы ухватились и за рим- ского Юпитера и за Юпитера христианского точно так же, как мертвый хватает живо- го, причем без пресловутого переходного периода безверия; а поскольку не было в истории нации, которую можно с полным правом назвать безбожной, нельзя утвер- ждать, что государства погибают от недостатка веры. Я понимаю, на чем зиждется такая точка зрения. Незадолго до Перикла в Афинах и у римлян в эпоху Сципионов среди высших классов распространился обычай сначала рассуждать о религиозных делах, затем подвергать их сомнению, потом вообще от- ступиться от них и гордиться атеизмом. Постепенно этот обычай завоевывал все больше сторонников, и скоро почти не осталось истинно верующих. В этом аргументе есть доля истины, но много в нем и ложного. Разумеется, факты говорят о том, что Аспазия в завершение вечерних трапез и Лелия в кругу близких друзей получали удовольствие от попрания священных правил своих стран, но тем не менее в эти периоды, кстати, самые блистательные в истории Греции и Рима, бы- ло опасно вслух проповедовать подобные идеи. Неосторожность любовницы дорого обошлась самому Периклу: стоит вспомнить слезы, проливавшиеся им перед судом, которые тем не менее не смогли оправдать прекрасную атеистку. Вспомним почти официальный язык поэтов того времени, когда Аристофан и Софокл после Эсхила яростно ополчились против осквернителей богов. Дело в том, что вся нация верила в своих богов, считала Сократа виновником всех перемен и желала суда над Анакса- гором. А что потом? Смогли ли философские и безбожные теории овладеть широкими массами? Я заявляю: никогда, ни в какую эпоху им этого не удавалось. Скептицизм остался привычкой высшего общества и не выходил за его пределы. Мне могут возразить, что нет смысла говорить о том, как думали простые горожане, сель- ские жители, рабы, не имевшие влияния на государство и политику. Но дело в том, что такое влияние у них было, и до самого последнего вздоха язычества они сохра- няли свои храмы и свои алтари, содержали своих иерофантов, и самые известные, просвещенные и самые твердые в отрицании религии люди не только выставляли напоказ свое благочестие в одежде, но между чтением Лукреция исполняли самые неприятные культовые обряды и не только добросовестно посещали церемонии, но в редкие часы досуга, отнимая время у изнурительных политических игр, писали мо- ральные трактаты. Я имею в виду великого Юлия [Цезарь, демократ и скептик, умел скрывать свои убеждения, когда того требовали обстоятельства. Вот что он сказал на похоронах своей тетки: «Родословная моей тети Юлии по материнской ли- нии восходит к царям, по отцовской идет от бессмертных богов: цари Мар- ции, имя которых носила ее мать, произошли от Анкуса Марция, а Юлии происходят от Венеры. Таким образом, в нашей крови есть святость царей, самых могущественных из людей, и величественность богов, от которых ца- ри наследуют свою власть» (Светоний, «Юлий», 5)]. Мало того: все императо- ры после Цезаря являлись верховными священниками; еще Константин, хотя и обла- дал разумом, более просвещенным, чем все его предшественники, чтобы отказаться от столь неприглядной обязанности, мало приличествующей его званию христиан- ского князя, под влиянием общественного мнения, очевидно достаточно влиятельно- го даже в ту эпоху, должен был считаться с национальной античной религией. Таким образом, речь идет не о вере простых горожан, сельских жителей и рабов, а о мне- нии людей просвещенных. И напрасно это мнение порой восставало, от имени разу- ма и здравого смысла, против абсурдности язычества — народные массы не хотели: и не могли отказаться от одной веры, пока им не предложили другую вместе с дока- зательствами ее истинности и целесообразности в мирских делах; давление этого общего чувства было настоль ко сильным, что в третьем веке в среде вывших клас- сов появилась религиозная реакция, причем серьезная реакция, которая продолжа- лась вплоть до окончательного перехода народа в лоно Церкви, а царство филосо- фии достигло апогея при Антониях и начало хиреть вскоре после их смерти. Но здесь не место обсуждать этот вопрос, хотя он представляет интерес для истории челове- ческой мысли; достаточно заметить, что обновление захватывало все более широкие слои народа. Чем больше старился римский мир, тем выше становился авторитет армии. Все, от императора, как правило, избираемого из гвардии, до самого последнего офицера его свиты, до самого мелкого областного управителя, начинали под лозой центурио- на. Т. е. все выходили из этих народных масс, чью неоспоримую набожность мы уже отмечали, а взойдя на более высокую ступень, встречались — и эта встреча их шо- кировала и ранила с античным блеском знатных горожан, городских сенаторов, ко- торые смотрели на них как на выскочек и с радостью поставили бы их на место, если бы не страх. Существовала вражда между настоящими хозяевами государства и древними родовыми семействами. Военачальники были верующими и фанатичными, примерами служат Максимин, Галер и сотни других, между тем как сенаторы и деку- рионы находили удовольствие в скептической литературе, но поскольку все вели придворную жизнь, т. е. жизнь среди военных, им пришлось усвоить язык и убежде- ния нового времени. Постепенно все жители империи стали набожными, и именно через набожность сами философы во главе с Эвхемером придумали системы, с тем чтобы примирить рационалистические теории с культом государства, кстати, в этом особенно преуспел император Юлиан. Не стоит слишком восхвалять это возрождение языческого благочестия, потому что из него вышло большинство преследователей наших мучеников. Народ, оскорбленный атеистическими сектами в своей вере, тер- пел, пока над ним довлели правящие классы, но едва имперская демократия низвела эти классы на самую унизительную ступень, простолюдины возжелали мести и по ошибке перебили многих христиан, которых они называли нечестивыми и путали с философами. Вот красноречивое различие между эпохами! Царь Агриппа, язычник со скептическим умом, из любопытства захотел выслушать святого Павла [Деяния Апостолов, XXVI, 24,28, 31]. Он его выслушал, вступил с ним в дискуссию, принял его за сумасшедшего, но тем не менее не наказал за то, что тот думает не так, как он. Или возьмем историка Тацита, который презирал приверженцев новой религии, но осуждал Нерона за жестокое к ним отношение — и Агриппа и Тацит были неве- рующими. Диолектиан больше слушал своих подданных, Деций и Аврелий были фа- натики, как и их народ. А сколько тягот пришлось перенести, пока римские власти окончательно не приняли христианство и не привели население в лоно новой веры! В Греции было очень сильное сопротивление — как среди ученых мужей, так и в городах и селах; еписко- пы приложили большие усилия, чтобы одолеть местных божков, и победа в конечном счете была достигнута не столько за счет обращения и убеждения, сколько благода- ря ловкости, терпению и времени. Гений апостолов в сочетании со всевозможными уловками сумел заменить божеств лесов, лугов, рек святыми, мучениками и девст- венницами. Прошло много времени, было сделано немало оплошностей, прежде чем был найден верный путь. Да что говорить о временах отдаленных! Разве в самой Франции нет прихода, где бы священников до сих пор не заботили суеверия, столь же устойчивые, сколь нелепые? В католической Бретани в прошлом столетии один епископ долго сражался с культом каменного идола. Он приказывал бросать тяже- лую глыбу в воду, и всякий раз упрямые поклонники доставали ее, и потребовалось вмешательство пехоты, чтобы разбить идола на куски. Вот вам наглядный пример долгожительства язычества. Итак, я делаю вывод: нет оснований утверждать, что Рим и Афины хоть на один день были лишены религиозных чувств. Следовательно, поскольку ни в далеком прошлом, ни во времена нынешние ни одна нация не отвергала своего культа, пока ей не давали другой, нельзя сказать, что крах народов есть следствие их безверия. Отказываясь принять разрушительную силу фанатизма, роскоши, падения нравов и безверия, я перехожу к вопросу о дурном правлении, а этот предмет заслуживает отдельного разговора. ГЛАВА III Качество правления не имеет отношения к долговечности народов. Я понимаю, насколько трудна эта тема. Даже сама попытка заговорить об этом пока- жется многим читателям чем-то вроде парадокса. Люди убеждены — и имеют на то достаточно оснований, — что хорошие законы, хорошая администрация оказывают непосредственное и сильное воздействие на здоровье нации, но при этом заходят так далеко, что приписывают законам и администрации решающую роль в продол- жительности существования социальной совокупности людей, в чем и заключается распространенное заблуждение. Разумеется, дело обстояло бы именно так, если бы народы могли жить только в со- стоянии благополучия, но мы знаем, что они существуют долгое время, как, впро- чем, и отдельные люди, в периоды дезорганизации и разброда, Которые часто отра- жаются и на соседях. Если бы нации всегда умирали от своих болезней, как могли бы они выжить в первые годы своего формирования? Ведь именно тогда они имеют самую дурную администрацию и наихудшие законы, к тому же плохо исполняемые. Как раз в этом состоит их отличие от человеческого организма: если организм, осо- бенно в детстве, опасается болезней, перед которыми он явно не выстоит, то обще- ство таких бед не знает; история дает нам великое множество примеров того, что общество без конца ускользает от самых опасных, долгих и опустошающих полити- ческих недугов, крайними проявлениями коих являются плохие законы и слишком суровое или безразличное правление [Надеюсь, всем ясно, что речь идет не о политическом существовании какого-то центра власти, но о жизни целого общества, о долговечности цивилизации.]. Прежде всего попытаемся уточнить, что значит дурное правление. Существует множество разновидностей этого зла, их, пожалуй, даже невозможно перечислить, тем более что их число умножается, если учитывать внутреннюю кон- ституцию народов, географическое положение и эпоху. Тем не менее их можно сгруппировать в четыре основные категории. Правление считается дурным, когда оно навязано извне. В Афинах такая ситуация имела место при тридцати тиранах, затем жители убавились от них и национальный дух вовсе не разрушился от угнетения, а только укрепился. Правление — дурное, если оно основано на завоевании. В четырнадцатом веке Франция, почти целиком, находилась под игом Англии. И вышла из-под него более сильной и процветающей. Китай наводнили и захватили монгольские орды, но при- шло время, и китайцы прогнали их со своей земли, правда, завоеватели сыграли роль раздражителя. После этого страна попала под другое иго; хотя манчжуры пра- вят более 100 лет, их ждет та же участь, что и монголов. Особенно дурное правление случается, если его принцип становится порочным, вследствие чего происходит разрушение самой системы правления. Такова была судьба испанской монархии. Основанная на воинском духе и общественной свободе, она начала к концу царствования Филиппа II забывать свои основы. Невозможно представить себе страну, где добронравные максимы пали бы настолько низко, где власть была бы более слабой и презираемой, где сама религиозная система давала бы больше поводов для критики. Сельское хозяйство и промышленность, подвер- женные тем же недугам, что и вся империя, впали в маразм. Но погибла ли Испания? Нет. Эта страна дала Европе славный пример сопротивления французским войскам, и это, наверное, единственное из современных государств, где национальный дух необычно силен и крепок. Еще правление бывает дурным, когда в силу природы своих институтов оно прокла- дывает путь к антагонизму — либо между высшей властью и массами, либо между различными классами. Примером тому служат средневековые короли Англии и Фран- ции, враждовавшие со своими знатными вассалами, которые, в свою очередь, воева- ли со своими крестьянами; или Германия, где первые проблески свободы мысли привели к гражданским войнам гуситов, анабаптистов и прочих сектантов. В более ранние времена Италия настолько сильно страдала от раздела власти, которую рва- ли на части император, папа, аристократы и общины, что народ не знал, кому под- чиняться, и часто вообще никого не признавал. Но погибло ли от этого итальянское общество? Нет. Итальянская цивилизация никогда не была столь блистательной, ин- дустрия более производительной, а влияние в мире более неоспоримым. Я склонен думать, что иногда, в самый разгар таких потрясений, на некоторое вре- мя, подобно солнечному лучу, появляется мудрая и устойчивая власть и функциони- рует на благо народов; но это длится недолго, и так же, как противоположная си- туация не приводит к смерти нации, так и светлое исключение не обеспечивает жиз- нестойкости. Для этого необходимо, чтобы эпохи процветания случались чаще и продолжались дольше. И если справедливые системы правления редки сегодня, то они появлялись не чаще и прежде. Я бы добавил, что даже самые благополучные из них омрачены противоречивыми мнениями и спорами. Разве все историки оценивают правление Вильгельма Оранского как эпоху процветания для Англии? Разве все вос- хищаются Людовиком IV Великим, без всяких оговорок? Напротив. В хулителях не- достатка нет, и они не во всем неправы, однако это было самое упорядоченное, са- мое плодотворное время в прошлом Франции и ее соседей. Времена хорошего прав- ления настолько редки, насколько противоречивы, когда они все же случаются. По- литическая наука, самая высокая и тернистая из всех наук, настолько субъективна, что нельзя, положа руку на сердце, объяснять гибель народов плохим правлением. Благодаря небу, они издавна привыкли к этому злу, которое даже в своих экстре- мальных проявлениях все же гораздо предпочтительнее, чем анархия. Это факт до- казанный, и тщательное изучение истории показывает, что зачастую плохое правле- ние, развращающее народ, оказывается лучше, чем предшествующее. ГЛАВА IV О том, как понимать слово «вырождение»; о смешении этнических принципов и о том, как формируется и распадается общество. Если читатель правильно понял все вышесказанное, он не сделает вывод, что автор не придает никакого значения болезням социального организма и что плохое прав- ление, фанатизм, безверие представляют в его глазах ничего не значащие факторы. Конечно же, у моих мыслей совсем другое направление. Я, как и все, признаю, что нет ничего хорошего, когда общество страдает от этих недугов, и что все заботы, все труды и усилия, предпринимаемые для того, чтобы избавиться от них, не пропадают даром; я просто утверждаю, что если эти дезорганизующие элементы не вызваны более сильным разрушительным принципом, если они не являются следствием скры- того и более страшного зла, можно быть уверенным, что их удары не будут смер- тельны, что после более или менее продолжительного периода страданий общество выйдет из него, возможно, обновленным и более сильным. Приведенные примеры мне кажутся достаточными, хотя их число можно приумно- жать до бесконечности; именно по этой причине здравый смысл инстинктивно чувст- вовал истину. Он понял, что по большому счету не стоит придавать незначительным явлениям первостепенного значения, что следует в другом месте и более тщательно искать причины жизни и смерти, управляющие судьбой народов. Поэтому, независи- мо от обстоятельств благополучия или недуга, ученые начали рассматривать консти- туцию общества саму по себе и склонны допустить, что никакая внешняя причина не является смертоносной до тех пор, пока разрушительный принцип, рожденный в не- драх общества, неотделимый от общества, не приобретает достаточных масштабов; и, напротив, как только этот разрушительный фактор проявляется в полной мере, гибель народа предрешена, даже если у него самое лучшее правление на земле. Это напоминает истощенную лошадь, падающую на ровной дороге. Приняв такую точку зрения, мы делаем шаг вперед и выходим на почву, более фило- софскую, чем раньше. Действительно, Биша не надеялся открыть большую тайну общечеловеческого существования; изучая внешние обстоятельства, он искал отве- ты в самой сути человека. Только таким путем можно сделать открытие. К сожале- нию, эта здравая мысль была результатом работы инстинкта и не продвинулась в своем логическом развитии, поэтому потерпела поражение при первых же трудно- стях. Исследователи вскричали: «Да, в самом деле, причина распада социального организма находится в нем самом, но в чем заключается эта причина?» В ответ они услышали: «Вырождение». Нации умирают, если они состоят из вырождающихся элементов. Ответ был точным — и этимологически, и во всех отношениях; надо было лишь определить, как понимать термин «выродившаяся нация». И вот здесь лежит камень преткновения: «выродившимся народом» назвали народ, который утратил исходные добродетели отцов-основателей в результате дурного правления, злоупот- ребления своими богатствами, фанатизма или атеизма. Как же все это знакомо до скуки! Получается, что нация гибнет под ударами социальных болезней, потому что она выродилась, и она выродилась, потому что погибает. Этот «круговой» аргумент доказывает лишь, что наша наука социальной анатомии находится в детском возрас- те. Я склонен думать, что народы гибнут потому, что они выродились, а не по иной причине; они делаются окончательно неспособными пережить внешние удары, уда- ры злосчастной судьбы, не могут подняться на ноги и корчатся в агонии. Если они умирают, то лишь потому, что не обладают перед лицом опасности той силой, кото- рая отличала их предков, одним словом, они выродились окончательно. Повторяю, это очень удачное выражение, но оно Нуждается в пояснении и осмыслении. Как и почему теряются жизненная сила? Вот вопрос, который следует задать. Как происхо- дит вырождение? Вот что надо объяснить. До сих пор ограничивались терминологи- ей, не вникая в смысл. И ниже я попытаюсь сделать следующий шаг. Итак, я считаю, что слово «вырождение» применительно к народу должно означать и означает, что этот народ уже не имеет тех качеств, которые имел прежде, т. к. в его жилах течет другая кровь. Скажем по-другому: сохранив прежнее имя, он не сохра- нил расу, к которой принадлежали его основатели; наконец, человек упадка, назы- ваемый «выродившимся» человеком, есть продукт, отличающийся с этнической точ- ки зрения от героев великих эпох. Хорошо, если бы он оставила себе хоть часть сво- ей сущности, однако чем больше он вырождается, тем быстрее эта сущность исчеза- ет. В нем уже преобладают гетерогенные элементы, они-то и составляют совершенно новую национальность, причем новую в худшем смысле; он уже не принадлежит к тем, кого все еще считает предками — разве что отдаленно напоминает их. Он вым- рет окончательно, а вместе с ним и его цивилизация. Это произойдет, когда перво- родный этнический элемент окажется настолько разбавленным примесью чужих рас, что виртуальность этого элемента уже не имеет существенного значения. Разумеет- ся, нация не исчезнет в физическом или абсолютном смысле, но практически ослаб- нет до такой степени, что вырождение можно считать завершенным со всеми его признаками. Если мне удастся доказать эту теорему, значит, я вскрыл суть вырождения и объяс- нил смысл этого слова. Показывая постепенное изменение сущности нации, я в ка- кой-то мере размываю ответственность за упадок: она уже лежит не на сыновьях, а на племянниках, затем на кузенах, затем на более дальних родственниках, и когда окажется, что в момент своей гибели тот или иной народ несет в своих жилах очень малую часть крови отцов-основателей, будет достаточно понятно, почему гибнут ци- вилизации, переходя из рук в руки. Одновременно я затрагиваю еще более дерзкий предмет, нежели тот, что рассматривался в предыдущих главах, а именно: сущест- вуют ли между человеческими расами действительно серьезные различия «врожден- ного» характера и можно ли их определить качественно? Чтобы не терять времени, начну с рассуждений, касающихся первого пункта, а вто- рой прояснится по мере их изложения. Моя мысль станет более понятной, если я сравню нацию, любую нацию, с человече- ским организмом. Физиологи считают, что он постоянно обновляется во всех своих составных частях, что в нем происходит нескончаемая трансформация и что по про- шествии определенного времени он содержит в себе малую толику того, что исходно составляло его основу: в старике почти ничего не остается от человека средних лет, в последнем мало остается от подростка, а в подростке — от ребенка; таким обра- зом, материальная индивидуальность поддерживается только внутренними и внеш- ними формами, которые видоизменяются, уступая место другим, мало похожим на прежние. Единственная разница между человеческим организмом и нацией, на мой взгляд, заключается в том, что в последней формы уничтожают друг друга и исчеза- ют с невероятной быстротой. Возьмем народ, или, лучше сказать, племя, в тот мо- мент, когда оно, поддавшись инстинкту жизнестойкости, придумывает себе законы и начинает играть какую-то роль в этом мире. При этом по мере роста его потребно- стей и его сил оно вступает в неизбежный контакт с другими семействами, и ему удается присоединить их к себе силой или мирными средствами. Не всем общинам доводится подняться до такого уровня, перейдя который племя в один прекрасный день становится нацией. Если некоторые расы, даже не очень вы- соко стоящие на лестнице цивилизации, тем не менее перешагнули этот порог, нель- зя считать это общим правилом; напротив, мне кажется, человеческой общине труд- но возвыситься над уровнем частичной организации, и лишь особо одаренным груп- пам удается переход в более сложное состояние. В доказательство напомню нынеш- нее состояние многих таких групп, разбросанных по всему миру. Крупные племена, особенно негры-пеласги Полинезии, самоеды и другие Представители северного по- лушария, а также большая часть африканских негров так и не смогли выйти из со- стояния бессилия и живут как бы наложенные друг на друга и полностью независи- мые от остального мира. Самые сильные истребляют слабых, а те стараются как можно дальше «отодвинуться» от сильных — этим ограничивается вся политика та- ких эмбрионов общества, которые с момента появления человека на земле пребыва- ют в столь удручающем состоянии, так и не найдя ничего лучшего за свою долгую историю. Мне могут возразить, что эти несчастные составляют меньшую часть насе- ления земли; это правда, но не стоит забывать других, им подобных, которые когда- то существовали и исчезли. Число их неизмеримо и наверняка составляет подав- ляющее большинство чистых рас среди желтых и черных народов. Если же допустить, что для очень большого числа людей оказался невозможен пер- вый шаг к цивилизации, если учесть, что такие народности рассеяны по всей земле, во всех географических и климатических зонах — на землях, покрытых льдом и сне- гом, в умеренных и жарких районах, на берегу морей, озер и рек, в глуши лесов, на зеленых равнинах или в пустынях, — придется сделать вывод, что какая-то часть человечества изначально лишена способности к самоцивилизации даже в самой ма- лой мере, поскольку неспособна подавить в себе естественное отвращение, которое человек, точно так же, как и животные, испытывает к «скрещиванию». Однако оставим в покое эти несоциабельные племена и продолжим подниматься по лестнице истории с теми, которые понимают, что если они хотят увеличить свою жизненную силу и благосостояние, тогда абсолютно необходимо либо военными, либо мирными средствами, вовлечь соседей в свою сферу обитания. Конечно, самый простой способ — война. Итак, начинается война, но когда она закончится, когда разрушительные страсти утихнут, останутся пленники, они становятся рабами, рабы работают, и вот появляются классы, развивается промышленность, и племя перехо- дит в категорию народности. Это уже более высокий уровень, но не все общности, достигшие его, поднимаются выше — многие ограничиваются этим и закосневают на этой ступени. Однако другие, более предприимчивые и энергичные, смотрят дальше и идут дальше простого мародерства: они захватывают большую территорию и делают своей собст- венностью не только жителей, но и их земли. С этого момента формируется настоя- щая нация. Часто в течение какого-то времени обе расы — победители и побежден- ные — продолжают жить бок о бок, не смешиваясь, однако по мере того, как они становятся все более нужны друг другу, как устанавливается общность трудов и ин- тересов, как обиды забываются, а побежденные естественным образом начинают подниматься к уровню победителей, последние находят множество причин снисходи- тельно относиться к этой тенденции и даже поощрять ее: вот тогда и происходит смешение крови, и представители двух рас уже перестают принадлежать к различ- ным племенам, все больше соединяясь в одно целое. При всем этом инстинкт изоляции настолько укоренен в человеке, что даже на этом этапе скрещивания имеет место сопротивление дальнейшему процессу. Есть народы, чье смешанное происхождение достоверно известно и которые, тем не менее, сохра- няют клановый дух. Например, арабы, которые не только вышли из ветвей семит- ской группы — они одновременно принадлежат к двум семействам — Сима и Хама, — не говоря уже о бесчисленных родственных переплетениях местного масштаба. Не- смотря на различные истоки, их приверженность к племенной изоляции является одной из самых поразительных особенностей их национального характера и полити- ческой истории; их изгнание из Испании можно объяснить не только их географиче- ской раздробленностью на этом полуострове, но и более глубокой раздробленностью — соперничеством семейств внутри маленьких монархий Валенсии, Толедо, Кордовы и Гренады [Такое стремление арабских наций к этнической изоляции иногда проявляется весьма странным образом; один путешественник рассказывает, что в Джидде, где нравы очень свободные, бедуинка, которая может согла- ситься на все, что угодно, ради денег, будет чувствовать себя опозоренной, если сочетается законным браком с турком или европейцем, которым она обычно отдается с чувством презрения]. Это замечание можно отнести к боль- шинству народов, прибавив, что там, где стерлись племенные различия, их место занимает инстинкт самоизоляции по национальному признаку, который настолько силен, что подавить его не в силах даже религиозная общность. Это имеет место у арабов и турков, у персов и евреев, у приверженцев парсизма и индусов, у сирий- ских несторианцев и курдов; этот инстинкт проявляется и у европейских турков, следы его можно встретить в Венгрии, у мадьяр, саксов, валахов, хорватов, и я ут- верждаю, что в некоторых районах Франции, стране, где расы перемешаны более, чем где бы то ни было, существуют деревни, жители которых и сегодня не хотят родниться с соседними селениями. Я считаю себя вправе заключить, исходя из этих примеров, охватывающих все стра- ны и эпохи, даже нашу страну и наше время, что человечество во всех своих ответв- лениях испытывает тайную неприязнь к смешению, что у некоторых народов это чувство неискоренимо, а у других мало выражено; что даже те, кто окончательно освободились от этого инстинкта, сохраняют в себе его следы — и вот эти последние народности могут ступить на тропу цивилизации. Таким образом, род человеческий подчиняется двум законам — отторжению и при- тяжению, — которые в разной мере воздействуют на все расы, причем первый закон соблюдают только те расы, которым никогда не дано подняться выше элементарного объединения на уровне племени, между тем как второй действует с такой силой, что соблюдающие его этнические группы более способны к прогрессу. Но здесь необходимо сделать уточнение. Я привел пример народа в эмбриональном или семейственном состоянии, я дал ему способности, чтобы он мог перейти в со- стояние нации, и вот он сделался нацией; история скрывает во тьме прошлого со- ставные элементы исходной группы, и мне известно только то, что эти элементы обеспечили его трансформацию, о которой я рассказал; теперь перед ним две воз- можности, две судьбы, и обе они предопределены — он будет либо победителем, либо побежденным. Я сделал его победителем, наделил его блестящей судьбой: он властвует над сосе- дями и одновременно цивилизует их; он не сеет смерть и разрушение там, где про- ходит; он уважает чужие памятники, институты, нравы, обычаи; изменяет он лишь то, что ему кажется полезным изменить, что можно заменить чем-то более совер- шенным; в его руках слабость превращается в силу, и действует он так, как сказано в Писании: «И возвысится он над людьми». Не знаю, приходила ли читателю такая мысль, но в нарисованной мною картине, которая может относиться к индусам, египтянам, персам, македонцам, мне кажутся главными два момента. Первый: некая нация, не обладающая ни силой, ни могуще- ством, неожиданно попадает под пяту завоевателя и оказывается перед лицом новой лучшей судьбы — так случилось с саксами [Саксы — группа германских племен, населявших территории на севере Германии, к востоку от Рейна и к западу от нижнего течения Эльбы. Объединились в III-IV вв. в племенной союз. В середине V в. часть саксов переправилась в Британию и образовала не- сколько королевств. Саксы, оставшиеся в Германии, располагались на гра- ницах с Франкским государством и после длительной борьбы были покоре- ны Карлом Великим (772-804). После распада Каролингской империи на территориях, населенных саксами, образовалось Саксонское герцогство.] в Англии, когда их завоевали норманны [3. Норманы, Норманны — (от сканд. northman — северный человек) — термин, принятый в Европе по отношению к.скандинавским народам (датчанам, шведам, норвежцам), совершавшим с середины VIII .в. пиратские набеги на побережье Европы и предпринимав- шим вдоль рек рейды в глубь материка. В Скандинавии норманнов называ- ли викингами (воинами), в Британии они были известны как «даны», а на Руси получили наименование «варяги». В результате набегов захватили значительную часть Британии и Ирландии, создали Сицилийское королевст- во (Италия) и герцогство Нормандское (Франция), заселили острова в Се- верной Атлантике, основали поселения в Северной Америке и сыграли зна- чительную роль в формировании русской государственности. Период экс- пансии скандинавов вошел в историю как «эпоха викингов».]. Второй: некий избранный и сильный народ, наделенный явной предрасположенностью к смешению с другой кровью, вступает в близкие отношения с расой, отсталость которой под- тверждается не только ее поражением, но и отсутствием качеств, имеющихся у по- бедителей. И вот с того времени, когда совершилось завоевание и началось слияние, следует датировать начало изменений в составе крови победителей. Если обновле- ние на этом и закончится, то по прошествии определенного периода, продолжитель- ность которого зависит от первоначальной численности вступивших в соприкоснове- ние народов, сформируется новая раса, конечно, не такая могущественная, как луч- ший из ее предков, однако все еще сильная и обладающая особыми качествами, обусловленными смешением и неизвестными обеим исходным группам. Но обычно объединение не ограничивается участием только двух рас. Я представил себе могущественную империю, оказывающую влияние на соседей. Я предполагаю, что она предпримет новые завоевания, следовательно, всякий раз к общему кровотоку будет добавляться новая кровь. Отныне, по мере увеличения нации — за счет оружия или договоров, — все больше изменяется ее этнический характер. Она становится богатой, предприимчивой, ци- вилизованной; потребности и привычки других народов находят полное удовлетво- рение в ее столицах, больших городах и портах, и к ней стекаются тысячи и тысячи чужеземцев. Проходит немного времени, и на смену первоначальному различию по национальному признаку приходят кастовые различия. Разумеется, в соответствии с моим планом, народ, о котором идет речь, выражает свои идеи изоляции официальными религиозными установлениями, и нарушителей ждет суровое наказание. Итак, этот народ цивилизованный, у него мягкие и снисхо- дительные нравы даже в отношении веры, его оракулы красноречивы и убедитель- ны, но все равно появляются «внекастовые» особи, поэтому каждый день необходи- мо создавать новые различия, придумывать новые классификации, множить соци- альные категории так, что невозможно уже разобраться в нагромождении всех под- разделений, варьирующихся до бесконечности от провинции к провинции, от канто- на к кантону, от деревни к деревне. Именно так происходило в странах Индии. Там, пожалуй, только брахманы проявляли стойкость в изоляционистских идеях, а сами народы, кстати, цивилизованные благодаря брахманам, не приняли или, по крайней мере, давно отвергши сковывающие предписания. Во всех государствах, имеющих развитую интеллектуальную культуру, почти не обращали внимания на те отчаянные попытки, которые были предприняты законодателями Арьяварты из желания прими- рить предписания закона Ману с упрямой логикой реальности. Касты, которые суще- ствовали, исчезли в тот момент, когда все люди, без различия в происхождении, ус- воили науку пробиваться наверх и получать известность благодаря полезным откры- тиям или талантам. Но одновременно с этого дня нация, бывшая когда-то победи- тельницей и активной цивилизующей силой, стала исчезать: ее кровь смешалась со всеми стекающимися к ней ручейками. Кроме того, часто случается, что численность доминирующего народа начинает уменьшаться по сравнению с побежденными, а, с другой стороны, некоторые расы, служащие фундаментом для населения обширных территорий, быстро размножаются — например кельты и славяне. Вот еще одна причина, почему быстро исчезают гос- подствующие расы. Другая заключается в том, что их высокая активность и большая роль в государственных делах чаще делают их представителей жертвами войн и мя- тежей. Таким образом, если, с одной стороны, они объединяют вокруг себя, благода- ря своей цивилизаторской функции, другие элементы, чтобы поглотить их, то они становятся жертвами своей малочисленности и еще тысяч прочих разрушительных обстоятельств. Очевидно, что исчезновение расы-победительницы в разных регионах происходит разными темпами. Тем не менее, этот процесс всюду идет до конца, и везде он за- вершается задолго до того, как исчезает цивилизация, рожденная этой расой; иными словами, народ может жить, существовать, функционировать, даже становиться сильнее уже после того, как исчезла движущая сила его жизни и славы. Возможно, здесь есть противоречие с тем, что сказано выше? Нисколько, потому что если влия- ние цивилизующей крови ослабляется, то остается энергия, когда-то вложенная в покоренные или присоединенные народы: так, институты, которые создал покойный цивилизатор, законы, которые он сформулировал, модель нравов, которые он оста- вил, живут и после его смерти. Конечно, нравы, законы, институты видоизменяются, искажаются, теряют свою силу и актуальность, но пока хоть что-то от них остается, здание стоит, в теле живет душа, труп еще двигается. Когда первоначальный им- пульс делает последний вздох, все заканчивается, ничего не остается, цивилизация умирает. Теперь, как мне кажется, я имею все необходимое, чтобы решить вопрос жизни и смерти наций, и заявляю, что ни один народ никогда бы не умер, если бы состоял из одних и тех же национальных элементов. Если бы империя Дария могла выставить в битве при Арбелле персов, истинных ариев, если бы римляне Нижней Империи име- ли сенат и милицию, составленные из этнических элементов, похожих на те, что су- ществовали во времена Фабиев, их владычество не закончилось бы, и сохрани персы и римляне целостность крови, они бы жили и царили еще долго. Мне могут возра- зить, что в конце концов и к ним бы пришли более сильные завоеватели или они все равно бы рухнули под разными ударами, в результате продолжительного давления или просто от случайно проигранной битвы. Действительно, государства могут исче- зать таким путем, но только не цивилизации, не социальный организм. Нашествия и поражения — это всего лишь досадные, но временные затруднения. Примеров тому предостаточно. В современную эпоху китайцев завоевывали дважды, и они всегда вынуждали за- воевателей ассимилироваться с ними, они внушали им уважение к своим нравам, они многое им дали и почти ничего от них не взяли. Первых захватчиков они прогнали, и придет время — так же поступят со вторыми. Англичане — хозяева Индии, однако их нравственное влияние на подданных равно почти нулю. Различными путями они сами подвержены влиянию местной цивилиза- ции и не могут внедрить свои идеи в умы масс, которые боятся их и покоряются им только физически, сохраняя свой образ жизни во всей целостности. Дело в том, что индусская раса осталась чужой той расе, которая там сегодня властвует, и ее циви- лизация не поддается закону силы. Внешние формы, королевства, империи могут изменяться, но основа, на которой стоят такие сооружения, может меняться только вместе с ними, и пусть Хайдарабад, Лахор и Дели перестанут быть столицами — ин- дусское общество этого даже не заметит. Придет день, когда, тем или иным образом, Индия начнет жить снова по своим законам, как она делает это и сейчас, только скрытно, и благодаря нынешней расе или метисам восстановит свою политическую сущность. Случайные завоевания не решают судьбу народа и его жизнь. Самое большее — они могут привести к тому, что на какое-то время народ перестает проявлять себя и те- ряет внешние атрибуты. Пока кровь народа и его институты еще сохраняют в доста- точной степени следы изначальной расы, этот народ не умрет; пусть он, как китай- цы, имеет дело с завоевателями, которые превосходят его только в материальном плане, или, как индусы, ведет молчаливую и терпеливую борьбу против нации, пре- восходящей его во всех отношениях (англичане), его будущее служит ему утешени- ем — когда-нибудь он будет свободен. И, напротив, тот народ, который, как греки или римляне Нижней Империи, совершенно исчерпал свой этнический принцип, ум- рет в первый день своего поражения: он использовал время, данное ему свыше, т. к. полностью изменил свою расу, свою природу и, следовательно, выродился. Исходя из этих рассуждений, следует считать решенным вопрос о том, что было бы, если бы карфагеняне не потерпели поражение от удачливого Рима, а стали бы хо- зяевами Италии. Поскольку они принадлежат к финикийской расе, уступающей в политических качествах легионерам Сципиона, иной исход битвы при Заме никак не отразился бы на их судьбе. Они могли восторжествовать на один день, а на следую- щий все равно проиграли бы; или другой вариант: в результате своей победы они могли бы влиться в итальянский элемент (этнос), как это и случилось после их по- ражения, но окончательный результат был бы тем же самым. Судьба цивилизаций не имеет ничего общего со случайностью и не зависит от расклада карт; меч убивает только людей, и самые воинственные, самые опасные и удачливые нации, когда у них в сердце, в голове и в руках нет ничего, кроме бравады, стратегического искус- ства и военного везения, нет иного высшего инстинкта, в лучшем случае заканчива- ют тем, что учатся у побежденных, причем учатся плохо, как надо жить в мирной обстановке. В анналах кельтов, кочевых орд из Азии, есть много интересного и по- учительного на сей счет. Мы определили смысл слова «вырождение» и с его помощью рассмотрели вопрос жизнестойкости народов, теперь надо доказать то, что для ясности обсуждения я должен был заявить априори: есть существенные различия между человеческими расами. Последствия этого доказательства будут иметь огромное значение. Но преж- де чем мы приступим к этому, следует выстроить всю совокупность фактов и рассуж- дений, способных выдержать столь большое здание. Решение первого вопроса было лишь преддверием храма. ГЛАВА V Этническое неравенство не есть результат общественных институтов. Мысль о врожденном, исходном и раз и навсегда установленном неравенстве между разными расами является одной из самых распространенных с незапамятных времен. И это не удивительно при виде примитивной самоизоляции племен и народностей и отстранения и ухода в себя — в этом состоянии все они пребывали в прошлом и большинство до сих пор не может выйти из него. Не считая того, что произошло в нынешнюю эпоху, это понятие служило основой почти всех теорий правления. Нет народа, большого или малого, который не делал бы из этой предпосылки первую максиму государственного устройства. Системы каст, знати, аристократии, основан- ные на прерогативах рождения, не имеют иного источника; то же самое можно ска- зать и о праве старшинства по возрасту, предполагающем априорное преимущество сына-первенца и его потомков. Из этой доктрины вытекают неприятие чужака и пре- восходство, которое каждая нация культивирует по отношению к соседям. Только по мере того, как группы людей перемешиваются и сливаются, увеличиваются в чис- ленности, цивилизуются и начинают более благосклонно взирать друг на друга в силу взаимной полезности, эта абсолютная аксиома о неравенстве и прежде всего враждебности между расами дает трещину и ставится под сомнение. Затем, когда большинство граждан государства почувствует, что у них в жилах течет смешанная кровь, это большинство превращает в универсальную и абсолютную истину идею о том, что все люди равны. Вполне понятное отвращение к угнетению, естественный страх перед злоупотреблениями силы бросают тень на память о когда-то доминиро- вавших расах, которые, поскольку таков этот мир, всегда заслуживают упрека. От заявлений против тирании люди переходят к отрицанию естественных причин пре- восходства; они объявляют принцип превосходства извращением и узурпацией прав, забывая о том, что некоторые способности, как это ни прискорбно, можно объяснить только наследственностью. Наконец, чем больше гетерогенных элементов вливается в народ, тем чаще он заявляет, что все, без исключения, частицы рода человеческо- го обладают или могут обладать самыми разнообразными, т. е. по сути одинаковыми для всех качествами. Эту теорию, более или менее оформленную, просвещенные метисы применяют к совокупности поколений, которые были, есть и еще будут на земле, и в один прекрасный день приходят к выводу, который, как Эолова арфа, таит в себе столько бурь: «Все люди — братья!» (Примером служат известные строки из стихотворения Шелли «Королева Мэб»). Это, так сказать, политическая аксиома. А вот аксиома научная: «Все люди, — ут- верждают защитники человеческого равенства, — наделены равными интеллекту- альными инструментами одной природы и одинаковой значимости». Может быть, ци- тата не совсем точная, зато смысл ясен. Выходит, что мозжечок гурона содержит в себе зародыш духа, коим отличается англичанин или француз! Почему же тогда в течение многих веков он не открыл ни печатного станка, ни паровой машины? Я вправе спросить у этого гурона, если он такой же, как наши соотечественники, по- чему воины его племени не дали миру Цезаря или Карла Великого, и по какой до- садной случайности его певцы и лекари не сделались ни Гомерами, ни Гиппократа- ми? Вместо ответа на этот каверзный вопрос обыкновенно предлагают теорию о гео- графическом или климатическом факторе. Согласно ей, какой-нибудь остров никогда не увидит того прогресса, какой обычен для континента; на севере не будет того, что есть на юге; в лесах невозможны достижения, которым способствует открытая местность и так далее. Влажная болотистая почва приведет к расцвету цивилизации, которая непременно зачахнет в жаркой Сахаре. Как бы ни были изощренны такие гипотезы, факты упрямо опровергают их. Несмотря на ветер, дождь, холод, жару, скудную или, наоборот, слишком буйную растительность на всей земле, на той же самой почве существуют бок о бок и варварство и цивилизация. Забитый феллах жарится под тем же солнцем, что и могущественный жрец из Мемфиса; ученый про- фессор из Берлина живет под тем же суровым небом, которое взирает сверху на ни- щету полудикого финна. Самое удивительное в том, что эгалитаризм, проповедуемый массой умов, из кото- рых он проник в наши институты и нравы, не нашел в себе сил для того, чтобы сбро- сить с трона очевидные факты, и что люди, наиболее убежденные в его правоте, ежедневно дают волю противоположным чувствам. Никто не отрицает больших раз- личий между нациями, а обыденный язык даже провозглашает их с наивной после- довательностью. Это есть повторение того, что говорилось во времена, не столь уп- рямые, как наши, об абсолютном равенстве рас. У каждой нации наряду с догмой о братстве всегда были особые эпитеты и характе- ристики, подчеркивающие несходство. Римлянин из Италии называл греческого рим- лянина «грекулус» и приписывал ему хвастливость и трусость. Он насмехался над карфагенским колоном и утверждал, что узнает его из тысячи по его тугодумию и нечестности. Жителей Александрии считали скрытными, нахальными и бунтарями. В средние века англо-норманнские монархи обвиняли своих подданных — галлов в легкомыслии и непостоянстве. А кто сегодня не слышал обидных эпитетов по адресу Немцев, испанцев, англичан, русских? Не мне судить о справедливости таких сужде- ний — я хочу лишь отметить, что они существуют в сознании людей. Поэтому, если, с одной стороны, говорят, что все расы равны, а с другой, одни легкомысленны, дру- гие сдержанны, одни склонны к накоплению, другие к расточительности, одним нра- вится воевать, другие берегут свою жизнь, значит, эти столь отличающиеся друг от друга нации должны иметь и различные судьбы. Самые сильные будут играть в тра- гедии этого мира роли царей и властителей. Слабые утешатся меньшим. Я не думаю, что в наше время произошло сближение между общепринятыми идеями о существовании особого характера в каждом народе и не менее распространенным убеждением в том, что все народы равны. Однако от этого противоречия не отмах- нуться — оно тем более бросается в глаза, что сторонники демократии не последни- ми восхваляют превосходство саксов Северной Америки над остальными нациями этого континента. Они объясняют, правда, высокие качества своих кумиров особен- ностями правления. Тем не менее, насколько мне известно, они не отрицают особен- ный врожденный талант соотечественников Пенна и Вашингтона, который состоит в том, что они сумели создать в своей стране либеральные институты и тем более со- хранить их. Так разве, я вас спрашиваю, такое упорство не есть прерогатива этой ветви человеческого рода, причем прерогатива тем более ценная, что большинство общностей, которые когда-то населяли или населяют сегодня вселенную, лишены его? У меня нет намерения бездоказательно бравировать этим несоответствием. Разуме- ется, здесь приверженцы равенства отметят роль институтов и нравов: они еще раз скажут, насколько сущность правления в силу своей добродетели, насколько нали- чие деспотизма или свободы влияют на качества и развитие нации, но я не премину оспорить такой аргумент. Политические институты имеют только два источника: либо они происходят изнутри нации, которая должна соблюдать их, либо они придумываются другим могущест- венным народом, который приносит их на территорию, оказавшуюся под его влияни- ем. В отношении первой гипотезы все ясно. Очевидно, что народ создает для себя ин- ституты, исходя из своих инстинктов и потребностей; он, разумеется, не стал бы вы- думывать то, что может противоречить тем или другим, а если по недосмотру или неумению он сделал это, тогда сразу проявляющиеся социальные недуги заставят его исправить законы и привести их в соответствие с целями. В любой независимой стране закон всегда исходит от народа; дело вовсе не в том, что народ может про- возгласить его непосредственно, но поскольку хороший закон должен отвечать его убеждениям и взглядам, получается, что он и есть автор законов. Если на первый взгляд единственным творцом закона кажется какой-нибудь мудрый законодатель, то по зрелому размышлению становится ясно, что в силу своей мудрости досточти- мый мэтр должен излагать свои положения под диктовку нации. Если он так же мудр, как Ликург, он не придумает ничего, что будет не по вкусу спартанцам, а такой теоретик, как Дракон, сотворит закон, который будет тут же исправлен или отвергнут Афинами, ибо афиняне, как все дети Адама, не могли бы долго терпеть законов, чуждых их истинным и естественным устремлениям. Вмешательство свыше в этот великий процесс законотворчества — это всегда прояв- ление просвещенной воли народа, а если речь идет о плодах размышлений одного человека, то ни один народ не сможет жить по таким законам. Следовательно, нет оснований считать, что институты, придуманные и учрежденные какой-то расой, оп- ределяют характер и свойства Этой расы. Мы имеем здесь следствие, а не причину. Конечно, не стоит отрицать их значимость: они сохраняют национальный гений, прокладывают ему дорогу, определяют цели и даже до некоторой степени подпиты- вают его инстинкты и дают в руки орудия действия; но они не могут создавать сво- его творца, а помогая развивать его врожденные качества, часто терпят крах, когда выходят за рамки своей сферы или пытаются изменить ее. Одним словом, они не могут сделать невозможное. Справедливости ради отметим, что ложные институты и их последствия играли зна- чительную роль в истории народов. Когда Карл I, следуя коварному совету графа Страффордского, захотел склонить англичан к абсолютному монархическому прав- лению, король и его министр ступили на зыбкую и кровавую почву теоретизирова- ния. Когда кальвинисты мечтали о правлении, одновременно аристократическом и республиканском, и пытались установить его силой оружия, они также преступили черту, отделяющую истинное от ложного. Когда регент сделал вид, будто хочет протянуть руку придворным, побежденным им в 1652 г., и занялся интригами, подсказанными ему коадъютором и его друзьями [Граф Сен-Приест в одной из своих статей справедливо заметил, что партия, сокрушенная кардиналом Ришелье, не имела ничего общего ни с феодала- ми, ни с известными аристократическими семействами. Монморанси, Сен- Мар и Марийак хотели потрясти государство только ради своих корыстных интересов. Великого кардинала напрасно обвиняют в истреблении француз- ской знати.], эти шаги никому не понравились и оскорбили равным образом знать, духовенство и третье сословие. Но когда Фердинанд Католик начал против испан- ских мавров жестокие, но необходимые репрессии, когда Наполеон восстановил во Франции религию, поднял воинский дух, организовал власть, предоставив ей широ- кие права и в то же время ограничив ее рамки, в этих двух случаях оба монарха хо- рошо понимали гений своих подданных и строили здание на твердой почве. Короче говоря, ложные институты, которые часто красиво выглядят на бумаге, не учитывают национальные свойства и привычки и не годятся для данного государства, хотя, возможно, подошли бы для соседнего народа. Они рождают лишь беспорядок и анархию, даже если продиктованы самыми благими намерениями. Другие же инсти- туты или законы, порой заслуженно или незаслуженно бранимые теоретиками и мо- ралистами, могут быть хорошими по противоположным причинам. Спартанцы были невелики числом и велики сердцем, честолюбивы и воинственно суровы, и что же? Ложные законы превратили бы их в отъявленных мошенников, а Ликург их сделал героями-разбойниками. Итак, пора понять следующее: раз нация появилась раньше закона, закон творит она сама, а он несет на себе ее печать, и только потом закон начинает влиять на нацию. Доказательством служат изменения институтов, которые вносит время. Выше было сказано, что по мере того, как народы цивилизуются, увеличивают свою численность и могущество, их кровь перемешивается, а инстинкты претерпевают постепенные изменения. Что же касается способностей, они не могут приспособиться к законам предшественников. Для новых поколений также невозможно приспосо- биться к старым нравам и тенденциям, поэтому спустя какое-то время происходят уже более глубокие перемены. Причем эти перемены становятся более частыми и глубокими по мере изменения расы, между тем как они случались редко и были по- степенными, пока состав населения меньше отличался от самых первых основателей государства. В Англии, где смешение крови происходило медленнее, чем в остальной Европе, до сих пор сохранились институты четырнадцатого и пятнадцатого веков в самой основе социального здания. Там почти в первозданном виде можно встретить общинную организацию Плантагенетов и Тюдоров, старые традиции участия знати в правлении и формирования этой знати, уважение к древности родов и прежнее от- ношение к выскочкам. Однако со времен Якова I и особенно Унии королевы Анны английская кровь начала смешиваться с кровью шотландцев и ирландцев, на сте- пень чистоты потомства повлияли и другие нации, в результате сегодня там все больше нововведений, правда, остающихся верными изначальному духу конститу- ции. Во Франции этнические браки всегда были более частыми и разнообразными. В эпо- хи потрясений случалось, что власть переходила от одной расы к другой. В социаль- ной жизни происходили скорее крутые перемены, чем незначительные изменения, и эти перемены были тем круче, чем больше отличались друг от друга группы, сме- нявшиеся у руля власти. Пока северная часть Франции оставалась в русле главной политики страны, феодалы, или, лучше сказать, их бесформенные остатки, сопро- тивлялись нововведениям при поддержке муниципальных институтов. После изгна- ния англичан в XV в. в центральных провинциях, менее подверженных германскому влиянию, чем земли на другом берегу Луары, где только что была восстановлена национальная независимость под властью Карла VII, галло-романская кровь преоб- ладала в советах и в сельской местности, царил воинственный дух, дух завоеваний, присущий кельтской расе, и любовь к власти, привнесенная в романскую кровь. В течение XVI в. была в основном подготовлена почва, на которой аквитанские сто- ронники Генриха IV, в меньшей степени кельты и в большей романцы, в 1599 г. за- ложили краеугольный камень абсолютизма. Затем, когда Париж наконец приобрел власть в результате концентрации, которой способствовал южный гений, Париж, чье население представляет собой собрание самых разных этнических элементов, пере- стал понимать и уважать любые традиции; эта великая столица, эта Вавилонская башня, порвав с прошлым Фландрии, Пуату, Лангедока, вовлекла всю Францию в невиданные дотоле эксперименты, основанные на доктринах, совершенно чуждых ее прошлым обычаям. Поэтому нельзя считать, что институты формируют народ, — очевидно, что все об- стоит как раз наоборот. Но как быть со второй гипотезой — когда нация получает законы из рук чужеземцев, обладающих достаточной силой? Хотя такие попытки в истории случались, они не затрагивали основ крупных стран. Римляне были достаточно мудры и предусмотрительны, чтобы не ввязываться в столь опасные предприятия. Таких попыток не делал до них и Александр; наследни- ки Августа, уверенные, благодаря инстинкту или уму, в бесплодности подобных пла- нов, предпочитали, так же как и победитель Дария, царствовать над разноцветьем народов, которые сохраняли свои обычаи, привычки, нравы, законы и свои методы административного правления и которые в своем большинстве могли смириться раз- ве что с законами, касающимися налогов и военной службы. При этом не следует забывать одно важное обстоятельство. В образе жизни некото- рых народов, покоренных римлянами, были такие обычаи, с которыми победители никак не могли примириться — скажем, человеческие жертвоприношения у друидов — и которые они преследовали самыми суровыми средствами. И все же римляне со всей своей мощью так и не смогли до конца искоренить варварские ритуалы. В Нар- бонне это не представило особого труда: галльское население почти целиком было вытеснено римскими колоннами (поселенцами), а в центральных областях, где оста- вались местные племена, сопротивление продолжалось долго; так же обстояло дело на бретонском полуострове, куда в IV в. пришельцы из Англии принесли с собой ста- рые нравы вместе со старой кровью; они продолжали — из чувства патриотизма и привязанности к своим традициям — резать людей на своих алтарях. Самые суровые меры не могли вырвать из их рук священный нож и факел. Все мятежи начинались с восстановления этого ужасного национального культа, а у армориканцев победив- шее христианство, все еще возмущенное безнравственным политеизмом, столкну- лось с еще более отталкивающими суевериями. Ему удалось справиться с ними лишь после долгих усилий, и даже в XVII в. убийство потерпевших кораблекрушение ' продолжало существовать во всех прибрежных приходах, где киммерийская кровь оставалась чистой. Дело в том, что эти варварские обычаи отвечали инстинктам и чувствам, присущим расе, которая не претерпела существенного смешения и еще не имела достаточных оснований, чтобы изменить свои привычки. Это обстоятельство заслуживает внимания, но в нынешние времена мы имеем дело в основном с законами навязанными, а не усвоенными. Одной из особенностей евро- пейской цивилизации является ее нетерпимость — следствие осознания своей ис- ключительности и силы. Она соседствует либо с упрямыми варварами, либо с други- ми цивилизациями. И к тем, и к другим она относится с почти одинаковым пренеб- режением; она видит во всем, что отличается от нее, препятствие для своих завое- ваний, поэтому требует от завоеванных народов полной трансформации. Тем не ме- нее, испанцы, англичане и голландцы, а также иногда и мы, остерегались слишком доверяться новаторским порывам, сталкиваясь с многочисленными массами; таким образом, они брали пример с завоевателей древности, обладавших вынужденной сдержанностью. История Востока и Африки — и Южной и Восточной — свидетельст- вует о том, что самые просвещенные нации не в силах внушить покоренным народам законы, противные их натуре. Я уже упоминал, что «британская» Индия продолжает жить своей многовековой жизнью по законам, придуманным предками. Яванцев, хотя они и подвергаются сильному гнету, не принуждают подчиняться институтам, скопи- рованным с законов Нидерландов. Они по-прежнему чувствуют себя свободными от своих господ, и, начиная с XVI в., когда началась европейская экспансия на восток, нет признаков того, что Европа хоть в малейшей степени повлияла на нравы даже самых «цивилизованных» племен. Но покоренные народы недостаточно многочисленны, чтобы европейские завоевате- ли смирились с этой ситуацией. В некоторых районах они использовали всю силу оружия в помощь средствам убеждения. Они пытались изменить местный образ жиз- ни и внедрить институты, которые мы считаем хорошими и полезными. Но насколько это им удалось? В этом смысле Америка дает нам особенно много примеров. На юге вся мощь Испа- нии была брошена на подавление, и к чему это привело? К разрушению местных империй, но только не к просвещению народов; и главное — не появилось людей, похожих на пришельцев. На севере использовали другие методы, но результаты оказались столь же неубеди- тельны; да что я говорю — они были равны нулю, что касается благотворного воз- действия, и катастрофическими с точки зрения человечности, потому что сегодня индейцы, по крайней мере, испанские, усиленно размножаются; они даже трансфор- мировали кровь своих победителей, которые тем самым опустились до их уровня, между тем как краснокожие Соединенных Штатов не выдержали англосаксонского натиска и почти вымерли. Оставшиеся умирают каждый день и уходят из жизни та- кими же нецивилизованными и не приспособленными к цивилизации, как и их отцы. В Океании ситуация такая же: всюду происходит уменьшение численности абориге- нов. Иногда удается вырвать у них из рук оружие, помешать им вредить прогрессу, но они не меняются. Всюду, где хозяйничают европейцы, местные племена не по- едают друг друга; их самих пожирает водка — единственное, что они восприняли от цивилизаторов. Наконец, на земле есть две системы правления, созданные чуждыми нам расами по нашим образцам: одна функционирует на Сандвичевых островах, дру- гая — в Сан-Доминго. Знакомство с этими двумя государствами окончательно под- тверждает бесплодность любых попыток внушить любому народу институты, которые не подсказывает ему его собственный гений. На Сандвичевых островах создана блестящая представительская система. Там есть верхняя и нижняя палаты, есть министерство, которое управляет страной, есть ко- роль, который царствует — словом, там есть все. Но все это — не более чем декора- ция. Приводными колесами этой машины является корпус миссионеров- протестантов. Без них король, пэры и депутаты не смогли бы прожить и дня. Только миссионеры выдвигают идеи и воплощают их либо благодаря доверию у неофитов, либо, если это необходимо, угрозами. Однако я подозреваю, что если бы у миссио- неров не было других исполнителей их воли, кроме короля и обеих палат, им бы пришлось, в силу неспособности своих учеников, принять более активное и непо- средственное, а следовательно, явное участие в делах государства. Чтобы избежать этого, они придумали министерство, составленное из европейцев. Таким образом делаются дела и решаются вопросы между протестантской миссией и ее агентами, все же остальное — только декорация. Что касается короля Камеамеа III, он представляется мне принцем крови. Сам он отказался делать татуировку на своем лице, и, хотя еще не убедил своих придвор- ных поступить так же, он испытывает законное удовлетворение от того, что на их лбах и щеках теперь начертаны не очень яркие рисунки. Основная часть народа, в том числе сельская верхушка, упорно продолжает цепляться за старые традиции. Тем не менее по многим причинам на Сандвичевы острова каждый день прибывает все больше европейцев. Соседство с Калифорнией делает гавайское королевство притягательным местом для вездесущей энергии наших наций. Бывшие китобои и матросы военного флота больше не являются единственными представителями белой расы: сюда стекаются торговцы, спекулянты, авантюристы всех мастей, строят дома и обосновываются прочно. Коренная раса понемногу смешивается с пришельцами и исчезает. Возможно, на смену представительному и независимому правительству скоро придет простая администрация, представляющая какую-нибудь крупную ино- странную державу, но в чем я не сомневаюсь, так это в том, что чужие институты окончательно утвердятся в этой стране, и по законам синхронизма этот день ознаме- нует полный крах местной расы. Сан-Доминго — абсолютно независимая страна. Здесь нет миссионеров, осуществ- ляющих скрытую и абсолютную власть, нет иностранного министерства, пропитанно- го европейским духом, — все находится в руках местного населения. Испаноязычная часть этого населения состоит из мулатов, и я не буду вести о них речь. Эти люди, по-видимому, худо-бедно копируют самые поверхностные признаки нашей цивили- зации: как все метисы, они стремятся влиться в ту ветвь своей генеалогии, которая представляется им наиболее почетной; поэтому они до некоторой степени способны перенять и практиковать наши обычаи. Так что перейдем сразу к обитателям гор, которые отделяют доминиканскую республику от государства Гаити. Здесь мы встретимся с обществом, чьи институты не только похожи на наши, но и основаны на самых последних достижениях нашей политической мудрости. Все, что в течение шестидесяти лет самый изысканный либерализм провозглашал в ассамб- леях Европы, все, что смогли написать самые ярые приверженцы независимости и достоинства человека — все декларации прав и принципов, — нашло отклик на бе- регах Артибонита. В законах не осталось ничего африканского, из умов официально стерлись воспоминания о хамитской родине, а в официальном языке не осталось от нее никаких следов; я повторяю, что местные институты —; совершенно европей- ские по форме. Теперь посмотрим, как они приспособились к местным нравам. И какой же контраст мы видим! Что за нравы! Они настолько же извращенны, жесто- ки и брутальны, как в Дагомее или в других диких землях. Та же самая варварская страсть к украшениям сочетается с тем же безразличием к значению формы; пре- красное преобладает в цвете, и если какая-то одежда имеет ярко-красный цвет с фальшивой позолотой, то никого не волнует качество ткани, а что касается чистоты, ее никто не соблюдает. А вот что такое местный чиновник высокого ранга. Пред- ставьте себе крупного негра, лежащего на деревянной скамье, с головой, обмотан- ной чем-то вроде грязного изодранного носового платка и покрытой шляпой, обиль- но украшенной золотыми галунами. С пояса этой живописной глыбы свисает огром- ная сабля, одежда пестрит вышитыми узорами, жилет отсутствует, а на ногах у этого генерала домашние шлепанцы. Попробуйте поговорить с ним и проникнуть в его мозг, чтобы узнать, какие мысли там обитают, и вы обнаружите самый примитивный ум и самую первобытную гордыню в придачу, с которой может сравниться разве что такая же глубокая и неискоренимая безалаберность. Если этот человек откроет рот, на вас обрушатся все самые банальные фразы, коими газеты изрядно утомили нас за эти полстолетия. Варвар знает их наизусть; у него другие интересы и совсем другие инстинкты; у него нет никаких других понятий. Он говорит, как барон Гольбах, рас- суждает, как господин Гримм, а в сущности у него нет иных забот, кроме как жевать табак, пить спиртное, вспарывать животы врагам и ублажать колдунов. Все осталь- ное время он спит. Государство делится на две части, или фракции, отличающиеся не несовместимыми доктринами, а цветом кожи: с одной стороны, мулаты, с другой — негры. Несомнен- но, у мулатов больше ума, они более расположены к концепциям. Я уже отмечал у доминиканцев такую особенность: европейская кровь изменила африканскую при- роду, и эти люди, влившись в белую массу и имея перед глазами хорошие примеры, могли бы сделаться полезными гражданами. К несчастью, в настоящее время чис- ленное превосходство и сила на стороне негров. А они, хотя и забыли Африку, отку- да родом их предки, все еще находятся под ее полным влиянием; высшее для них удовольствие — лень; их высший разум заключается в жажде убийства. Между обеими частями, на которые поделен остров, никогда не прекращалась самая лютая ненависть. История Гаити, демократии Гаити — это лишь длинная череда убийств: мулатов убивали негры, когда были сильнее, негров убивали мулаты, когда у них в руках была власть. Институты, считающиеся филантропическими, ничего не могут сделать: они бесполезны и бессильны, т. к. живут только на бумаге, царствует же истинный дух местного населения. Согласно естественному закону, отмеченному выше, черная разновидность, принадлежащая к племенам, которые не способны к цивилизации, питает глубокое отвращение и ужас; ко всем остальным расам, поэто- му гаитянские негры энергично отвергают белых и не допускают их на свою терри- торию, они хотели бы избавиться и от мулатов и мечтают уничтожить их. Ненависть ко всему чужому — главная пружина местной политики. По причине органической ленивости этого рода сельское хозяйство исчезло, о про- мышленности нет и речи, торговля приходит в упадок, нищета в самых крайних про- явлениях не дает населению возможность воспроизводиться, между тем как посто- янные войны, мятежи, военные перевороты способствуют его уменьшению. Неиз- бежным и не столь отдаленным результатом такого положения будет превращение этой страны в пустыню — страны, чье плодородие и природные ресурсы когда-то делали богатыми не одно поколение плантаторов, и скоро на плодородных равнинах, в живописных долинах и на земельных холмах королевы Антильских островов [До эмансипации колония Сан-Доминго была одним из немногих мест на земле, где богатство и утонченность нравов вызывали всеобщее восхищение. То, что сделало Гавану торговым центром, разрушило Сан-Доминго, т. к. осво- божденные рабы навели там порядок.] будут гулять лишь дикие козы. А что если бы население этой несчастной страны стало жить в соответствии с духом своих предков без неизбежного протектората и воздействия чужеземных доктрин и сформировало свое общество сообразно своим инстинктам? Тогда рано или поздно, но никогда без насилия, произошло бы разделение людей по цвету кожи. Мулаты жили бы на морском побережье, чтобы иметь контакты с европейцами, к ко- торым они всегда тяготели. Благодаря этому появились бы торговцы, адвокаты, вра- чи, и эта часть населения все больше и больше смешивалась бы с пришельцами, по- степенно утрачивая свои африканские корни. Негры ушли бы вглубь и создали бы там маленькие общины по типу тех, что были когда-то у коричневых рабов в Сан-Доминго, на Мартинике, Ямайке и особенно на Кубе, где большая территория и глухие леса служат надежным убежищем. Там, сре- ди разнообразных плодов богатой растительности Антильских островов черные аме- риканцы, имея достаточно средств к существованию благодаря богатствам природы, беспрепятственно вернулись бы к деспотической патриархальной организации, есте- ственной для тех их собратьев, которых еще не подчинили мусульманские завоева- тели Африки. Стремление к самоизоляции было бы одновременно и причиной и следствием такой ситуации. Образовавшиеся таким образом племена через некото- рое время стали бы враждовать друг с другом. Единственным политическим событи- ем в разных кантонах были бы местные войны, и остров, дикий, с редким населени- ем и с дурно возделываемой, землей, сохранил бы племенную раздробленность, а жители были бы обречены на исчезновение в результате пагубного влияния законов и других институтов, не отвечающих уровню интеллекта негров, их интересам и по- требностям. Эти примеры Сан-Доминго и Сандвичевых островов достаточно красноречивы. Тем не менее, я не могу удержаться от того, чтобы не коснуться другого аналогичного феномена, который еще больше подтверждает мою точку зрения. В свидетели я при- зываю государство, чьи институты, навязанные протестантскими миссионерами, представляют собой рабский слепок с британской системы. Затем речь пойдет о пра- вительстве, материально и физически независимом, но интеллектуально связанном с европейскими теориями, которое реализовало последние на практике, что привело к гибели несчастного гаитянского населения. Итак, предлагаю читателям пример со- вершенно другого рода, а именно попытки отцов-иезуитов цивилизовать аборигенов Парагвая, о которых подробно писали Причард, Орбиньи и Гумбольдт. Эти миссионеры в силу своих умственных качеств и беспримерного мужества сни- скали всеобщее восхищение, и самые ярые противники их политики не могут отка- зать им в искреннем уважении. В самом деле, если какие-то институты чужеземного происхождения когда-нибудь имели хоть слабые шансы на успех, то речь идет имен- но об этих, основанных на мощи религиозного чувства и опирающихся на гений на- блюдателя и соответствующие идеи. Отцы-иезуиты убедили себя в том — кстати, очень распространенное убеждение, — что варварство является для истории народов тем же, что детство для жизни человека, и что чем больше дикости и нецивилизо- ванности в нации, тем она моложе. Чтобы вывести своих неофитов в подростковый возраст, они относились к ним, как к детям, и навязали им правление, настолько же твердое по намерениям и сути, на- сколько мягкое и привлекательное по форме. Вообще американские народности от- личаются республиканскими тенденциями, а монархия или аристократия очень редки на этом континенте. Так что природные наклонности гуарани, к которым пришли иезуиты, в этом смысле не отличались от характера других аборигенов. Тем не менее, по счастливому стече- нию обстоятельств эти народы оказались относительно высокоразвитыми в умствен- ном отношении и проявляли, может быть, меньше жесткости, чем некоторые их сосе- ди, а также имели кое-какие склонности к восприятию нового. Примерно сто два- дцать тысяч душ были собраны в деревни, опекаемые отцами-миссионерами. В ход пошло все, что имели иезуиты в своем распоряжении — опыт, ежедневные наблюде- ния, милосердие; прилагались бесчисленные усилия, чтобы ускорить успех и не по- вредить делу. Несмотря на такие меры, скоро появилось ощущение, что абсолютная власть была бы, кстати, для того, чтобы наставить неофитов на истинный путь, и возникли сомнения относительно прочности строящегося здания. Когда политика графа Аранды привела к тому, что набожные цивилизаторы покину- ли Парагвай, результат превзошел самые худшие ожидания. Гуарани, оставленные духовными наставниками, отказали в доверии светским правителям, присланным из Испании, и нисколько не уважали новые институты. Их снова обуял вкус к дикой жизни, и сегодня, за исключением тридцати семи небольших селений, которые еще сохранились на берегах Параны в Парагвае и Уругвае и где осталось смешанное на- селение, все остальные племена возвратились в джунгли и стали жить там в таком же диком состоянии, в каком пребывают на западе племена той же группы — гуара- ни и сирионы. Я не скажу, что беглецы вернулись ко всем своим прежним обычаям, во всей их чистоте, но тем не менее они снова опустились в лоно дикости: дело в том, что ни одной человеческой расе не дано ни отказаться от своих инстинктов, ни забыть ту тропу, на которую их привел Господь. Можно сказать, что если бы иезуиты продолжали держать свои миссии в Парагвае, их усилия со временем дали бы луч- шие результаты. Я это допускаю, однако при одном условии, что в страну пришли бы европейские поселенцы, установили здесь диктатуру, смешались с аборигенами, сначала разбавили их кровь, затем полностью изменили ее; в этом случае в этих местах появилось бы государство, пусть под туземным именем, пусть гордившееся своим происхождением от автохтонных предков, но по сути своей такое же европей- ское, как институты, управляющие им. Вот что я хотел сказать об отношениях между институтами и расами. ГЛАВА VI Состояния прогресса или стагнации народов не зависят от географического места, где они живут. Нельзя не признать роль климата, почвы и топографических особенностей и их влияние на развитие народов; я уже затрагивал этот вопрос и сейчас хочу рассмот- реть его подробнее. Обычно считается, что если нация образовалась под солнцем не слишком жарким, чтобы сжечь кожу и сделать людей нервными, и не слишком холодным, чтобы сде- лать почву бесплодной, если она сформировалась на берегу большой реки, служа- щей удобным путем сообщения, на равнине или в долине с плодородной почвой, у подножия гор, скрывающих в себе огромные минеральные богатства, то эта нация, благословенная природой, быстро выйдет из состояния варварства и придет к циви- лизации. С другой стороны, если исходить из этого аргумента, придется признать, что племена, сжигаемые солнцем или удручаемые вечными снегами и льдами, живу- щие на бесплодных скалах, имеют больше шансов остаться в варварстве. Тогда по- лучается, что человечество идет к совершенству только благодаря материальной природе и что все его достоинства существуют как бы вне его. Каким бы привлека- тельным не казалось на первый взгляд это мнение, оно абсолютно противоречит многочисленным фактам и примерам. Конечно же, никакую страну нельзя считать более плодородной, ни один климат бо- лее благоприятным, чем просторы Америки. Здесь много больших рек, заливов, бухт, гаваней — глубоких, живописных, вместительных; ценные металлы залегают почти на самой поверхности земли; растительность дает самые разнообразные средства к существованию, а фауна изобилует съедобными птицами и животными. Однако большая часть этих обласканных богом мест много веков служит средой обитания народам, которым даже не приходит в голову использовать хоть малую толику этих богатств. Некоторые из них пытались что-то предпринять, кое-где мы видим признаки культу- ры и следы примитивной обработки руды. Путешественники восхищаются изделиями ремесленников, выполненных с несомненным искусством. Но все это лишь разроз- ненные примеры, не составляющие целого — проблески цивилизации. Разумеется, в далекие времена на обширных землях между озером Эри и Мексиканским заливом, от Миссури до Скалистых гор существовала нация, оставившая замечательные следы своего присутствия. Остатки сооружений, наскальные рисунки и надписи, могильные курганы [Очень характерная конструкция этих курганов, инструменты и по- суда, найденные в них, привлекают большое внимание специалистов. Поз- же я выскажу мнение о ценности этих реликвий с точки зрения цивилиза- ции, а пока ограничусь таким замечанием: нельзя отрицать почтенный воз- раст этих находок. Кстати, скелеты из этих курганов рассыпаются в прах при контакте с воздухом, хотя почвенные условия нельзя назвать неблагопри- ятными, между тем как тела умерших из бретонских кромлехов, которым не менее 1900 лет, прекрасно сохранились. Поэтому можно утверждать, что нет никакой связи между этими находками в Америке и племенами «лен- ниленапес» и другими. Пользуясь случаем, хочу отметить большую работу американских ученых, занимающихся изучением прошлого своего обшир- ного континента. Столкнувшись с чрезмерной хрупкостью эксгумированных останков, они придумали заливать в трупы, причем с беспрецедентной осто- рожностью, битумный состав, который, отвердевая, предохраняет кости от разложения.], мумии свидетельствуют о развитой культуре. Но нет никакого под- тверждения, что между этой таинственной нацией и народами, кочующими сегодня на ее могилах, существует близкое родство. В любом случае, если в результате ка- ких-то естественных связей или отношений подчиненности нынешние туземцы унас- ледовали от прежних хозяев страны первые понятия об искусствах и ремеслах, ко- торые они практикуют на самом элементарном уровне, можно лишь удивляться тому, что они оказались неспособны усовершенствовать то, чему научились, и я вижу в этом еще один аргумент в пользу того, что первые племена, находясь в самых благо- приятных географических условиях, не были предназначены для цивилизации. / И напротив, между климатом и фактом цивилизации нет никакой зависимости. Индия всегда нуждалась в культивации земель, так же как и Египет [Первым поселенцам белой расы в Индии пришлось осуществить большие работы по восстанов- лению плодородия почвы. То же самое можно сказать и о Египте: например, гигантских трудов потребовала фертилизация Файума.]. А это два известней- ших центра культуры и дел рук человеческих. В Китае, наряду с плодородными зем- лями, есть места, где земледелие сопряжено с большими трудностями. История началась здесь с укрощения своенравных рек, а первые благодеяния древ- них императоров заключались в рытье каналов и осушении болот. В Месопотамии, в долине Евфрата и Тигра, где процветали первые ассирийские государства, где земля изобилует священными реликвиями, где пшеница, как говорят, растет сама по себе, почва тем не менее мало плодородная, и чтобы обеспечить пропитание, приходилось заниматься ирригацией. Сегодня, когда каналы разрушены, завалены обломками, вновь воцарилось бесплодие. Поэтому я склонен думать, что природа была не столь благосклонна к этим районам, как обычно думают. И все-таки я не собираюсь рассу- ждать на эту тему и признаю, что Китай, Египет, Индия и Ассирия как нельзя лучше подходили для формирования больших империй и развития мощных цивилизаций; я допускаю, что в этих местах сосредоточены все условия для процветания. Но для того, чтобы воспользоваться ими, надо было предварительно достигнуть высокого уровня социальной организации. Так, для того, чтобы торговля могла воспользовать- ся водными артериями, надо было, чтобы уже существовала промышленность или, по крайней мере, агрикультура, а влияние на соседние народы было немыслимым без наличия городов и рынков. Итак, привилегии, оказанные Китаю, Индии и Асси- рии, предполагают в народах, которые воспользовались таковыми, настоящее ин- теллектуальное призвание и даже некоторую цивилизованность до того, как могла начаться эксплуатация этих преимуществ. Однако оставим особо отмеченные приро- дой районы и обратимся к другим. Когда в процессе своей миграции финикийцы пришли из Тилоса или из других мест на юго-востоке, что они увидели в Сирии, где обосновались? Засушливое скалистое побережье, стиснутое между морем и горными цепями, которому, казалось, суждено навечно остаться бесплодным. Такая удручающая территория ограничивала распро- странение нации, потому что находилась среди гор. Тем не менее это место, похожее на тюрьму, превратилось, благодаря гению народа, который заселил его, в страну храмов и дворцов. Финикийцы, обреченные на участь ихтиофагов или, в лучшем случае, пиратов, сделались и вправду пиратами, но в то же время отважными и лов- кими торговцами и удачливыми спекулянтами. Ну и что, возразит мне оппонент, ну- жда есть матерь предприимчивости: если бы основатели Тира и Сидона обитали в долинах Дамаска, довольствуясь плодами сельского хозяйства, они никогда бы не стали знаменитым народом. Нищета их угнетала, нищета пробудила их гений. А почему она не пробуждает гений многих африканских, американских, островных племен Океании, находящихся в аналогичных условиях? Почему кибилы Марокко — древняя раса, у которой было достаточно времени для размышлений, а кроме того, достаточно хороших примеров для подражания, — почему они ни разу не пришли к более умной мысли для облегчения своей тяжелой доли, нежели простой морской разбой? Почему на этом архипелаге, который будто специально создан для коммер- ции, на этих океанских островах, которые так легко сообщаются между собой, почти все плодотворные отношения находятся в руках чужеземцев — китайцев, малайцев и арабов? Почему снижается активность там, где преобладают полутуземные народы и метисы? Дело вот в чем: для того, чтобы предприимчивая нация смогла обосноваться на побережье или на любом острове, требуется нечто большее, чем открытое море, чем богатая почва и даже опыт, привнесенный извне, — необходима какая-то особая способность жителей этого побережья или острова, ибо только она позволит им вос- пользоваться орудиями труда, находящимися в их распоряжении. Но я не ограничусь доказательством того, что географическое положение — благо- приятное по причине плодородности почвы или, наоборот, ее неплодородности — не определяет социальную значимость народов; я хочу объяснить, что эта значимость совершенно не зависит от окружающих материальных обстоятельств. Приведу при- мер армян, запертых в своих горах, в тех же самых горах, где из поколения в поко- ление живут и умирают в состоянии варварства многие другие народы: с незапамят- ных времен они сформировали достаточно развитую цивилизацию. К тому же их земля не отличается плодородием, а страна, окруженная горами, не имеет выхода к морю. В аналогичном положении находились евреи, окруженные племенами близкой им языковой группы, причем многие были близки евреям и по крови; они также опере- дили в развитии всех соседей. Они были воинами, земледельцами, торговцами и имели сложную структуру правления, в которой монархия, теократия, патриархаль- ная власть родовых вождей и демократическая власть народа в виде собраний и пророков сочетались друг с другом самым причудливым образом; они пережили века процветания и славы и, благодаря продуманной системе миграции, преодолели трудности, связанные с ограниченностью их территории. А что представляла собой эта территория? Нынешние путешественники хорошо знают, ценой каких усилий из- раильские агрономы поддерживают плодородие почвы. С тех пор, как эта избранная раса покинула свои горы и долины, колодец, из которого пили стада Иакова, занесло песком, виноградником Навота завладела пустыня, а на месте дворца Яхава растет сорняк. А чего добился в этом жалком уголке земли еврейский народ? Я повторяю: народ, талантливый во всем, за что он брался, свободный, сильный, мудрый народ, который до того, как с оружием в руках утратил звание независимого, дал миру столько же врачей, сколько и торговцев. Даже греки, славные греки, не могли похвастаться благоприятным географическим положением. Большей частью их народы обитали на почти бесплодных землях. Ар- кадия была облюбована пастухами, а Беотию облюбовали Серее и Триптолем, одна- ко в эллинской истории эти местности играют незаметную роль. Даже богатый Ко- ринф, избранный город Плутона и Венеры Меланийской, стоит где-то на втором мес- те. Так кто же составил славу Греции? Афины, чья серая пыль покрывала чахлые оливковые рощи в окрестностях города; Афины, которые, будучи торговым центром, продавали статуи и книги, а также Спарта, затерянная в узкой долине, где ее нашла слава. А теперь обратимся к Риму, т. е. к тому бедному кантону Лациума, на который пал выбор его создателей, на берегу маленькой речки по имени Тибр, впадающей в море в пустынном месте, куда редко заходили финикийские или греческие корабли. Разве благодаря своему географическому положению он стал владыкой мира? И еще: как только мир покорился римскому уставу, властители решили, что для столицы выбра- но неудачное место, и вечный город надолго оказался в опале. Первые императоры, обращавшие взоры к Греции, почти постоянно жили там. В Италии Тиберий обосно- вался на Капри, в центре своей империи. Его преемники перебрались в Антиохию. Некоторые, озабоченные галльскими проблемами, добрались до Трева. Наконец, им- ператорским декретом у Рима вообще отобрали титул столицы и передали его Мила- ну. И если римляне заставили с уважением и страхом говорить о себе, так это вопре- ки местоположению того уголка, из которого выходили первые легионы, а не благо- даря ему. Во времена, более близкие, мы наблюдаем еще больше красноречивых фактов. Мы видим, как процветание покидает средиземноморское побережье, а это лишнее до- казательство того, что оно не было присуще его жителям. Крупные торговые центры средневековья появляются там, где ни одному политику прежних эпох не пришло бы в голову строить их. Новгород расцветает в заснеженной холодной стране, Бремен — на таком же суровом побережье. Ганзейские города в центральной Германии созда- ются посреди страны, которая только-только просыпается; Венеция поднимается из глубин морского залива. Политическая активность перемещается в места, о которых раньше и не слышали. Во Франции власть концентрируется севернее Луары и Сены. Лион, Тулуза, Нарбон, Марсель, Бордо сходят с высшей ступени, куда их вознесли римляне. Главным городом становится Париж, бывшее глухое селение, удаленное от моря, т. е. неблагоприятное для торговли, но вполне доступное для нормандских кораблей. В Италии заштатные когда-то городки становятся резиденцией римских пап; Равенна построена на болотах, Амальфи сделался могущественным еще рань- ше. Отмечу попутно, что случайность не имеет никакого отношения к этим пертурба- циям, что все объясняется пребыванием в данном месте могущественной расы. Я хочу сказать, что местоположение не определяло, не определяет и никогда не будет определять значимость нации: напротив, нация была, есть и будет решающим фак- тором экономического, нравственного и политического развития территории. Чтобы пояснить эту мысль, добавлю, что я нисколько не умаляю значения географи- ческого положения для некоторых городов, например, морских портов, столиц и цен- тров торговых путей. Никто не будет оспаривать этот факт в отношении Константи- нополя и Александрии. На земном шаре есть точки, которые можно назвать ключе- выми: скажем, городу, который будет построен на Панамском перешейке на берегу будущего канала, суждено будет играть большую роль в мировых делах. Но роль живущей там нации будет зависеть от ее способностей. Расширьте существующую в том месте крепость, выкопайте канал у ее стен, затем заселите ее людьми, и тогда от вашего выбора поселенцев будет зависеть будущее нового города. Если они окажут- ся неспособными в полную меру использовать такое счастливое преимущество, как место объединения двух великих океанов, значит, население покинет город и будет искать счастья в другом месте. Вот, кстати, что пишет примерно на эту тему Эвальд в своей «Истории народа Из- раиля», хотя свое мнение он, возможно, выражает слишком резко: «Довольно мно- гочисленные историки дали себя убедить в том, что страна формирует народ, что баварцам или саксам самой природой их земли было суждено стать тем, чем они ста- ли, что протестантское христианство никак не подходило южным народам, что като- лицизм чужд народам северным, и т. п. Люди, которые толкуют историю, исходя их своих куцых знаний или руководствуясь своим крохотным сердцем и близоруким умом, хотели бы также узаконить такой факт: нация, о которой идет речь (евреи), обладает определенными качествами, пусть даже не совсем оцененными, позволяю- щими им жить в Палестине, а не в Индии или, скажем, в Греции. Но если бы эти уче- ные мужи, которые могут доказать все, что угодно, подумали над тем, что эта свя- щенная земля породила на ограниченном пространстве религии и идеи самых раз- ных народов и что между этими народами и их нынешними наследниками существу- ют кардинальные различия, хотя территория осталась прежней, тогда они бы поня- ли, как мало территория влияет на характер и цивилизацию народа». ГЛАВА VII Христианство не создает и не изменяет цивилизаторские способности. Из всех аргументов по поводу институтов и климатическо-географического положе- ния выделю один, который, по правде говоря, мне следовало поставить впереди всех остальных, но не потому, что я считаю его самым сильным, а из уважения к фактору, на который этот аргумент опирается. Если справедливы предшествующие выводы, тогда напрашиваются два следующих утверждения: во-первых, большинство чело- веческих рас вообще не способны цивилизоваться без смешения с другими; во- вторых, не только такие расы не обладают внутренней движущей силой для того, чтобы подниматься по лестнице прогресса, но и любая внешняя сила не в состоянии оживить их врожденную бесплодность, независимо от возможностей этой силы. Здесь, конечно, сразу возникает вопрос: выходит, христианство не может освещать путь всем нациям? Получается, что есть народы, обреченные на то, чтобы никогда не узнать учения Христа? Некоторые авторы отвечают на этот вопрос утвердительно. При этом они беспардон- но противоречат Евангелию, отрицая совершенно особый характер нового закона, предназначенного для всех людей без исключения. Такое мнение есть повторение «местнической» доктрины евреев. Я нисколько не расположен согласиться со сто- ронниками этой идеи, осужденной Церковью, и готов признать, что все человеческие расы наделены одинаковой способностью войти в христианскую семью. В этом смыс- ле речь не идет о первоначальных грехах или о каких-то помехах, заключающихся в природе рас, и неравенство здесь тоже ни при чем. Как бы ни хотелось этого неко- торым ученым, религии на земле вовсе не распределяются по географическим зонам вместе с людьми, исповедующими их. И нет истины в том, что христианство должно доминировать от такого-то до такого-то меридиана, а начиная от определенной гра- ницы до каких-то пределов вступает в свои права ислам, а дальше — буддизм или брахманизм, между тем как шаманистам и фетишистам достанется то, что осталось. Христиане живут на всех широтах и во всех климатических зонах. Об этом убеди- тельно свидетельствует статистика, разумеется, неполная. Монголы кочуют на рав- нинах срединной части Азии, дикари занимаются охотой на кордильерских плато, эскимосы ловят рыбу во льдах Арктики, а китайцы и японцы умирают под бичом уг- нетателей. Факты не оставляют никаких сомнений на сей счет. Но те же факты не дают оснований смешивать в кучу, как это обычно делают, христианство, способ- ность всех людей признать его истины и проповедовать его заветы и совершенно другую способность — способность той или иной расы осознать насущную необходи- мость совершенствования социального порядка и пройти этапы, необходимые для того, чтобы подняться на уровень, называемый «цивилизацией»: речь идет как раз о том уровне, который служит мерой неравенства человеческих рас. В прошлом веке утверждали, разумеется, без всяких на то оснований, что доктрина отречения, которая составляет главную часть христианства, по своей природе со- вершенно противоположна социальному прогрессу, и что люди, чьей высшей целью должен быть отказ от всего земного и устремление всех желаний к небесному Иеру- салиму, не годятся для того, чтобы служить интересам этого мира. Этот аргумент опровергается несовершенством человеческой природы. Никто и никогда всерьез не опасался, что человечество откажется от мирской жизни, и как бы настоятельно ни звучали рекомендации и советы, очевидно, что они не возымели действия. Кроме того, христианские заповеди представляют собой мощный социальный инструмент в том смысле, что они смягчают нравы, способствуют благотворительности, осуждают любое насилие, призывают к разуму и предоставляют душе почти неограниченную власть, что в конечном счете идет во благо плоти. В силу метафизической природы своих догматов религия призывает дух к восхождению, между тем как благодаря чистоте своей морали она стремится вырвать его из болота слабостей и пороков, па- губных для материального прогресса. В отличие от философов XVIII в., мы склонны назвать христианство цивилизаторской силой, но здесь следует соблюдать меру, ибо преувеличение такой роли может привести к серьезным ошибкам. Христианство является цивилизатором до тех пор, пока делает человека более мяг- ким и разумным, и в то же время оно исполняет эту роль только опосредованно, т. к. не ставит целью применять мягкость и разумность к земным делам и не пытается исправить социальный порядок, при котором живут неофиты, каким бы несовершен- ным он ни казался. Главное для него — убрать все, что вредит здоровью души, а остальное неважно. Ему безразлично, что китайцы носят халаты, а эскимосы ходят в шкурах, что первые едят рис, вторые китовый жир, и оно совершенно не интересует- ся тем, что они ведут свою особую жизнь. Если образ жизни этих людей служит ему на пользу, христианство будет его поощрять, но не станет изменять привычки и обы- чаи, которые застало у обращенного народа, или способствовать переходу от одной цивилизации к другой, поскольку оно выше всех и любых цивилизаций. Примеров тому предостаточно, и я буду говорить о них, но сначала мне хотелось бы признать- ся в том, что мне всегда была непонятна современная доктрина, которая настолько отождествляет закон Христа с интересами нашего мира, что утверждает, будто бы в обиход вошла некая христианская цивилизация. Нет сомнения в существовании цивилизации языческой, брахманской, буддистской, иудаистской. Существовали и существуют общества, которым религия служит осно- вой, дала форму, сформировала законы, обозначила границы, указала опасности; такие общества живут только по более или менее явным предписаниям теократиче- ской доктрины, и их невозможно представить без веры и ритуалов, а вера и ритуалы немыслимы без народа, который их создал. По этим правилам строилась вся антич- ность. Легальная терпимость — изобретение римской политики — и система ассими- ляции и слияния культов как результат декадентской теологии появились в язычест- ве не очень давно. Однако пока оно было юным и сильным, на земле было столько же Юпитеров, Меркуриев, Венер, сколько городов, а ревнивый бог признавал лишь своих. Таким образом, каждая такая цивилизация образуется и развивается под эги- дой конкретного божества. Культ и государство связаны настолько тесно, что оба несут ответственность и за добро и за зло. И если в Карфагене находят политиче- ские следы культа Тирского Геракла, то нетрудно спутать влияние доктрины жрецов с политикой суфетов и направлением социального развития. Я также не сомневаюсь в том, что собакоголовый Анубис, Исида Нейтская и Ибис научили жителей долины Нила тому, что они знали и умели; но самое крупное новшество, которое принесло на землю христианство, — это образ действий, совершенно отличный от методов предшествующих религий. У тех были свои народы, у христианства своего не было: оно обращено ко всем людям, и богатым и бедным, но прежде всего оно получило от Святого Духа всеобщий язык [Деяния Апостолов, II, 4,8,9,10,11.], чтобы разго- варивать с каждым на языке его страны и объявлять о новой вере по средством об- разов, наиболее понятных для каждой нации. Оно пришло не для того, чтобы изме- нить внешний облик человека или материальный, мир, а для того, чтобы пожалеть его. Оно претендовало только на внутреннюю суть. В одной апокрифической книге, чтимой за ее древность, говорится: «Пусть сильный не чванится своей силой, а бога- тый своим богатством, а тот, кто хочет прославиться, прославлен будет в Господе». Сила, богатство, власть — ничего не стоят в нашем законе. Ни одна цивилизация, каковой бы она ни была, не проявляла своих привязанностей или своего превосход- ства, и только исходя из вытекающих последствий этот закон был назван «католиче- ским», универсальным, т. к. он не принадлежит ни одной цивилизации, не пропове- дует ни одну форму земного существования и ни одну из них не отрицает. Доказательства этого безразличия к внешним формам социальной жизни, к самой общественной жизни во множестве встречаются, прежде всего, в канонических кни- гах, затем в писаниях отцов Церкви, далее в рассказах миссионеров с незапамятных времен по день сегодняшний. Главное, чтобы вера пронизывала человека, чтобы во всех своих поступках человек ничем не оскорблял религиозных заветов — все про- чее в глазах закона не имеет значения. Что значит для обращенного форма его жи- лища, покрой его платья, система правления, степень деспотизма или свободы? Ка- кая разница, кто он: рыбак, охотник, рабочий, мореплаватель, солдат? Разве что- нибудь может помешать человеку — будь он англичанин, турок, житель Сибири, американец, готтентот — увидеть свет христианства и принять его? Повторяю: это самое главное, а прочее неважно. Дикарь способен сделаться таким же убежденным верующим, как и самый правоверный прелат из Европы. В этом заключается выдаю- щееся свойство христианства, которое придает ему такую притягательность, и не стоит лишать его столь ценного качества только ради того, чтобы угодить излюблен- ному принципу нашего времени и нашей страны, а именно: искать всюду, даже в самых святых вещах, материальную пользу. Церковь существует уже восемнадцать столетий, в ее лоно пришло немало наций, и у всех она сохранила существовавшую политическую систему. В самом начале, в окружении античного мира, именно в этом со стояла главная ее идея. Иногда ее да- же упрекали за избыток терпимости в этом плане (например, отношение иезуитов к китайским церемониям). И мало кто замечает, что она никогда не настаивала на том, чтобы верующие восприняли какой-то один тип цивилизации. Она приспосабливает- ся ко всему, даже к лачугам; там же, где встречается упрямец, не желающий понять Пользу убежища, всегда найдется терпеливый миссионер, который сядет рядом с ним на голые камни и постарается вложить в его душу основные принципы спасения. Следовательно, христианство несет цивилизаторскую функцию совсем не в обычном смысле; христианство может быть воспринято самыми разными расами без ущерба для их привычек и независимо от их способностей. Христианская вера возвышает душу величием своих догматов и питает дух своей человечностью. Но это происходит лишь в той мере, в какой душа и дух способны возвыситься и впитать новые идеи. Она не ставит целью распространять свой гений и внушать свои идеи тому, кому их недостает. Ни гений, ни идеи вовсе не обяза- тельны для спасения. Напротив того, христианская вера обращена скорее к слабым и униженным, нежели к сильным. Она дает только то, что хочет получить взамен. Она удобряет почву и ничего не создает; она поддерживает, помогает и ничего не отбирает; она принимает человека таким, какой он есть, и помогает ему идти по жизни: если он хромой, она не заставит его бежать. Много ли среди святых людей ученых? Нет, совсем мало. Сонм праведников, чьи имена и память чтит Церковь, включает в себя главным образом людей, известных своей добродетельностью и на- божностью, тех, кто обладал гением в делах небесных и кому его недоставало в де- лах земных; когда мне указывают на святую Розу из Лимы, почитаемую под именем Бернарды, святую Зиту, которой молятся как святой Терезе, всех англосаксонских святых, большую часть ирландских монахов и египетских отшельников, и эти легио- ны мучеников, которые выделились из толпы наподобие яркой молнии, чтобы вечно сиять во славе наравне с самыми мужественными защитниками веры, с ее самыми учеными проповедниками, я повторяю еще раз: христианство не является цивилиза- тором в узком обыденном смысле этого слова, а поскольку оно требует от каждого человека лишь то, что тому дано, оно и от каждой расы требует только то, на что она способна, и не собирается поставить ее на более высокую ступень в политической структуре народов земли, чем та, которая принадлежит ей по праву способностей. Вследствие этого я не могу принять эгалитарный аргумент, который путает возмож- ность принять христианскую веру со способностью к интеллектуальному развитию. Большинство племен Южной Америки, например, уже несколько веков находятся в лоне Церкви и при этом остаются дикими и далекими от европейской цивилизации, которая осуществляется на их глазах. Я не удивляюсь тому, что на севере нового континента чероки большей частью обращены в нашу веру усилиями методистов, но я был бы весьма удивлен, если бы эта народность создала, разумеется, сохранив свою первобытную чистоту, одно из государств или штатов американской конфеде- рации и имела хоть какое-то влияние в конгрессе. И я нахожу вполне естественным, что датские лютеране и моравы открыли эскимосам глаза на религиозный свет, но не менее естественно и то, что эти неофиты оставались абсолютно в том же социальном состоянии, в каком пребывали прежде. Наконец, в заключение скажу следующее: нет ничего необычного в том, что шведские лапояне находятся в состоянии варвар- ства, хотя несколько столетий назад им принесли спасительные доктрины Евангелия. Я искренне считаю, что все эти народы смогут породить и, возможно, уже породили немало личностей, замечательных своей набожностью и чистотой нравов, однако я не представляю, что из их среды могут выйти ученые теологи, военачальники, спо- собные математики, искусные художники — словом, представители элиты, числен- ность и преемственность которой составляют силу и значение ведущих рас; еще меньше я верю, что редкое появление таких гениев, нетипичных для их народов и для пути развития последних, приведет к тому, что эти народы двинутся к прогрессу под их руководством. Посему будет необходимо и справедливо, если христианство совершенно отступится от такой задачи. Если все расы в равной степени способны осознать и использовать преимущества христианства, это не значит, что оно должно делать их похожими друг на друга: можно смело заявить, что его царство, в том смысле, какой я здесь вкладываю, следует искать в другом мире. Несмотря на вышесказанное, я боюсь, что некоторые мужи, привыкшие в силу есте- ственной приверженности к идеям времени судить о достоинствах и заслугах хри- стианства через призму предрассудков нашей эпохи, исходят из неточных понятий и, соглашаясь в целом с моими аргументами, придают определяющее значение косвен- ному влиянию религии на нравы, нравов на институты, а институтов на социальную систему. Эти люди полагают, что хотя бы за счет личного влияния подвижников веры они могут существенно изменить политическую ситуацию обращенных и их пред- ставления о материальном благополучии. Например, они скажут, что эти апостолы, выходцы из более развитой нации, нежели та, которой они несут веру, приходят к мысли реформировать чисто человеческие привычки своих неофитов, одновременно совершенствуя их моральные установки. Когда они имеют дело с дикарями, с отста- лыми и невежественными народами, они пытаются научить их полезным вещам и показать, как бороться с голодом посредством сельскохозяйственных трудов и инст- рументов, которые они привозят. Затем эти миссионеры идут еще дальше и учат ту- земцев строить более надежные жилища, разводить скот, управлять водоемами — либо сооружать дамбы против наводнений, либо рыть ирригационные каналы. По- степенно они прививают им вкус к умственным упражнениям, учат пользоваться ал- фавитом, а иногда, как это случилось с чероки, создать свою письменность, о чем пишет Причард в своей «Естественной истории человека». Наконец, они добиваются поистине выдающихся успехов, и туземное население начинает имитировать нравы учителей и заводит, как, например, те же чероки или криксы, жители южного берега Арканзаса, стада домашних животных и даже черных рабов для работы на плантаци- ях. Я специально выбрал два диких народа, которые считаются наиболее развитыми; я не хочу вступать в спор со сторонниками эгалитаризма, но, наблюдая эти примеры, прихожу к выводу, что трудно представить себе более убедительные, которые гово- рят о неспособности некоторых рас выйти на дорогу, не внушенную им их первобыт- ной природой. Вот перед нами два племени, изолированные от многих других, уничтоженных или вытесненных белыми поселенцами, и мы видим, что эти племена в корне отличаются от остальных, потому что они ведут родословную от аллеганийской расы, которой приписывают остатки древних памятников, обнаруженных к северу от Миссисипи. Уже сейчас в голове тех, кто провозглашает равенство между чероки и европейцами, существует некоторое смятение и замешательство, поскольку их главный аргумент заключается в том, что аллеганийские народности близки к англосаксам только тем, что они сами стоят выше остальных рас Северной Америки. Кроме того, посмотрим, что случилось с этими двумя избранными племенами. Американское правительство отобрало у них землю, на которой они жили, и придумало договор, чтобы заставить их переселиться на другую территорию. Там под надзором военного министерства и под руководством протестантских миссионеров этим туземцам волей-неволей при- шлось приспособиться к их нынешнему образу жизни. Некоторые авторы даже ут- верждают, что численность чероки увеличивается, и приводят в доказательство та- кой факт: когда их посетил путешественник Адаир, у чероки насчитывалось 2300 воинов, а сегодня численность племени достигает 15 тысяч душ, правда, включая 1200 черных рабов; при этом добавляют, что их школы, как и церкви, управляются миссионерами, что эти миссионеры, будучи протестантами, почти все женаты и име- ют детей или слуг с белым цветом кожи, а также что-то вроде советников и служа- щих из европейцев, знатоков ремесел; исходя из этого, весьма трудно сказать, дей- ствительно ли имело место увеличение их числа, зато без труда можно констатиро- вать сильное давление европейской расы на своих учеников [Я не собираюсь вступать в дискуссию с Причардом, но хочу сослаться на Токвиля, который в своей блестящей книге «О демократии в Америке» так пишет о чероки: «Быстрому усвоению индейцами европейских привычек способствовали метисы. Не забывая предков, не отказываясь полностью от диких обычаев своей расы, метис формирует естественную связь между цивилизацией и варварством. Всюду, где много метисов, дикари постепенно изменяют свое социальное устройство и свои нравы». К этому Токвиль прибавляет, что да- же будучи метисами, а не аборигенами, в скором времени чероки и криксы все равно исчезнут под натиском белых.]. Неспособные вести войну, лишенные земли, со всех сторон окруженные невероятной американской мощью, а с другой стороны, обращенные в религию своих властите- лей, причем, как я полагаю, добровольно, третируемые с мягкостью своими духов- ными наставниками и убежденные в необходимости трудиться по примеру своих учи- телей, хотя бы для того, чтобы не умереть с голоду, туземцы могут сделаться земле- дельцами. Им остается усвоить идеи, которые каждодневно практикуются вокруг них. Как же низко надо низвести умственные способности даже самой чахлой ветви чело- веческого рода, чтобы умиляться при виде того, что имея терпение и умело играя такими свойствами человеческой натуры, как гурманство и воздержанность в пище, удается научить полулюдей-полуживотных тому, что не было заложено в их ин- стинктах. Когда сельские ярмарки заполнены учеными зверями, которых заставляют выделывать разные трюки, стоит ли удивляться тому, что люди, подвергнутые суро- вому воспитанию и изначально лишенные всякой возможности избежать его, науча- ются исполнять те функции цивилизованной жизни, которые в диком состоянии они могли бы, в конечном счете, понять и воспринять, даже не имея желания практико- вать их? Ведь это равносильно тому, что поставить этих людей гораздо ниже собаки, наученной играть в карты, или лошади, разбирающейся в гастрономии! Так, из же- лания превратить случайные факты в аргументы, свидетельствующие о разумности тех или иных рас, появляются подобные доказательства, нелицеприятные для тех, в пользу которых они, якобы, выдвинуты. Я знаю, что очень эрудированные и ученые люди положили начало такой неумерен- ной реабилитации, заявив, что между некоторыми человеческими расами и большим отрядом обезьян не существует четких различий, если не считать нюансов. Посколь- ку я, безусловно, отвергаю это оскорбление, мне будет позволено сказать следую- щее: в моих глазах человеческие расы неравны, и вместе с тем я не думаю, что хоть одна из них близка к животным. Самое последнее племя, самая неразвитая разно- видность человеческого рода способна, как минимум, к подражанию, и если взять даже бушмена, можно развить у него, или его сына, или в крайнем случае внука, достаточно умственных способностей для того, чтобы он мог научиться сложному ремеслу. Но следует ли из этого, что нация, к которой принадлежит этот человек, может создать цивилизацию, подобную нашей? Считать так — значит рассуждать поверхностно и делать поспешные выводы. Есть большая разница между навыками в ремеслах и искусствах, являющихся продуктами какой-то цивилизации, и самой ци- вилизацией. Тем не менее, миссионеры-протестанты, единственное звено, связы- вающее племя обращаемых дикарей с цивилизаторским центром, пытаются выпол- нить эту непосильную задачу. Но могут ли они вложить в головы подопечных соци- альные науки? Я в этом сомневаюсь, и если вдруг порвется связь между американ- ским правительством и духовными наставниками в случае с племенем чероки, то че- рез несколько лет мы увидим на фермах аборигенов совершенно новую ситуацию — результат смешения белых поселенцев с краснокожими. Часто упоминают негров, научившихся музыке, негров, которые служат в банках, которые умеют читать, писать, считать, танцевать и разговаривать не хуже белых; ими восхищаются и делают вывод, что эти люди способны на все! И одновременно с восхищениями и выводами те же самые авторы удивляются контрасту между нашей цивилизацией и цивилизацией славянских народов. Они скажут, что русские, поля- ки, сербы, хотя они и ближе к нам, чем негры, цивилизованы только частично; они будут утверждать, что у славян только высшие классы разделяют наши мысли и идеи, в основном благодаря примеси английской, французской, немецкой крови, и не преминут отметить врожденную неспособность масс влиться в систему западного мира, хотя эти массы приняли христианство много веков назад, а некоторые даже раньше нас! Итак, существует большая разница между подражанием и убеждением. Подражание не всегда предполагает существенный разрыв с социальным наследием, а настоящее присоединение к какой-нибудь цивилизации происходит тогда лишь, когда народ оказывается в состоянии прогрессировать сам по себе без посторонней помощи. Вместо того, чтобы умиляться способности дикарей управлять каретой или читать, если их этому научили, пусть покажут нам хоть одно место на земле, где жи- тели веками сосуществуют рядом с европейцами и где идеи, институты, нравы наших наций были бы настолько хорошо усвоены вместе с нашими религиозными доктри- нами, что там наблюдается такой же естественный прогресс, как в Европе; пусть покажут хоть одно место, где печатный станок дает такие же результаты, как у нас, где наши науки совершенствуются, где наши открытия находят новое применение, где наша философия порождает новую философию, новые политические системы, искусства, книги, статуи, картины! Ну да ладно, я не настолько требователен и привередлив. Я уже не требую, чтобы вместе с нашей верой чуждый нам народ впитал в себя все, что составляет нашу ин- дивидуальность; я допускаю, что он может ее отвергнуть и выбрать для себя другой для подражания пример. Пусть так! Но пусть мне покажут такой народ, который в тот момент, когда он осознает душой истинность Евангелия, в следующий понимает, что его земное существование также ничтожно и неправильно, какой была совсем недавно его духовная жизнь; пусть я увижу, как он сам по своему желанию создает для себя новый социальный порядок, исходя из собственных идей, бывших до сих пор бесплодными, и переосмысливая чужой опыт. Я жду, когда это произойдет — пусть только такой народ отыщется. Но, увы, пока ни один даже не пытался это сде- лать. Ни в одной исторической эпохе не существует нации, пришедшей к европей- ской цивилизации в результате принятия христианства, ни единой, которую это вы- дающееся событие привело к самостоятельному развитию. Но зато я вижу в обширных землях Южной Азии и в некоторых районах Европы госу- дарства, которые образовали несколько групп, представляющих различные религии. Вражда рас будет неизменно существовать рядом с враждой культов; и отличить ставшего христианином патана от обращенного индуса так же легко, как сегодня отличают русского из Оренбурга от кочевников, также принявших христианство, среди которых он живет. Повторю еще раз: христианство не есть цивилизующая си- ла, и оно сто раз право, что таковым не является. ГЛАВА VIII Определение слова «цивилизация»; социальное развитие имеет два источника. Здесь мы сделаем небольшое, но необходимое отступление. Автор часто пользуется словом, которое вмещает в себя целую систему идей, нуждающуюся в определении. Я часто говорю о цивилизации, потому что способности рас можно оценить только через относительное наличие или абсолютное отсутствие этого существенного фено- мена. Я веду речь о европейской цивилизации провожу различие между ней и дру- гими цивилизациями. Мне не хочется оставлять даже малейшей неясности на сей счет, тем более, что я не согласен с известным писателем Франции, который специ- ально занимался природой и сферой приложения данного термина. Свою книгу «История цивилизации в Европе» господин Гизо — да будет мне позво- лено поколебать его выдающийся авторитет — начинает с путаницы слов, откуда проистекают серьезные ошибки: автор утверждает, что цивилизация есть факт. Однако либо слово «факт» следует здесь понимать в более конкретном и позитивном смысле, который отсутствует в обычном его употреблении, в широком и несколько расплывчатом, я бы сказал, гибком смысле, которого в этом слове никогда не было, либо оно не годится для характеристики такого понятия, как «цивилизация». Циви- лизация — это не факт; это ряд, сцепление фактов, более или менее логически со- единенных друг с другом и вызванных столкновением идей, зачастую довольно мно- гочисленных, а идеи и факты непрерывно оплодотворяют друг друга. Иногда такой непрерывный круговорот является следствием первостепенных принципов, иногда это следствие представляет собой стагнацию, но в любом случае цивилизация не есть факт — это пучок фактов и идей; это состояние, в котором находится человече- ское общество, это среда, в которой ему довелось оказаться, которую оно создало, которая из него происходит и в свою очередь на него воздействует. Это состояние обладает сильным характером обобщения, которым факт никогда не отличается; оно претерпевает множество вариаций, которых факт не мог бы выдер- жать без того, чтобы не исчезнуть, и вместе с тем оно совершенно не зависит от форм правления, т. к. существует и развивается и при деспотизме и при либеральном режиме и не перестает существовать даже тогда, когда гражданские потрясения изменяют или вообще трансформируют условия поли- тической жизни. Однако это не означает, что формы правления не играют большой роли. Их выбор неразрывно связан с процветанием социального организма: будучи ошибочной, форма правления мешает ему или убивает его, справедливое правление служит ему и способствует его развитию. Вопрос здесь более серьезный: речь идет о самом су- ществовании народа и цивилизации, о феномене, тесно связанном с некоторыми элементарными условиями, не зависящими от политического состояния; эти условия имеют свои причины, мотивы своего курса, своего расширения, своей основательно- сти или слабости — словом, все, что их составляет — в более глубоких источниках. Поэтому перед лицом таких фундаментальных соображений на второй план отодви- гаются вопросы политического устройства, процветания или нищеты, а на первый план всегда и везде выходит знаменитая гамлетовская проблема: быть или не быть. Как для народов, так и для отдельных людей весь вопрос заключается именно в этом. Господин Гизо не задается этим вопросом, и цивилизация для него — не со- стояние, не среда, но всего лишь факт, а генерирующим принципом факта является другой факт сугубо политической природы. Давайте откроем книгу красноречивого профессора и обратимся к гипотезам, кото- рые он представил, чтобы выделить главную свою мысль. Обозначив несколько си- туаций, в которых может оказаться то или иное общество, автор спрашивает: «мож- но ли вообще распознать состояние народа, который находится в стадии становле- ния цивилизации»; в этом ли заключается смысл, который род человеческий придает слову «цивилизация»? Далее следует первая гипотеза: «Возьмем народ, внешняя жизнь которого протекает гладко: он платит мало налогов и почти не знает страданий, все его отношения уст- роены справедливо, одним словом, материальное и моральное существование этого народа напоминает состояние оцепенения, инертности и зажатости я не могу упот- ребить здесь слово "угнетение", потому что угнетения он не ощущает. Примеров то- му немало". Были в истории аристократические республики, где с подданными об- ращались как со стадом, держали их в материальном благополучии, но подавляли всякую умственную и моральную активность. Так неужели это и есть цивилизация? Разве это и есть народ, находящийся на стадии становления цивилизации?» Я не знаю, идет ли здесь речь о народе, который цивилизуется, но этот народ, по- моему, очень цивилизованный, иначе следовало отнести к категории дикарей и вар- варов все аристократические республики древности и современности, которые, как отмечает сам Гизо, заключены в рамки его гипотезы; общественный инстинкт и здравый смысл не могут оскорбиться таким методом, который выбрасывает из лона цивилизации финикийцев, карфагенян, лакедемонян, а вместе с ними венецианцев, генуэзцев, пизанцев, жителей' всех свободных имперских городов Германии — од- ним словом, всемощные муниципальные образования прошлых веков. Помимо того, что этот вывод сам по себе слишком парадоксален, чтобы его мог принять здравый смысл, к которому он и обращен в конечном счете, мне кажется, что он создает еще одну проблему: эти маленькие аристократические государства, которым Гизо, ссы- лаясь на их форму правления, отказывает в способности к цивилизации, большей частью никогда не обладали своей, только им принадлежащей культурой. Многие из них были почти всемогущи, и, может быть, поэтому их население часто смешивалось с народами, имеющими другую форму правления, но очень близкой расы, и сообща участвовали в процессе цивилизации. Так, карфагеняне и финикийцы, разделенные большим расстоянием, тем не менее были объединены в культурный мир, прототип которого находился в Ассирии. Итальянские республики объединялись в движении идей и мнений, преобладавших в лоне соседних монархий. Суабские и тюрингские имперские города, независимые в политическом отношении, были вовлечены и в прогресс и в упадок немецкой расы. Судя по высказываниям господина Гизо, кото- рый расставляет народы по ранжиру их достоинств в зависимости от степени их сво- бод, между ними должны существовать несуществующие различия и сходства. Здесь не место для широкой дискуссии по этому вопросу, но я все-таки отмечу мимоходом, что в таком случае следовало поставить Пизу, Геную, Венецию и другие республики ниже Милана, Неаполя и Рима. Но господин Гизо не обращает внимания на такие несуразности. Если он не видит цивилизации у народа, имеющего мягкую форму правления, но находящегося в «со- стоянии зажатости», тем более он отказывает в этом тому народу, у которого «мате- риальное положение далеко не блестящее, но в общем терпимое, зато который не пренебрегает моральными и интеллектуальными потребностями..., который культи- вирует возвышенные и чистые чувства, у которого в определенной степени развита религиозная вера, но у которого подавлен принцип свободы, а отсюда ни одному члену общества не позволено искать истину в одиночку. В таком состоянии пребы- вает большая часть народов Азии, где человеческие принципы придавлены теокра- тической властью. Примером служит государство Индусов». Таким образом, в ту же категорию, в какую попали аристократические республики, следует отнести индусов, египтян, этрусков, перуанцев, тибетцев, японцев и даже нынешний Рим и подвластные ему земли. Я не буду касаться двух последних гипотез по той причине, что две первые уже на- столько ограничивают и сужают состояние цивилизации, что на земле нет ни одной нации, имеющей право называться цивилизованной. Потому что для обладания та- ким правом необходимо иметь институты, умеренные с точки зрения и власти и сво- боды, а материальное развитие и моральный прогресс должны сочетаться именно таким образом и никаким иным; правление, как и религия, должны укладываться в четко очерченные границы, а подданные должны обладать точно определенными правами. Я же полагаю, что цивилизованными можно назвать только те народы, у которых есть конституционные и представительские политические институты. Если, следуя такой логике и постоянно измеряя степень цивилизации по меркам одной- единственной политической формы, я отброшу те конституционные государства, ко- торые плохо используют парламентский инструмент, предпочитая методы, более удобные для себя, мне придется признать истинно цивилизованной, как в прошлом, таки в настоящем, только английскую нацию. Конечно, я преисполнен уважения и восхищения к великому народу, чьи победы, индустрия, торговля свидетельствуют о могуществе и успехах. Но мое уважение и восхищение не ограничивается Англией: мне кажется унизительным и обидным для человечества признать, что в течение многих веков оно смогло сотворить цивилиза- цию только на небольшом острове западного океана и воплотить свои законы, толь- ко начиная с эпохи царствования Вильгельма и Марии. Нельзя не признать узость этой концепции. И нельзя забывать об ее опасности. Если привязать идею цивилиза- ции к политической форме, рассуждения, наблюдения, науки тотчас утратят возмож- ность сказать свое слово в этом вопросе, и решающая роль должна отводиться стра- стям. Разумеется, найдутся люди, которые в силу своих вкусов не считают британ- ские институты верхом совершенства и предпочитают им систему, установленную в Санкт-Петербурге или Вене. А многие и возможно их будет большинство между Рей- ном и Пиренеями — скажут, что, несмотря на некоторые недостатки, самой совер- шенной страной в мире с точки зрения политического устройства является Франция. Поскольку определение степени культуры — это дело вкуса или чувства, согласие здесь невозможно. Для каждого из нас самым развитым и благородным человеком будет тот, кто разделяет наши взгляды на обязанности правителей и подданных, то- гда как несчастные, осмеливающиеся думать иначе, перейдут в категорию дикарей и варваров. Я считаю, что никто не станет оспаривать это мнение, и все согласятся с тем, что система суждений по меньшей мере недостаточно разработана. Что касается меня, я нахожу ее даже менее совершенной, чем следующее определе- ние барона Гумбольдта: «Цивилизация есть гуманизация народов в виде внешних институтов, нравов и во внутреннем чувстве, которое к ним относится». Я вижу здесь один недостаток, прямо противоположный тому, который я отметил в формуле Гизо. Связь слишком расплывчата, а очерченное поле слишком велико. Если цивилизация достигается за счет простого улучшения нравов, тогда любой ди- карь остановит свой выбор на той европейской нации, в характере которой меньше суровости. На южных островах, например, живут совершенно безобидные племена с очень мягкими нравами, однако, при всем к ним уважении, за такие качества никому не придет в голову поставить их выше суровых и молчаливых норвежцев или рядом с жестокими малайцами, которые одеваются в яркие ткани, сделанные их руками, бороздят волны на искусно построенных барках и наводят ужас на морских торгов- цев в восточной части Индийского океана. Этот факт не ускользнул от внимания та- кого выдающегося мужа, как Гумбольдт, поэтому кроме цивилизации он подразуме- вает культуру и заявляет, что, по его мнению, народы, смягчившие свои нравы, стремятся к наукам и искусствам. Согласно этой иерархии, мир «на второй ступени совершенства» населен приятными и симпатичными, любознательными людьми, поэтами и артистами, но они в силу та- ких качеств не годятся для тяжелого труда, военного и других ремесел. Если подумать, как мало досуга оставляют самые счастливые периоды своим совре- менникам, чтобы те могли предаваться умственным упражнениям, и какую нескон- чаемую борьбу приходится вести с природой и законами вселенной хотя бы для того, чтобы выжить, сразу бросится в глаза, что берлинский мыслитель не претендовал на изображение реалий, а хотел извлечь из абстракции кое-какие сущности, которые казались ему точными и обобщающими и которые действительно таковыми являются, и заставить их действовать в сфере, такой же идеальной, как и они сами. Сомнения на этот счет исчезают сразу, как только мы добираемся до высшей точки всей систе- мы — речь идет о третьей и последней ступени совершенства. Именно сюда он по- мещает человека сформировавшегося, т. е. человека, который по своей природе об- ладает «чем-то, более возвышенным и более интимным одновременно, т. е. понима- нием, которое гармоничным образом распространяется на чувственность и характер впечатлений, получаемых от интеллектуальной и моральной деятельности в ее сово- купности». Итак, эта несколько сложная цепочка ведет от цивилизованного (имеющего смягчен- ные нравы) и гуманизированного человека к человеку окультуренному, ученому, поэту и артисту и доходит, наконец, до высшего уровня развития, на котором чело- век может называться сформировавшимся; насколько я понимаю, таким человеком был Гете в своем олимпийском спокойствии. Идея, послужившая основой для этой теории, не что иное, как глубокое различие, подмеченное Гумбольдтом, между циви- лизацией народа и относительным уровнем совершенствования крупных личностей; это различие состоит в том, что чуждые нам цивилизации, по всей очевидности, смогли дать миру личностей, в некоторых отношениях стоящих выше людей, кото- рыми мы больше всего восхищаемся — например, брахманская цивилизация. Я безоговорочно разделяю мнение человека, чьи мысли здесь излагаются. Нет ниче- го более близкого к истине: наше европейское социальное состояние не порождает ни самых блестящих мыслителей, ни самых больших поэтов, ни самых искусных ху- дожников. Тем не менее я позволю себе заметить, в противоположность мнению знаменитого филолога, что для того, чтобы составить общее суждение о цивилиза- ции и дать ее определение, необходимо избавиться, хотя бы на минуту, от предубе- ждений и суждений касательно той или иной цивилизации. Впрочем, в системе господина Гумбольдта на самом почетном месте стоит утончен- ность, которая была главной чертой этого благородного ума; это можно сравнить с хрупкими мирами, рожденными в недрах индуистской философии. Рожденные в моз- гу уснувшего бога, они растворяются в воздухе, наподобие мыльных радужных пу- зырей, которые пускает ребенок, и разбиваются, сталкиваясь, и вновь появляются по воле сновидений в голове спящего небожителя. По характеру своих исследований я стою на сугубо позитивной почве, и мне надо получить результаты, которые можно «пощупать» практикой и опытом. Мой взор должен охватить не уровень процветания общества г-на Гизо и не отдельный взлет отдельных умов г-на Гумбольдта, а всю совокупность могущества, как материально- го, так и морального, которым обладают массы. Признаться, я озадачен зрелищем заблуждений, в которых оказались два светлых ума нашего столетия, и мне необхо- димо собраться с духом и найти самые убедительные аргументы для того, чтобы дой- ти до моей цели. Поэтому я прошу читателя терпеливо следовать за мной по извили- стым тропам, по которым я собираюсь пройти, а я попытаюсь в меру своих сил про- яснить данный вопрос. Нет на свете ни одного народа, в котором бы не сочетались два инстинкта: матери- альные потребности и духовная жизнь. Степень их развития определяет первое и самое очевидное различие между расами. Нигде, ни в одном племени эти два ин- стинкта не уравновешивают друг друга. У одних явно преобладает физическая по- требность, у других верх берут созерцательные тенденции. Так, например, народы желтой расы находятся, как нам кажется, под влиянием материальных ощущений, хотя и они не лишены интереса к вещам высшего порядка. Напротив, у большинства негритянских племен, стоящих на соответствующей ступени, больше развита при- вычка к действиям, чем к размышлениям, а воображение направлено скорее к тому, чего нельзя увидеть, нежели к вещам осязаемым. Я не собираюсь из этого делать вывод о превосходстве последних упомянутых мною дикарей над первыми с точки зрения цивилизованности, потому что, как показывает вековой опыт, они в равной степени неспособны к ней. Прошло достаточно много времени, но эти народы ничего не предприняли, чтобы изменить свою участь к лучшему, и остаются в прежнем со- стоянии невозможности что-нибудь придумать и предпринять, чтобы выйти из оце- пенения. Добавлю еще одно замечание: на самой низшей ступени человеческих об- ществ мы наблюдаем эту двойственную тенденцию, которую я приму за исходную точку в своем восхождении по лестнице рас и народов, живущих на земле. Выше самоедов и негров, народности фидас и пелагийцев следует поместить племе- на, которые не довольствуются тростниковыми хижинами и социальными отноше- ниями, основанными на голой силе, но которые осознают возможность лучшей жизни и хотят ее. Они стоят на ступень выше примитивных варваров. Если они принадле- жат к расам, более активным, чем размышляющим, они будут совершенствовать свои рабочие инструменты, оружие, снаряжение; они создадут систему правления, где воины будут иметь превосходство над жрецами, где получит развитие элементарный обмен, как материальный, так и духовный, где появится коммерческий дух. Войны, конечно, по-прежнему будут очень жестокими, но у воинов будет проявляться стремление к грабежу, а не просто убийству; одним словом, главной целью людей будет благополучие и физические удовольствия. Такую картину можно наблюдать у некоторых монгольских народностей; это встречается, хотя и с некоторыми разли- чиями, у кичуасов и аймарасов в Перу, а в качестве антитезы, т. е. примера отхода от материальных интересов, можно назвать дагомеев Западной Африки и кафров. Продолжим восхождение дальше. Оставим группы, у которых социальные отношения развиты недостаточно, чтобы кровопролитие было обусловлено более разнообраз- ными причинами. Обратимся к тем, чей конститутивный принцип обладает настолько выраженной виртуальностью, что может объединять и включать в себя все, что на- ходится вокруг, а также осуществлять над другими народами безусловную власть идей и фактов, в какой-то мере скоординированных; короче говоря, этот принцип уже можно назвать цивилизацией. То же различие, та же самая классификация, ко- торые я использовал в двух первых случаях, проявляются здесь в полной мере; бо- лее того, только здесь это различие дает настоящие плоды и имеет далеко идущие последствия. С того момента, когда какая-то общность людей, расширяя связи и сферу действия, от состояния народности переходит к состоянию народа, мы видим, что обе тенденции — материальная и духовная — набирают силу, а их соотношение зависит от того, какие составные группы преобладают. Таким образом, когда преоб- ладает мыслительная способность, появляются одни результаты, когда доминирует активная способность, — другие. Нация проявляет различные качества в зависимо- сти от соотношения этих элементов. В качестве примера можно привести индуист- ский символизм: то, что я назвал духовной или интеллектуальной тенденцией, пред- ставлено женским принципом (Пракрити), а материальную тенденцию представляет Пуруша, мужской принцип; разумеется, под этим надо понимать только идею взаим- ного оплодотворения, оставив в стороне как хвалу, так и хулу. Кроме того, отметим, что в различные эпохи жизни народа по причине неизбежного смешения крови соотношение между двумя принципами изменяется в разной степе- ни, и случаются моменты, когда один из них явно преобладает над другим. Такие колебания имеют очень важные последствия и значительно меняют характер циви- лизации и ее стабильность. В зависимости от преобладания той или иной тенденции все народы можно разде- лить на два класса, хотя следует подчеркнуть, что такая классификация условна. Во главе «мужской» группы я бы поставил китайцев, а как прототип из противополож- ного класса — индусов. За китайцами идут большинство народов древней Италии, первые жители римской республики, германские племена. В противоположном лагере я вижу египтян и асси- рийцев. Они стоят после жителей Индустана. Почти все народы за многие века коренным образом изменили свою цивилизацию в результате изменений в соотношении двух принципов. Северные китайцы, которые когда-то были в подавляющем большинстве материалистами, постепенно сблизились с племенами другой крови, особенно в Юнане, и это смешение сделало их ментали- тет менее прагматичным. Медленное развитие этого процесса объясняется тем, что основная масса «мужского» населения намного превосходила приток противополож- ной крови. Что касается Европы, прагматический элемент, который привносили самые активные германские племена, постоянно укреплялся на севере за счет притока кельтов и славян. Но по мере того, как белые народы перемещались к югу, «мужское» влияние ощущалось все меньше и, наконец, потерялось в «женском» элементе (надо сделать несколько исключений, например, для Пьемонта и северной части Испании), и «жен- ский» элемент одержал победу. Теперь перейдем к другой группе. Здесь мы видим индусов, в высокой степени наде- ленных тягой к сверхъестественному и скорее размышляющих, нежели действую- щих. Поскольку в ходе своих ранних завоеваний они вступали в контакт с расами аналогичной организации, «мужской» принцип не получил особого развития. В такой среде цивилизация не могла достичь в прагматизме таких же успехов, как в другой области. Что же касается Древнего Рима, который по своей природе был прагматич- ным, здесь противоположная тенденция проявилась только после полного слияния с греками, африканцами и восточными народами; в результате первоначальная при- рода трансформировалась, и у римлян развился совершенно новый темперамент. У греков внутренний процесс можно сравнить с тем, что имел место у индусов. Исходя из этих фактов, можно сделать следующее заключение: вся человеческая деятельность, будь то умственная или нравственная, берет начало в одной из двух упомянутых тенденций, мужской или женской, и только у рас, в большой степени наделенных одним из этих двух элементов — еще раз отметим, что ни один из них никогда не существовал без другого, — социальное состояние может подняться до достаточного культурного уровня и, следовательно, прийти к цивилизации. ГЛАВА IX Продолжение определения слова «цивилизация»; различные характеры человече- ских обществ; наша цивилизация ни в чем не превосходит другие, которые сущест- вовали до нее. Когда какая-нибудь нация, принадлежащая к женскому или мужскому типу, обладает достаточно сильным цивилизаторским инстинктом, чтобы навязать свой закон другим народам, и особенно способная учитывать их потребности и чувства и воспринимать их убеждения, с этого момента начинает существовать новая культура, сформиро- вавшаяся в результате смешения. Именно в этом заключается самое важное и прак- тическое достоинство этого инстинкта, и это делает его полезным и обеспечивает ему жизнь, т. к. индивидуальные интересы по своей природе стремятся к самоизоля- ции. Объединение всегда в чем-то ущемляет их, поэтому, чтобы какое-либо убежде- ние стало плодотворным, оно должно отвечать логике и чувствам народа, в котором оно созревает. Когда массы начинают понимать и принимать общий закон своей нации, тогда это понимание переходит на основные потребности. «Мужские» нации тянутся к благо- получию и накоплению богатства, «женские» больше озабочены миром воображе- ния, но повторяю еще раз: как только масса людей становится под единое знамя, или, что в данном случае точнее, как только определенная система жизни становит- ся общепринятой, рождается цивилизация. Вторым фактором, связанным с этим состоянием, является потребность в стабильно- сти, которая непосредственно вытекает из вышеизложенного; дело в том, что когда люди сообща принимают объединяющий их принцип и соглашаются на отдельные жертвы, чтобы осуществить этот принцип, у них появляется потребность уважать его независимо от того, что он дает им лично, и объявить его незыблемым. Чем чище раса, тем меньше уязвима ее социальная база, поскольку расовая логика не меняется. Однако необходимо, чтобы потребность в стабильности находила удов- летворение. Смешение крови приводит к изменениям национальных идей, в резуль- тате начинается заболевание, которое требует изменений в системе. Иногда такие системные перемены действительно ускоряют прогресс, особенно на заре общества, когда конститутивный принцип является абсолютным и сильным по причине явного преобладания одной расы. Затем, когда множатся различия за счет увеличения чис- ла гетерогенных элементов, преобразования перестают отвечать общему интересу. Тем не менее, до тех пор, пока объединенная группа людей остается под влиянием прежних идей и впечатлений, она продолжает питать химерическую веру в свою стабильность благодаря, быть может, желанию улучшить свое благосостояние. Не- смотря на постоянное ослабление скрепляющего элемента, она считает себя вечной и устремленной к некоему земному раю. Она продолжает придерживаться веры в то, что Бог благосклонен к цивилизации и радеет за интересы людей, хотя сами люди ежечасно убивают эту веру своими поступками; пусть внешне это и не проявляется, но внутренне общество уверяет и утешает себя тем, что завтрашний день будет для него светлым. Рядом со стабильностью и мирным сосуществованием отдельных интересов следует поставить еще два признака цивилизации — неприятие насилия и социабельность. В конечном счете социабельность и потребность отстаивать свои интересы головой, а не кулаками, обеспечивают прогресс в менталитете, который, в свою очередь, приводит к материальным улучшениям. Именно по этим двум признакам можно оп- ределить социальное состояние нации [Как раз в этом состоит главный источник ложных суждений относительно чужих народов. Если внешне их цивилиза- ция не похожа на нашу, мы иногда делаем поспешный вывод о том, что они либо варвары, либо стоят ниже нас.]. Мое представление о цивилизации можно сформулировать следующим образом: «Со- стояние относительной стабильности, в котором индивидуумы стараются удовлетво- рить свои потребности без ущерба для других, совершенствуют свой менталитет и свои нравы». Эта формула охватывает все народы, о которых я говорил как о цивилизованных. Теперь поставим вопрос так: можно ли считать все цивилизации равными даже при наличии указанных признаков? Вот в этом я сомневаюсь. Дело в том, что потребно- сти и социабельность даже развитых наций отличаются как по размаху, так и по тенденции, поэтому их менталитет и нравы также различны. Что нужно индусу в ма- териальном плане? Рис и масло, чтобы кормиться, и кусок ткани, чтобы одеться Ко- нечно, такую непритязательность можно отнести за счет климатических условий. Но вот тибетцы живут в суровом климате, однако и они непритязательны в этом смысле. В той и другом народе доминирует философский и религиозный менталитет, отсюда их специфическая потребность в пище для души и тела. Здесь мы не видим никакого равновесия между мужским и женским принципами, предпочтение отдается менталь- ной стороне жизни, вот почему все усилия этой цивилизации направлены на дости- жение одного результата в ущерб другому Огромные памятники, настоящие горы из камня, сооружаются там ценой усилий и лишений, которые потрясают воображение. Гигантские сооружения скоро покроют всю страну, но для чего? Для того, чтобы сла- вить богов; но ничего не делается для человека — разве что могилы. Рядом с пре- красными творениями скульптуры стоят не менее совершенные литературные произ- ведения. В области теологии и метафизики они настолько же изобретательны и утонченны, насколько многогранны, и человеческая мысль радостно и спокойно по- гружается в их непостижимые глубины. Что же до лирической поэзии, «женская» цивилизация составляет гордость всего человечества. Но если из сферы идеалистических мечтаний мы спустимся на почву полезных дос- тижений и наук, которые представляют собой генерирующую энергию материального прогресса, яркий день сменится глухой ночью. Практические изобретения редки, незначительны, неплодотворны, талант наблюдения отсутствует начисто. Если ки- тайцы много занимались этим, то индусы почти не обращали на это внимания, греки также оставили нам в наследство знания, зачастую недостойные их гения, а римля- не, дойдя до кульминационной точки своей истории, не ушли далеко от греков, т. к. азиатская примесь, которая проникала в них с невероятной быстротой, отнимала в них качества, необходимые для терпеливого изучения действительности. Хотя можно отметить, что их административный гений, их законы и сооружения в достаточной степени указывают на позитивный характер, который их общественная мысль при- нимала в определенные моменты, и доказывают тот факт, что если бы Южная Европа не подвергалась постоянной колонизации со стороны Азии и Африки, позитивная наука от этого бы выиграла, а на долю германской предприимчивости досталось бы меньше славы. Завоеватели V столетия принесли в Европу дух, напоминающий китайский, но с дру- гим оттенком. Он в большей мере был пропитан женскими качествами. Он же обес- печил более надежное согласие между двумя движущими принципами. Всюду, где властвовали эти народы, мы видим облагороженный прагматизм. В Англии, Северной Америке, Голландии, Ганновере такие качества преобладают над остальными нацио- нальными инстинктами. То же самое имеет место в Бельгии, а также на севере Фран- ции, где все, что имеет позитивное применение, находило плодородную почву. По мере продвижения к югу эти предпосылки ослабляются. Причем это объясняется не более жарким солнцем, хотя, разумеется, каталонцы и пьемонтцы живут в более те- плом климате, чем жители Прованса и нижнего Лангедока. Это есть воздействие крови. На земле преобладает группа «женских» или «феминизированных» рас; это замеча- ние особенно верно в отношении Европы. Если исключить тевтонское семейство и часть славян, на нашем континенте останутся только группы, скудно наделенные прагматическим чувством, которые уже сыграли свою роль в предыдущие эпохи, и повторить это им больше не дано. Массы людей во всем их разнообразии — от гал- лов до кельтов, от кельтов до безымянной смеси итальянских и романских наций — представляют собой нисходящую лестницу не в смысле развития их «мужского» принципа, а в смысле хотя бы общих способностей. Наша цивилизация сформировалась в результате смешения германских племен с расами древности, это был союз преимущественно «мужских» групп с расами и ос- татками рас, вовлеченными в поток древних идей; богатство, разносторонность, плодовитость — качества, делающие честь нашим обществам — суть естественный результат самых разных элементов, которые были перемешаны, видоизменены и использованы нашими предками. Всюду, куда простирается наш культурный мир, он несет в себе два общих признака, во-первых, германское влияние, во-вторых, христианство. Но, хочу напомнить еще раз, второй признак, хотя он более очевиден и бросается в глаза, поскольку привне- сен извне, не является в данном случае определяющим: на земле много христиан- ских наций и еще больше тех, которые могут стать таковыми, однако они не состав- ляют часть нашей цивилизации. Напротив, позитивным и решающим мне представ- ляется первый признак. Там, куда не проник германский элемент, не может быть цивилизации, похожей на нашу. Правомерен вопрос: можно ли утверждать, что европейские общества целиком и полностью цивилизованы? Что идеи и действия, которые формируются на поверхно- сти этих наций, имеют предпосылки, глубоко укоренившиеся в массах, и что следст- вия этих идей и этих принципов отвечают инстинктам большинства? Из этого следует еще один неизбежный вопрос по поводу низших классов наших народов: мыслят ли они и действуют ли они сообразно тому, что именуется европейской цивилизацией? Мы с полным основанием восхищаемся исключительной однородностью идей и взглядов, которая в греческих государствах великой эпохи античности определяла всю жизнь их граждан. По каждому существенному вопросу мнения были часто про- тиворечивы, но сводились к чему-то общему: в политике людям хотелось больше или меньше демократии, больше или меньше олигархии; в сфере религии предпочтение отдавали либо Элевсинской Церере, либо Парфенонской Минерве; что касается ли- тературного вкуса, они могли колебаться между Эсхилом и Софоклом, между Алкеем и Пиндаром; в сущности спор велся вокруг идей, которые можно назвать националь- ными. В Риме перед пуническими войнами ситуация была такая же, а цивилизация страны была однородной и неоспоримой. Она охватывала всех — и господ и рабов; все участвовали в ней, пусть и в разной степени. Со времен пунических войн у наследников Ромула и у всех греков, начиная с Перик- ла и особенно Александра, эта однородность все больше и больше претерпевала из- менения. Все большее смешение наций приводило к смешению цивилизаций, в ре- зультате появился весьма многогранный продукт, очень сложный и гораздо более утонченный, чем античная культура, который, как в Италии, так и на земле Эллады, отличался тем важным недостатком, что существовал лишь для высших классов, а низшие слои населения оставались в неведении относительно его природы, его пре- имуществ и перспектив. После великих азиатских войн римская цивилизация, без сомнения, была ярким проявлением человеческого гения; однако за исключением греческих риториков, составляющих ее трансцендентальную часть, сирийских знато- ков юриспруденции, представлявших атеистическую систему законодательства, эга- литарную и монархическую по духу, богатых людей, участвовавших в управлении государством или в финансовых делах и, наконец, праздных бездельников, эта ци- вилизация имела несчастье почти не восприниматься массами, поскольку народы Европы ничего не смыслили в ее азиатских и африканских элементах. Они не созна- вали, что египтяне не более их понимали, что цивилизация им приносит из Галлии и Испании, что нумидийцы не могли оценить то, что давал им остальной мир. Таким образом, ниже слоя, называемого социальными классами, существовало великое множество людей, цивилизованных иначе, чем официальный слой, или вообще не знавших цивилизации. Следовательно, только меньшинство римского народа, кото- рое осознавало тайну и суть цивилизации, придавало ей какое-то значение. Вот вам пример цивилизации, несомненно выдающийся, но уже не общими идеями народов, входящих в нее, а скорее истощением, слабостью и отстранением этих народов. В Китае имеет место совершенно иная картина. Здесь мы видим огромную террито- рию, но на всем этом пространстве основная раса (других я сознательно не беру во внимание) проникнута одним общим духом, общим пониманием своей цивилизации. Независимо от принципов, независимо от того, одобряют или не одобряют люди по- рядок вещей, надо признать, что массы принимают в нем активное участие. И дело не в том, что страна свободна в общепринятом смысле этого слова и что каждому гарантировано то место, какое он заслуживает. Я далек от того, чтобы рисовать та- кую идеальную картину. В Срединной Империи и крестьяне, и горожане вряд ли мо- гут рассчитывать только на свои силы и таланты, чтобы пробиться наверх. На этом конце земли, несмотря на официальные обещания учредить систему экзаменов на право занятия должностей, никто не сомневается в том, что лучшие места займут дети чиновников или их близкие и что занятие наукой не всем по карману, но дело в том, что угнетенные и обделенные, страдая от злоупотреблений, не представляют себе лучшей доли, и существующая цивилизация служит предметом неизменного уважения для всего народа. И еще один удивительный факт, образование в Китае является почти всеобщим, и нам трудно представить, насколько высок его уровень. Дешевые книги, большое число школ и недорогое обучение в них обеспечивают довольно значительные воз- можности для тех, кто хочет учиться. Законы, их суть и их тонкости хорошо известны населению, и правительство даже поощряет изучение юриспруденции как полезной науки. Люди, объединенные общим инстинктом, испытывают ужас перед политиче- скими потрясениями. Один большой знаток в таких вопросах, который не только жил в Кантоне, но и изучал тамошние дела, господин Джон Фрэнсис Дэвис, комиссар Ее Величества в Китае, утверждает, что он увидел нацию, в истории которой не было ни одной попытки осуществить социальную революцию или изменить форму правления. По его мнению, китайскую нацию лучше всего назвать народом, состоящим из убеж- денных консерваторов. В этом заключается ее кардинальное отличие от цивилизации римского мира, в лоне которого правительственные перевороты происходили с невероятной быстротой вплоть до нашествия северных народов. Во всех уголках этой огромной империи все- гда находились народы, недовольные существующим порядком и готовые на самые безумные действия. За многовековой период не осталось ничего в этом смысле неис- пробованного и ни одного принципа, уважаемого всеми. Собственность, религия, семья вызывали большие сомнения в их легитимности, и внушительные массы лю- дей, то на севере, то на юге, часто пытались силой реализовать новаторские теории. Ничто в греко-римском мире не имело под собой прочного основания, даже импер- ское единство, жизненно необходимое для общего блага, и не только армия с много- численными Августами-самозванцами постоянно делала попытки сокрушить этот столп, этот палладиум общества, но и сами императоры, начиная с Диоклетиана, так мало верили в монархию, что сознательно вводили двойное правление, а затем управляли даже вчетвером. Повторяю: ни один институт, ни один принцип не был устойчив в этом несчастном обществе, которое не имело лучшего мотива целостно- сти, чем физическая невозможность рухнуть, вплоть до того момента, когда нагряну- ли мощные силы, расшатали его и превратили в более стабильное целое. Итак, мы рассмотрели два совершенно отличных друг от друга социальных организ- ма — Поднебесную Империю и римский мир. К цивилизации Восточной Азии я бы прибавил брахманскую цивилизацию, которая заслуживает восхищения своей силой и своей глубиной проникновения. Если в Китае все или почти все население облада- ет определенным уровнем знаний, то же самое можно сказать и об индусах, каждый из них пропитан духом древности и четко знает, что он должен выучить, как мыслить и во что верить; среди буддистов Тибета и других районов горной Азии редко встре- тишь крестьянина, не умеющего читать. Там все имеют близкие взгляды на самые важные вопросы. Существует ли такая же однородность у европейских наций? Этот вопрос совершен- но излишний. Вряд ли в греко-римской империи можно увидеть такое разнообразие и многоцветье — я имею в виду не между разными народами, а внутри одной нацио- нальности. Я позже коснусь России и австрийских государств. А теперь посмотрим, как обстоит дело в Германии или Италии, особенно южной ее части, в Испании, хотя и в меньшей мере, ситуация почти такая же, то же самое относится и к Франции. Итак, Франция: начнем с того, что различие в манерах поражает даже поверхностно- го наблюдателя; давно замечено, что между Парижем и остальной территорией су- ществует пропасть, а у самых ворот города начинается нация, совершенно отличная от той, что живет за его стенами Те, кто верит в политическое единство в стране и отсюда делает вывод о единстве идей и слиянии крови, глубоко заблуждаются. Нет ни одного социального закона, ни одного формирующего принципа цивилиза- ции, который воспринимался бы одинаково во всех наших департаментах. Нет смыс- ла проводить сравнение между Нормандией, Бретанью, Анжевеном, Лимузеном, Гас- конью, Провансом — все знают, как мало похожи друг на друга жители этих мест и как различнь1 их взгляды. Отметим только, что если в Китае, на Тибете и в Индии самые важные понятия относительно сохранения цивилизации известны всем клас- сам, у нас дело обстоит совсем наоборот. Самые первостепенные, самые элементар- ные наши знания остаются тайной для подавляющего большинства сельского насе- ления, как правило, люди там не умеют ни читать, ни писать и нисколько не озабо- чены тем, чтобы научиться, потому что не видят в этом никакой пользы и примене- ния. В этом отношении я мало верю в обещания законотворцев, в наши псевдоинсти- туты, зато доверяю своим глазам и фактам, зарегистрированным проницательными наблюдателями. Правительство исчерпало все возможности, чтобы вытащить кресть- ян из сетей невежества; не только дети могут учиться в деревнях, но и взрослые в возрасте двадцати лет, записанные на военную службу, попадают в полковые шко- лы, где есть прекрасные условия для получения самых необходимых знаний. Не- смотря на эти усилия, несмотря на отеческую заботу со стороны органов управления, сельские жители ничему не учатся. Я видел — и все, кто жил в провинции, тоже ви- дели, — как родители посылают своих детей в школу с нескрываемой неохотой и считают потерянным время, которое они там проводят; они забирают их оттуда под малейшим предлогом и разрешают учиться только в первых классах, а после школы юноша старается как можно скорее забыть то, чему он научился. Некоторые даже бравируют своим невежеством: например, демобилизованные солдаты не только не желают больше читать и писать, но делают вид, будто забыли французский язык, и часто это им удается. Я бы приветствовал с большой радостью столько усилий, впус- тую потраченных на обучение сельского населения, если бы не был убежден, что наука, которой их обучают, нашим крестьянам не подходит и что за их кажущимся безразличием скрывается неистребимая враждебность к нашей цивилизации. Я вижу доказательство моим словам в пассивном, молчаливом сопротивлении, но есть еще одно обстоятельство: там, где удается сломить это упорство, появляется другой, бо- лее убедительный фактор, приводящий меня в замешательство. Кое в чем попытки обучения бывают успешны. В наших восточных департаментах и крупных промыш- ленных городах насчитывается большое число рабочих, которые охотно учатся чи- тать и писать. Они живут в среде, которая демонстрирует им пользу образования. Но после того, как эти люди овладевают элементарными знаниями, как они ими распо- ряжаются? Они используют их для того, чтобы приобрести более глубокие враждеб- ные чувства к социальному порядку — и на сей раз уже не инстинктивные, а активно осмысленные. Исключение можно сделать только для сельских жителей и рабочих северо-запада, где элементарные знания распространены больше, чем в других мес- тах, где они лучше закрепляются и дают, как правило, хорошие плоды. Очевидно, это обусловлено тем, что жители тех районов стоят ближе к германской расе. Добав- лю, что все, сказанное в отношении северо-западных департаментов, относится и к Бельгии и Нидерландам. Итак, мы констатировали определенную неприязнь к нашей цивилизации, а теперь заглянем в глубину религиозных чувств и взглядов. Что касается веры, надо отдать должное христианской религии в том, что она не является категоричной и не втиски- вает людей в узкие рамки. В противном случае она столкнулась бы с опасными ри- фами. Епископам и священникам приходится бороться сегодня, как и век, и пять, и пятнадцать веков назад, против предубеждений и привычек, передаваемых по на- следству и тем более угрожающих, что люди почти никогда в них не сознаются, по- этому переубедить их невозможно. Нет ни одного просвещенного священника, слу- жащего в деревне, который бы не знал, с каким непробиваемым упрямством даже набожный крестьянин продолжает прятать и лелеять в себе какую-нибудь первобыт- ную идею, выходящую на поверхность помимо его воли и только в редких случаях. Если заговорить с ним на эту тему, он будет все отрицать и никогда не поддержит разговор, оставаясь непоколебимо убежденным в своей правоте. Он всецело доверя- ет своему пастору, но тайно исповедует свою религию; отсюда молчаливость, кото- рая во всех провинциях страны является самой характерной чертой крестьянина при встрече с городским жителем, называемым в деревне не иначе, как буржуа; отсюда непроходимая демаркационная линия между ним и самыми уважаемыми людьми его кантона. Это и есть отношение большинства народа к цивилизации, того самого на- рода, который слывет наиболее приверженным к ней; если бы мне сказали, что, со- гласно статистике, во Франции живет 10 миллионов душ, включенных в сферу соци- альных отношений, а 26 миллионов остаются за ее пределами, я бы решил, что пер- вая цифра занижена. Кроме того, если бы наши сельские жители были только грубыми и невежественны- ми, можно было бы не тревожиться по поводу такого разделения и тешить себя на- деждой на то, что постепенно их можно переделать и ввести в круг людей, уже про- свещенных. Но в этой массе встречаются настоящие дикари: на первый взгляд их можно принять просто за неучей, из которых можно что-нибудь вылепить, потому что у них отстраненные и ничего не выражающие лица, но если чуть глубже проник- нуть в их мысли, в их частную жизнь, становится ясно, что, оставаясь в доброволь- ном самозаточении, они вовсе не слабы и не беззащитны. Их симпатия и антипатия вырываются наружу очень редко, и вся их натура заключена в логичный круг глубо- ко укорененных идей. Коснувшись религии, я также должен отметить, какая огром- ная дистанция разделяет наши моральные доктрины и взгляды крестьян, насколько то, что они назвали бы «деликатностью», отличается от того смысла, какой мы при- даем этому слову! Наконец, с какой настороженностью они смотрят на того, кто не является, подобно им, крестьянами — так наши очень далекие предки смотрели на чужеземцев! Конечно, они не станут его убивать из страха, пусть даже мистического, который внушают им законы, не принимаемые, кстати, ими; но они его искренне не- навидят, опасаются его, а если есть возможность поглумиться над ним безнаказанно, они сделают это с превеликим удовольствием. Выходит, они злые? Судя по их отно- шению друг к другу, этого не скажешь: они обмениваются шутками и даже любезно- стями. Но дело в том, что они считают себя совсем другим человеческим видом — угнетенным, обиженным, слабым, имеющим право на хитрости, и в то же время со- храняющим гордость, граничащую с упрямством, и с презрением относящимся к чу- жакам. В некоторых провинциях Франции крестьянин считает, что у него благороднее кровь и древнее род, чем у его сеньора. У крестьян семейная гордость сегодня соблюдает- ся строже, чем когда-то в среде средневековой знати. Однако не стоит заблуждаться: французское население по своей внутренней сути не имеет ничего общего с его внешним обликом — это пропасть, над которой висит ци- вилизация, а в глубине дремлют неподвижные воды, которые время от времени сви- репо вспениваются. Самые трагические события заливали страну кровью, и в этих событиях земледельцы обычно занимали навязанную им позицию. Если речь не шла об их непосредственных и личных интересах, они вообще не вмешивались, даже не выражали никаких чувств. Многие наши деятели, напуганные и шокированные этим, высказывались в том смысле, что крестьяне развращены до глубины души, однако это совсем не так. Крестьяне смотрят на нас почти как на врагов. Они ничего не ожидают от нашей цивилизации и участвуют в ней только по принуждению, а по возможности считают себя вправе извлекать выгоду из ее потрясений. Если же мы будем рассматривать их вне этого антагонизма, порой активного, чаще всего инерт- ного, нельзя не признать высокие моральные качества, пусть и выраженные весьма своеобразно, этих людей. Все, сказанное мною о Франции, можно отнести ко всей Европе, и я исхожу из того, что современный мир охватывает бесконечно больше, чем он в состоянии объять, и в этом он похож на римскую империю. Следовательно, нельзя особенно доверять дол- говечности нашего социального состояния, а та малая толика уважения, которое оно внушает даже слоям, стоящим выше крестьян, кажется мне временным явлением. Нашу цивилизацию можно сравнить с недолговечными островками, которые вытолк- нуты на поверхность моря подводными вулканами. Под действием разрушительных течений, лишенные силы, которая первоначально их поддерживала, они когда- нибудь развалятся, и торжествующие волны поглотят их обломки. Печальный конец, который до нас пережили многие благородные расы! Нет возможности избежать та- кой участи. Мудрость может лишь предвидеть, но не более того. Самая расчетливая осторожность не в силах поколебать незыблемые законы истории. Таким образом, непонятная, презираемая или ненавидимая людьми, собравшимися под ее сенью, наша цивилизация, тем не менее, являет собой один из величайших памятников, созданных человеческим гением. По правде говоря, она проявляет себя не изобретательностью. Оставим в стороне это качество и признаем, что она возве- личила творческий дух и славу завоеваний как следствие этого духа. Понять все — значит все принять. Если она не создала точных наук, то она, по меньшей мере, придала им точность и избавила их от тумана, который, как ни странно, окутывал эти науки больше, чем любые другие. Благодаря выдающимся открытиям она больше знает о материальном мире, чем прежние общества. Она разгадала часть главных законов природы, она сумела их сформулировать, описать и извлечь из них поисти- не волшебные силы, чтобы во сто крат увеличить силы человека. Постепенно, ис- пользуя индуктивные инструменты, она ре конструировала гигантские фрагменты истории, о которых древние даже не догадывались, и чем дальше она отходит от первобытных эпох, тем яснее она их видит и проникает в их тайны. В этом заключа- ются ее достоинства, и оспаривать их нет смысла. Приняв этот аргумент, вправе ли мы сделать вывод о том, что наша цивилизация превосходит все существовавшие и существующие на земле? И да и нет. Да — пото- му что она, благодаря разнообразию составляющих ее элементов, опирается на мощный фундамент сравнения и анализа, который позволяет ей впитывать в себя почти все; да — потому что этот эклектизм способствует ее развитию в самых разных направлениях; еще раз да — потому что, благодаря германскому гению, слишком практичному, чтобы быть разрушительным, она создала моральный кодекс, мудрые положения которого были неизвестны до нее. Но я говорю «нет», когда эти заслуги доводят до объявления ее абсолютного и безоговорочного превосходства; я говорю «нет», ибо такого превосходства не вижу почти ни в чем. В искусстве правления она рабски следует за бесконечными колебаниями, вызван- ными потребностями различных рас, которые ее составляют. В Англии, Голландии, Неаполе, России принципы еще достаточно устойчивы, потому что население ука- занных стран более однородно или, по крайней мере, принадлежит к группам одной категории, имеющим похожие инстинкты. Но в других местах, особенно во Франции, в Центральной Италии, в Германии, где царит этническое многообразие, теории вла- сти никогда не поднимаются до истины, а политическая наука постоянно экспери- ментирует. Нашей цивилизации, неспособной внушить в себя веру, недостает той устойчивости, которая является одним из главных признаков, включаемых мною в определение цивилизации. Поскольку это роковое бессилие не знакомо буддистско- му и брахманистскому обществам, поскольку его не знает и Поднебесная Империя, в этом смысле упомянутые цивилизации превосходят нашу. Там все согласны в своих политических взглядах. Там можно благополучно жить, если будет мудрая власть, т. к. в этом случае вековые институты приносят добрые плоды. Когда, оказавшись в плохих или неумелых руках, она вредит общественному благу, люди на нее жалуются и жалеют самих себя. Но никогда они не теряют уважения к своим институтам. Иногда они их исправляют, но никогда не ниспровергают и не заменяют. Надо быть слепцом, чтобы не видеть в этом гарантию долговечности, коей не отличается наша цивилизация. Что касается искусств, наша отсталость по сравнению с Индией несомненна, как и по сравнению с Египтом, Грецией и Америкой. Ни в грандиозном, ни в прекрасном у нас нечего сравнить с шедеврами древних рас; когда дни наши будут сочтены, когда развалины наших памятников и наших городов покроют нашу землю, будущий путе- шественник, оказавшись в лесах и болотах на берегах Темзы, Сены и Рейна, не най- дет ничего, что могло бы соперничать с величественными руинами Филы, Ниневии, Парфенона, Салсетты или долины Теночтит-лан. Если в области позитивных наук у будущих эпох будет чему у нас поучиться, этого нельзя сказать о поэзии. Отчаянное восхищение, которое мы испытываем — и не без основания — к интеллектуальным достижениям чужих цивилизаций, еще одно тому свидетельство. Поговорим теперь об утонченности нравов. Несомненно, в этом отношении равных нам нет. Наши вкусы — утонченные за счет нашего прошлого, в котором были мо- менты, когда роскошь, тонкость привычек и великолепие жизни воспринимались го- раздо глубже и шире, чем в наши дни. По правде говоря, наслаждения были доступ- ны не всем. То, что называется «благополучием», принадлежало немногим. Я с этим согласен, но надо признать как неопровержимый факт, что благородные нравы не только облагораживают быт избранных, но и возвышают дух масс, созерцающих, но не участвующих в празднике жизни. Кроме того, утонченность накладывает на всю страну отпечаток величия и красоты и превращается в общее достояние. В этом смысле наша цивилизация, исключительно скрупулезная во внешних атрибутах, не имеет соперниц. В заключение сказанного замечу: организующий характер любой цивилизации опре- деляется самым очевидным признаком доминирующей расы; цивилизация изменяет- ся, трансформируется по мере того, как эта раса сама подвергается изменениям; именно в рамках цивилизации в течение более или менее продолжительного периода продолжает действовать импульс, который когда-то дала ей исчезнувшая раса, и, следовательно, система, сформировавшаяся в обществе, представляет собой факт, который ярче всего свидетельствует о конкретных способностях и уровне народа — это лучшее зеркало, в котором народ отражает свою индивидуальность. Мне кажется, мои рассуждения охватили слишком широкий круг вопросов. Между тем пора вернуться в русло моих прямых намерений. Прежде всего я выдвинул следующее положение: жизнь и смерть обществ происхо- дит в силу внутренних причин. Я назвал эти причины. Я обратился к их скрытой от глаз природе, чтобы сделать их более выпуклыми, и показал абсурдность тех пред- посылок, которые обыкновенно им приписывают. В поисках признака, который мог бы обозначать их во всех случаях, я остановился на способности создать цивилиза- цию. Это и будет служить отправной точкой нашего дальнейшего путешествия. Итак, с чего мы начнем? Мы признали такую способность скрытой причиной жизни и смер- ти обществ и назвали ее естественным и постоянным признаком. Теперь перейдем к изучению интимной природы этой причины. Я отметил, что она заключается в досто- инствах той или иной расы. Логика требует уточнить сразу, что я имею в виду под словом «раса». Это и будет служить предметом следующей главы. ГЛАВА X Анатомы о многопричинности происхождения человечества. По мнению многих ученых, которые исходят из внешнего облика людей в самых крайних проявлениях, человеческие семейства или группы отличаются друг от друга настолько разительно и существенно, что просто невозможно говорить об их общем происхождении. Помимо потомков Адама эрудиты, сторонники этой теории, насчиты- вают несколько других генеалогических ветвей. Для них в человеческом роде нет первородного единства или, иными словами, не существует единого рода: есть три, четыре и даже больше родовых групп, из которых вышли совершенно разные поко- ления, и они, в результате смешения, образовали гибридные подгруппы. Для подтверждения своей теории они пользуются общераспространенной точкой зрения, которая основана на очевидных и безоговорочных различиях между челове- ческими группами. Если мы встречаемся с желтокожим человеком с редкими волоса- ми и такой же редкой бородой, с широким лицом, пирамидальным черепом, раско- сыми глазами, настолько узкими, что глаза почти не открываются, с неуклюжей по- ходкой и хрупкого телосложения, мы сразу узнаем определенный тип с легко запо- минающимися основными внешними признаками. А вот и другой портрет: негр с за- падного побережья Африки, крупный, мощного телосложения, склонный к тучности. Кожа у него уже не желтоватая, а совсем черная, волосы не редкие и прямые, а, на- против, густые, обильные, курчавые, нижняя челюсть выступает вперед, череп име- ет форму, называемую «прогнатической». Причард в «Естественной истории челове- ка» характеризует его следующим образом: «Длинные кости вывернуты наружу, большая и малая берцовые кости выступают вперед и более выпуклы, чем у евро- пейцев, икры очень высокие и доходят до подколенной впадины, ступни очень пло- ские, а пяточная кость не имеет дугообразной формы и составляет почти одну линию с другими костями стопы, которая, кстати, необыкновенно широкая. Примерно таки- ми же особенностями отличается и рука». Если вы встретите человека, отвечающего этому описанию, вам невольно придет на ум портрет обезьяны и мысль о том, что негритянские расы Западной Африки про- изошли от ветви, которая не имеет ничего общего, если не считать некоторого сход- ства в общих формах, с монгольской группой. Затем идут племена, внешность которых еще меньше, чем конголезский негр, может польстить самолюбию человека. Именно Океании принадлежит честь дать миру са- мые деградированные, самые уродливые и отталкивающие образчики, представ- ляющие собой переходный этап между человеком и элементарным животным. Рядом со многими австралийскими аборигенами даже африканский негр предстает намного более развитым в этом отношении. Многим из этих обиженных судьбой народов этой части земли, открытой позже других, особенную уродливость придают: огромная голова, необыкновенная худоба, искривленное тело. Волосы прямые или курчавые, чаще всего пушистые, кожа черная с серым оттенком. Так описывает этих людей Причард. Наконец, если после рассмотрения этих типов людей, обитающих на разных конти- нентах, вернуться к жителям Европы, Южной и Западной Азии, мы найдем в них та- кое превосходство, как в смысле внешности, так и строения тела, что сразу же хо- чется согласиться со сторонниками теории о множественном происхождении рас. Причем дело не только в том, что последние упомянутые мною народы превосходят остальную часть человечества красотой, они не только дали миру модели для Вене- ры, Аполлона и Геракла, но и среди них с глубокой древности установилась опреде- ленная иерархия: в этой элите человеческих рас европейцы занимают первое место по изяществу форм и развитию мускулатуры. Следовательно, кажется совершенно логичным заявить, что группы, из которых состоит человечество, также отличаются друг от друга, как и различные виды животных в мире дикой природы. Таков вывод, сделанный на основании замечаний общего характера, и в этом каче- стве опровергнуть его трудно. Одним из первых систематизировал подобные исследования Кампер. Он не удоволь- ствовался поверхностными фактами и свидетельствами — он решил обосновать свои заключения математическим путем и анатомически определить характерные разли- чия между категориями людей. Он разработал строгую методу, не оставляющую мес- та для сомнений, а его суждения приобрели ту силу и основательность, без которых не может быть науки. Кампер взял латеральную костистую часть головы и измерил развернутый профиль, используя две линии, названные им «фациальными». Их пе- ресечение образует угол, величина которого должна определять меру развитости расы. Одна из этих линий идет от основания носа к слуховому каналу, другая прохо- дит касательно к выступу передней части сверху, а снизу — к самой выступающей точке нижней челюсти. Посредством этого угла строится — и не только для человека, но и для всех видов животных — лестница, вершиной которой является европеец; чем острее угол, тем дальше та или иная раса отходит от типа, который, по мысли Кампера, служит верхом совершенства. Таким образом, самый маленький угол у птиц и у рыб. У млекопитающих различных видов он увеличивается. Некоторые виды обезьян достигают 45—50 градусов. За ними следует голова африканского негра, которая так же, как и голова калмыка, отличается углом в 70 градусов. У европейца этот угол доходит до 80 градусов. Теперь процитируем слова изобретателя данного метода, слова, столь лестные для нашего соплеменника: «Именно от этой разницы в 10 градусов зависит красота человека, которую можно назвать относительной. Что до абсолютной красоты, которая так поражает нас в античных статуях, например, в голове Аполлона и в Медузе Сосикла, она определяется еще большим углом, дохо- дящим до 100 градусов». Этот метод привлекает своей простотой. К сожалению, он противоречит фактам, что нередко случается с подобными системами. Другой исследователь, Оуэн, установил, что Кампер изучал строение костистой части головы обезьян только на молодых осо- бях и что у взрослых рост зубов, расширение челюстей и развитие зигоматической дуги не сопровождается соответствующим увеличением объема мозга, поэтому к че- ловеческой голове не применимы цифры, выведенные Кампером: дело в том, что фациальный угол у черного орангутана или шимпанзе не превышает 30—35 граду- сов. Эта цифра слишком далека от 70 градусов (у негра и калмыка), чтобы можно было согласиться с Кампером. Френология часто обращалась к теории голландского ученого. Специалисты, строя восходящий ряд от животных к человеку, находили соответствующие различия и в инстинктах. Между тем факты опять опровергали такую точку зрения. В частности, выдвигалось следующее выражение: у слона, который намного умнее орангутанов, фациальный угол острее, чем у них, а среди самих обезьян, если следовать логике Кампера, самые сообразительные, самые податливые к элементарному воспитанию, должны принадлежать к самым крупным особям. Помимо этих двух больших недостатков в методе Кампера есть еще один уязвимый момент. Он не применим ко всем разновидностям человеческой расы, т. к. оставляет за пределами его категорий племена с пирамидальной головой, тогда как это до- вольно существенный признак. Блюменбах, выступив против своего предшественника, в свою очередь предложил систему, основанную на изучении человеческой головы сверху. Свое изобретение он назвал «norma verticalis», или «вертикальный метод». Автор уверял, что сравнение ширины верхней части головы позволяет выявить главные различия в общей конфи- гурации черепа. Согласно Блюменбаху, изучение этой части тела дает столько дан- ных, особенно это касается моментов, определяющих национальный характер, что невозможно свести все разнообразие к линиям и углам и что для получения удовле- творительной классификации следует рассматривать головы в таком ракурсе, кото- рый сразу может охватить максимальное количество различий. Его мысль выражена следующим образом: «Надо поставить ряд сравниваемых черепов так, чтобы скуловые кости находились на одной горизонтальной линии, как это бывает, когда черепа покоятся на нижней челюсти; затем встать сзади и скользить взглядом по вертексу каждого из них: таким образом можно охватить разновидности в форме элементов, которые в наибольшей степени отвечают национальному характеру — будь то в направлении челюстных и скуловых костей, или исходя из ширины овального контура, образуемого вертексом, а также в зависимости от уплощенной или выпуклой конфигурации фронтальной кости» [Цитата взята из «Естественной истории человека» Причарда.]. По мнению Блюменбаха, следствием этой системы является разделение человечества на пять больших групп или категорий, в свою очередь состоящих из определенного числа видов и типов. Такая классификация тоже вызывает возражения. Ее, как и метод Кампера, можно упрекнуть в игнорировании некоторых важных признаков, причем частично это вы- звано желанием учесть замечания Оуэна касательно изучения черепов не по верх- ней части, а по нижней. Один из главных результатов этой новой концепции заклю- чался в окончательном проведении четкой демаркационной линии между человеком и орангутаном, после чего стало невозможно отыскать между ними какую-то связь, о которой говорил Кампер. В самом деле, одного взгляда, брошенного на два черепа — орангутана и человека, — если судить по их основанию, достаточно, чтобы увидеть кардинальные различия. У орангутана диаметр (передне-задний) более удлинен, чем у человека; зигоматическая дуга находится не в передней половине основания че- репа, а составляет в средней его части одну треть общей длины диаметра; наконец, совершенно различно положение затылочного отверстия, чрезвычайно важное с точ- ки зрения общего признака форм индивида и особенно влияния, которое оно оказы- вает на его привычки. У человека это отверстие располагается почти посередине основания черепа, а у орангутана отодвинуто в середину задней трети. Разумеется, замечания Оуэна имеют ценность, но я бы предпочел самую последнюю из краниоскопических систем и, одновременно, самую удачную: речь идет о системе американского ученого Мортона, поддержанной Карусом. Ее суть состоит в следую- щем: Для демонстрации различия между расами оба исследователя исходят из одной предпосылки: чем шире череп, тем выше стоит человек, которому принадлежит этот череп. Следовательно, вопрос ставится так: насколько развит череп у представите- лей разных рас? Чтобы получить нужный ответ, Мортон взял определенное количество черепов, при- надлежащих белым, монголам, неграм, краснокожим североамериканцам; затем он заткнул ватой все отверстия в черепах, кроме «foramen magnum», до самого верха насыпал внутрь хорошо высушенные зерна перца и сравнил полученное количество. В результате была получена следующая таблица: Число измерен- ных черепов Средняя вмести- мость Максим, вмести- мость Миним. вмести- мость Белые 52 87 109 75 Желтая раса: монголы малай- цы 10 18 83 81 93 89 69 64 Краснокожие 147 82 100 60 Негры 29 78 94 65 Результаты, отмеченные в двух первых колонках, очень любопытны. Что же касается двух последних колонок, они не представляют для меня особого интереса, т. к. что- бы они как-то существенно дополнили вторую колонку, во-первых, Мортону следо- вало исследовать значительно больше черепов, и, во-вторых, он должен был указать социальный статус лиц, которым принадлежали эти черепа. Например, ему удалось раздобыть довольно представительные образцы: что касается белых и краснокожих, были использованы черепа, принадлежавшие людям далеко не низшего сословия, зато в отношении чернокожих и желтокожих, можно сказать, что он вряд ли мог рас- полагать черепами вождей или мандаринов. Этот факт объясняет, каким образом американский абориген получил цифру 100, между тем как самый развитый монгол, обследованный Мортоном, заслужил лишь 93; то же самое относится к негру (94). Подобные результаты неточны, случайны и лишены научной ценности, а в таких во- просах необходимо учитывать индивидуальные характеристики. Поэтому я бы вооб- ще вычеркнул вторую половину таблицы Мортона. Я также склонен усомниться в одном пункте касательно первой половины таблицы. Так, во второй колонке между цифрами 87, указывающей на объем черепа белого, 83 (желтокожего) и 78 (чернокожего) существует четкая и очевидная градация. Но цифры 83, 81 и 82, соответствующие монголам, малайцам и краснокожим, являются усредненными и очевидно неточными, поэтому монголов и малайцев Карус включает в одну расу, т. е. он объединяет 83 и 81. Тогда зачем нужно брать цифру 82 для ха- рактеристики отдельной расы и создавать таким образом четвертую большую под- группу? Впрочем, это несоответствие служит подпоркой для слабых моментов системы Кару- са. Саксонский ученый считает, что точно так же, как наша планета проходит четыре времени суток — день, ночь, вечерние сумерки и раннее утро, — так и человеческий род делится на четыре соответствующие подгруппы. Причем он видит в этом некий символ, что всегда опасно для серьезного ученого. Но Карус не устоял перед со- блазном. Белая раса относится к «дневным» народам, чернокожие — к «ночным», желтокожие — к «утренним» или к «восточным сумеркам», а краснокожие — к «ве- черним» или «западным сумеркам». Искусственность этой системы видна невоору- женным глазом. Например, европейские нации в силу расцвета их наук и оформлен- ности их цивилизации сопоставляются со светом, между тем как черные народы пребывают в спячке в темноте невежества, китайцы живут в сумерках, которые и определяют их довольно устойчивое, но несовершенное социальное состояние. Что же до краснокожих, понемногу исчезающих с земли, нельзя подобрать более удачного образа, чем заходящее солнце! К сожалению, такое сравнение необоснованно, и Карус, обратившись к поэзии, не- сколько подпортил свою стройную теорию. Впрочем, следует признать то, что уже было отмечено в отношении остальных этнологических доктрин — Кампера, Блюмен- баха, Оуэна: Карусу не удалось привести в систему всю совокупность физиологиче- ских различий, имеющих место в человеческих расах [Кстати, среди них есть поч- ти незаметные, хотя и очень характерные. Я бы отметил небольшое утолще- ние по краям нижней губы, которое встречается у немцев и англичан. Этот признак германского происхождения можно заметить в некоторых портре- тах фламандской школы, в «Мадонне» Рубенса из Дрезденского музея, в «Сатирах и нимфах» из того же собрания, в «Лютнистке» Миерса и т. д. Ни один краниоскопический метод не в состоянии обнаружить такие детали, которые, тем не менее, характерны для наших смешанных рас.]. Сторонники этнического единства не замедлили воспользоваться этим недостатком и объявили, что поскольку нет возможности использовать наблюдения, относящиеся к костистой части головы, для создания убедительной системы исходного разделения человеческих типов надо рассматривать различия не как системные факторы, но как простые результаты независимых друг от друга вторичных причин, лишенных кон- кретики. Однако победу торжествовать рано. Трудность в нахождении метода не всегда озна- чает, что найти его вообще невозможно, хотя сторонники расового унитаризма с этим не согласны. Для подтверждения своих аргументов они выдвинули следующий тезис: некоторые племена, принадлежащие к одной расе, не относятся к одинаково- му физическому типу, а, напротив, в довольно значительных пределах отклоняются от него. Например, без учета конкретных элементов в каждой смешанной группе они приводят в качестве доказательства различные ветви смешанной малайско- полинезийской группы и добавляют, что если в группах общего происхождения мо- гут наблюдаться совершенно непохожие черепные и лицевые формы, тогда самые большие различия не свидетельствуют о первичной множественности происхожде- ния; что если для европейцев негроидные или монгольские типы могут показаться совершенно различными, тем не менее это также не может служить доказательством разного происхождения, и что причины разделения человеческих рас следует искать не в столь отдаленном прошлом, поэтому физиологические отклонения можно счи- тать простыми результатами определенных локальных причин, действовавших в те- чение определенного периода. Перед лицом стольких логичных и совсем нелогичных возражений приверженцы идеи разного происхождения человеческих рас пытались расширить сферу своих исследований и аргументов и от изучения черепов перешли к изучению человека во всей его совокупности. Для того чтобы показать, что различия существуют не только в строении лица и черепа, они обратились к таким серьезным факторам, как форма таза, пропорциональность членов, цвет кожи, волосяной покров. Кампер и другие анатомы давно признавали, что таз негра имеет свои особенности. Доктор Вролик, продолжая ту же мысль, отметил, что у европейцев различия между мужским и женским тазом заметны гораздо меньше, а у представителей негритян- ской расы — у обоих полов — ярко выражено сходство с животными. Голландский ученый, исходя из того, что строение таза неизбежно влияет на процесс формирова- ния зародыша, пришел к выводу об исходных различиях [Причард. «Естественная история человека».]. Ему возражал, правда, без особого успеха, Вебер. Последнему пришлось признать, что некоторые формы таза чаще встречаются у одних рас, чем у других, но он лишь констатировал, что не бывает правил без исключений и что американцы, африкан- цы, монголы имеют такие же формы, как европейцы. Кроме того, Вебер, говоря об этих исключениях, нисколько не обращает внимания на тот факт, что телосложение есть результат смешения крови. Что касается размеров конечностей, противники единого происхождения человече- ского рода заявляют, что европейцы сложены лучше. Им возражают, что худые ко- нечности вполне естественны у народов, которые питаются в основном растительной пищей или испытывают недостаток питания, и эта точка зрения также не лишена логики. Но когда речь заходит о чрезмерно развитом бюсте у представителей племе- ни кечуа, критики, не желая признавать в этом характерный признак расы, стано- вятся менее убедительными: в самом деле, было бы смешно считать, как они это де- лают, что объем груди у перуанских горцев в данном случае объясняется высотой Анд, о чем метко замечает Причард. На земле много горных народов, у которых со- вершенно иное телосложение, чем у кечуа. Например, швейцарцы, тирольцы, шот- ландцы, балканские славяне, племена, живущие в Гималаях, не имеют такого урод- ливого строения, как кечуа. Перейдем к аргументам, касающимся цвета кожи. Унитаристы утверждают, что и здесь нет никакой специфики или характерного признака: во-первых, потому что цвет обусловлен климатическими особенностями и не является постоянным призна- ком, во-вторых, потому что цвет имеет бесчисленные оттенки, незаметно переходя- щие от белого к желтому, от желтого к черному, между которыми трудно провести линию раздела. Этот факт просто-напросто доказывает наличие бесчисленных гиб- ридов, о чем унитаристы стараются вообще не говорить. Что же до специфичности волос, здесь в пользу исходного единства рас авторитетно высказывается господин Флуранс. Мы рассмотрели кратко некоторые несостоятельные аргументы и теперь обратимся к научному краеугольному камню унитаристов. У них есть один сильный аргумент, и его стоит рассмотреть подробнее: я имею в виду легкость, с какой различные ветви человеческого рода порождают гибридов, и плодовитость этих самых гибридов. Наблюдения натуралистов, кажется, доказали, что в животном или растительном мире метисы могут рождаться только от довольно близких друг другу видов и что даже в этом случае их плоды заранее обречены на бесплодность. Кроме того, было отмечено, что между близкими видами совокупление, хотя в принципе и возможное, противно природе и происходит только благодаря хитрости или насилию; это значит, что в свободном состоянии число гибридов еще более ограничено, чем в случае вмешательства человека. Из этого был сделан вывод: способность производить пло- довитые особи следует включить в число специфических признаков. Поскольку ничто не говорит о том, что человеческий род не подпадает под это пра- вило, ничто до сих пор не поколебало логики, которая более остальных наносит удар по системе противников единства происхождения. Правда, есть утверждения, что в некоторых районах Океании женщины, родившие метисов от европейцев, уже не могут забеременеть от своих соотечественников. Если признать справедливость этого факта, стоит исследовать его глубже, но в настоящее время им не стоит поль- зоваться для оценки принципов появления гибридов. ГЛАВА XI Этнические различия имеют постоянный характер. Унитаристы утверждают, что различие между расами очевидно и обусловлено лишь такими обстоятельствами локального характера, какие мы испытываем и сегодня, или же случайными отклонениями в конституции первого предка той или иной ветви. Для них все человечество способно в равной мере к усовершенствованию, повсюду первоначальный общий тип, не всегда явно выраженный, проявляет себя с одинако- вой силой, и негр, американский абориген, тунгус, живущий на севере Сибири, могут и должны, при условии одинакового воспитания, соперничать с европейцем в красо- те внешних форм и внутреннего содержания. Но эта теория совершенно беспочвен- на. Выше мы увидели самую надежную цитадель сторонников расового равенства: это многообразие смешанных рас и их плодовитость. Эта точка зрения, которая до сих пор сталкивается с большими трудностями, возможно, не всегда будет такой неопро- вержимой, и не стоило бы подробно останавливаться на ней, если бы за ней не стоял другой аргумент совершенно иной природы, который, признаться, беспокоит меня больше: есть мнение, что Священное Писание, а именно Книга Бытия, признает только один источник появления человеческого рода на земле. Если священный текст категоричен, ясен, недвусмыслен, остается склонить перед ним голову: самые большие сомнения должны исчезнуть, разум должен умолкнуть и признать себя побежденным; итак, человечество произошло от единого источника, а все аргументы против ничего не стоят. И пусть лучше сгущается тьма над пытливой мыслью, поскольку нет смысла оспаривать столь высокий авторитет. Но если Библия истолкована неверно? Если Священное Писание написано вовсе не для того, чтобы прояснить этнические вопросы, и из него следует извлечь другой смысл? Тот факт, что Адам — прародитель нашей белой расы, не подлежит сомнению. Оче- видно, что и Библия высказывается именно так, потому что от него происходят все люди с белой кожей. Но при всем при этом нет никаких свидетельств того, что пер- вые редакторы адамовой генеалогии причисляли к этой группе других людей, не принадлежащих к белой расе. Там ни слова не говорится о желтых народах, а далее я постараюсь доказать, что патриарх Хам не был чернокожим. Разумеется, перево- дчики и комментаторы, утверждавшие, что от Адама пошел весь род человеческий, включили в число его потомков прочие народы, появившиеся позже. Согласно их теории, потомки Иафета являются ветвями европейского древа народов, семиты появились в Передней Азии, хамиты, из которых сделали, без всяких на то основа- нии, меланийскую расу, обитают на просторах Африки. Как будто все в порядке, что касается одной половины земного шара. А что делать с другой? С той, что не укла- дывается в классификацию? Пока я не буду останавливаться на этом. Ограничусь лишь таким замечанием: воз- можно, удастся, не выходя за рамки церковных доктрин, оспорить эту классифика- цию. Я попробую объяснить факты, приводимые унитаристами, в ином смысле, не- жели они толкуются ими, и посмотреть, нет ли между человеческими расами фунда- ментальных физических и моральных различий независимо от происхождения чело- вечества. Этническая идентичность всех видов семейства собак считается доказанной — это отмечает, в частности, Фредерик Кювье, — но кто решится констатировать у всех животных, независимо от видов, одинаковые формы, тенденции, привычки, свойст- ва? То же самое можно сказать и о других видах, например, лошади, свинье, медве- де и т. д. Идентичность в происхождении и разнообразие во всем остальном, причем разнообразие настолько глубокое, что оно может исчезнуть разве что вследствие скрещивания, но и в этом случае новые типы не могут обрести настоящую идентич- ность. Между тем, пока сохраняется чистота расы, специфические черты остаются постоянными и воспроизводятся из поколения в поколение без существенных откло- нений. Этот неоспоримый факт наводит на следующий вопрос: можно ли распознать формы и инстинкты первопредков у животных, ставших домашними? По всей очевидности, ответа на него не существует. Невозможно определить, какими были формы и сущ- ность первого человека и насколько отличаются от них типы, которые мы наблюдаем сегодня. Такая же проблема имеет место и для очень большого числа растений. Осо- бенно человек, чьи истоки так хочется, обнаружить, не поддается никакой расшиф- ровке в этом отношении. У самых разных рас не возникало сомнений в том, что их пращур был почти во всем похож на них. И только в этом все они единодушны. Белые люди сделали своим предком Адама и Еву, которых Блюменбах отнес бы к кавказскому типу; в одной книге, фривольной внешне, но полной метких наблюдений и точных фактов — «Ты- сяча и одна ночь», — рассказывается, что некоторые негры считают Адама и его же- ну чернокожими, что если основатели человеческого рода были сотворены по образу божьему, то и Бог и его ангелы должны быть черными, и что пророк также вряд ли имел белую кожу. К сожалению, современная наука не в состоянии устранить эту путаницу. Ни одна гипотеза не смогла прояснить этот вопрос, и по всей вероятности человеческие расы настолько отличаются от своего общего предка, — если только у них таковой был, — насколько они отличаются друг от друга. Остается объяснить такое отклонение пер- вобытного типа, оставаясь на скромном и ограниченном плацдарме, который я зани- маю, и допуская справедливость мнения унитаристов. Причины этого явления обнаружить нелегко. Унитаристы, как я уже сказал, объяс- няют его воздействием климата, географическим положением и привычками. Нет возможности принять подобный аргумент [Унитаристы для подтверждения сво- его тезиса постоянно сравнивают человека с животными. Я только что вос- пользовался таким приемом. Однако я не хотел бы злоупотреблять им, коль скоро идет речь об объяснении изменений видов через влияние климата, дело в том, что различие между животными и людьми имеет кардинальный и в высшей степени специфический характер. Существует география живот- ного мира, так же как и география планет, но нет географии мира людей. Существует та или иная широта, на которой могут обитать те или иные рас- тения, четвероногие, рептилии, рыбы, моллюски, человек же — во всех сво- их разновидностях — живет повсюду. Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить огромное разнообразие человеческой конституции. Я совершенно согласен с тем, что виды, которые не могут выйти за границу того или иного меридиана или той или иной отметки рельефа, без того, чтобы не погибнуть, находятся под влиянием климата, что касается их форм и инстинктов, но именно потому, что человек совершенно не подвластен такому рабству, я отказываюсь проводить категорический знак равенства между его положе- нием относительно сил природы и положением животных.], учитывая, что изменения в конституции рас с самых незапамятных времен, вызванные указанными обстоятельствами, не имели такого значения, которое могло бы в достаточной степе- ни объяснить столь глубокие расхождения. Сейчас мы в этом убедимся. Возьмем два племени, еще близкие к первобытному типу, которые живут в разных условиях: одно в альпийской долине в глубине континента, другое на морском ост- рове. Состав окружающего их воздуха совершенно разный, точно так же, как и их пища. Далее допустим, что у одного достаточно возможностей добыть пищу, у друго- го они скудные; затем поместим первое в холодный климат, а второе под тропиче- ское солнце. Тогда получим полный контраст. С течением времени к естественному воздействию физических факторов добавится так называемый человеческий фактор, и постепенно оба народа приобретут некоторые специфические признаки, которые помогут различить их. Однако даже через несколько столетий в их конституции не произойдет никаких существенных органических изменений; доказательством слу- жит тот факт, что встречаются народы, живущие на противоположных концах света, в совершенно различных климатических условиях, но их типы почти ничем не отли- чаются друг от друга. Это знают все этнологи. Им даже хотелось бы поместить гот- тентотов в Китае — настолько они похожи на жителей Поднебесной Империи [Эту мысль высказал Барроу, исходя из определенного сходства формы головы и цвета кожи у аборигенов мыса Доброй Надежды. Один путешественник да- же заметил, в подтверждение этого предположения, что готтентоты носят прическу, напоминающую конусообразный головной убор китайцев.]. Кроме того, наличествует большое сходство между портретом, который нам оставили древ- ние этруски, и аракуанами Южной Америки. Лицо, телосложение чероки как будто являются копией представителей некоторых народов Италии, например калабрий- цев. А внешность жителей Оверни, особенно женщин, имеет более отдаленное сход- ство с общим типом европейцев, нежели с типом некоторых индейских племен Се- верной Америки. Таким образом, поскольку в совершенно несходных климатических условиях и в таких разных обстоятельствах повседневной жизни природа может соз- давать похожие типы, очевидно, что вовсе не нынешние внешние факторы придают специфические черты человеческим типам. Тем не менее, нельзя не признать, что локальные обстоятельства могут усиливать или ослаблять некоторые особенности цвета 'кожи, предрасположенность к полноте, относительное развитие мышечной системы, груди, удлиненность ног или рук, физи- ческую силу. Но повторю еще раз: это не есть определяющий фактор, и, судя по тем очень небольшим изменениям, которые эти причины привносят в телосложение лю- дей, нет оснований полагать — и это еще одно свидетельство, — что они оказывали значительное влияние когда-либо в прошлом. Если мы не знаем, какие революции могли произойти в физической организации на- родов в доисторические времена, то мы можем хотя бы заметить, что этот период охватывает всего лишь около половины возраста человеческого рода; и если в тече- ние трех-четырех тысяч лет стоит такая непроглядная тьма, нам остается еще три тысячи лет, чтобы мы могли сблизиться с другими нациями, и все свидетельствует о том, что существовавшие в ту пору расы, оставшиеся с тех пор в состоянии относи- тельной чистоты, изменились незначительно, хотя некоторые переселились в другие места и, следовательно, попали под действие иных внешних факторов. Приведу в пример арабов. Как они представлены в египетских монументах, такими мы их видим сегодня не только в плодородных землях с влажным климатом Малабара и побере- жья Короманделя, на островах Индийского океана, во многих местах северного по- бережья Африки, где сегодня они в большей мере смешаны с другими расами, чем где-либо еще; их следы встречаются в некоторых местах Русильона, Лангедока и побережья Испании, несмотря на то, что приблизительно два столетия прошли после их вторжения. Влияние среды, если оно и имело место, как это считается, не могло бы определить такую долговечность типов. Меняя местожительство, потомки исмае- литского прародителя должны были изменять и свою внешность. После арабов я отмечу евреев, еще более интересных в этом отношении, потому что они мигрировали в места с совершенно другим климатом, нежели в Палестине, и еще в меньшей степени сохранили свой образ жизни. Тем не менее, их тип остался преж- ним, вернее, претерпел незначительные изменения, которые не могли изменить об- щий характер расы ни в каком климате и ни в каких условиях. Такими мы видим во- инственных рехавитов из арабских пустынь, такими предстают перед нами и мирные португальские, французские, немецкие и польские израелиты. Мне представился случай исследовать одного человека, принадлежащего к последней категории. Чер- ты его лица выдавали его происхождение. Особенно красноречивы были его глаза. Этот северянин, прямые предки которого в течение нескольких поколений обитали среди снегов, по-видимому, загорел под лучами сирийского солнца. Таким образом, приходится признать, что лицо семита в общих и самых характерных чертах сохра- нило тип, который мы видим на египетских картинах, выполненных три, четыре и более тысяч лет назад, и этот тип остается в самых разнообразных климатических обстоятельствах. Идентичность потомков с предками не ограничивается чертами ли- ца — она наблюдается и в строении тела, и в темпераменте. Немецкие евреи в целом более низкорослы и имеют более хрупкое телосложение, нежели представители ев- ропейской расы, среди которых они живут веками. Кроме того, они достигают зрело- сти намного раньше, чем их соотечественники других рас, как замечает Мюллер в своем «Справочнике по физиологии человека». Впрочем, существует и диаметрально противоположное мнение Причарда. Этот фи- зиолог в своем стремлении доказать единство человеческого рода пытается обосно- вать, что возраст зрелости у обоих полов одинаков везде и для всех рас. Он исполь- зует аргументы из Ветхого Завета, что касается евреев и арабов, из религиозного свода Корана, согласно которому женщины могут вступать в брак в 18 и даже в 15 лет. Эти два аргумента весьма спорны. Прежде всего библейских свидетельств на сей счет почти не существует, тем более, что там часто приводятся факты, выходящие за рамки обычного порядка вещей, и что беременность Сары в глубокой старости, когда самому Аврааму было 100 лет, — это такой эпизод, на который нельзя опираться в серьезном исследовании. Что же касается мнения и предписания мусульманского закона, я хочу заметить, что авторы Корана хотели не только констатировать физи- ческую возможность, прежде чем дать разрешение на брак: они хотели, чтобы жен- щина достигла и умственной зрелости при принятии на себя столь серьезных обя- занностей. Доказательством служит тот факт, что пророк озабочен религиозным вос- питанием юных девушек вплоть до момента замужества. В таком случае ясно, что этот момент следует отложить как можно дальше и что законодатель считал очень важным развивать умственные способности и не торопить природу. И это еще не все. Свидетельствам, приводимым Причардом, можно противопоставить другие, более убедительные, пусть и не столь обоснованные. Поэты Востока в своих любовных произведениях, показывая героинь в расцвете кра- соты, не заботясь о моральной зрелости, всегда изображают их более юными, чем предписывается в Коране: Зулейка и Лейла не достигли и 14 лет. В Индии контраст еще более разителен. Шакундала в Европе считалась бы девчонкой, почти ребенком. В той стране лучший возраст любви для женщины — от девяти до двенадцати лет. Итак, мы имеем распространенное и общепринятое мнение, бытующее у индусов, персов и арабов: весна жизни для женщин наступает в более раннем возрасте, чем в Европе. Долгое время наши писатели придерживались в этом смысле модели Древне- го Рима. А римляне вслед за своими греческими учителями принимали в качестве возраста созревания 15 лет. После того, как северные идеи [Исключением, пожа- луй, является Шекспир, пользующийся итальянскими канонами. Вот что го- ворит Капулетти в «Ромео и Джульетте». Я повторю, что говорил и раньше. Мое дитя еще не знает жизни — Ей нет еще четырнадцати лет. Пускай умрут еще два пышных лета — Тогда женою может стать Джульетта На что Парис отвечает так: Я матерей счастливых знал моложе.] оказали влияние на нашу литературу, мы встречаем в романах лишь восемнадцатилетних и более старших ге- роев и героинь. Если теперь вернуться к более серьезным аргументам, то и таковых мы найдем пре- достаточно. Помимо того, что говорилось выше о немецких евреях, можно добавить, что во многих землях Швейцарии физическое развитие жителей настолько замед- ленное, что у мужчин оно иногда не завершается даже в двадцать лет. Другим при- мером являются цыгане [По наблюдениям Крапфа, протестантского миссионе- ра в Восточной Африке, у племени ваникас мальчики двенадцати лет женят- ся на девочках того же возраста. В Парагвае иезуиты ввели обычай, сохра- нившийся до сих пор, выдавать девочек-аборигенок десяти лет за тринадца- тилетних мальчиков. В этой стране есть вдовцы и вдовы 11 и 12 лет, как свидетельствует Орбиньи. В южной Бразилии девочки выходят замуж в воз- расте 10—11 лет. Менструация у них начинается очень рано. Приведу еще один случай — в романе китайского писателя Ю-Кьяо-Ли отец шестнадцати- летней девочки опечален тем, что его дочь, дожив до такого возраста, так и не вышла замуж.]. Представители этой расы отличаются таким же ранним физиче- ским развитием, как и их родичи индусы, и даже под суровым небом России и Мол- давии они сохраняют не только свои древние привычки и обычаи, но и черты лица и телосложение касты париев. Однако я не собираюсь оспаривать взгляды Причарда огульным образом. Скажем, с одним из его замечаний я согласен полностью: «Кли- матические различия не играют почти никакой роли в появлении физических изме- нений, которым подвержена во времени человеческая конституция». Это очень справедливая мысль, и я не собираюсь подтверждать ее, но ограничусь таким до- бавлением: как мне кажется, она несколько противоречит принципам, которые от- стаивает этот американский физиолог и этнограф. Нетрудно заметить, что в данном случае вопрос о постоянстве типов является клю- чевым. Если считается доказанным фактом, что каждая из человеческих рас заклю- чена в рамки некоей индивидуальности, из которых она может выйти только посред- ством смешения, тогда унитаристы должны согласиться с тем, что, поскольку чело- веческие типы целиком обусловлены наследственностью и остаются постоянными, то есть не подверженными изменениям и не зависящими от климата и от времени, че- ловечество разделено на группы, точно так же, как если бы специфические разли- чия были вызваны различным происхождением. Сегодня это важное утверждение доказать совсем не трудно. Оно подтверждается египетскими скульптурами, изображающими арабов, и наблюдениями за евреями и цыганами. Кроме того, не стоит забывать, что росписи в храмах и подземельях доли- ны Нила также свидетельствуют о постоянстве негроидного типа с курчавыми воло- сами, с выступающей вперед головой, толстыми губами и что обнаруженные недавно барельефы Хорсабада (Ниневия) подтверждают то, что уже засвидетельствовано на разных монументах Персеполиса, а именно, физиологическую идентичность асси- рийских народов с нациями, которые сегодня живут на той же территории. Если бы мы имели аналогичные документы о большом количестве живущих ныне рас, результаты оказались бы точно такими же. Т. е. постоянство типов было бы под- тверждено лишний раз. Однако для нас достаточно имеющихся фактов, и теперь пусть противники выдвигают свои возражения. Между тем таковых они не имеют и, пытаясь защитить свою доктрину, они противо- речат себе с самых первых слов или вступают в противоречие с лежащими на по- верхности фактами. Так, они утверждают, что евреи изменили свой тип под действи- ем климата, а факты говорят об обратном. Они утверждают, что в Германии много израелитов со светлыми волосами и голубыми глазами. Но чтобы такое утверждение имело силу в смысле подтверждения теории унитаристов, необходимо признать кли- мат единственной или, по крайней мере, главной причиной этого явления; с другой же стороны, ученые этой школы заявляют, что цвет кожи, глаз и волос ни в коей мере не зависят от географического положения и теплого или холодного климата. Они отмечают — и это бесспорный факт — голубые глаза и русые волосы у синга- лайских племен и даже различные оттенки кожи от светло-коричневого до черного. С другой стороны, они признают, что самоеды и тунгусы, хотя и живут на побережье Ледовитого океана, очень смуглые. Следовательно, климат не имеет никакого отно- шения к цвету кожи, волос и глаз. Эти наблюдения следует либо считать ничего не значащими, либо связать их с определенной расой, а поскольку достоверно извест- но, что рыжие волосы нередко встречаются на Востоке, не стоит удивляться внешно- сти немецких евреев. В данном случае это ничего не доказывает: ни постоянства типов, ни обратного. Не более убедительными выглядят унитаристы, когда призывают на помощь истори- ческие свидетельства. Впрочем, они приводят только два: одно относится к туркам, другое к мадьярам. Что касается первых, азиатское происхождение их не вызывает никаких сомнений. С такой уверенностью можно говорить об их близком родстве с финикийскими ветвями остяков и лапландцев. Первоначально они имели желтое ли- цо, выступающие скулы, невысокий рост, как у монголов. Согласившись с этим, вер- немся к их нынешним потомкам: у них европейский тип лица, густая и длинная бо- рода, миндалевидные, а не раскосые глаза, и вот, исходя из этого, раздается торже- ствующий возглас, что расы вовсе не постоянны, потому что турки претерпели такую явную трансформацию. Унитаристы рассуждают следующим образом: здесь имело место смешение с греческими, грузинскими и черкесскими семействами. Но тут же добавляют — такое смешение происходило редко: ведь не все турки были достаточ- но богаты, чтобы покупать жен на Кавказе, не у всех были гаремы с белыми рабы- нями, а с другой стороны, ненависть греков к завоевателям и религиозные различия не способствовали брачным союзам, поскольку оба народа, даже живущие сегодня вместе, разделены так же, как и в первый день после завоевания. Эти аргументы скорее отличаются кажущимся правдоподобием, нежели солидностью. Вряд ли можно всерьез говорить о финикийском происхождении турецкой расы. До сих пор такое происхождение доказано лишь одним-единственным аргументом: род- ством языков. Ниже я коснусь его и покажу, насколько он спорен и сомнителен. Тем не менее, если допустить, что праотцы этого народа принадлежали к желтому типу, то существует немало доказательств того, что у них были веские причины удалиться от него. Между моментом, когда первые туранские орды спустились на юго-запад, и днем, когда они овладели городом Константина, т. е. между этими двумя датами, отделен- ными друг от друга многими веками, случилось немало событий, так что у западных турков была совсем другая судьба. Будучи по очереди то победителями, то побеж- денными, рабами или господами, они обосновались среди совсем не похожих на них народов. Согласно историческим сведениям, их предки огузы, выходцы с Алтая, во времена Авраама жили в огромных степях верхней Азии, простирающихся от Китая до Аральского озера, от Сибири до Тибета, древней загадочной страны, где и сего- дня обитают германские народы. Кстати, барон Гумбольдт считает этот факт одним из выдающихся открытий нашей эпохи. С точки зрения истории, это, разумеется, так. И еще одно странное обстоятельство: как только писатели Востока начинают говорить о народах Туркестана, они тут же восхваляют красоту их телосложения и лиц [Нуширван, царствование которого приходится на первую половину VI в. н. э., взял в жены Шахруз, дочь турецкого хана. Она была самой прекрас- ной женщиной своего времени. В «Шахнаме» немало подобных фактов.]. Они используют красочные эпитеты, а поскольку эти авторы имели перед собой са- мые красивые типы древнего мира, т. е. имели материал для сравнения, то вряд ли они могли восхищаться отталкивающими и откровенно уродливыми монголами. Та- ким образом, несмотря на лингвистические факторы, кстати, возможно неправильно истолкованные [Скифы, выходцы из Монголии, приняли арийский язык, так что нет ничего удивительного в том, что огузы могут быть арийским наро- дом, говорившим на финском диалекте. Эту гипотезу, как ни странно, под- крепляет наивное замечание путешественника Рубрука, которого Святой Людовик отправил к властителю монголов «Я был поражен, — пишет этот монах, — сходством принца с преподобным Жаном де Бомоном». Гумбольдт, заинтересовавшись этой фразой, добавляет: «Это замечание заслуживает внимания, если вспомнить, что семья Чингиза относится к турецкой, а не монгольской расе». Другой эрудит подтверждает сей факт следующими словами. «Отсутствие монгольских черт также поражает нас в портретах Бабуридов, властителей Индии».], здесь есть о чем задуматься. Впрочем, допус- тим, что алтайские огузы были представителями финской расы, и вернемся к му- сульманской эпохе, когда турецкие племена обосновались в Персии и Малой Азии под различными именами и в не менее различных условиях. Османы еще не существовали, а сельджуки, от которых им предстояло произойти, уже были сильно перемешаны с исламскими народами. Принцы этой нации, напри- мер, Гайаседин-Кейхосрев в 1237 г., свободно женились на арабских женщинах. Бо- лее того: поскольку мать другого сельджукского царя Аседдуина была христианкой, а властители, во всех странах более ревностно, чем простой народ, относившиеся к генеалогической чистоте, проявляли такую терпимость, можно предположить, что и подданные следовали их примеру. Постоянные походы давали им возможность брать рабынь на огромных территориях, где они проходили, и нет сомнений в том, что на- чиная с XIII в. древний огузский род, к которому принадлежали сельджуки Рума, был чрезвычайно пропитан семитской кровью. Именно из этого рода вышел Осман, сын Ортогрула и отец Османидов. Вокруг его палатки сплотилось совсем немного семейств. Его армия больше напоминала шайку, и если первые потомки этого кочевого Ромула сумели увеличить ее, то вовсе не ме- тодом, который практиковал брат Рема: т. е. не потому, что они впускали в свои шатры всех, кто хотел туда войти. Я склонен предположить, что крах сельджукской империи привел в их ряды других представителей их расы. К тому времени и сама раса сильно изменилась; впрочем, соплеменников было недостаточно, т. к. начиная с этого времени турки стали охо- титься за рабами, чтобы увеличить свою численность. В начале XIV в. Уркан по сове- ту Халила Тьендерели по прозвищу Черный учредил милицию янычар. Сначала их было всего тысяча. Но в царствование Магомета IV в рядах милиции насчитывалось уже сорок тысяч солдат, а поскольку до сих пор турки были озабочены пополнением войска только за счет молодых христиан, уводимых из Польши, Германии и Италии, обращаемых в ислам, было по меньшей мере пятьсот тысяч глав семейств, которые в течение четырех столетий вливали европейскую кровь в жилы турецкой нации. Этническое смешение этим не ограничивалось. Главной целью пиратов, которые ве- ли масштабные операции в бассейне Средиземного моря, было пополнение гаремов, и ни одна выигранная баталия не обходилась без того, чтобы не увеличить числен- ность правоверного населения. Большая часть пленников-мужчин отрекалась от сво- ей веры, и после этого они считались турками. Затем победители забирали женщин, которых могли увести с собой. Часто добыча оказывалась настолько большой, что ее некуда было девать: случалось, что самую красивую девушку меняли на один сапог. Если вспомнить хорошо известную цифру турецкого населения, как в Азии, так и в Европе, которое никогда не превышало 12 миллионов, можно с уверенностью ска- зать, что вопрос о постоянстве расового типа не имеет никакого отношения — в смысле аргументов «за» или «против» — к истории такого смешанного народа, как турки. Эта истина настолько очевидна, что некоторое сходство, отмечаемое между османидами и представителями желтой расы, не связано с прямым финикийским происхождением: дело в том, что чужеродный элемент объясняется влиянием другой крови, поступившей, так сказать, из вторых рук — от славян или татар. Вот что я хотел сказать касательно этнологии турок-оттоман. Теперь переходим к мадьярам. Точка зрения унитаристов основана на следующем рассуждении: «Мадьяры связаны происхождением с финнами, родственниками лопарей, самоедов, эскимосов — людей низкого роста и с широкими лицами и выступающими скулами, с желтоватой или грязно-смуглой кожей. Однако мадьяры имеют более крупное и стройное сложение, длинные, гибкие и сильные руки и ноги, черты лица, напоминающие представителей белых рас и весьма красивые. Финны всегда были слабые, забитые, угнетенные. Мадьяры занимают почетное место среди завоевателей. Они имели рабов, но сами рабами не были, следовательно... если мадьяры суть финны, если они и в физиче- ском и моральном отношении настолько отличаются от остальных ветвей их общих предков, причина заключается в том, что они очень сильно изменились» [«Как до- казывают исторические и филологические факты, венгерская знать пред- ставляет собой ветвь мощного североазиатского ствола, тесно связанного кровным родством с тупыми и слабыми остяками и недалекими лапландца- ми» («Этнология, или наука о расах», Эдинбургский вестник, октябрь 1848 г.).]. Как бы то ни было, если бы такое изменение имело место, его было бы невозможно объяснить даже унитаристам, даже предполагая необыкновенную мобильность дан- ного типа, потому что метаморфоза должна была произойти между концом IX в. и нашей эпохой, т. е. в течение всего лишь 800 лет; между тем хорошо известно, что за этот период наши соплеменники незначительно смешались с народами, среди ко- торых они живут. К счастью для здравого смысла, нет оснований удивляться этому, т. к. аргумент, который я собираюсь опровергнуть, будучи изящным, порочен по своей сути: венгры не имеют ничего общего с финнами. В одной статье Жерандо разбил наголову теории Шлетцера и его сторонников и, ис- пользуя самые обоснованные суждения, заимствованные у греческих и арабских ис- ториков, мнение венгерских ученых, подтвержденные факты и даты, устойчивые перед лицом любой критики, наконец, филологические факты и свидетельства, до- казал родство сикулов с гуннами и первородную идентичность трансильванского племени с последними завоевателями Паннонии. Итак, венгры — это гунны. Здесь мы, без сомнения, столкнемся с новым возражением. Нам скажут, что из этого вытекает несколько иное родство мадьяр, однако от этого не менее близкое, с жел- той расой. Но это ошибка. Если название гуннов есть имя народности, это также есть собирательное имя с исторической точки зрения, которое не обозначает однородную совокупность. В толпе племен, вставших под знамя предков Аттилы, среди прочих различали группы или шайки, называемые «белыми гуннами», в которых преобла- дал германский элемент [Очевидно, что теперь предстоит пересмотреть точку зрения о народах Центральной Азии. Сегодня уже нельзя отрицать, что кровь желтых народов в той или иной степени перемешалась с кровью бе- лых народов; в прошлом об этом не догадывались, но прежние взгляды по- ра изменить. Александр Гумбольдт в этой связи, имея в виду киргизов- казахов, упоминаемых Менандром Бизанским и Константином Порфирогене- том, сделал очень важное замечание: когда первый из этих авторов говорит о киргизской наложнице, подаренной тюркским каганом Дитубулом послан- нику Земарху, которого в 569 г. отправил император Юстиниан II, он имеет в виду девушку-метиску. Дело в том, что дается точное описание турецких юных красавиц, так восхваляемых персами и не имевших ничего общего с монгольским типом.]. По правде говоря, контакт с желтокожими группами изменил кровь, т. е. она утрати- ла свою прежнюю чистоту: именно об этом красноречиво свидетельствует скуластое лицо мадьяр. Их язык очень близок тюркским диалектам, следовательно, мадьяры суть белые гунны, а эта народность, из которой несправедливо сделали желтокожую расу, поскольку она в силу добровольных или вынужденных браков смешалась с этой расой, состоит из метисов с германской основой. Язык имеет корни и словарный запас, отличающиеся от их преобладающего элемента, точно так же, как это имеет место в случае «желтых» скифов, которые говорили на арийском диалекте, и скан- динавских племен, которые спустя несколько лет владычества приняли кельтско- латинский диалект покоренных ими народов. Ничто не дает основания предполагать, что время, воздействие климата и изменение обычаев могли превратить японца, или остяка, или тунгуса, или пермяка в нашего соотечественника. Вследствие слабости аргументов, выдвигаемых унитаристами, я прихожу к выводу, что постоянство типов внутри рас не подлежит никакому сомнению, и никакие изменения среды, какими бы глубокими и необратимыми они ни были, не в состоянии поколебать это постоянство до тех пор, пока не произойдет смешения одной ветви человеческого дерева с дру- гой. Таким образом, что бы ни говорили о единственности или множественности причин появления на земле рода человеческого, различные группы сегодня совершенно разделены, поскольку никакие внешние силы не могут соединить их вместе, привес- ти к их ассимиляции. Итак, нынешние расы представляют собой различные ветви одного или нескольких первородных и уже утерянных стволов, даже самые общие черты которых нам знать не дано. Эти расы, отличающиеся друг от друга внешними формами и пропорциями тела, строением черепа, внутренней конституцией, наличием или распределением волосяного покрова, цветом кожи и т. д., могут утратить свои главные признаки только в результате скрещивания. Этого постоянства родовых признаков вполне достаточно для того, чтобы обеспечить глубокое несходство и неравенство, чтобы придать им силу естественных законов и применить к физиологической конституции народов те же различия, которые позже мы увидим в их нравственно-моральном характере. Никто не станет отрицать, что этот серьезнейший и сложнейший вопрос окутан таин- ственным мраком, который скрывает причины — как физические, так и нематери- альные. Некоторые причины, исходящие из области божественного, присутствие ко- торых чувствует наш робкий ум, не имеющий никакого понятия об их природе, лежат в самой глубине мрака, окутывающего данный вопрос, и вполне вероятно, что дви- жущие силы, через которые мы пытаемся найти ключ к тайне, являют собой всего лишь инструменты, внутренние пружины какого-то великого действа. Причины же всех вещей, всех движений, всех событий и фактов — это вовсе не бесконечно ма- лые силы, как об этом часто шутят, но, напротив, они настолько мощны, настолько велики по сравнению с нашей слабостью, что мы можем только догадываться о них. Человек пришел в этот мир недавно. Геология, руководствуясь в основном индук- тивными методами, свидетельствует о его отсутствии во всех предыдущих формаци- ях земного шара; не находит она человека и среди ископаемых остатков прошлых эпох. Когда наши предки впервые появились на уже постаревшей земле. Бог, как сказано в Священных Книгах, поведал им, что они будут владеть ею и что все будет им подвластно. Это обещание владычества относилось скорее не к первым людям, а к их потомству, поскольку самые первые создания имели в своем распоряжении очень мало средств — и не только для того, чтобы властвовать над природой, но да- же сопротивляться самым слабым ее силам. В прошлые времена под эфирным небом из земной и водной глуби выходили существа, более внушительные, нежели чело- век. Разумеется, большая часть гигантов исчезла в результате страшных потрясений, когда неорганический мир доказал свою мощь, никак не сравнимую с силой живой природы. Однако какое-то число этих монстров еще продолжало существовать. Сло- ны и носороги стадами бродили на всех широтах, даже мастодонт оставил следы своего пребывания в традициях американских аборигенов. Этих припозднившихся чудовищ было достаточно — более, чем достаточно, — чтобы внушить первым представителям человечества, наряду с боязнью и ощущением сво- ей слабости, довольно трезвые сомнения относительно своего всевластия. Оспаривать власть приходилось не только у зверей. В крайнем случае, с ними можно было сражаться, использовать против них хитрость за неимением силы и можно было не побеждать, но хотя бы избегать с ними встречи или убегать от них. Совсем иное дело — эта необъятная природа, которая со всех сторон окружала плотным кольцом первобытные группы людей и красноречиво напоминала им о своем непоколебимом всевластии. Продолжали действовать, хотя и не в той мере, что раньше, космические причины, за счет которых следует отнести древние потрясения. Более или менее сильные катаклизмы все еще нарушали топографию, изменяя взаимное положение суши и океана. То и дело поднимались моря и поглощали обширные пространства, то и дело из морских глубин извергались вулканы, выталкивая на поверхность горы, которые затем соединялись с континентами. Мир все еще находился в стадии рабо- ты, и знаменитое «Хорошо!», произнесенное Иеговой, не утихомирило его. В такой ситуации отсутствие общего равновесия не могло не отразиться на атмо- сферных условиях. Жестокая борьба между землей, водой и огнем приводила к рез- ким и неожиданным колебаниям влажности, засухе, холоду, жаре, а выделения из недр еще трепещущей от потрясений земли оказывали суровое воздействие на все живое. Все эти причины, потрясавшие мир и ввергающие его в страдания и катаст- рофы, усиливали давление природы на человека, и влияние среды и климата для наших предков было намного сильнее, чем сегодня. В своей книге «Рассуждения о революционных трансформациях земного шара» Кювье утверждает, что нынешнее состояние неорганических сил никоим образом не могло бы привести к подземным конвульсиям, близким по масштабу тем, которые имели место в далеком прошлом. Эта облеченная ужасным могуществом природа могла и на человеческий род оказы- вать такое же влияние, какое она имела на остальной мир, но все это осталось в прошлом. Ее всемогущество настолько ослабло, что за долгую череду лет, равную примерно половине периода жизни человечества на земле, она не произвела таких трансформаций, сопоставимых с теми, что навсегда разделили человеческие расы [Кювье. «Рассуждения о революционных трансформациях земного шара». А вот мнение барона Гумбольдта. «В эпоху, предшествующую появлению человеческой расы, воздействие земных недр на твердую и утолщающуюся земную кору, должно было изменить температуру атмосферы и превратить землю в среду обитания с условиями, близкими к нынешним тропическим, после того, как за счет солнечного излучения и охлаждения положение на- шей планеты относительно центрального тела (солнца) начало почти ис- ключительно определять климат на разных широтах. Именно в те доистори- ческие времена упругие потоки, или вулканические силы земных недр, бо- лее мощные, чем сегодня, вырвались наружу через окисленную и еще не отвердевшую кору планеты» («Центральная Азия», том I, стр. 47).]. Два момента не оставляют никаких сомнений- основные различия, которые разделя- ют ветви человечества, сформировались в первой половине периода нашей жизни на земле; и чтобы определить время, когда в этой первой половине появились упомяну- тые физиологические различия, следует вернуться в эпохи, когда влияние внешних факторов было более активным, чем при нынешнем состоянии земного шара. И та- кой эпохой могла быть лишь та, в которую непосредственно происходило творение; она еще не отошла от последних катастроф, в ней еще ощущались их ужасные по- следствия. Исходя из доктрины унитаристов, невозможно датировать разделение типов более поздним периодом. Нельзя извлечь выгоду из случайных отклонений, которые порой наблюдаются у некоторых индивидов и которые, будучи постоянными и частыми, без сомнения, мог- ли бы привести к появлению разновидностей, достойных нашего внимания. Помимо таких феноменов, как наличие горба, были обнаружены и другие любопыт- ные факты, которые на первый взгляд способны объяснить разнообразие рас. На- пример, Причард, излагая свидетельство Бейкера, рассказывает об одном человеке, чье тело, за исключением лица, было покрыто неким подобием панциря темного цве- та, напоминающего густой и жесткий волосяной покров — нечувствительный, кости- стый и не выделявший крови при укалывании. В определенное время эта странная оболочка, достигнув толщины три четверти дюйма, отпадала, и на смену ей появля- лась новая. От этого мужчины родилось четверо сыновей, похожих на отца. Выжил только один; но Бейкер, который видел его, когда тот был еще ребенком, не знает, дожил ли он до зрелого возраста. Бейкер приходит к заключению, что поскольку отец породил таких отпрысков, могла бы сформироваться особая семья, которая бы сохранила этот специфический тип, и что позже, по прошествии времени после заб- вения конкретных деталей, эту разновидность людей могли бы считать носителями специфических признаков человеческой расы. Такое заключение допустимо. Только индивиды, столь отличные от человеческой породы, встречаются редко. Их потомство включается в общий порядок вещей, или цепочка обрывается в самом скором времени. Все, что отклоняется от естественного и нормального порядка, способно лишь заимствовать жизнь, но сохранять ее не мо- жет. Если бы это было не так, самые невероятные случаи давным-давно изменили бы основные физиологические условия существования человечества. Следует отметить, исходя из этих наблюдений, что одним из важнейших конститутивных условий таких аномалий является их преходящий характер, поэтому в такие категории нельзя включать шевелюру негра, его черную кожу, желтый цвет китайца, его широкое ли- цо и раскосые глаза. Все это постоянные признаки, в которых нет ничего аномально- го и которые, следовательно, не связаны со случайным отклонением. А теперь подведем итог вышеизложенному. Перед лицом трудностей самого распространенного толкования библейского текста, и возражений, обусловленных законом, который регулирует появление гибридов, невозможно категорическим образом утверждать множественность происхождения любого рода, в том числе человечества. Поэтому ограничимся объяснением внутренних, т. е. глубинных, причин теми ярко выраженными различиями, постоянство которых, несомненно, представляет собой главенствующий характер, причем это постоянство не утрачивается и при скрещива- нии. Эти причины можно найти в «климатической энергии», которой обладает наша земля, по крайней мере, с тех пор, как на ней появились люди. Нет сомнения в том, что в ту эпоху неорганическая природа была намного могущественнее, чем когда- либо позже, в результате чего могли произойти этнические изменения, ставшие не- обратимыми. Возможно также, что существа, подвергшиеся в далекой древности этому устрашающему воздействию, приспосабливались к нему гораздо лучше, чем это могли бы сделать нынешние типы. Только что появившийся человек имел еще неустойчивые формы и, возможно, не принадлежал так явно ни к белой, ни к чер- ной, ни к желтой расам. В таком случае отклонения, которые свели первородные признаки нашего рода к наблюдаемым ныне разновидностям, имели не больше пре- образующих возможностей, чем их имеет, скажем, черная раса, чтобы превратиться в белую, или желтая, чтобы слиться с черной. Исходя из этого предположения, Адам должен был быть одинаково похож на все сегодняшние человеческие типы или группы — они формировались вокруг него и удалялись друг от друга на расстояние, вдвое большее, нежели то, что отделяло его от каждой из этих групп. Так что же тогда сохранили представители разных рас от первобытного типа? Только самые об- щие признаки, составляющие и объединяющие человеческий род: некоторое сходст- во внешних форм, общих у самых далеких друг от друга групп, и возможность выра- жать свои мысли посредством артикулированных звуков, но ничего больше. Что же касается самых специфических признаков того первого типа, мы их утратили — как черные народы, так и народы с другим цветом кожи. Хотя все мы произошли от од- ного далекого предка, в результате разного рода обстоятельств мы получили то, что с тех самых пор составляет нашу собственную неповторимую природу. Итак, будучи потомками одновременно и первородной адамовой ветви и космогонической среды, человеческие расы имеют между собой очень мало общего. Правда, единственным подтверждением далекого родства можно назвать возможность порождать плодови- тых гибридов — и только. И ничего больше. В то самое время, когда разные условия среды определили каждой группе свой постоянный характер, свои постоянные внешние формы и черты, в том числе цвет кожи, эти же условия окончательно разо- рвали все узы первичного единства, которое с тех пор никак не влияет на этниче- ское развитие. Таким образом, категорическое постоянство признаков и форм, под- тверждаемое и гарантируемое самыми древними историческими документами, слу- жит печатью извечного разделения человеческих рас. ГЛАВА XII Каким образом расы разделились в физиологическом отношении, и какие разновид- ности они затем создали через посредство смешения. Неравенство рас в смысле си- лы и красоты. Следует окончательно разобраться с вопросом космогонического влияния, поскольку в данной книге я буду пользоваться связанными с ним аргументами. Начнем с перво- го сомнения, которое пора рассеять: каким образом люди, живущие в одном месте по причине общего происхождения, могли подвергаться совершенно различным фи- зическим воздействиям? Допустим, когда начали проявляться различия между раса- ми, их общины были достаточно многочисленны, чтобы распространяться в места с иным климатом, но как случилось, что, преодолевая огромные трудности, например, непроходимые леса и болота, песчаные пустыни или снежные равнины, реки, озера и моря, они могли совершать путешествия, которые вряд ли по плечу цивилизован- ному человеку со всей его мощью? Чтобы ответить на подобные вопросы, рассмот- рим, какими могли быть первые стоянки наших далеких предков. Еще в далеком прошлом многие ученые, а позже такие серьезные исследователи, как Жорж Кювье, пришли к выводу, что для некоторых рас отправной точкой долж- ны были служить горные системы. Так, белые люди, а также некоторые африканские племена, имевшие близкое нам телосложение, очевидно жили первоначально на Кавказе. Желтая раса скорее всего спустилась со снежных отрогов Алтая. В свою очередь, негры, относящиеся к прогнатическому типу, строили первые хижины на южных склонах Атласских гор, оттуда они и мигрировали; таким образом, в старо- давние времена наиболее обжитыми были именно такие труднодоступные районы, где в таинственной тьме встречались бурные реки, пещеры, вечные снега, непрохо- димые ущелья, зато самое страшное и неизвестное для наших праотцов таилось на открытых равнинах, по берегам рек, озер и морей. Как мне кажется, древние философы выдвинули такую теорию, а нынешние ученые подхватили ее в первую очередь потому, что для выживания в периоды великих при родных катастроф люди должны были тянуться к вершинам, где их не могли достать наводнения. Однако это расширенное толкование сюжета о горе Арарат, возможно, применимое к эпохам, следующим за первобытными временами, т. е. к эпохам, когда большая часть земного шара была уже заселена, совершенно не подходит для того периода, когда человечество должно было появиться в относительно спокойных природных условиях, и заметим кстати, что указанное толкование противоречит идее о единстве человеческого рода. Кроме того, горы всегда, с самых незапамятных времен, внушали глубокий страх и суеверное поклонение. Именно в горах пребыва- ли мифологические боги. Собрания греческих и брахманских богов происходили на покрытой вечными туманами вершине Олимпа и на горе Меру; на вершине Кавказа Прометей страдал от таинственного наказания за еще более таинственное преступ- ление; если бы люди с самого начала обитали в таких высокогорных убежищах, вряд ли воображение вознесло бы их до самого неба. Трудно обожествлять то, что вы ви- дели, хорошо узнали и попирали ногами; для горных жителей обитель божественных существ находилась бы в глуби вод и на равнинах. Следовательно, я склоняюсь к противоположной мысли — я полагаю, что свидетелями первых шагов человека были открытые и ровные места. Впрочем, об этом говорится и в Библии; теперь, когда мы установили первое место пребывания человека, вопрос о миграции решается намно- го проще, потому что ровные участки местности, обычно пересекаемые реками, вы- ходят к морю, и больше не стоит ломать голову над тем, как предки преодолевали леса, пустыни и болота. Есть два вида миграции или переселения: добровольная и вынужденная. Первый случай не имеет никакого отношения к периоду, о котором идет речь в Книге Бытия. Второй более подходит для дикарей — неосторожных, неловких и неопытных, — не- жели для развитых народов. Достаточно одной семьи, уместившейся на плоту — не- сколько несчастных, застигнутых морской стихией, цепляющихся за стволы деревьев и подхваченных течением, — чтобы говорить о далеком переселении. Чем слабее человек, тем чаще он служит игрушкой неорганических сил. Чем меньше у него опы- та, тем больше он подчиняется случаю, которого он не может ни предвидеть, ни из- бежать. Известны почти невероятные примеры того, как представители нашего рода путешествовали, помимо своей воли, на большие расстояния. Например, в 1696 г. две пироги с тремя десятками дикарей племени анкорсо — мужчин и женщин — были застигнуты непогодой и после долгого дрейфа оказались на одном из Филиппинских островов, Самале, отстоящем на три сотни лье от места, откуда они отправились в плавание. Другой пример: четверо людей из племени улеа, находившихся в лодке, были подхвачены бурей, в течение восьми месяцев скитались по морю, и наконец их прибило к острову Радак на восточной оконечности Каролинского архипелага; они совершили вынужденное путешествие длиной в 550 лье. Несчастные питались ис- ключительно рыбой и пили бережно собираемые капли дождя. Когда дождей не бы- ло, они ныряли в глубину и пили морскую воду, которая, как говорят, там менее со- леная. Конечно, по прибытии на Радак путешественники находились в плачевном состоянии, однако они быстро пришли в себя. Двух этих примеров достаточно, чтобы согласиться с возможностью быстрого пере- селения некоторых групп в места с совершенно другими климатическими условиями. Однако если нужны еще доказательства, можно указать на легкость, с какой насеко- мые, панцирные, растения распространяются повсюду, и нет нужды доказывать, что для них это более сложная задача, чем для человека [Гумбольдт не считает эту гипотезу применимой для растений. «То, что нам известно о пагубном воз- действии, которое морская вода на протяжении 500—600 лье оказывает на плодовитость большинства семян, не говорит в пользу слишком обобщенной системы о миграции растений за счет пелагических течений» («Критиче- ский взгляд на историю географии Нового континента», т. II, стр. 78).]. Зем- новодные панцирные попадают в море в результате разрушения скал, затем течение выносит их на далекие отмели. Зоофиты, прикрепленные к раковине моллюсков или сбросившие свои почки в океан, далеко уносятся ветром и формируют колонии; и те же самые деревья неизвестных видов, те же самые разные столбы, которые в XV столетии рухнули на берегах Канарских островов и служили пищей для размышле- ний Христофора Колумба, способствовали открытию нового мира и, возможно, несли на своей поверхности яйца насекомых, которые давали потомство далеко от места своего рождения, от родной земли. Таким образом, первые человеческие общины без труда могли привыкнуть к любому климату, к любому месту проживания. Кстати, в наше время, при нынешнем состоя- нии земного шара, вовсе не расстояние определяет разницу в климате, в частности, что касается температуры. Не говоря уже о горных районах, например, Швейцарии, где в пределах одного-двух лье атмосферные и почвенные условия разнятся на- столько, что в некоторых местах можно встретить смешение лапландской флоры и растительности, характерной для Южной Италии; то же самое можно сказать об Изо- ла-Мадре, где на берегу озера Мажор, под открытым небом, растут апельсиновые деревья, большие кактусы и карликовые пальмы, которые видны с нашего западного побережья, хотя всем известно, насколько климат Нормандии более суровый, чем на острове Джерси. Если взять этот небольшой треугольник и абстрагироваться от ссы- лок на орографию, западный берег Франции являет собой удивительный контраст с точки зрения разнообразия растительности [Александр Гумбольдт такими сло- вами излагает суть этого вопроса «Основой климатологии служат точные знания о неравномерности поверхности континента. Без этих гипсометриче- ских знаний поднятие суши пришлось бы объяснить воздействием других причин, которые в низменных районах, где рельеф почти повторяет поверх- ность океана, влияют на кривизну изотерм (т. е. на линии одинаковой лет- ней температуры)» («Центральная Азия», т. III, стр. 23) Обращая внимание на множество факторов, влияющих на температуру данной географической точки, великий берлинский ученый подводит читателя к мысли о том, что в расположенных близко друг к другу местах и независимо от отметки суши образуются очень разные климатические условия. Так, в Ирландии, в ее се- веро-восточной части на берегу Глекарка, есть место, где в отличие от ок- ружающей местности произрастает мирт, такой же роскошный, как в Порту- галии, причем это место находится на широте Кенигсберга в Пруссии. «Зи- мой здесь бывают очень слабые морозы, однако летнего тепла недостаточ- но, чтобы выращивать виноград. Болота и небольшие озера на Фарерских островах не покрываются зимой льдом несмотря на то, что острова распола- гаются на 62 широте. В Англии, на берегах Девоншира мирт, японская каме- лия и т. п. легко переносят зиму».]. А какими должны были быть контрасты на ограниченном пространстве в те жуткие времена, на которые приходится рождение человечества! На небольшой территории разыгрывались великие атмосферные революции, когда море отступало или, напро- тив, наступало; когда затопляло или, наоборот, иссушало соседние земли, когда го- ры поднимались — внезапно, беспорядочно громоздясь огромными массами, — или же опускались до уровня окрестной суши; когда, наконец, бурные колебания земной оси и, следовательно, общего равновесия планеты, т. е. изменения положения полю- сов относительно эклиптики, сотрясали всю земную систему. Таким образом, приходится отвергать все возражения, обоснованные тем, что в на- чальную эпоху существования мира вряд ли могли происходить изменения рельефа и температурного режима, и есть все основания считать, что первобытные человече- ские семьи могли рассеиваться на большие расстояния и равным образом могли со- бираться вместе на ограниченной территории, где они подпадали под влияние очень многочисленных факторов. Именно таким путем могли формироваться вторичные типы, от которых произошли нынешние ветви нашего рода. Что касается человека, так сказать, первого поколения, т е. ближайшего потомка Адама, у нас нет возмож- ности сказать что-либо достоверное о его специфических признаках и определить, насколько похожи или не похожи на него представители каждой из новых групп, так что оставим его в покое. Поэтому наше исследование будет ограничено расами вто- рой формации. Таких характерных рас я насчитываю три. белую, черную и желтую [В свое время я объясню, почему я не включаю краснокожих дикарей Америки в число чистых первородных типов. Я уже в какой-то степени высказал свое мнение на сей счет на предыдущих страницах. А теперь присоединюсь к мнению господина Флуренса, который также делит человечество на три основные группы европейскую, азиатскую и африканскую. Как мне кажется, эта тер- минология уязвима для критики, но по сути она правильная.]. Если я исполь- зую термины, основанные на цвете кожи, это не значит, что они представляются мне удачными, так как три категории, о которых идет речь, в качестве отличительного признака имеют не цвет, содержащий много оттенков; выше было отмечено, что су- ществуют и другие более важные признаки. Но вместо того, чтобы изобретать новые названия, на что я вряд ли имею право, я предпочитаю выбрать в списке распро- страненных терминов те, которые будут если не идеальными, то хотя бы менее не- удачными, чем другие — иными словами я предпочитаю именно эти, достаточно без- обидные, вместо того, чтобы использовать названия, заимствованные из географии или истории, которые внесли столько беспорядка в вопрос сам по себе достаточно запутанный. Итак, я еще раз подчеркиваю, что «белыми» я называю людей, которых обычно причисляют к кавказской, семитской расам или расам Иафета. Черные — это хамиты; желтые — алтайцы, монголы, финны, татары. Это и есть три чистых и пер- вородных элемента, из которых состоит человечество. Так что нет нужды предпола- гать двадцать восемь разновидностей, как это делает Блюменбах, или семь, как счи- тает Причард: оба включают в свою классификацию гибридов. Возможно, ни один из трех первичных типов по своей сущности не представляет собой совершенного един- ства. Великие космогонические причины сотворили не только четко выраженные разновидности одного рода — в той мере, в какой осуществлялось их действие, они определили в каждой из трех основных разновидностей появление нескольких ви- дов, которые, помимо общих признаков, обладали специфическими отличительными характеристиками. Эти варианты появились без вмешательства механизма межэтни- ческого скрещивания: они исконно существовали во всех брачных союзах. Таким образом, сегодня напрасно искать их в смешанной совокупности, которую называют белой расой. Точно так же невозможно найти их в желтой расе. Возможно, чистым сохранился меланийский тип; по крайней мере, в нем осталось больше первичного, и его существование доказывает то, что в отношении двух других категорий челове- чества мы можем предполагать, исходя не из нашей интуиции, но из свидетельств истории. Негры продолжали демонстрировать различные первичные разновидности, напри- мер, прогнатический тип с курчавыми волосами, или тип темнокожего индуса из Ка- мауна и Декана, или тип полинезийского пелагийца. Скорее всего разновидности сформировались между этими видами за счет смешения; именно этим объясняются так называемые третичные типы как у темнокожих, так и у белых и желтых. Существует весьма интересный факт, который сегодня служит надежным критерием степени этнической чистоты любой популяции. Речь идет о сходстве лиц, форм, кон- ституции, жестов, осанки. Чем меньше смешанных союзов в нации, тем больше у ее представителей перечисленных выше признаков сходства И напротив, чем сильнее она перемешана, тем больше в ней различий, что касается внешности, роста, осанки и, наконец, индивидуальности. Этот факт не вызывает сомнения и имеет очень важ- ные последствия, однако это еще не все. Первый вывод из этою факта имеет отношение к полинезийцам; дело в том, что по- линезийцы — не чистая раса, т. к. они произошли от смешения белых и желтых. Следовательно, перенос всей совокупности признаков типа на различных ее пред- ставителей не указывает на чистоту расы, а лишь свидетельствует о следующем: элементы, более или менее многочисленные, из которых состоит эта раса, переме- шались настолько, что их комбинация, в конце концов, превратилась в нечто одно- родное, а поскольку каждый представитель вида не имеет в своих жилах другой крови, кроме крови соседа, он ничем не отличается от последнего в физическом смысле. Точно так же, как братья и сестры часто похожи друг на друга, что вполне естественно, так и смешение двух рас-производительниц бывает настолько полным, что по закону равновесия образуется некий искусственный тип, обладающий при- знаками чистоты, и его печать лежит на всех рожденных от него. Таким образом, третичный тип, формирование которого я проследил, мог очень рано приобрести признаки, которые ошибочно приписывали абсолютной и настоящей ра- совой чистоте, т. е. сходство индивидуальных характеристик, и это могло произойти в течение очень короткого периода, тем более, что две разновидности одного типа относительно мало отличались друг от друга. Именно в силу этой причины случает- ся, что если в семье отец не принадлежит к нации матери, дети будут похожи либо на одного, либо на другого родителя, и у них будет трудно определить идентичность физических признаков; между тем, если оба родителя вышли из одной национальной группы, эта идентичность будет хорошо заметна. Прежде чем двигаться дальше, напомним одну важную закономерность: скрещива- ние приводит не только к слиянию двух разновидностей. Оно создает новые призна- ки, которые с этого момента становятся важнейшей характеристикой данного подви- да. Примеры я приведу позже. А пока замечу следующее: нет нужды повторять саму собой разумеющуюся истину, что формирование этой новой общности может про- изойти окончательно только при условии предварительного слияния формообразую- щих типов, без чего третичная раса не состоится. Следовательно, для этого требует- ся время, и тем больше времени, чем больше численность сливающихся наций. До тех пор, пока смешение не будет полным и пока не установятся сходство и физиоло- гическая идентичность отдельных признаков, нельзя говорить о новом подвиде, о появлении специфической общности, хотя и состоящей из разных элементов; бывает только неупорядоченное слияние, обусловленное незавершенным слиянием элемен- тов, по своей сути чуждых друг другу. У нас весьма смутное историческое представление о третичных расах. Мы можем лишь представить раннее развитие белокожей расы в тот период, который на всех широтах продолжался не очень долго. Цивилизаторские склонности этой «элитар- ной» расы постоянно подталкивали ее к смешению с другими народами. Что касается двух других типов — желтокожего и темнокожего, — об их «третичном» периоде нет никаких исторических свидетельств, поскольку они были дикарями [Карус убеди- тельно подтверждает справедливость закона, выдвинутого мною в отноше- нии специфической способности цивилизаторских рас к смешению, когда он подчеркивает исключительное разнообразие усовершенствованного чело- веческого организма и простоту микроскопических корпускул, которые за- нимают низшую ступень бытия, Он выводит из этого следующую аксиому: «Всякий раз, когда между элементами органического целого имеет место максимально возможное сходство, их состояние нельзя считать высшим вы- ражением полного развития, потому что речь здесь идет о примитивной и элементарной стадии». Впрочем, в другом месте он добавляет «Самое большое разнообразие, т. е максимально возможное неравенство составных частей в сочетании с самым полным единством их совокупности всегда слу- жит мерой совершенства любого организма». В политическом смысле это состояние общества, в котором правящие классы, организованные в четкую иерархию, совершенно отличаются этнически от народных масс.]. За «третичными» расами следуют другие — назовем их по аналогии с вышеизложен- ным «четвертичными». Они являются плодом соединения двух крупных разновидно- стей. Полинезийцы как результат смешения желтого типа с черным, мулаты, рож- денные от союза белых и черных, — вот элементы, составляющие «четвертичный» тип. Не стоит повторять еще раз, что новый тип более или менее полно объединяет в себе признаки, характерные для всех рас двойного происхождения. Поскольку «четвертичная раса» также претерпела изменения в результате вмеша- тельства нового типа, очень трудно определить в точности ее составные части и классифицировать их. Первичные признаки, или элементы, вошедшие в полученный состав, которые уже ослаблены в значительной мере, нейтрализуются все больше и больше. Они имеют тенденцию к исчезновению внутри смеси, которая и становится главной особенностью нового продукта. Чем больше размножается и скрещивается этот новый продукт (сиречь тип), тем сильнее выражается такая тенденция, и ей не видно конца. Население, формирующееся при этом, слишком увеличивается, чтобы в течение обозримого периода могло установиться равновесие. Оно являет собой жут- кое зрелище этнической анархии. В отдельных людях часто встречается такая доми- нирующая черта, которая недвусмысленно напоминает о том, что в жилах этих лю- дей (этого населения) течет кровь из всевозможных источников У одного негритян- ская шевелюра, у другого монгольский тип лица, у одного глаза, характерные для германского типа, у другого рост семита. К тому же все они произведут новое потом- ство! Вот что представляют собой крупные цивилизованные нации, и этот феномен бросается в глаза особенно в их портовых городах, их столицах и колониях — там, где слияние происходит скорее всего. В Париже, Лондоне, Кадиксе, Константинопо- ле, не выходя за пределы города и ограничиваясь наблюдением за так называемым местным населением, вы увидите признаки, относящиеся ко всем ветвям человече- ского древа. У представителей низших классов вы найдете все — от «прогнатиче- ской» формы головы негра до скуластого лица и раскосых глаз китайца, потому что с незапамятных времен, главным образом с эпохи римского владычества, расы, самые далекие друг от друга, внесли свою толику крови в жителей наших больших городов. Следующие друг за другом нашествия, торговля, образующиеся колонии, чередова- ние периодов мира и войны способствовали нарастанию беспорядка, и если бы было возможно взобраться немного выше по генеалогическому дереву первого появивше- гося в том или ином месте человека, пришлось бы немало удивляться отличию его от своих предков [Физиологические признаки разных предков проявляются в потомстве согласно четким законам. Так, в Южной Америке дети от смешан- ного брака белого мужчины и негритянки в первом поколении могут иметь прямые и мягкие волосы, но в любом случае во втором колене проявится курчавость (А Орбиньи «Человек американский;), т. I).]. Итак, мы определили физические различия между расами, теперь остается решить, связан ли этот факт с неравенством — будь то в красоте форм или в физической си- ле. Я уже отмечал, что из всех человеческих групп самыми красивыми являются те, ко- торые принадлежат к европейским нациям и их потомству. Чтобы окончательно убе- диться в этом, достаточно сравнить различные типы на земном шаре, начиная с те- лосложения и внешности, которые до некоторой степени представляют рудиментар- ные признаки пелагейской расы, до высокого роста и благородных пропорций Карла Великого, до удивительной соразмерности лица Наполеона, до величественности, которой дышит царственный облик Людовика XIV; существует ряд ступеней, по ко- торым народы, не имеющие в жилах крови белой расы, могут подниматься к высотам красоты, никогда не достигая их. Ближе всех стоят к ним наши ближайшие сородичи — выродившееся арийское се- мейство Индии и Персии и семитское население, менее всего затронутое контактами с черной расой [Следует отметить, что самыми красивыми из метисов можно назвать детей, рожденных от браков белых с черными. Стоит лишь поста- вить рядом очаровательных мулаток и квартеронок с отпрысками желтоко- жих и белых, например, с русскими и венгерскими женщинами и сравнение будет не в пользу последних.]. По мере того, как все эти расы удаляются от «бе- лого» типа, черты их лиц и строение тел претерпевают отрицательные изменения, особенно это касается пропорций, которые, все больше накладываясь друг на друга и усиливая друг друга, в конце концов приводят к удивительному уродству, столь явно запечатленному во многих человеческих ветвях. Так что не стоит принимать всерьез учение, подхваченное Гельвецием в его книге «Дух», согласно которому понятие красоты есть идея чисто субъективная и не постоянная. Пусть читатели, у которых еще остались сомнения на сей счет, возьмут в руки превосходный труд Джиоберти «Эссе о прекрасном». Никто не продемонстрировал лучше, чем он, что прекрасное есть абсолютная и необходимая идея, которая не может иметь факульта- тивное приложение; и именно благодаря принципам, солидно обоснованным пье- монтским философом, я без колебаний признаю превосходство белой расы над ос- тальными, что касается красоты; впрочем, все остальные различаются в этом смысле между собой в той мере, в какой они приближены или удалены от модели. Следова- тельно, существует неравенство в красоте человеческих типов или групп — неравен- ство логичное, доказанное, постоянное и безусловное. А как обстоит дело с неравенством в физической силе? Нет сомнения в том, что ди- кари Америки, так же как и индусы, намного уступают нам в этом отношении. В ту же категорию следует включить австралийских аборигенов. У негров тоже меньше мышечной силы, о чем свидетельствуют многочисленные путешественники. Все эти народы отличаются гораздо меньшей выносливостью. Но есть разница между чисто мышечной силой, которая концентрируется в определенный момент, и выносливо- стью, т. е. силой, распределенной во времени и имеющей длительный характер. Это последнее качество более типично, чем первое, которое можно встретить даже у заведомо слабых рас. Тяжесть кулака, если брать это как единственный критерий силы, можно констатировать у диких негроидных народов, у недалеких умом новозе- ландцев, у ласкаров, у малайцев не в меньшей степени, нежели у англичан; между тем, если взять какую-то нацию в ее массе и судить о ней по тяжелым работам, ко- торые могут выдержать ее представители, пальма равенства принадлежит народам белой расы. Но даже среди этих народов имеет место неравенство между разными группами, что касается и силы и красоты, хотя оно выражено не так явно. Итальянцы более при- влекательны, чем немцы, швейцарцы, французы или испанцы. Также и англичане превосходят по красоте тела славян. Что до силы кулака, англичане выше всех прочих европейских народов, а французы и испанцы отличаются большей выносливостью в физических упражнениях, в лише- ниях, по отношению к самым суровым климатическим условиям. Французы показали это свойство во время роковой кампании в России. Там, где немцы и солдаты север- ных стран, привычные к низким температурам, погибли почти без остатка под сне- гом, наши полки, хотя и заплатили безмерную дань трагическим обстоятельствам отступления, сумели сохранить людей. Кое-кто объяснял этот факт высоким уровнем морального воспитания и боевого духа. Однако объяснение это малоубедительно. Немецкие офицеры, погибавшие сотнями, имели не меньше понятия о воинском дол- ге, чем наши солдаты. Отсюда вывод: французы отличаются определенными физи- ческими качествами, более высокими, чем у немцев, благодаря которым они пере- жили и российские снега, и обжигающие пески Египта. ГЛАВА XIII Человеческие расы не равны по интеллекту; человечество не может совершенство- ваться до бесконечности. Чтобы лучше понять интеллектуальные различия между расами, в первую очередь следует определить, до какой тупости может опуститься человечество. Мы уже зна- ем, каких высот оно может достичь — я имею в виду цивилизацию. До сих пор у большинства ученых прослеживалась явная тенденция утрированно принижать неразвитые расы. В первых сведениях о диких племенах краски были сгущены до предела: дикарям приписывали такую немощь ума и способности рассу- ждать, которая ставила их на одну ступень с обезьяной и немного выше слона. Справедливости ради скажем, что были и прямо противоположные описания. Если путешественник встречал теплый прием на каком-нибудь острове, если он замечал у жителей мягкость нравов и радушие, видел дикарей, которые могли выполнять кое- какую несложную работу и помогать матросам, тут же на аборигенов, как из рога изобилия, сыпались похвалы: их называли способными, восприимчивыми, талантли- выми, и порой этот энтузиазм переходил все границы. Иными словами, крайности были и с той и с другой стороны. Если некоторые жители Таити помогали отремонтировать парусную оснастку китобойного судна, нельзя только по этой причине считать весь народ способным к цивилизации. Если какой-то дикарь с острова Тонга-Табу благожелательно отнесся к чужеземцам, он не обяза- тельно способен усвоить прогресс; точно так же нельзя низводить до стадии зверя аборигена с глухого побережья только за то, что он встретил стрелами первых при- шельцев или за то, что те увидели, как он ест сырых ящериц и земляные лепешки. Разумеется, такая трапеза не свидетельствует о выраженном интеллекте или о про- грессивных нравах. Но я уверен в том, что в самом отвратительном каннибале оста- лась искорка божественного огня, и из нее в определенный момент может зажечься разум. Нет таких дикарей на земле, у которых не имелось бы хоть каких-то, пусть самых примитивных, суждений об окружающих их вещах — суждений истинных или ложных, справедливых или ошибочных, но уже сам факт их наличия в достаточной мере доказывает, что искры разума не лишены все ветви человеческого рода. По этой причине самые отсталые дикари способны воспринять религию, отличаясь этим от самых умных животных. Однако может ли зародыш одухотворенности, скрытый в глубине сознания каждого представителя нашего рода, развиваться до бесконечности? Все ли люди в одинако- вой степени обладают неограниченной способностью к интеллектуальному разви- тию? Поставим вопрос по-иному, обладают ли различные человеческие расы интел- лектуальной силой, равняющей их друг с другом? В сущности, это вопрос о безгра- ничной способности рас к совершенствованию и об их равенстве. Мой ответ катего- ричен, ни в коем случае. Идея бесконечного совершенствования весьма соблазняет наших современников, они приводят в качестве доказательства следующее, наша цивилизация имеет такие достоинства и такие успехи, каких не было у наших предшественников. При этом перечисляются все факты, кои характеризуют наши общества. Я о них уже говорил, но охотно повторю сказанное еще раз. Нас уверяют, что в области наук мы имеем самые разнообразные познания, что наши нравы в целом мягкие, а мораль превосходит моральные принципы древних греков и римлян. Что же касается политической свободы, продолжают убеждать нас, мы име- ем идеи, чувства, мнения, убеждения, терпимость, которые лучше всех прочих фак- тов доказывают наше превосходство. Нет недостатка в прекраснодушных теорети- ках, считающих, что наши общественные институты открывают нам прямую дорогу в сад Гесперид, столь долго разыскиваемый и никогда не находимый с тех пор, как древние мореходы засвидетельствовали его отсутствие на Канарских островах. Конец таким неумеренным претензиям может положить более или менее серьезное знакомство с историей. Это правда, что мы обладаем большей ученостью, чем древние, но ведь мы исполь- зовали их открытия. Если у нас больше знаний, так это лишь потому, что мы являем- ся их продолжателями, учениками и наследниками. Следует ли из этого, что откры- тие возможностей пара и решение нескольких задач в области механики ведут нас к всезнанию? Более того: откроют ли эти успехи все тайны материального мира? По- сле того, как мы завершили это победное шествие, для успеха которого надо сделать очень и очень много шагов, еще даже не обдуманных нами, сумеем ли мы перешаг- нуть этап чистой констатации физических законов? Нам предстоит — и мне очень хочется этого — намного увеличить наши силы и возможности, чтобы лучше пони- мать природу и заставить ее служить нашим нуждам. Нам еще предстоит исследовать землю вдоль и поперек или честно признать, что это невозможно Нам следует обра- титься к небу и, приблизившись на несколько тысяч метров к пределам атмосферы, решить многие задачи астрономии. Тем не менее, это не подвинет нас к бесконечно- сти. Даже сосчитав все планетарные системы, которые движутся в пространстве, станем ли мы ближе к этой бесконечности? Разве мы узнали о великих тайнах этого мира нечто такое, что не было известно древним? Мне представляется, что мы лишь изменили методы, которыми пользовались до нас, чтобы пробиться к тайне. Но мы не сделали ни одного шага вперед в окружающей нас тьме. А если допустить, что мы лучше понимаем отдельные факты, то, сколько же мы утра- тили понятий, хорошо известных нашим далеким предкам! Нет никакого сомнения в том, что во времена Авраама о первых исторических событиях знали больше, нежели знаем мы. Как много открытий сделано нами — либо с большими усилиями, либо со- вершенно случайно, — которые, в конечном счете, оказались забытыми и вновь най- денными знаниями! Во многих областях мы просто отстаем от наших предков! Что мы можем поставить из своих самых блестящих достижений рядом с теми чудесами, ко- торые являют нам Египет, Индия, Греция, Америка и которые свидетельствуют о без- граничном величии других памятников, исчезнувших в веках — причем в большей степени в результате нелепых и разрушительных действий человека, нежели време- ни! Что значат наши искусства радом с искусством Афин? Что значат наши мыслите- ли в сравнении с философами Александрии и Индии? Чем могут похвастать наши поэты перед Вальмики, Калидасой, Гомером, Пиндаром? Мы идем другим путем. Мы употребляем наш разум на иные цели, иные исследова- ния, отличные от целей и задач остальных цивилизованных групп человечества; но, изменяя почву, мы не сумели сохранить плодородие земель, возделываемых до нас. Т. е. наши завоевания сопровождаются поражениями. Итак, налицо слабое утешение — вместо прогресса мы отклоняемся в сторону. Чтобы можно было говорить об ис- тинных приобретениях, необходимо, чтобы, сохранив во всей целостности главные богатства прежних обществ, мы смогли бы рядом с их достижениями поставить некие крупные завоевания, к которым равным образом стремились и мы и они; чтобы наши науки и наши искусства, опирающиеся на их науки и искусства, обнаружили новые глубины в царстве жизни и смерти, новые знания о возникновении живых существ и главнейшие принципы миропорядка. Однако во всех этих вопросах современная наука уже не проявляет той проница- тельности, которая отличала — по крайней мере, есть основания считать так — ан- тичные времена. Наша наука пришла самостоятельно только к следующему огорчи- тельному признанию: «Я ищу и не нахожу». Поэтому нет реальных достижений в интеллектуальных завоеваниях человека. Разве что наша критика стоит гораздо вы- ше, чем у наших предшественников. Это немаловажно, но критика предполагает классифицирование, а не приобретение. Что касается наших якобы новых мыслей о политике, можно смело отнести на их счет еще большую разбросанность, чем в наших науках. Великое множество теорий, коим мы любим хвастать, имело место и в Афинах после Перикла. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать те комедии Аристофана — сатирические гиперболы, — которые Платон рекомендовал всякому, пожелавшему ознакомиться с общественными нравами города Минервы Впрочем, такую аналогию перестали проводить с тех пор, как появилось мнение, что огромное различие между нашим нынешним общественным порядком и состоянием Древней Греции заключает- ся в факте рабства. Однако от этого демагогия сделалась еще более явственной. В ту эпоху к рабам относились точно так же, как сегодня относятся к пролетариям, и вспомним, как старались афиняне понравиться своему плебсу после битвы в Аргину- зах. Обратимся теперь к Риму и возьмем письма Цицерона. Каким идеальным умеренным «тори» выглядит этот римский оратор! Как похожа римская республика на наши кон- ституционные государства, что касается партийных дебатов и парламентских битв! В Древнем Риме в недрах общества также волновалось население, состоящее из обоз- ленных рабов, в которых бунт был всегда — если не в кулаках, то в душе. Но до- вольно об этом сброде, тем более, что закон не признает за ними факта гражданско- го существования, он ничего не решал в политике и выходил на сцену только в дни волнений по наущению возмутителей спокойствия, рожденных свободными гражда- нами. Что же мы имеем в результате? Если исключить рабов, посмотрим на людей, соби- равшихся на Форуме — похоже ли их собрание на современный общественный поря- док? Толпа, требующая хлеба, развлечений, дармовых денег и права наслаждаться; буржуазия, стремящаяся к разделу государственных должностей; патриции, подвер- женные постоянной трансформации и постепенно теряющие свои права вплоть до того момента, когда даже их сторонники в качестве единственной защиты согласи- лись на отказ от всех привилегий и стали требовать одну вещь — свободу для всех. Разве в хаосе нынешних взглядов и мнений, разнообразных до предела, встречается хоть одно-единственное, которое не высказывалось бы в Риме? Я упоминал письма из Тускулума и назвал их выражением мнения прогрессивного консерватора. В срав- нении с Суллой Помпей и Цицерон были либералы. Для Цезаря они были недоста- точно либеральны. Для Катона либерализма в них было чересчур много. Позже, в годы принципата, мы увидим в Плиний-Младшем умеренного роялиста и сторонника порядка и спокойствия Он против избытка свободы и избытка власти и, будучи пози- тивным в своих доктринах, он сторонится рухнувшего величия эпохи Фабия, предпо- читая ему прозаическое правление Траяна. Между тем так полагали не все. Многие, опасаясь нового Спартака, считали, что император должен быть твердым. Напротив того, провинциалы требовали и получали то, что мы называем сегодня «конституци- онные права», между тем социалисты видели своего глашатая ни в ком ином, как в галльском «цезаре» Юнии Постуме, который часто восклицал: «Богатые и бедные всегда враги!». Короче говоря, всякий, кто имел мало-мальские претензии на участие в спектакле эпохи, отстаивал равенство всех людей, всеобщее право владеть благами этой зем- ли, необходимость греко-латинской цивилизации, необходимость ее совершенство- вания и смягчения с тем, чтобы ее будущие успехи превзошли нынешние, а в конце концов речь шла об ее увековечивании Такие идеи представляли собой не только утешение и гордыню язычников — они отражали глубокую надежду первых из самых известных отцов Церкви, выразителем мыслей которых был Тертуллиан. Наконец, завершая картину, заметим, что самой многочисленной партией была пар- тия равнодушных — людей слишком слабых, слишком брезгливых и боязливых или слишком нерешительных, чтобы разглядеть истину в ворохе разношерстных теорий, постоянно мелькавших перед глазами; эти люди использовали для своей выгоды порядок, когда он существовал, поддерживали — явно или неявно — беспорядок, когда он наступал, во все времена восхищались материальными достижениями, не- известными их отцам, и, не желая размышлять и ломать голову, утешались благопо- лучием сегодняшним. Возможно, у нас было бы больше оснований верить в прогресс политических наук, если бы мы изобрели какие-то механизмы, неизвестные до нас или не использовав- шиеся прежде. Увы, сия слава миновала нас. Ограниченные монархии существовали во все времена. Такие примеры можно отметить даже у некоторых американских на- родов, оставшихся, впрочем, варварами. Демократические и аристократические рес- публики всех типов и форм были и в новом свете, и в старом. В этом отношении Тла- скала являет собой типичный образец так же, как Афины, Спарта и Мекка до Маго- мета. Хотя правда в том, что мы несколько усовершенствовали науку правления, но этот штрих не может служить основанием рассчитывать на бесконечный прогресс. Так не лучше ли оставаться скромными и следовать словам самого мудрого из царей: «Нет ничего нового под солнцем». Замечу в качестве отступления следующее. Иногда считают правление в Соединен- ных Штатах Америки чем-то оригинальным, уникальным и присущим нашей эпохе, причем самым замечательным в этой системе считают инициативу и ограничение даже простого вмешательства правительства или административных институтов в жизнь общества. Если внимательно присмотреться к изначальным формам всех госу- дарств, основанных белой расой, мы увидим ту же картину Самоуправление — это не изобретение Нью-Йорка оно существовало еще в Париже в эпоху франков. Хотя от- метим справедливости ради, что американцы обращаются с индейцами более бесче- ловечно, чем обращались с галлами вассалы Хлодвига. Однако следует учесть, что этническая дистанция между просвещенными республиканцами Нового Света и их жертвами гораздо больше, чем между победителями-германцами и побежденными. Позже, когда мы обратимся к размышлениям об истоках арийских обществ, мы уви- дим, что все они начинались с чрезмерной независимости от магистрата и от закона. Как мне представляется, все новинки в области политической мысли ограничиваются двумя крайностями, представленными двумя народами, один из которых живет на северо-востоке Европы, другой — в областях, прилегающих к Нилу, на крайнем юге Египта. Правители первого, обитавшие возле Казани, имели привычку отправлять на виселицу мыслящих в качестве профилактической меры. Об этом пишет арабский путешественник Ибн Фозлан. У другой нации был такой обычай когда царь больше не устраивал родичей и мини- стров, они объявляли ему об этом и добавляли, что поскольку он не нравится «муж- чинам, женщинам, детям, быкам, ослам и т. д », самое лучшее для него — умереть и тут же помогали ему в этом. Пора обратить взор на наши нравы. Их считают более мягкими, чем в остальных крупных человеческих обществах — вот еще одно утверждение, уязвимое для кри- тики. Есть риторики, которым хотелось бы сегодня, чтобы из правовых норм государств исчезла война как политический инструмент. Эту теорию они позаимствовали у Се- неки. На Востоке были мудрецы, которые проповедовали на этот счет идеи, совпа- дающие с понятиями моравских братьев. Но даже если приверженцы всеобщего мира сумеют отвратить Европу от оружия, им придется потратить много усилий для того, чтобы навсегда изменить человеческую природу со всеми человеческими страстями. Ни Сенеке, ни брахманам это не удалось. Сомнительно, что такая миссия под силу нам. Стоит лишь посмотреть на наши поля и улицы, где льется кровь. Мне бы также хотелось видеть наши принципы чистыми и возвышенными. Но как обстоит дело в действительности? Наши страны с начала современной цивилизации не могли прожить и пяти десятков лет без кровопролития в отличие от Италии римской эпохи, которая наслаждалась двумя столетиями мира; впрочем, это осталось, как ни печально, в прошлом. Следовательно, состояние нашей цивилизации не свидетельствует о стремлении че- ловечества к совершенствованию. Человек научился многим вещам и одновременно многие забыл. Он не прибавил ни одного чувства к уже имевшимся, ни одного члена к своему телу, ни одной способности к своей душе. Он всего лишь перешел на дру- гую сторону выпавшего на его долю круга, а сравнение его участи с участью многих видов птиц и насекомых не дает повода для утешительных мыслей относительно его счастливого будущего. В тот самый момент, когда были сотворены термиты, пчелы, черные муравьи, они инстинктивно нашли образ жизни, подходивший им. Термиты и муравьи внутри сво- их сообществ вначале нашли способ сооружения жилищ, источники пищи и систему сохранения яиц для воспроизводства, и натуралисты считают, что с тех пор все это не претерпело ни изменения, ни совершенствования. Так же и пчелы со своим мо- нархическим правлением, которое знает случаи свержения монарха, но не знает со- циальных революций, ничуть не изменили своему образу жизни, угодному их приро- де. Метафизики раньше называли животных машинами и приписывали Богу причину их движения или «anima brutoram». Если сегодня внимательно присмотреться к нра- вам этих так называемых автоматов, придется не просто отказаться от этой вредной гипотезы, но и признать наличие разума у животных. В самом деле, что можно сказать, когда в царстве пчел мы видим, как суверены вы- зывают гнев подданных, что предполагает либо мятежный дух у последних, либо неспособность первых исполнять свои обязанности? Что можно сказать, когда терми- ты оставляют в живых побежденных рабов, чтобы затем заставить их работать на себя или заботиться о термитах-детенышах? Разумеется, наши государства имеют более сложное устройство, но вот я наблюдаю такую картину: грязный, кровожадный, погрязший в безделии дикарь бродит без цели с заостренной палкой, служащей копьем, по своей земле, даже не затронутой культурой; следом за ним, как тень, идет его жена, соединенная с ним только наси- лием [У многих народов Океании брак происходит следующим об разом. Мужчина замечает девушку, которая ему подходит Он забирает ее у ее отца за мелкие подарки — особенно дорогим считается бутылка водки Затем он уводит ничего не подозревающую девушку в кусты или за большой камень и сваливает ее с ног ударом палки, избивает до бесчувствия и только после этого радостный и счастливый жених несет окровавленную невесту к себе Вот и вся брачная церемония.]; эта женщина несет на руках ребенка, которого она непременно убьет, если он заболеет или надоест ей [Орбиньи рассказывает, что индейские матери безумно любят своих детей и балуют их безмерно, становясь их рабынями, однако же если вдруг ребенок чем-то не угодит ма- тери, она может его утопить, задушить или просто бросить в лесу.]; проголо- давшись, супруги останавливаются, обрадованные, что нашли добычу, перед жили- щем умных муравьев, разрушают его и пожирают муравьиные яйца и снова лениво уходят в свое логово, т. е. в расщелину скалы. И вот я задаю себе вопрос: может быть, эти погибшие насекомые более счастливы, чем глупое семейство их убийц; может быть, инстинкт животных, ограниченный минимумом потребностей, делает их более счастливыми, чем разум, с которым человечество появилось на земле во сто раз более уязвимым, чем остальные обитатели нашей планеты, более беззащитным перед лицом страданий и невзгод, вызываемых ветром, солнцем, снегом и дождем. О бедное человечество! Никогда ему еще не удавалось придумать способ одеть и обуть всех на этом свете, спасти всех, без исключения, от голода и жажды. Разумеется, самый примитивный из дикарей гораздо более изобретателен, нежели животные, но животные знают то, что приносит им пользу, а нам это неведомо. Они этим дорожат, а мы нет, даже когда это приходит нам в голову. Их всегда защищает инстинкт, по- могая им находить самое необходимое. И в то же время на земле живут толпы чело- веческих существ, которые испокон веков так и не сумели выбраться из состояния обреченности и нищеты. Что касается земного существования, у нас не лучшие пер- спективы, чем у животных — перед нами горизонт, идти до которого дольше, но он также небеспределен. Я не стану подчеркивать эту грустную реальность, заключающуюся в том, что обре- тая, мы постоянно теряем; тем не менее, именно этот факт обрекает нас блуждать в наших интеллектуальных дебрях и никогда не разобраться в них до конца. Если бы этот фатальный закон не существовал, тогда в один прекрасный день, пусть и весь- ма далекий, но тем не менее возможный, человек, овладев опытом прошлого, познав все, что в его силах, освоив все, что он может освоить, в конце концов научился бы разумно пользоваться своими богатыми возможностями, стал бы жить в ладах с при- родой, не боролся бы со своими собратьями, а только с нищетой, и, окончательно успокоенный, вкусил бы отдых — пусть и не достигнув вершины совершенства, но, по крайней мере, будучи в состоянии материального благополучия и душевного рав- новесия. Однако такое блаженство, как бы эфемерно оно ни было, нам даже и не обещано, потому что по мере усвоения нового человек утрачивает уже усвоенное; потому что он не способен ничего приобрести в интеллектуальном отношении без того, чтобы ничего не потерять в плане физическом; а самое главное — он не в состоянии на- долго удержать свои достижения. Что до меня, то я считаю, что наша цивилизация никогда не погибнет, поскольку в нашем распоряжении есть печатный станок, пар и порох. Но что дал, в смысле циви- лизации, печатный станок народам Китая, Японии? Ведь у них есть книги — много книг, причем гораздо более дешевых, чем у нас. Так почему же эти народы настоль- ко примитивны и слабы, настолько близки к тому уровню, на котором человек циви- лизованный, развращенный, слабый и ленивый, уступает в смысле интеллекта вар- варам, которые угнетают его, как только представится случай [Например, сиамцы — это народ, который стоит на самой низшей ступени индо-китайской циви- лизации, однако все они умеют читать и писать.]? Почему же так происходит? А потому, что печатный станок есть средство, а не принцип. Когда он служит для рас- пространения священных, здравых и спасительных идей, он приносит благотворные плоды и способствует цивилизации. Если же, напротив, состояние умов настолько низкое, что из печати не выходят ни философские, ни исторические, ни литератур- ные произведения, способные питать гений нации, если продажная печать служит лишь размножению грязных и вредоносных сочинений, плодов воспаленного ума, отравленных плодов сектантской теологии, безудержно либеральной политики, «ли- бертинской» поэзии, то как и каким образом печатный станок может спасти цивили- зацию? Предполагается, что с той же легкостью, с какой он способен размножать шедевры мысли, печатный станок может их сохранять, а в эпохи интеллектуального недорода, когда общество ничего подобного им не порождает, он может и внушать их, по край- ней мере, людям честным и ответственным. В сущности, так оно и происходит. Тем не менее, чтобы взять книгу о прошлом и прочитать ее ради собственного усовер- шенствования, необходимо обладать заранее самым большим благом на свете — просвещенной душой. В плохие времена, свидетельствующие о забвении обществен- ных добродетелей, людям не до древних сочинений, и мало кто посещает библиоте- ки. Тогда много значит уже сама мысль о том, чтобы побывать в столь священном месте. Впрочем, долговечность, предсказанная плодам открытия Гутенберга, пожалуй, слишком преувеличена. За исключением нескольких произведений, все остальные умирают очень быстро, как когда-то умирали рукописи. Особенно быстро исчезают из широкого употребления научные труды, выпущенные в нескольких сотнях экзем- пляров. Их можно найти, пусть и с большим трудом, в крупных собраниях. Точно так же дело обстояло с интеллектуальными сокровищами античности, и это лишний раз подтверждает тот факт, что вовсе не эрудиция может спасти народ, пришедший в упадок. Посмотрите, что стало с мириадами прекрасных произведений, напечатанных начи- ная с того дня, как начал работать первый печатный станок. Большинство их забы- ты. Те, о которых сегодня еще вспоминают, уже не имеют читателей, а книга, за ко- торой гонялись пятьдесят лет назад, даже своим названием не вызывает никаких воспоминаний. Чтобы поднять престиж печатного станка, едва не запретили хождение рукописей, хотя трудно себе представить, насколько широко они были распространены. Во вре- мена римской империи было очень много средств обучения, нередки были и книги, если судить по великому числу бродячих полунищих грамматиков, встречавшихся в самых глухих деревнях, которых можно сравнить с нынешними адвокатами, романи- стами и журналистами и чьи развращенные нравы, лишения и страсть к удовольст- виям красочно описал в своем «Сатириконе» Петроний. Когда наступил полный упа- док, еще можно было найти нужную книгу. Вергилия читали повсюду. Крестьяне, которые слышали о нем столько восторженных слов, считали его опасным чародеем. Его переписывали от руки монахи Они также переписывали Плиния, Диокорида, Платона и Аристотеля Они переписывали даже Катулла и Марциала. В средние века, судя по тому большому числу свидетельств, что остались после стольких войн, раз- рушений, пожаров в монастырях и замках, было великое множество литературных, научных, философских произведений, вышедших из-под пера людей незаурядных Итак, чересчур преувеличено значение печатного станка для науки, поэзии, морали и истинной цивилизованности, и было бы более справедливым отметить его роль в смысле повседневных услуг, которое это изобретение оказало различным религиоз- ным и политическим партиям. Повторю еще раз: печатный станок представляет со- бой отличный инструмент, но без рук и головы инструмент работать не может. Нет нужды в пространных доказательствах, чтобы показать, что порох также не мо- жет спасти общество в минуты смертельной опасности. Разумеется, опыт обращения с ним не забывается. Но вряд ли есть сомнения, что дикие народы, которые облада- ют сегодня порохом, как и мы, будут пользоваться им исключительно в целях разру- шения. Что касается пара и прочих индустриальных достижений, я скажу о них то же самое, что о печатном станке — т. е. что это великие открытия, — и добавлю, что в истории было немало научных открытий и их плодов, которые канули в забвение, когда дви- жение человеческой мысли, породившее их, остановилось навсегда и унесло навеки тайну, которая была их источником. Наконец, я хочу напомнить, что материальное благо всегда было лишь внешним придатком цивилизации и что не существовало общества, которое выжило исключительно потому, что оно знало способы быстрее передвигаться и хорошо одеваться. Все существовавшие до нас цивилизации верили, что их незабываемые открытия навечно запечатлели их на скрижалях времени. Все они верили в свое бессмертие. Инки, чьи паланкины мчались по превосходным дорогам длиной в несколько сотен лье, которые до сих пор связывают Куско и Кито, наверняка были убеждены в не- зыблемости своих достижений. Тем не менее, безжалостные века, подобно взмаху орлиных крыльев, сбросили их империю, вместе со многими другими, в самую глубо- кую пропасть небытия. Однако же и эти властители Перу имели свои науки, своих инженеров, свои могучие машины, которыми мы восхищаемся сегодня, не в силах разгадать их тайну. А ведь они знали секрет перемещения огромных масс. Они со- оружали крепости, укладывая друг на друга глыбы длиной тридцать восемь и шири- ной восемнадцать футов. Руины Тихуанако являют собой именно такое потрясающее зрелище: огромные глыбы, перемещенные на расстояние нескольких лье. Но знаем ли мы, как справились с этим мастера народа, канувшего в лету? Нам известно об этом не больше, чем о способах и средствах сооружения гигантских, поистине цик- лопического размера стен, останки которых все еще противостоят времени в разных местах Западной Европы. Таким образом, не стоит путать результаты цивилизации с ее причинами. Причины теряются, результаты же забываются, когда исчезает разум, взрастивший их, а если они сохраняются, то только благодаря новому разуму, который ими овладевает и часто придает им новый импульс. Человеческий интеллект, постоянно колеблющий- ся, кратковременный в пространстве и времени, не отличающийся вездесущностью, возвеличивает то, чем овладевает, забывает то, что упускает из рук и, устремляясь дальше по кругу, границы которого ему не дано прорвать, оплодотворяет лишь ка- кую-то часть своих временных владений, оставляя бесплодной другую. И всегда че- ловек одновременно и превосходит своих предков и уступает им. Следовательно, человечество никогда не может превзойти самого себя; значит, не способно челове- чество к бесконечному совершенству. ГЛАВА XIV Продолжение доказательств умственного неравенства рас. Различные цивилизации взаимно отталкиваются. Смешанные расы создают смешанные цивилизации. Если бы человеческие расы были равны, история предстала бы нашему взору в виде очень впечатляющей, совершенной и славной картины. Тогда расы, будучи в равной мере умными и устремленными к своим истинным интересам, в равной мере способ- ными найти способ побеждать и торжествовать, с самого первого дня творения на- полнили бы землю роем процветающих и — что самое главное — возникших одно- временно цивилизаций. В ту же эпоху, когда древнейшие санскритские народы соз- давали свою империю и покрывали — посредством религии и меча — Южную Индию посевами, городами, дворцами и храмами, когда первая империя ассирийцев укра- шала долины Тигра и Евфрата величественными сооружениями, когда колесницы и конница Немрода завоевали соседние народы, на африканском побережье, где жи- вут негры с прогнатическим строением головы, появилось бы разумное и развитое общество, обладавшее большими средствами и возможностями. Кельтские путешественники принесли бы на западную оконечность Европы, наряду с остатками восточной мудрости первобытных времен, все необходимые элементы ве- ликого общества и наверняка бы встретили среди иберийских народов, распростра- ненных в те времена в Италии и на островах Средиземного моря, в Галлии и Испа- нии, достойных соперников, богатых, как и они сами, древними традициями, искус- ных во всех областях человеческой деятельности. Тогда объединенное человечество гордо шагало бы по земному шару, сильное своим общим разумом, создавая повсюду похожие друг на друга общества, и по прошест- вии некоторого времени все нации стали бы одинаково оценивать свои потребности и возможности, одними глазами смотреть на природу, завязали бы тесные контакты между собой, которые столь необходимы и выгодны для прогресса и цивилизации. Некоторые племена, в силу злосчастной судьбы оказавшиеся в суровых климатиче- ских условиях, в тесных ущельях скалистых гор, на побережье покрытых льдом мо- рей, в бескрайних степях, обдуваемых холодными ветрами, были бы вынуждены дольше бороться с негостеприимной природой, чем обласканные судьбой народы. Но в конце концов и эти племена, будучи наделенными таким же разумом и такими же способностями, не замедлили бы найти средства сгладить суровость климата. Они обязательно употребили бы разумную активность, какую мы сегодня наблюдаем у датчан, норвежцев, исландцев. Они сумели бы укротить строптивую почву и сделали бы ее плодородной. В горах они, как, например, нынешние жители Швейцарии, пользовались бы выгодами скотоводства, или, по примеру жителей Кашмира, при- бегли бы к возможностям промышленности; а если бы их страна оказалась безна- дежно бесплодной, а ее географическое положение безысходно неблагоприятным, они смогли бы понять, что земля велика, что в ней много долин и равнин, и тогда они оставили бы свою родину и отправились на поиски мест, где их разумная дея- тельность принесла бы плоды. Тогда нации, в равной степени просвещенные и богатые — одни за счет коммерции, благодаря морским гаваням, другие за счет сельского хозяйства, процветающего на плодородных просторах, третьи за счет промышленности, четвертые — благодаря удачному местоположению, — словом, все нации, несмотря на временные разногла- сия и войны, к сожалению, неотъемлемые от человеческой природы, очень скоро договорились бы о совместной жизни на земле. Близкие друг к другу цивилизации кончили бы тем, что объединились, образовав всеобщую конфедерацию, предмет вековых мечтаний. И не существовало бы никаких препятствий на этом пути, если бы все расы были наделены одинаковыми умственными способностями. Впрочем, нарисованная картина абсолютно фантастическая. Первые народы, дос- тойные так называться, были издавна объединены идеей общности, которая никогда не приходила на ум варварам, жившим по соседству. Они мигрировали из мест сво- его первоначального обитания и на своем пути встречались с другими народами, вернее племенами, которые так и не сумели осознать идею цивилизации, навязан- ную им пришельцами. Опровергая мысль о равенстве рас, способные к цивилизации народы вначале создавали свой общественный порядок на совершенно разных осно- вах, затем многое перенимали друг от друга. Для тех групп, которые не были дви- жимы внутренним порывом, сила примера ничего не значила. И испанцы, и галлы видели, как по соседству с ними финикийцы, греки, карфагеняне строят цветущие города. Но ни испанцы, ни галлы не стали копировать нравы и систему правления этих славных торговцев и мореплавателей, а когда пришли римляне, победители смогли преобразовать покоренные земли только посредством колонизации. Что ка- сается кельтов и иберийцев, они доказали, что цивилизация возможна только при смешении крови. Посмотрим, в какой ситуации оказались американские племена. Рядом с ними поя- вился народ пришельцев, который стремится увеличить свою численность, чтобы стать сильнее. По их рекам взад-вперед проплывают тысячи судов. Они знают, что сила их хозяев несокрушима. У них уже нет никакой надежды на то, что чужаки уй- дут с их родной земли. Они поняли, что весь огромный континент сделался добычей европейцев, и им остается лишь наблюдать за тем, как чуждые им институты делают жизнь человека независящей от количества дичи или рыбы. Покупая водку, одеяла, ружья, они понимают, что даже их примитивные желания были бы легче удовлетворены в рамках нового общества, которое приглашает их, оплачивает их труд и называет аборигенов помощниками. Но они отказываются, они предпочитают уединение и уходят все дальше в глубь страны. Они бросают все, да- же кости своих предков. Они знают, что вымрут, но какой-то таинственный ужас удерживает их в плену неодолимого отвращения, и, восхищаясь силой и превосход- ством белого человека, их сознание, вся их натура, их кровь, в конце концов, проти- вятся даже мысли о том, чтобы иметь что-либо общее с белыми. В испанской Америке аборигены испытывают меньшее отвращение к пришельцам. Дело в том, что метрополия с самого начала оставила покоренные племена под управлением их собственных касиков и не пыталась их цивилизовать. Им разрешили сохранять древние обычаи и законы; от них требовали лишь обращения в христиан- ство и определенную дань. То есть колонизации, по сути, не было, а угнетение вы- ражалось в форме прихотей и капризов завоевателей. Вот почему индейцы испан- ской Америки не столь несчастливы и продолжают жить, тогда как их северные со- седи, оказавшиеся под властью англосаксов стремительно вымирают. Следует заметить, что колонизацию не воспринимают не только дикари. В настоящее время мы видим красноречивые тому доказательства в Алжире, где французы реали- зуют свою политику доброй воли и филантропии, а также в Индии и Батавии, где цивилизаторами выступают англичане и голландцы. И это самые яркие примеры и доказательства того, насколько несходны и неравны между собой человеческие ра- сы. Если рассуждать только исходя из варварской натуры некоторых народов и считать это варварство изначальным и врожденным, тогда придется отказать им в наличии всякой культуры, однако такое мнение не является бесспорным. Многие дикие на- родности сохранили следы более просвещенного прошлого, нежели их нынешний образ жизни. Есть племена, даже весьма кровожадные, которые имеют непонятные и сложные для нас традиционные порядки, что касается вступления в брак, наследст- венности и политического управления, а их ритуалы, лишенные сегодня всякого смысла, уходят корнями в некую систему более высокого порядка. В качестве при- мера можно привести краснокожие племена, кочующие на угрюмых безлюдных про- сторах, где, как полагают, некогда жили аллеганийцы. Или другие народы, обла- дающие прикладными знаниями, явно заимствованными у кого-то другого — напри- мер, жители Марианских островов. Они пользуются ими, так сказать, машинально, не задумываясь над их происхождением. Таким образом, встречаясь с народностью, пребывающей в состоянии варварства, стоит присмотреться к ней внимательнее. Чтобы не впасть в ошибку, рассмотрим не- сколько примеров. Существуют народы, которые, попадая в сферу деятельности родственной расы, в какой-то степени подчиняются ей, принимают некоторые новые для себя правила и усваивают некоторые знания; затем, когда господствующая раса начинает исчезать — либо в результате давления, либо за счет полного слияния с покоренным народом, — последний почти полностью утрачивает приобретенную культуру, в особенности ее принципы, и сохраняет то немногое, что он смог понять. Впрочем, такая ситуация возможна только между народностями, близкими по крови. Так действовали асси- рийцы по отношению к халдеям, сирийские и египетские греки по отношению к гре- кам Европы, иберийцы, кельты, иллирийцы по отношению к идеям древних римлян. А если чероки, катавбасы, маскогеи, семинолы, начезы и им подобные племена со- хранили некоторые следы аллеганийской цивилизации, я не склонен, исходя из это- го, считать, что они являются прямыми потомками родоначальников расы; из этого следует, что какая-то раса могла быть цивилизованной и перестала быть таковой, я бы сказал, что если какое-то из перечисленных племен этнически еще близко стоит к древнему преобладающему типу, так только через опосредованную и побочную связь, без которой чероки впали бы в полное варварство. Что касается остальных, менее одаренных народностей, они представляются мне лишь фоном чужого населе- ния, покоренного и присоединенного силой, на котором когда-то зиждился социаль- ный порядок. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что эти социальные осколки сохранили — впрочем, так и не поняв их, — привычки, законы, ритуалы, созданные другими, более способными народами, хотя они не смогли понять их зна- чимость и их секрет, и видели в них только предмет суеверного уважения. Это, на- пример, относится к остаткам механических ремесел. То, что сегодня вызывает наше восхищение, может быть плодами деятельности развитой расы, которая давно исчез- ла. А иногда их происхождение уходит в эпохи, еще более отдаленные. Все, что от- носится к горнорудному делу иберийцев, аквитанцев и бретонцев с Касситеридских островов, берет начало в Верхней Азии, откуда предки западных народов когда-то принесли секреты этой науки в процессе переселений. Наибольший интерес среди полинезийцев вызывают жители Каролинских островов. Их мастерство в ткачестве, их резные барки и страсть к мореплаванию и коммерции являются той демаркационной линией, которая отделяет их от пелагийских негров. Не составляет труда обнаружить исток их талантов. Они обязаны этим малайской крови, попавшей в их жилы, а поскольку эта кровь была далеко не чистой, этниче- ское наследие они сохранили, но не смогли его усовершенствовать, а скорее наобо- рот — оно с каждым годом хиреет. Таким образом, если у иного варварского народа встречаются следы цивилизованно- сти, это не служит доказательством того, что этот народ когда-то был цивилизован- ным. Он жил под властью родственного ему, но превосходящего его по развитию, племени, или, имея такое племя своим соседом, он робко и покорно учился у него. Нынешние дикие расы таковыми были всегда; рассуждая по аналогии, можно сде- лать вывод, что дикари останутся дикарями, пока не исчезнут с лица земли. Результат этот неизбежен, когда два типа, между которыми отсутствует всякое род- ство, оказываются в активных отношениях; лучшей демонстрацией этого может слу- жить судьба полинезийцев и американских аборигенов. Итак, из вышеизложенного вытекает следующее: 1. Нынешние дикие племена всегда пребывали в таком состоянии независимо от среды, в которую они попадали на своем историческом пути, и такими они останутся всегда. 2. Чтобы дикая нация могла выдержать даже временное пребывание в цивилизован- ной среде, нация, создающая такую среду, должна происходить из более благород- ной ветви той же расы. 3. Это же условие необходимо для того, чтобы разные цивилизации могли даже не смешаться, чего, кстати, никогда не бывает, но просто в достаточной степени изме- ниться в результате контакта друг с другом, взаимно обогатиться, сотворить другие цивилизации, состоящие из их элементов. 4. Цивилизации, вышедшие из рас, совершенно чуждых друг другу, могут лишь со- прикасаться поверхностным образом, но никогда не проникнут друг в друга и всегда останутся взаимоисключающими. Поскольку последний пункт требует дополнитель- ного разъяснения, остановимся на нем подробнее. Многочисленные конфликты были причиной общения персидской цивилизации с греческой, египетской цивилизации с греческой и римской, римской цивилизации с греческой, затем цивилизация нынешней Европы вошла в соприкосновение с други- ми мировыми цивилизациями нашего времени, в частности с арабской. Отношения греческого разума с персидской культурой были настолько же разнооб- разными, насколько навязанными внешними обстоятельствами. Прежде всего боль- шая часть эллинского населения — самая богатая, если не самая свободная — была сосредоточена в городах сирийского побережья, в колониях Малой Азии и Понта, которые, быстро объединившись с государствами великого царя, находились под контролем сатрапов и до некоторой степени сохранили свою сущность. Со своей сто- роны, независимая континентальная Греция поддерживала очень близкие отношения с азиатским побережьем. Но слились ли эти две цивилизации? Всем известно, что нет. Греки считали своих могущественных противников варварами, возможно, и последние отвечали им тем же. Политические нравы, форма правления, специфика искусств, размах и внутрен- ний смысл общественного культа, частные нравы народов, смешанных друг с другом, тем не менее так и остались разными. В Экбатане основой основ была единоличная наследственная власть, ограниченная некоторыми традициями, но в сущности абсо- лютная. В Элладе власть была поделена между массой мелких суверенов. Правле- ние, аристократическое у одних народов, демократическое у других, монархическое у третьих, тираническое у четвертых, являло собой — в Спарте, Афинах, Македонии — самую причудливую смесь. У персов культ государства, больше напоминающий первобытные принципы первородства, отличался той же тенденцией к единству, что и власть правительства, и опирался на моральные и метафизические устои, не ли- шенные глубины и основательности. У греков символизм, основанный на разнооб- разных проявлениях природы, довольствовался тем, что воспевал формы. Религия оставляла гражданским законам заботу о совести, а вера, выполнив обязательные ритуалы и воздав должное условному богу или герою, полагала свою миссию закон- ченной. Эти ритуалы, почести, боги и герои менялись через каждые полмили. Если же в некоторых храмах, например в Олимпии или в Додоне, поклонялись не одной из сил и не одному из элементов природы, а самому космическому принципу, такое единство лишь подчеркивало раздробленность, поскольку практиковалось оно в от- дельных местах. Кстати, оракул из Додоны и Юпитер-Олимпиец происходят из чужих культов. Что касается обычаев, нет нужды напоминать, до какой степени они отличались от персидских. Для молодых, богатых, сластолюбивых и космополитичных людей счи- талось позором принять образ жизни противников, которые были по-иному жизне- любивы и утонченны, чем эллины. Вплоть до эпохи Александра, т. е. в течение слав- ного периода греческого могущества — периода великого и плодотворного, — персы, несмотря на свое превосходство, не могли приобщить греков к своей цивилизации. С приходом Александра этот факт получил неожиданное подтверждение. Когда Эл- лада покоряла Персию Дария, казалось, что вся Азия станет греческой, тем более, что победитель, пришедший однажды ночью в неистовство, позволил себе такие сильные агрессивные действия против местных памятников, что в них без труда можно было бы усмотреть столько же презрения, сколько ненависти. Однако поджи- гатель Персеполиса вскоре изменил свои взгляды, да так радикально, что в его пла- нах можно было усмотреть желание просто-напросто подменить собой династию Ахеменидов и царствовать как его предшественник или как великий Ксеркс, включив Грецию в число своих владений. Вот так персидская социабельность должна была поглотить эллинизм. Но, несмотря на весь авторитет Александра, ничего подобного не случилось. Его ге- нералы и солдаты не пожелали видеть своего предводителя в длинных развеваю- щихся одеждах, с митрой на голове, в окружении евнухов, т. е. не захотели, чтобы он отрекся от своей родины. И он умер. Некоторые из его сторонников пытались осуществить его планы, однако были вынуждены отступить. В самом Деле, почему им удалось создать этот гибрид, это государство на азиатском побережье, включаю- щее греческие колонии в Египте? Потому, что их подданные представляли собой пе- струю смесь из греков, сирийцев, арабов, у которых не было иного выбора, кроме как пойти на культурный компромисс. Но там, где расы оставались по своему составу различными, такого не произошло. Каждая страна сохранила свои национальные нравы. Еще один пример. До последних дней римской империи смешанная цивилизация, которая преобладала на всем Востоке, включая континентальную Грецию той поры, оставалась скорее азиатской, чем греческой, потому что в людях было больше пер- вой крови, чем второй. Правда, надо признать, что мышление приняло эллинистиче- ские формы. Но нетрудно обнаружить в мысли той эпохи и тех стран восточный фон, который оживляет все, что принадлежит Александрийской школе, например, унита- ристские доктрины греко-сирийских юристов. Таким образом, сохраняется пропор- ция, что касается количества соответствующих кровей: превосходство за преобла- дающим количеством. Прежде чем закончить эту параллель в отношении контакта между цивилизациями, добавлю несколько слов об арабской культуре в сравнении с нашей. Нет никаких сомнений во взаимном отталкивании цивилизаций. Наши предки, жив- шие в средние века, имели возможность воочию видеть достижения и чудеса му- сульманского государства и не гнушались посылать своих детей на учебу в школы Кордовы. Но в Европе не сохранилось ничего арабского за исключением тех стран, где осталось немного измаелистской крови; брахманская Индия преуспела в этом не больше, чем мы: под властью магометан она успешно выстояла, несмотря на все их усилия. Сегодня наша очередь действовать на развалинах арабской цивилизации. И мы сно- сим их с лица земли, мы не в состоянии использовать их для себя. А между тем эта цивилизация сама не была «чистокровной» и поэтому была менее прочной. Арабская нация, невеликая числом, ассимилировала расы, покоренные ее саблей. Поэтому мусульмане — исключительно перемешанное население — имели смешан- ную цивилизацию, элементы которой идентифицировать нетрудно. Известно, что ядром победителей до Магомета не был пришлый или незнакомый народ. Его тради- ции были хорошо знакомы и хамитам и семитам, от которых он ведет свою родослов- ную. Он имел тесные отношения, как с финикийцами, так и с евреями. В его жилах текла кровь и тех и других; он служил для них торговым посредником между Крас- ным морем, восточным побережьем Африки и Индией. По отношению к персам и римлянам он выполнял ту же роль. Многие арабские племена принимали участие в политической жизни Персии при Арсасидах и сыновьях Сассана, в то время как один из его принцев — Оденат — назначил себя цезарем, одна из его дочерей — Зенобия, дочь Амру, правительница Пальмиры — покрыла себя славой среди римлян, а один из его представителей-авантюристов, Филипп, даже носил императорскую пурпур- ную мантию. Итак, эта смешанная нация, начиная с самой ранней античности, нико- гда не переставала поддерживать отношения с могущественными народами, окру- жавшими ее. Она участвовала в их повседневной деятельности и, наподобие тела, наполовину погруженного в воду, наполовину остающегося под солнцем, она тяну- лась одновременно к передовой культуре и варварству. Магомет придумал религию, как нельзя лучше соответствующую идеям своего наро- да, в котором идолопоклонство было весьма распространенным, но и христианство, искаженное еретиками и иудаистами, имело немало сторонников. Религиозная тема пророка из Кореша представляла собой такую смесь, что согласие между законом Моисея и христианской верой — кстати, эта проблема всегда тревожила самых пер- вых католиков и всегда присутствовала в сознании восточных народов — было здесь более сбалансированным, нежели в доктринах нашей Церкви. Это была приманка, имеющая соблазнительный аромат, впрочем, любая теологиче- ская новинка имела шанс завоевать поклонников среди сирийцев и египтян. Чтобы увенчать построенное здание, новая религия предстала перед людьми с саблей в руке, что явилось еще одной гарантией успеха для масс, не имеющих тесных связей и проникнутых ощущением бессилия. Вот так ислам вышел из своих пустынь. Высокомерный, неизобретательный и с само- го начала на две трети подчиненный греко-азиатской цивилизации, он находил на востоке и юге Средиземноморья многочисленных новобранцев, уже готовых воспри- нять такую сложную смесь. По мере распространения ислам все больше пропитывал- ся этой смесью. От Багдада до Мон Пелье он распростер свой культ, заимствованный у Церкви, у Синагоги, в искаженных традициях Геджаза и Йемена, так он пропове- довал свои персидские и римские законы, свою греко-сирийскую и египетскую нау- ку, свою администрацию, с самого первого дня отличающуюся терпимостью, что во- все неудивительно, когда в государственном теле отсутствует единство. Неправы те, кто удивлялся быстрому прогрессу мусульман в смысле утонченности нравов Основ- ная масса этого народа просто-напросто изменила привычки, и народ этот стал почти неузнаваем, когда начал играть роль апостола или радетеля на мировой арене, где уже давно не знали его под древними именами. Разумеется, в этот конгломерат столь разных рас каждая вносила свой вклад в об- щее процветание. И все же — кто именно дал главный толчок, кто поддержал порыв пусть и не столь долговременный? Не кто иной, как небольшая группа племен араб- ского происхождения, вышедших из самой сердцевины полуострова, которые дали не ученых, но фанатиков, солдат, победителей и наставников. Арабская цивилизация была не чем иным, как греко-сирийской цивилизацией, омо- ложенной, обновленной дыханием гения — довольно кратковременным, но более свежим — и трансформированной персидской примесью. Построенная таким обра- зом, открытая многим влияниям, она не укладывается ни в одну социальную форму- лу, имеющую иное происхождение; но и греческая культура не сочеталась с рим- ской, столь ей родственной, которая много веков оставалась замкнутой в пределах одной империи. Здесь неоспорима невозможность для цивилизаций, созданных чуж- дыми друг другу этническими группами, когда-либо смешаться друг с другом. Когда история четко установит этот непреодолимый антагонизм между расами и их культурными типами, станет очевидно, что различие и неравенство коренятся в глу- бине этих составных отталкиваний, а поскольку европеец не сможет цивилизовать негра, поскольку он в состоянии передать мулату лишь часть своих способностей, а этот мулат, имеющий в жилах кровь белой расы, не создаст потомство, способное воспринимать что-либо большее, нежели культура метисов, пусть и устремленная к идеям белой расы, я считаю себя вправе заявить о неравенстве умственных способ- ностей различных рас. Повторю еще раз, что речь вовсе не о том, чтобы скатиться к методике, столь милой, к несчастью, для энтологов и, по крайней мере, смехотворной. Я не собираюсь рас- суждать о моральной и умственной ценности отдельно взятых индивидов. Что касается моральной ценности, я полностью и целиком вывожу ее за рамки во- проса, когда констатирую способность всех человеческих обществ в должной мере осознать значение христианства. Когда речь идет об умственной способности, я аб- солютно отвергаю аргументацию, заключающуюся в следующем: всякий негр безда- рен [Самое крайнее суждение о меланийских народностях, возможно, исхо- дит от одного из патриархов эгалитаризма. Вот как Франклин характеризует негра «Это животное, которое чрезвычайно много ест и столь же мало тру- дится».]. Иначе, следуя такой логике, мне пришлось бы признать, что всякий евро- пеец умен, но упаси меня Бог от такой глупости. Не думаю, что сторонники равенства рас поспешат показать мне тот или иной отры- вок из той или иной книги миссионера или путешественника, откуда следует, что некий йолоф оказался искусным плотником, готтентот стал добрым семьянином, кафр умеет танцевать и играть на скрипке, а бамбара знает арифметику. Я признаю все, что можно рассказать чудесного в этом смысле, что касается самых талантливых дикарей. Я отрицаю чрезмерную глупость, хроническую бездарность даже среди самых нецивилизованных племен. Я даже пойду дальше моих оппонен- тов, потому что я не сомневаюсь, что немалое число негритянских вождей по силе и обилию идей и мыслей, по мощи духа и интенсивности активных способностей пре- восходит средний уровень, коего могут достигнуть наши крестьяне, даже наши впол- не грамотные буржуа-горожане. Подчеркну еще раз, что мои рассуждения строятся вовсе не на зыбкой почве отдельных личностей или индивидов. Мне кажется недос- тойным для науки ограничиваться такими мелкими аргументами. Если Мунго-Парк или Ландер выдали какому-то негру удостоверение о наличии ума, кто мне поручит- ся, что другому путешественнику, встретившему того же одаренного типа, не придет в голову совершенно противоположное мнение? Впрочем, оставим эти ребяческие упражнения и сравним не отдельных людей, а группы. Только когда мы определим, в чем способны или не способны группы, в ка- кой мере они осуществляют свои способности, каких умственных высот они достига- ют и какие другие нации управляют ими, начиная с исторических времен, вот тогда можно будет обсуждать детали и выискивать причины, почему лучшие представите- ли какой-нибудь расы стоят ниже, чем гении другой. Затем, сопоставив способности простых людей всех типов, можно решать, в чем эти способности равны, а в чем нет. Эта трудная и деликатная работа должна продолжаться до тех пор, пока вопрос о расах не прояснится с максимально возможной точностью и, возможно, с применени- ем математических методов Я не уверен, можно ли вообще получить неопровержи- мые результаты в этой области и можно ли, отложив в сторону общие факты, собрать воедино все нюансы, определить, осмыслить и классифицировать внутренние пласты каждой нации и ее индивидуальные характерные признаки. В этом случае можно будет без труда доказать, что активность, энергия, умственные способности наиме- нее одаренных представителей господствующих рас превосходят умственные спо- собности, энергию, активность представителей других рас. Итак, мы видим человечество, разделенное на две четко отличающиеся друг от друга и очень неравные части или, лучше сказать, на ряд категорий, подчиненных друг другу, где степень умственного развития обозначает уровень или ступень. В этой обширной иерархической структуре есть два важных фактора, постоянно дей- ствующих на каждый ряд. Речь идет о следующих факторах — вечных причинах того движения, которое сближает расы и стремится их смешать: приблизительное сходст- во основных физических признаков и общая способность выражать ощущения и мысли голосовыми модуляциями. Я слишком много говорил о первом из этих феноменов, который пытался заключить в его истинные границы. Теперь следует обратиться ко второму и посмотреть, какие существуют отношения между этнической силой и богатством языка: иными словами, надо выяснить, при- надлежат ли самые богатые языковые идиомы самым сильным расам, а в противном случае надо понять и объяснить эту аномалию. ГЛАВА XV Языки, сами по себе неравноценные, отражают относительную ценность рас Если бы полудикие народы, стоящие на самой низшей ступени этнической лестницы, отставшие как в мужском, так и в женском развитии человечества, несмотря на это сформировали для собственного пользования языки, глубокие в философском отно- шении, эстетически прекрасные и гибкие, отличающиеся богатством и точностью выражения, обилием разнообразных и благородных форм, пригодные для передачи всех высот и красот поэзии и четких мыслей, каких требуют политика и наука, тогда было бы очевидно, что эти народы обладают совершенно бесполезным даром — да- ром создавать и совершенствовать инструмент, ненужный и излишний для остальных их немощных способностей. Тогда пришлось бы признать, что у природы есть свои пустые капризы, не имеющие цели, что некоторые загадки бытия ведут вовсе не к раскрытию непознанного, как это чаще всего случается, не к встрече с непознаваемым, но просто-напросто к аб- сурду. На первый взгляд напрашивается именно такой досадный вывод, потому что, если рассматривать расы в их нынешнем состоянии, придется признать, что красота и со- вершенство языков далеко не всегда пропорциональны уровню цивилизованности. Если обратиться лишь к языкам современной Европы, мы увидим, что они вовсе не равноценны, и самые красивые и богатые не обязательно принадлежат самым разви- тым народам. А если сравнить эти языки с другими, распространенными в мире в различные эпохи, то становится ясно, что все они, без исключения, отстали в своем развитии. Но еще более удивительно следующее: целые группы наций, оставшихся на более чем скромном культурном уровне, разговаривают на языках, значимость которых неоспорима. Таким образом, создается впечатление, что языки, состоящие из нерав- ноценных элементов, распределены в человеческом обществе самым случайным об- разом: иногда жалкие бескультурные и жестокие создания рядятся в шелк и золото, а одежды из грубого сукна и пеньки носят в одухотворенных, ученых и мудрых об- ществах. К счастью, это всего лишь видимость, и как только мы становимся на пози- ции доктрины разнообразия рас и берем в помощницы историю, все становится на свои места — приведенные выше доказательства умственного неравенства человече- ских типов получают лишнее подтверждение. Первые филологи совершили двойную ошибку: во-первых, они предположили, по примеру воззрений унитаристов касательно идентичности происхождения всех групп человечества, что все языки сформировались по одному и тому же принципу, во- вторых, они приписали изобретение языка влиянию чисто материальных потребно- стей. Что касается языков, никакого сомнения в том, что существует исключительное раз- нообразие способов их создания, быть не должно. И хотя классификации, предла- гаемые филологией, еще можно уточнять и пересматривать, нельзя допустить даже на секунду, что алтайская, арийская и семитская группы происходят из источников, близких друг к другу. Во всех отношениях они отличаются между собой. В этих различных лингвистических окружениях лексикология имеет свои характер- ные формы. Различна и модуляция голоса, один народ для производства звуков пользуется главным образом губами, другой — сжатием горловых мышц, третий из- дает звуки через нос, и они идут как бы из верхней части головы. Композиция частей речи также совершенно различна — нюансы мысли объединяют- ся или же разделяются, существуют, особенно во флективной структуре существи- тельных и в глагольной системе, убедительнейшие доказательства различия в логи- ке и чувствительности, которая имеет место между человеческими семействами. Так что же из этого следует? А то, что когда философ, пытаясь путем чисто абстрактных рассуждений понять происхождение языков, начинает с идеально сконструированно- го человека, с человека, лишенного особых расовых признаков, т. е. просто челове- ка, он уже впадает в абсурд и продолжает и дальше рассуждать в том же духе. Нет идеального человека, человека вообще, и если я убежден в этом, то основываюсь прежде всего на языковых различиях. Я знаю человека, говорящего на финском языке, человека, говорящего на арийском языке, и другого, изъясняющегося на се- митском наречии, но абсолютного человека я не знаю. Поэтому я категорически не приемлю теории о едином происхождении языкового творчества всех народов. В действительности истоков языков было несколько, как было — и есть — несколько форм мышления и чувствительности [Вильгельм фон Гумбольдт в одном из сво- их блестящих опусов прекрасно выразил суть этой истины. «Повсюду, — так пишет этот гениальный мыслитель, — ход времени соединяется в языках с процессом формирования национальных особенностей, и то, что характери- зует наречия воинственных дикарей Америки и Северной Азии, не обяза- тельно характерно для древних рас Индии и Греции. Невозможно объяснить в виде совершенно одинакового и даже, в какой-то мере, естественного процесса развитие определенного языка принадлежащего одной нации, ли- бо другого языка, на котором изъясняются несколько народов» («Заметки о грамматических формах и о их влиянии на формирование мыслей»).]. Согласно другой доктрине, не менее ложной, развитие языка происходит в силу не- обходимости. Тогда получается, что «мужские» расы должны говорить на более точ- ном, богатом и развитом языке, нежели расы «женские»; кроме того, материальные потребности связаны с предметами, которые имеют отношение к чувствам и прояв- ляются, прежде всего, в поступках, поэтому лексика должна была бы составлять главную часть языковой структуры. Грамматический механизм и синтаксис никогда бы не могли выйти за пределы самых элементарных и простых комбинаций. Сцепления более или менее связанных звуков всегда достаточно, чтобы выразить какую-то потребность, а жесты, будучи простой формой комментирования, с успехом могут сделать понятным то, что остается неяс- ным из слов — об этом хорошо известно китайцам. В таком случае в зачаточном со- стоянии осталась бы не только синтетическая структура языка, но язык лишился бы гармонии, категории числа и ритма. В самом деле, какое значение имеет мелодика речи там, где требуется получить не более чем положительный результат? Тогда языки представляли бы собой непродуманную, случайную совокупность зву- ков, употребляемых самым безразличным образом. Кстати, у этой теории есть некоторые аргументы. Китайский язык, как язык «муж- ской» расы, в самом начале, очевидно, был создан в утилитарных целях. Слово в нем не поднималось над смыслом и осталось односложным. Лексика почти не разви- та. Отсутствует корень, который обычно порождает целые группы производных. Все слова являются корнями, они изменяются не посредством самих себя, но между со- бой, причем весьма грубым способом последовательного сочетания. Язык отличается грамматической простотой, отсюда исключительное однообразие речи, что странно для ума, привыкшего к богатым, разнообразным и многочисленным формам, к мет- ким сочетаниям в наречиях и к самой идее эстетического совершенствования. Одна- ко надо добавить, что сами китайцы вряд ли согласятся с вышесказанным и что, сле- довательно, если их язык имеет целью выражение прекрасного (для тех, кто на нем говорит), если у него есть определенные правила, способствующие мелодическому развитию звуков, если он достигает этих результатов так же, как и другие языки, мы не имеем права отрицать у него стремление к их достижению. Поэтому правильнее было бы сказать, что в первичных элементах китайского языка есть что-то еще, кро- ме простого нагромождения артикуляций, имеющих только утилитарное применение [Я склонен считать, что односложная структура китайского языка не пред- ставляет собой какой-то специфический лингвистический феномен, и не- смотря на эту интересную особенность, она не представляется мне главной. Если бы это было именно так, тогда китайский был бы изолированным язы- ком и ограничивался бы идиомами, которые могут сочетаться с такой струк- турой. Однако известно, что это не так. Китайский язык входит в татарскую или финскую систему, которая имеет в своем составе пописиллабические, т. е. многосложные ветви. Кроме того, образчики такого рода встречаются и в группах совершенно иного происхождения. По мнению Понсо, один из мек- сиканских диалектов содержит признаки, которые я отмечаю в китайском языке, однако среди американских диалектов, точно так же, как и китай- ский среди татарских языков, этот мексиканский диалект (огоми), тем не менее, не является их составным элементом. Я не хочу придавать этому факту все то значение, каковым он, очевидно, обладает, потому что иначе пришлось бы допустить, что американские языки, будучи ультраполисилла- бическими языками, они — единственные в мире, не считая языка эвекара, способные довести сочетание звуков и мыслей до полисинтетизма, пред- ставляют собой всего лишь обширную ветвь татарской группы. Следова- тельно, вывод из этого обстоятельства лишний раз подтвердил бы мое суж- дение о родстве китайского языка с языковыми системами соседних наро- дов, а такое родство никоим образом не свидетельствует в пользу особой природы языка Поднебесной Империи. Приведу более веский пример из коптского языка, который вряд ли можно заподозрить в родстве с китай- ским. Итак, в коптском все слоги также представляют собой корни, которые изменяются посредством простых аффиксов, настолько подвижных, что да- же при обозначении времени глагола детерминантная частица не всегда присоединяется к слову. Исходя из этого, я утверждаю, что моносиллабизм может встречаться во всех языках. Это нечто вроде физического увечья, вызванного еще не известными причинами, но вовсе не специфическая чер- та, отделяющая один язык от других.]. Тем не менее я склоняюсь к тому, чтобы приписать «мужским» расам некую доволь- но выраженную эстетическую ущербность, которая может проявляться в конструкции их языков [В романе «Вильгельм Мейстер» Гете пишет: «Немногие немцы и, возможно, немногие люди из современных наций обладают чувством эсте- тической целостности. Мы умеем хвалить и бранить только фрагментарно, также фрагментарно проявляется наше восхищение».]. Пример тому я вижу не только в китайском языке и в его относительной скудости, но и в том усердии, с каким некоторые нынешние расы Запада лишали латынь ее самых удивительных ритмических возможностей, а готику — ее звучности. Не стоит доказывать недостат- ки наших нынешних языков, даже самых красивых, по сравнению с санскритом, древнегреческим, тем же латинским, поскольку они как нельзя лучше согласуются с посредственностью нашей цивилизации и цивилизации Поднебесной Империи в об- ласти искусства и литературы. Между тем, допуская, что это различие, наряду с дру- гими признаками, может характеризовать языки «мужских» рас, поскольку в этих языках существуют чувство гармонии — пусть и не очень сильное и реальная тен- денция к созданию и поддержанию законов сцепления между звуками и конкретны- ми условиями форм и классов для изрекаемых нюансов мысли, я прихожу к выводу, что даже в языках «мужских» рас чувство прекрасного и логического — проблеск ума — все еще ощущается и повсюду определяет природу языков в той же мере, что и материальные потребности. Я только что говорил, что если бы эта последняя причина была единственно опреде- ляющей, в первые периоды существования человеческого рода случайным образом созданных артикуляций было бы достаточно для удовлетворения потребностей лю- дей. Однако эта гипотеза не выдерживает критики. Звуки соотносятся с мыслями вовсе не случайно. Выбор их определяется инстинк- тивным осознанием определенной логической связи между внешними звуками, вос- принимаемыми человеческим ухом, и мыслью, которую хочет передать его гортань или язык. В прошлом столетии эта истина стала поразительным открытием. К сожа- лению, возобладало этимологическое преувеличение, которым в то время увлека- лись, а вскоре проявились настолько абсурдные результаты, что они потерпели справедливое поражение. В течение долгого времени эта нива, столь яростно разра- батываемая первооткрывателями, была пугалом для людей здравомыслящих. Сейчас к ней возвращаются, и если извлечь горькие уроки из прошлого опыта, т. е. про- явить сдержанность и осторожность, то можно получить весьма ценные плоды. Не будем доводить сами по себе справедливые замечания до уровня химер и признаем, что примитивный язык, в меру возможности, пользовался слуховыми впечатлениями при создании некоторых категорий слов и что при создании других он основывался на таинственных отношениях между определенными абстрактными понятиями и оп- ределенными звуками. Например, звук «и» кажется пригодным, чтобы выразить идею распада, звук «в» — нечто среднее между физическим и бесплотным, ветер, смутные желания, звук «м» — состояние материнства. Эта гипотеза, если ею пользо- ваться в разумных пределах, довольно часто оправдывает себя. Но разумеется, не стоит пользоваться ею без разбора, чтобы не оказаться в дебрях, где здравый смысл быстро теряется. Эти факты, какими бы незначительными они ни представлялись, показывают, что не только материальные потребности определяли формирование языков и что люди использовали для этого свои благородные качества и способности. Они соотносили звуки с вещами и идеями вовсе не произвольным образом. Они исходили из опреде- ленного порядка, отражение которого они находили в самих себе. Поэтому некото- рые из первых языков, пусть даже грубых, бедных, примитивных с нынешней точки зрения, содержали в себе все элементы, необходимые для того, чтобы будущие их ветви могли когда-нибудь развиться в разумную логическую систему. Господин Вильгельм Гумбольдт с присущей ему проницательностью отмечал, что ка- ждый язык существует в значительной мере независимо от желания людей, которые на нем изъясняются. Будучи тесно связанным с уровнем их интеллектуального раз- вития, он выше их прихоти, и никто не в силах изменить его по своему произволу. В истории существует немало курьезных примеров таких попыток. Племена бушменов придумали систему изменения своего языка для того, чтобы сде- лать его непонятным для тех, кто останется вне круга посвященных. Такая же тен- денция наблюдается у некоторых кавказских народностей. Все подобные попытки привели лишь к добавлению дополнительного слога в начале, в середине или в кон- це слов. Если не считать этот «паразитный» элемент, язык оставался прежним и ма- ло менялся как по сути, так и по форме. Более серьезную попытку такого рода отмечает Сильвестр де Саси в балайбаланском языке. Это странное наречие создали суфиты для своих мистических книг и для того, чтобы окутать еще более плотным покровом таинственности произведения своих теологов. Они совершенно бессистемно придумывали слова, которые звучали как можно непонятнее. Между тем, если этот так называемый язык не принадлежал ни к одной ветви, если смысл, приписываемый вокабулам или словам, был совершенно произвольным, эвритмическое значение звуков, грамматика, синтаксис — словом, то, что придает языку особый характер, неизбежно представляло собой точную кальку с арабского и персидского языков. Следовательно, суфиты сотворили одновременно семитский и арийский жаргон, своего рода шифр, и ничего больше. Соплеменники Джелаледдина Руми так и не сумели создать особый язык [Возможно, аналогич- ным балайбаланскому жаргоном является искусственный язык, которым пользуются в России барышники и коробейники, особенно во Владимирской губернии Причем им пользуются только мужчины. Его корни чужды русско- му языку, но грамматика целиком русская.]. Из всего этого я делаю следующий вывод: сущность языка тесно связана с формой мышления народа и с самого начала содержала в себе, пусть и в зародыше, все не- обходимые средства передачи самых различных характерных черт образа мысли [Не могу удержаться от искушения привести прекрасный отрывок из сочинения Г. О. Мюллера, в котором этот эрудит с большим чувством и тактом уточняет истинную природу языка. «Наше время, благодаря исследованиям индус- ских языков, а еще больше языков германских, показало, что языки подчи- няются столь же непреложным законам, сколько сами органические суще- ства. Между разными диалектами, которые однажды разделились и разви- ваются независимо друг от друга, продолжают существовать таинственные отношения, и благодаря им звуки и сочетания звуков взаимно определяют друг друга. Сегодня известно, что литература и наука, одновременно замед- ляя и отражая этот процесс, не в состоянии навязать языку какие-либо пра- вила, превосходящие те, которые изначально предписала ему природа, ма- терь всех вещей. Дело не в том, что языки, задолго до эпохи фантазии и дурного вкуса, не могут подвергаться воздействию как внутренних, так и внешних причин болезни и претерпеть глубокие пертурбации, дело в том, что до тех пор, пока в них есть реальная жизнь, их внутренней виртуально- сти достаточно для того, чтобы излечить всяческие недуги, собрать воедино разрубленные члены, восстановит единство и гармонию даже в том случае, если красота и совершенство этих благородных растений почти полностью исчезли» (Г. О. Мюллер «Этруски», стр. 65).]. Так или иначе, все тупики и пробелы в умственном развитии человеческих рас нахо- дили отражение в их языках. В качестве примера можно назвать китайский, санск- рит, греческий, семитскую языковую группу. В китайском языке я уже отмечал ути- литарную тенденцию, соответствующую пути, по которому идет развитие мышления этой нации. Изысканность философских и теологических выражений санскрита, его богатство и эвритмическая красота — это тоже отражение гения нации. То же самое можно сказать о греческом, а недостаточная точность выражения в наречиях, на ко- торых говорят семитские народности, отражает их характер. Однако спустимся с заоблачных высот прошлых эпох и вернемся на более близкие к нашему времени исторические равнины; здесь мы можем присутствовать при рожде- нии множества языков, и этот грандиозный процесс ясно показывает нам, насколько полно этнический гений выражается в языке. Там, где происходит смешение народов, соответствующие языки проходят через ре- волюцию — иногда медленную, иногда быструю, но всегда неизбежную. Они изме- няются и по прошествии некоторого времени умирают. Новая языковая система, приходящая им на смену, представляет собой компромисс между исчезнувшими ти- пами, и каждая раса вносит свой вклад, который соответствует ее численности в ро- ждающемся обществе. Так, начиная с XIII века в наших западных обществах герман- ские диалекты уступили свои позиции не латыни, а романской группе [Смешение наречий, параллельное смешению рас в той или иной нации, было отмечено еще в те времена, когда философская наука не существовала как таковая. Приведу следующий отрывок: «Общим правилом можно считать тот факт, что пропорционально числу чужеземцев, которые мигрируют в какую-либо страну, в язык этой страны проникают слова из их языка, проходят стадию натурализации и становятся повседневными для коренных жителей». (Кемпфер «История Японии», Гаага, 1729 г , I том, стр. 73).], и этот процесс протекал по мере усиления галло-романской мощи. Что касается кельтского языка, он отступил не перед итальянской цивилизацией, а под натиском колонизации, от которой он просто бежал, хотя справедливости ради надо отметить, что в конечном счете он одержал победу благодаря численности говорящих на нем, потому что, ко- гда завершилось слияние галлов, римлян и северных народов, ему удалось усовер- шенствовать свой синтаксис, приглушить резкий акцент, доставшийся ему от герман- ских наречий, и чрезмерную звучность, принесенную с Апеннинского полуострова, и сохранить присущую ему гармонию, пусть и не столь выразительную. Эволюция французского языка — всего лишь результат такого скрытого, долгого и уверенного процесса. Причины, по которым современный немецкий язык избавился от раскати- стых звуков, напоминавших готику времен епископа Улфилы, заключаются в нали- чии значительного слоя кимрийского населения при небольшом количестве герман- ских элементов, оставшихся за Рейном [Кеферштайн приводит доказательства того, что немецкий язык есть результат смешения кельтского и готского. То- го же мнения придерживается Гримм.] после эпохи великого переселения наро- дов в V в. н. э. Смешение народов на каждой отдельной стадии принимает разные формы в зависи- мости от распределения этнических элементов; лингвистические результаты этого процесса также отличаются множеством нюансов. Общим правилом можно считать тот факт, что ни один язык не в состоянии сохранить свою чистоту после близкого контакта с другим языком; даже если соответствующие основные элементы отлича- ются наибольшим несходством, изменение меньше всего затрагивает лексику, а если язык-паразит обладает достаточной силой, он непременно начнет подрывать эврит- мическую структуру и даже грамматическую систему в ее самых уязвимых местах; следовательно, язык — это одна из самых деликатных и самых хрупких составных частей человеческой индивидуальности. Поэтому так часто можно наблюдать стран- ную картину, когда благородный и высоко культурный язык в результате соединения с варварским наречием опускается до полуварварского состояния, постепенно лиша- ясь своих самых лучших качеств, беднеет словами и формами, и проявляет, таким образом, неодолимую тенденцию к ассимиляции с менее развитым спутником, кото- рый ему достался при бракосочетании двух рас. Именно это произошло с валахским и ретским наречиями, с языком кави и с бирманским. Оба последних языка пропита- ны санскритскими элементами, и несмотря на благородство этого союза, компетент- ные ученые мужи считают их более низкими в сравнении с делаварским. Вышедший из группы ленни-ленапов племенной союз, который говорит на этом диа- лекте, первоначально находился на более высокой ступени, чем обе желтокожие группы, взятые на буксир индийской цивилизацией, и если, несмотря на это превос- ходство, этот союз во многом уступает им, то это объясняется тем, что обе упомяну- тые азиатские народности несут на себе печать социальных достижений благородной расы и пользуются ее достоинствами, почти не имея своих. Контакт с санскритом оказался достаточным, чтобы поднять их довольно высоко, тогда как ленапы, кото- рые никогда не испытывали столь благотворного влияния, не смогли подняться в смысле цивилизованности выше нынешнею уровня. В качестве красноречивого сравнения отмечу, что желтокожие мулаты, учившиеся в колледжах Лондона и Па- рижа, оставаясь мулатами и ярко выраженными мулатами, могут в некотором отно- шении отличаться более высокой культурой, нежели многие жители Южной Италии, у которых гораздо больше внутренних достоинств. Поэтому, когда речь идет о дика- рях, говорящих на более совершенном языке, чем язык более цивилизованных наро- дов, надо разобраться в таком вопросе: является ли цивилизация последних плодом их собственных усилий или результатом влияния чужой крови. В последнем случае несовершенство первобытного языка и вырождение языка заимствованного прекрас- но уживаются с довольно развитой социальной культурой [Именно это различие в уровнях между умственными способностями победителя и побежденного стало источником «священных языков» в начале эпохи великих империй. Это явление наблюдается во всех частях света У египтян был свой «свя- щенный язык», у инков Перу — свой. Этот язык, предмет суеверного почи- тания, исключительная собственность высших классов и касты жрецов и недоступный всем прочим, всегда свидетельствует о наличии чужой господ- ствующей расы в том или ином районе Земли.]. Я уже отмечал, что каждая цивилизация имеет определенную ценность, поэтому не стоит удивляться тому, что поэзия и философия более развиты у индусов, у народов, говорящих на санскрите, и у греков, чем у нас, между тем как практицизм, критиче- ское мышление и эрудиция больше присущи нашим народам. В целом у нас больше энергетических способностей, нежели у знаменитых властителей Южной Азии и жи- телей Эллады. Зато мы значительно уступаем им в области прекрасного, поэтому естественно, что наши языки занимают столь скромное место в нашем образе жизни и мышления Еще более мощный взлет в сфере идеального мы видим в литературных произведениях Индии и Ионического полуострова, таким образом, язык, по моему глубокому убеждению, будучи очень значимым критерием общего развития рас, та- ковым является в очень узком смысле, в смысле эстетическом, и принимает на себя эту функцию, когда речь идет о сравнении соответствующих цивилизаций. Дабы не оставлять невыясненным этот спорный вопрос, я позволю себе вступить в дискуссию с бароном Гумбольдтом относительно его мнения о превосходстве мекси- канского языка над перуанским: он считает это превосходство очевидным, хотя ци- вилизация инков намного превосходила цивилизацию обитателей Анауака. Несомненно, нравы перуанцев были более мягкими, а их религиозные взгляды более мирными, нежели у жестокосердных подданных Монтесумы. Но, несмотря на это, их социальный порядок в целом не отличается такой энергией и такой гибкостью. Если их деспотизм, весьма грубый и примитивный, сводился лишь к стадному коммунизму, то ацтекская цивилизация знала очень утонченные формы правления. Военное ис- кусство у них находилось на более высокой ступени, и хотя обе империи в равной степени отличались невежеством в письменности, поэзия, история и нравственность, очень развитые к тому времени, когда там появился Кортес, играли более важную роль в Мексике, чем в Перу, где все общественные институты проявляли склонность к беззаботности и эпикуреизму, что мало способствует работе ума. Отсюда нетрудно сделать вывод о превосходстве более активного народа над народом более инерт- ным. Впрочем, в этом случае мнение господина Гумбольдта есть следствие его определе- ния цивилизации. Не желая продолжать дискуссию, я, тем не менее, хочу оконча- тельно прояснить этот вопрос, потому что, если бы две цивилизации могли когда- либо развиваться параллельно прогрессу языков и независимо от своих достоинств, следовало бы отказаться от мысли о соответствии между степенями развития языков и умственного развития. Этот факт отрицать невозможно, хотя и в иной мере, неже- ли говорилось в отношении санскрита и древнегреческого в сравнении с английским, французским, немецким. Между прочим, рассуждая подобным образом, не составит труда обнаружить у мети- сов причины того уровня развития, на котором находятся их языки. Не всегда мож- но, исходя из количественной пропорции смешения или их качества, обнаружить причины этого явления. Однако влияние этих причин имеет очень важное значение, и если выявить его не удается, можно прийти к ошибочным выводам. Именно вслед- ствие того, что существует достаточно тесная связь между языком и его носительни- цей — расой, она сохраняется намного дольше, чем соответствующие народы сохра- няют свою государственность. Эта связь дает себя знать и после того, как народы меняют свое имя. И только по мере изменения состава их крови она исчезает, уми- рает вместе с последним признаком национальности. Примером тому служит совре- менный греческий язык: искаженный до крайней степени, лишенный лучшей части своего грамматического богатства, засоренный в лексикологическом отношении, да- же обедненный в смысле количества звуков, тем не менее, он сохранил свои перво- родные признаки. (Между прочим, хотя в Древней Греции было много диалектов, но не такое количество, как в XVI в., когда их насчитывалось семьдесят, в XIII в во всей Элладе и в особенности в Аттике многие говорили по-французски.) Можно ска- зать, что именно в пространстве духа Парфенон, пришедший в ветхость, служивший храмом, затем пороховым складом, сильно пострадавший от венецианских ядер, до сих пор вызывает восхищение и является непревзойденным образцом глубокомыс- ленного изящества и простого величия. Также случается, что не у всех народов существует верность языку предков. Это об- стоятельство еще больше затрудняет попытки при помощи филологии найти истоки или определить относительные достоинства того или иного человеческого типа. Не только языки претерпевают изменения, этническую природу которых не всегда воз- можно обнаружить — встречаются и народы, которые, вследствие контакта с чужими языками, отказываются от своего собственного. Именно это произошло после побе- доносных походов Александра с просвещенной частью населения Западной Азии, например, с карийцами, каппадокийцами и армянами, то же самое можно сказать и о наших галлах. Между тем и те и другие внедрили в языки-победители чужеродный принцип, который, в конечном счете, также изменил их. Но если эти народы еще сохраняли, пусть и не во всей целостности, свой собственный инструмент мышления, если другие, более стойкие — баски, берберы из Атласа, экхилиды Южной Аравии — до сих пор говорят так, как говорили их предки, есть группы, например, евреи, ко- торые, кажется, никогда не придавали этому значения. И это безразличие поражает с первых дней переселения богоизбранного народа. Фарра, пришедший из халдей- ского Ура, так и не выучил в стране предков ханаанский язык, который стал нацио- нальным для детей Израиля. А те отказались от родной речи и приняли другую, ко- торая, как хочется думать, претерпела воздействие древних воспоминаний и сдела- лась в их устах особым диалектом того очень древнего языка — материнского для древнейшего арабского, законного наследия племен, близких черным хамитам [Са- ми евреи не называют свой язык еврейским, они называют его — и вполне справедливо — языком Ханаана, отдавая таким образом дань истине (Исайя, 19,18).]. Этому языку евреи тоже не сохранили верность. По возвращении из плена толпы Зоровавеля забыли его на берегу вавилонских рек во время семидесятилетнего пре- бывания там. Патриотизм, усиленный изгнанием, сохранил весь свой пыл — все же остальное с поразительной легкостью отверг этот народ, странным образом одновре- менно гордый самим собой и космополитический по духу до крайнего предела. В за- ново отстроенном Иерусалиме появилось многочисленное население, говорившее на арамейском или халдейском наречии, которое, впрочем, не было лишено сходства с языком отцов Авраама. Во времена Иисуса Христа этот диалект с трудом сдерживал натиск греческого диа- лекта, со всех сторон проникавшего в еврейскую систему мышления и речи. Теперь только в этих новых одеждах, в той или иной степени элегантных, несущих на себе более или менее сильную печать аттической претенциозности, еврейские авторы той эпохи создавали свои произведения. Последние канонические книги Ветхого завета, равно как и сочинения Филона и Иосифа, являются произведениями эллинистиче- скими. Когда разрушение святого города разбросало во все стороны нацию, отныне лишен- ную расположения Всевышнего, Восток не преминул собрать умственное богатство ее сынов. Еврейская культура порвала с Афинами и Александрией, и язык, идеи Талмуда, учение школы Тибериада снова стали семитскими, иногда арабскими и час- то ханаанскими, если воспользоваться термином Исайи. Я имею в виду священный с тех пор язык, язык раввинов, религии, который считается национальным. Но в по- вседневной жизни евреи пользовались наречиями земель, в которые их занесла судьба. Следует отметить, что повсюду эти изгнанники обращали на себя внимание своим особенным акцентом. Язык, который они восприняли и изучили с раннего дет- ства, так и не смог смягчить их голосовые связки. Этот факт подтверждает высказы- вание Гумбольдта о такой тесной связи расы и языка, что многие поколения так и не научаются правильно произносить слова, которых не знали их предки. Как бы то ни было, евреи являют собой замечательное доказательство этой мысли, а именно: не всегда, с первого взгляда, можно установить точное соответствие между расой и языком, на котором она говорит, поскольку этот язык, возможно, и не при- надлежит ей по праву рождения. После евреев я мог бы назвать еще цыган и немало других народов. Теперь понятно, с какой осторожностью следует пользоваться понятием родства и даже сходства языков, чтобы сделать вывод об идентичности рас, потому что не только многие народы употребляют измененные языки, основные элементы которых были сформированы без их участия — примером служит большая часть народов За- падной Азии и почти все народы Южной Европы, — но немало других приняли со- вершенно чуждые им языки, к формированию которых они вообще не имели никако- го отношения. Конечно, этот последний случай очень редкий. Он является даже ано- малией. Однако достаточно того, что такое бывает, чтобы поостеречься доказа- тельств, напрашивающихся при виде таких отклонений. Тем не менее, поскольку факт аномален, поскольку он встречается не столь часто, как факты совершенно иного рода, т. е. факты сохранения национальных наречий даже очень слабыми на- родностями, поскольку мы наблюдаем, насколько языки соответствуют гению соз- давшего их народа и насколько они изменяются по мере того, как меняется кровь этого народа, поскольку роль, которую они играют в формировании их производных, пропорциональна численному вкладу расы, который они вносят в новую смешанную систему, — все это позволяет сделать неопровержимый вывод о том, что ни один народ не может иметь язык, стоящий на более высокой ступени, чем он сам. Из этого позволю себе вывести следующие заключения. Говоря о нации смешанного состава, мы отмечали, что цивилизация не существует для всех ее слоев одновременно. В то время, когда старые этнические факторы про- должают действовать на нижнем уровне социальной лестницы, они весьма слабо и чаще всего временно поддаются влиянию преобладающего национального гения. Выше я применил этот принцип к Франции и сказал, что из 36 миллионов жителей насчитывалось едва ли 20, которые принимали вынужденное, пассивное, временное участие в цивилизаторской деятельности на благо современной Европы. За исключе- нием Великобритании, сплоченной значительным единством ее национальных типов — следствие ее островного положения, — еще более грустная картина наблюдается на остальной части континента. Раз уж я взял Францию в качестве примера, продол- жу разговор об этой стране и попытаюсь показать, что мое мнение об ее этническом состоянии и суждение, высказанное мною только что в отношении всех рас в целом, что касается соответствия типа и языка, поразительным образом совпадают друг с другом. Мы знаем мало, или лучше сказать, мы ничего не знаем достоверно, через какие стадии прошли кельтский язык и народная латынь [Не столь долог путь от народ- ной латыни — «lingua rustica Romanorum», «lingua romana», одним словом, от древнеримского языка — к деградации, потому что элегантный язык с бо- лее точными и развитыми формами оказался бы более стойким. Отметим также, что каждый легионер приносил в колонии Галлии наречие своей ро- дины, появление всеобщего усредненного диалекта ускоряли не только кельты, но и сами эмигранты.], прежде чем сблизились и, наконец, слились Свя- той Иероним и его современник Сульпис Север свидетельствуют — первый в своих «Комментариях о Послании Святого Павла Галатам», второй в «Диалоге о достоинст- вах монахов Востока» — о том, что в их время в Галлии говорили по меньшей мере на двух «вульгарных» языках кельтском, сохранившимся в такой чистоте на берегах Рейна, что язык галло-греков, расставшийся со своей прародиной шесть сотен лет назад, во всем походил на свой праязык, и галльском, который, по мнению одного комментатора, не мог быть ничем иным, кроме как искаженным древнеримским или романским Но этот галльский язык, отличавшийся от того, который употребляли в Треве, уже не был ни языком западным, ни языком Аквитании. Этот диалект IV века, возможно, сам разделенный на две большие группы, нашел себе место только в цен- тре и на юге нынешней Франции. Именно от того общего источника следует вести начало течений, в различной степени латинизированных, которые сформировали позже, вместе с другими продуктами смешения и в разных пропорциях, язык дой и собственно романский Вначале поговорим о последнем Чтобы этот язык появился, достаточно было лишь внести небольшие изменения в латинскую терминологию и изменить некоторые грамматические правила, заимство- ванные из кельтского и других языков, прежде неизвестных на западе Европы Коло- нии империи внесли свой вклад в виде немалого числа итальянских, африканских, азиатских элементов Набеги бургундцев и в особенности готов стали еще одним ис- точником живой гармонии, звонких и раскатистых звуков. Их еще больше усилили сарацины. Таким образом, романский язык, отличавшийся от галльского, что касает- ся эвритмии, вскоре приобрел особенный, специфический отпечаток. Конечно, его не обнаружишь в клятвах сынов Луи Дебоннэра или позже в поэзии Рембо до Воше- ра или Бертрана де Борна. Однако он уже чувствуется, его основные признаки сформированы, направление его развития четко определено. С тех пор в различных своих диалектах — лимузенском, провансальском, овернском — появился язык насе- ления, столь перемешанного, что подобного ему нет на свете. Этот язык — гибкий, прозрачный, духовный, жизнерадостный, искрящийся, но лишенный глубины и фи- лософии, сверкающий подобно золоту, но золотом не являющийся, — мог выразить лишь то, что лежит на поверхности. В нем не было заложено серьезных принципов, он должен был остаться инструментом всеобщей индифферентности, построенном на скептицизме и насмешливости. И он с успехом исполнил свое предназначение. Гово- рящая на нем раса стремилась только к удовольствиям и внешнему блеску. Она была храброй до безрассудства, жизнерадостной и увлекающейся, страстной без предмета страсти и живой без убеждений, она располагала инструментом, вполне подходящим для того, чтобы служить ее стремлениям, но, несмотря на восхищение Данте, этот язык служил в поэзии только для рифмовки сатирических произведений, любовных песенок, воинственных призывов, а в религии — для того, чтобы поддерживать ере- си альбигойцев, манихейцев, которые были лишены всяких литературных досто- инств, что, впрочем, не помешало одному англичанину, не отличавшемуся католи- цизмом, поздравить папство с тем, что оно породило средневековье [Маколей в «Истории Англии», т. I, пишет, что альбигойцы пользуются особым распо- ложением революционных писателей, особенно в Германии (см. поэму Ле- нау «Альбигойцы»). Однако эта секта из Лангедока пополнялась в основ- ном за счет рыцарей и высшего духовенства. Впрочем, их доктрины были антисоциальны, что вполне извинительно.]. Таким был в те времена романский язык, таким он является и сегодня. Он не прекрасен, но изящен, и достаточно вни- мательно присмотреться к нему, чтобы увидеть, как мало он пригоден для великой цивилизации. Посмотрим, не в похожих ли условиях сформировался язык дой? Ответ будет отрица- тельным, и каким бы способом не произошло слияние кельтского, латинского, гер- манского элементов, мы не можем судить об этом в силу недостатка литературных памятников эпохи создания языка [В предисловии к «Песне о Роланде» есть любопытные замечания на этот счет.], по крайней мере, ясно, что он рождался из антагонизма между тремя различными наречиями и что получившийся в результа- те этого продукт обладал характером и энергией, которые не были известны тем рыхлым составляющим, из которых образовался романский язык. В какой-то момент своего существования язык дой был весьма близок к германским принципам. В пись- менных памятниках, дошедших до нас, можно обнаружить один из лучших признаков арийских языков — мощь, пусть и ограниченную, менее выраженную, чем в санскри- те, древнегреческом и немецком, но все еще достаточную для того, чтобы создавать составные слова. Существительные имеют флексии, указываемые аффиксами и, сле- довательно, способность к инверсии, утраченную в наше время, коей французский язык XVI в. наслаждался только в ущерб ясности речи. Его лексические запасы хра- нили много элементов, оставшихся от франкской расы. Таким образом, язык дой в самом начале был настолько же германским, насколько галльским, а кельтский оста- вался на втором плане, что, вероятно, объяснялось мелодическими требованиями языка. Самая большая похвала, которой можно удостоить эту языковую систему, — это удачное и дерзновенное предприятие господина Литтрэ, которому удалось лите- ратурно, стих за стихом, перевести на французский язык XIII в. первую песнь «Илиады», что вряд ли возможно сделать на сегодняшнем французском. Этот язык, очевидно, принадлежал народу, который являл собой явный контраст с жителями Южной Галлии. Народная литература этой расы, глубже приверженная католическим идеям, вносящая в политику живые понятия независимости, свободы, достоинства, а во все общественные институты стремление к полезности, ставила перед собой цель: собрать воедино не фантастические изыски духа и сердца, не эс- капады всеобщего скептицизма, но национальные идеи в том виде, в каком их пони- мали в ту эпоху и в каком они выглядели истинными. Этому похвальному стремле- нию нации и языка мы обязаны появлением блестящих рифмованных сочинений, особенно Гарэна Лоэрена, в чьих стихах чувствуется северное влияние. К сожалению, если создатели этих традиций и даже первые авторы имели намерение сохранить исторические факты или воспеть положительные страсти, то собственно поэзия, любовь к форме и поиск прекрасного не всегда находят достаточно места в их произведениях. Прежде всего, у литературы и языка дой наблюдалось желание играть утилитарную роль. Таким образом, расы, язык и письменность как нельзя лучше соответствуют друг другу в данном случае. Но, что вполне естественно, германский элемент, значительно уступавший в количе- ственном отношении галльскому и романскому, постепенно сокращался и в крови народа. Одновременно он терял свои позиции и в языковой сфере: с одной стороны, кельтский, с другой — латынь, все больше вытесняли его из этой сферы. Этот краси- вый и сильный язык — к сожалению, он известен нам только по периоду его высше- го расцвета, — который мог бы и дальше совершенствоваться, начал увядать и де- градировать к концу XIII столетия. В XV в. он превратился в местное наречие, в ко- тором германских элементов почти не осталось. С тех пор это растраченное сокро- вище представляло собой некую аномалию рядом с прогрессирующими кельтским и латинским, нечто алогичное и варварское. В XVI в., в эпоху возврата к классическим исследованиям, французский язык пребывал в таком расшатанном состоянии, и поя- вилась тенденция к его совершенствованию путем поворота в сторону языков древ- них. Эту задачу провозгласили литераторы того великого времени. Впрочем, они мало в этом преуспели, и XVII в., более благоразумный, чем предыдущий, и пони- мавший, что невозможно сопротивляться естественному порядку вещей, занимался только усовершенствованием языка, который каждодневно все больше принимал самые естественные формы преобладающей расы, т. е. те самые, которые некогда составляли грамматическую стихию кельтского. Хотя вначале язык дой, затем французский обязаны своей стойкости более простым смешениям рас и наречий, из которых они вышли, тем не менее в них сохранялись и диалекты. Кстати, было бы честью для этих форм назвать их диалектами, а не мест- ными наречиями. Причина их жизнеспособности коренится не в деградации преоб- ладающего национального типа, свидетелями коей они были, а в определенной про- порции кельтского, романского и германского элементов, которые составляли и до сих пор составляют нашу национальность. По эту сторону от Сены преобладает пи- кардийский диалект со своей эвритмикой и лексикой, очень близкой к фламандской, а германские следы в нем настолько очевидны, что нет нужды их доказывать. В этом отношении фламандский остался верен языку дой, который в определенный момент, оставаясь самим собой, смог вобрать в себя, особенно в поэзии, формы и выражения разговорного языка, употребляемого в Аррасе. На другом берегу Сены мы встретим больше провинциальных наречий кельтского происхождения. В бургундском, в диалектах провинций Во и Савойи даже лексика сохранила множество кельтских следов, которых не обнаружишь во французском и вообще в народной латыни. Я уже говорил о том, что, начиная с XV в. влияние северной части Франции уступало место влиянию рас, обитавших за Луарой. Достаточно сопоставить сказанное выше о языке и то. что я еще раньше писал о крови, чтобы понять, насколько тесны отно- шения между физическим элементом и фактическим инструментом индивидуальности народа. Я несколько увлекся рассмотрением Франции, но если обратить взор на всю Европу, мы увидим примерно ту же картину. Повсюду происходящие изменения языков не являются, как обычно считают, следствием действия времени: если бы дело обстоя- ло так, такие языки, как экхили, берберский, эскара, нижнебретонский, давно бы исчезли, а они живут до сих пор. Изменения эти обусловлены революционными про- цессами в крови поколений. Я не могу не отметить одну интересную деталь, которая должна получить свое объ- яснение на этих страницах. Я уже говорил о том, что некоторые этнические группы, повинуясь определенным обстоятельствам, отказались от своей речи и приняли дру- гую, в той или иной степени чуждую им. В качестве примера я приводил евреев. Но существуют еще более удивительные случаи такого отречения. Есть на земле дикие народности, говорящие на языках, стоящих на более высокой ступени, нежели они сами — я имею в виду Америку. У этого континента такая необычная судьба, что его самые активные народы разви- вались, если можно так выразиться, втайне от остального мира. У этих цивилизаций нет письменности. Исторические времена начались там с большим запозданием и остались малоизвестны для нас. На земле Нового Света проживает большое количе- ство племен, которые мало похожи друг на друга, хотя все принадлежат к общим истокам в различных комбинациях. Орбиньи пишет, что в Центральной Америке есть группа, называемая им чикитской ветвью, которая состоит из народов, насчитывающих самое большое — пятнадцать тысяч душ и самые малочисленные — порядка трехсот, причем все они, даже ма- ленькие, говорят на разных наречиях. Такая ситуация может быть лишь результатом невероятной этнической анархии. Что касается этой гипотезы, не удивительно, что среди этих народностей есть такие, как, например, чикитос, у которых весьма сложный язык и, кажется, весьма разви- тый. У этих аборигенов мужчины не всегда употребляют те слова, которыми пользу- ются женщины. Во всех случаях, когда мужчина употребляет «женские» выражения, он несколько видоизменяет их значение. И это всегда делается самым искусным об- разом. К сожалению, наряду с этой красивой лексической системой мы видим прими- тивную систему числительных, сведенную к самым элементарным числам. Вполне вероятно, что в языке, внешне отточенном, этот признак неразвитости можно счи- тать вековым проклятием, связанным с варварством нынешних носителей языка; когда мы наблюдаем такие странности, на ум невольно приходят величественные дворцы эпохи Возрождения, которые в результате революций окончательно перешли в собственность богатых крестьян. Глаз все еще восхищается изящными колоннами, резными сводами, смело сконструированными лестничными переходами, импозант- ными шпилями и гребнями, совершенно ненужными для нищеты, которая там посе- лилась, а через дырявую кровлю льет дождь, полы обрушиваются, штукатурка от- стает от стен. Итак, я позволю себе подчеркнуть, что филология в своих отношениях с природой той или иной расы лишний раз подтверждает факты физиологии и истории. Только это утверждение следует использовать с крайней осторожностью, ибо если нет иных аргументов, можно прийти к очень поспешным и поверхностным выводам. Конечно, нет сомнений в том, что состояние языка соответствует интеллектуальному состоя- нию группы людей, говорящих на нем, но не всегда эта связь одинаково тесная. Чтобы судить об этом отношении, надо обратиться к расе, которой и для которой был создан язык. Дело в том, что история предлагает нам, за исключением чернокожих и некоторых желтокожих народов, в лучшем случае квартеронские расы. Следова- тельно, мы имеем дело с производными языками, где закон их формирования можно четко проследить только в тех случаях, если эти языки появились относительно не- давно. Из этого следует, что такие результаты, которые постоянно нуждаются в под- тверждении историей, не могут считаться неопровержимыми доказательствами. По мере углубления в античность, по мере того, как тускнеет свет, филологические ар- гументы принимают все более гипотетический характер. Нам досадно ощущать свои ограниченные возможности, когда мы стремимся реконструировать историческое движение человеческих групп и познать составляющие их этнические элементы. Нам известно, что санскрит и зенд — это родственные языки. Это общее, т. е. поверхно- стное суждение. Что же касается их общего корня, нет никаких определенных фак- тов. То же самое можно сказать об остальных очень древних языках, например, об языке эскара. Нам известен только сам этот язык: поскольку у него нет аналогов, мы не знаем его генеалогии, не знаем, считать ли его первородным или же производ- ным. Поэтому этот язык не может сообщить нам ничего определенного о характере языковой группы, к которой он относится, и о людях, говорящих на нем. Что касается этнологии, она с благодарностью принимает помощь от филологических наук. Однако к ним следует относиться сдержанно и, по мере возможности, избегать делать только на их основании какие-либо выводы [Не стоит забывать, что такие меры предосторожности относятся лишь к определению генеалогии народа, а не группы народов. Если какая-нибудь нация меняет свой язык, это явле- ние никогда не происходило и не могло бы произойти в рамках целого се- мейства народностей, этнически идентичных и политически независимых. Евреи отказались от своего языка, а группа семитских народов никогда не забывала своих родных диалектов.]. Итак, это правило сопряжено с необходимыми оговорками. Но все изложенные выше факты свидетельствуют о том, что существует исконное соответствие между интел- лектуальным уровнем расы и степенью развития ее природного языка; что, следова- тельно, языки обладают разным достоинством, как по форме, так и по глубине и со- держанию — точно так же, как и расы; что изменения в них происходят за счет сме- шения с другими наречиями и языками — точно так же, как и в расах; что их качест- ва и достоинства взаимопроникают друг в друга и взаимно исчезают друг в друге — точно так же, как кровь рас в результате слишком сильного взаимопроникновения гетерогенных элементов; наконец, когда язык высшей касты оказывается в распо- ряжении родственной ей группы, эта каста неизбежно будет деградировать. Если в конкретных случаях часто трудно вынести суждение о ценности народа исходя из ценности языка, которым он пользуется, все-таки можно с уверенностью утверждать, что в принципе это возможно. Таким образом, читателю предлагается следующая общая аксиома: иерархия языков находится в строгом соответствии с иерархией рас. ГЛАВА XVI Краткое повторение пройденного; относительные признаки трех крупных рас; соци- альные последствия смешения; верховенство белого типа и приоритет арийской группы в этом типе. Я показал место, предназначенное нашему виду в органическом мире. Мы увидели, какие глубокие физические различия, и какие не менее очевидные моральные раз- личия выделяют нас из всех прочих классов живых существ. Выделив наш вид, я изучил его как отдельную данность, т. е. как сам по себе, и физиология — пусть не- надежная в своих выводах, мало надежная в своих возможностях и даже порочная в своих методах — тем не менее, позволила мне определить три крупных совершенно обособленных типа: черный, желтый и белый. Меланийская разновидность стоит на самой низшей ступени лестницы. Животный характер, запечатленный в форме таза ее представителей, определил ее судьбу с самого появления на свет. Ей никогда не суждено выйти за пределы самого узкого по интеллекту круга. Между тем нельзя считать элементарными животными негров с узким и покатым лбом, в средней части черепа которых наличествуют признаки мощного энергетического заряда. Если их мыслительные способности невелики или вовсе равны нули, то их желания и, соответственно, их воля отличаются необуздан- ностью. Некоторые их чувства развиты до такой степени, которая неведома двум другим расам: главным образом это касается вкуса и обоняния. Но именно в самой жадности таких ощущений заключается поразительное доказа- тельство неразвитости негра. Любая пища хороша для него, ничто ему не противно. Единственное, чего он хочет, — это есть и есть, не зная меры, есть с жадностью; дохлая кляча будет хороша для того, чтобы набить его желудок. Так же он относится и к запахам — его обоняние легко приспосабливается не только к самым резким, но и к самым отвратительным. К этим основным чертам характера добавляются неус- тойчивость настроения, переменчивость его чувств, что делает порок и добродетель совершенно неразличимыми для него. Можно сказать, что усердие, с каким он пре- следует предмет своей страсти и своего вожделения, служит залогом того, что он может быстро успокоиться и забыть о своем стремлении. Наконец, он мало дорожит своей жизнью и жизнью другого человека; он убивает для того, чтобы убивать, и эта человекоподобная машина, легко приводимая в действие, перед лицом страданий проявляет либо трусость такого рода, которая заставляет человека укрыться в лоне смерти, либо чудовищную невозмутимость. Желтая раса представляет собой антитезу этому типу. Череп уже не вытянут назад, а, напротив, выдается вперед. Лоб большой, костистый, часто выступающий, разви- тый в высоту, как бы нависает над треугольной лицевой частью, где нос и подборо- док не имеют резких выступов, как у негра. Общая тенденция к тучности не являет- ся специфическим признаком этой расы, хотя встречается у желтокожих чаще, чем у других народов. Кроме того, можно отметить слабую физическую конституцию и предрасположенность к апатии. В моральном отношении желтая раса не имеет тех безрассудств, которые отличают меланийцев. Здесь обнаруживаются слабо выра- женные желания, воля, скорее граничащая с упрямством, нежели с безрассудством, устойчивое, но спокойное стремление к материальным удовольствиям, тенденция к обжорству, но больше разборчивости в пище, чем у негров. Во всех делах — при- верженность к посредственности, четкое понимание всего, что не является слишком возвышенным или глубоким; любовь ко всему полезному, уважение к порядку, осоз- нание преимуществ, которые дает определенная доза свободы. Желтокожие очень практичны, в узком смысле этого слова. Они не предаются мечтаниям, не склонны к теоретическим рассуждениям, неизобретательны, но способны оценить и принять все утилитарное. Их желания ограничиваются спокойной и, по мере возможности, удоб- ной жизнью. Очевидно, что они стоят выше негров. Наверное, любой цивилизатор охотно избрал бы такой народ в качестве основы своего общества, но это совсем не то, что может сформировать общество, придать ему энергию, красоту, жизнестой- кость. За ними идут белые народы. Для них характерны обдуманная энергия, или, лучше сказать, энергетический интеллект; чувство полезного, но в более широком смысле слова, а также более высоком, более дерзновенном, более идеальном, чем у желто- кожих; упорство в сочетании с учетом препятствий и умение преодолевать их; боль- шая физическая сила, исключительное инстинктивное тяготение к порядку, но не как залог отдыха и покоя, а как необходимое средство к самосохранению и одновре- менно ярко выраженный вкус к свободе, даже чрезмерной; явная враждебность к формализму, в который, как в спячку, охотно впадают китайцы, а также неприятие высокомерного деспотизма. Белые люди отличаются также необычной любовью к жизни. Создается впечатление, что они лучше умеют пользоваться ею, лучше знают ей цену, поэтому больше доро- жат своей и чужой жизнью. Их жестокость, когда она проявляется, ограничена соз- нанием необходимости определенных пределов, чего не встретишь у чернокожих. В то же время они знают причины, по которым можно расстаться без колебаний с этой столь драгоценной для них жизнью. Первая из них — честь, которая под раз- личными именами занимала огромное место в мышлении человечества с самого на- чала его появления. Нет нужды добавлять, что понятие чести и цивилизаторский смысл, заключенный в нем, неизвестны ни желтым, ни черным расам. Чтобы довершить нарисованные портреты, замечу, что огромное превосходство бе- лых людей во всем, что касается интеллекта, сочетается у них с не менее очевидным отставанием в силе ощущений. У белого человека более слабая чувственность, чем у негра или желтокожего. Следовательно, он меньше озабочен телесностью, хотя его конституция развита лучше. Вот три составных элемента человеческого рода — то, что я назвал вторичными ти- пами, поскольку счел себя обязанным оставить в стороне первородного человека или «адамита». Третичные же группы вышли из сочетания разновидностей каждого из названных трех типов. Четвертичные поколения родились из союза одного из этих третичных типов или одного чистокровного племени с другой группой, вышедшей из одного из двух чужеродных видов. Ниже этих категорий ежедневно обнаруживаются другие. Одни, очень характерные, образующие новые отличительные типы, потому что происходят из завершенных видов слияния; другие — незаконченные, неупорядоченные, можно сказать, антисо- циальные, потому что их элементы — либо слишком разнородные, либо слишком многочисленные, либо слишком незначительные — не имели ни времени, ни возмож- ности проникнуть друг в друга в такой степени, чтобы эго привело к оплодотворе- нию. Для множества всех этих пестрых метисных рас, которые составляют сегодня человечество, нельзя установить иных границ, кроме рискованной вероятности соче- таний чисел. Было бы не совсем корректно утверждать, что все смешения плохи и вредны. Если бы три указанных больших типа, остающихся четко разделенными, не перемешались друг с другом, тогда превосходство, без сомнения, было бы на стороне самых спо- собных белых племен, а представители желтой и черной рас вечно пресмыкались бы у ног малочисленных народов белой расы. Впрочем, история не допустила такого развития событий. Его можно представить, только признавая безусловное преимуще- ство групп, сохранивших наибольшую чистоту крови. Но от такой гипотетической ситуации никто бы не выиграл. Относительное превос- ходство, будь оно более очевидным, не могло бы принести те позитивные плоды, которые дал процесс смешения и которых нельзя не приветствовать, даже если они не уравновешивают сумму недостатков. Например, артистический гений, равно чуждый всем трем основным типам, родился в результате союза белых с неграми. Еще пример: в лице малайского типа из смеше- ния желтой и черной рас появилась разновидность, превосходящая своих предков, а союз желтой и белой рас привел к появлению промежуточного типа, стоящего на- много выше чисто финских народов и меланийских племен. Я не отрицаю, что здесь мы видим хорошие результаты. Искусства и благородная литература как плоды смешения крови, улучшенные и облагороженные расы — все это можно только приветствовать. Низшие были возвышены. К сожалению, великие при этом опустились на более низкую ступень, и ничто не может компенсировать или поправить это бедствие. Поскольку я веду речь о том, что свидетельствует в пользу этнического смешения, добавлю к сказанному, что именно смешению мы обязаны смягчением нравов, мыслей, верований и особенно усмирением страстей и наклон- ностей. Однако все это преходящие блага, и если я признал, что мулат, из которого можно сделать адвоката, врача, коммерсанта, стоит больше, чем его дед-негр, абсо- лютно невежественный и ни к чему не пригодный, я должен также отметить, что брахманы Древней Индии, герои «Илиады» и персонажи «Шахнамэ», скандинавские воины, все эти славные призраки самых благородных, а ныне исчезнувших рас, яв- ляют нам более благородный и прекрасный образ человечества; они были носителя- ми цивилизации и образцами величия, более активными, интеллигентными и адек- ватными, нежели смешанные народы нынешнего времени, хотя и в их жилах уже не текла чистая кровь. Как бы то ни было, сложность состава человеческих рас есть историческое состоя- ние, и одним из главных следствий такого положения вещей оказался хаотический беспорядок, в какой погрузилась большая часть первородных признаков каждого типа. В результате многочисленных союзов лучшие черты, как и недостатки, стер- лись, размылись и даже обратились в свою противоположность. Первоначально бе- лая раса обладала монополией на красоту, интеллект и силу. После смешения с другими типами появились красивые, но слабые физически мети- сы, или метисы сильные, но недалекие умом, или умные, но уродливые и с призна- ками вырождения. Также оказалось, что даже максимально возможная доза крови белой расы, когда она скапливается в какой-нибудь нации не сразу, а постепенно, уже не дает ей исконных прерогатив. Часто случалось, что от этого лишь возрастал беспорядок в этнических элементах, а природные преимущества белой расы подпи- тывали такой беспорядок. Эту кажущуюся аномалию нетрудно объяснить, потому что каждый уровень смешения ведет, помимо сочетания различных элементов, к образо- ванию нового типа, к развитию новых, ранее не встречавшихся признаков. Всякий раз, когда к продукту преобразований такого рода добавляются другие элементы, появляется анархия; чем больше проявляется эта анархия, тем меньше становится ценность самых лучших привнесенных элементов, которые самим фактом своего присутствия увеличивают зло вместо того, чтобы компенсировать его. Если смеше- ние в определенной степени благотворно для большей части человечества, поднимая ее на новую ступень и облагораживая его, это происходит только за счет того же человечества, потому что опускает и унижает его, вносит в его плоть нервозность, оскорбляет его в самых благородных проявлениях; если даже допустить, что лучше превратить в посредственных людей мириады ничтожных существ, чем сохранить расу принцев, чья кровь, поделенная по частям, обедненная, разжиженная, стано- вится обесчещенным элементом подобной метаморфозы, не надо забывать то досад- ное обстоятельство, что процесс смешения не прекращается, что посредственности, созданные за счет всего лучшего, объединяются в новые посредственности и что из таких браков, все более и более деградирующих, рождается смесь, которая, наподо- бие Вавилонской башни, приводит к полному бессилию и заводит общество в безыс- ходный тупик. Вот чему учит нас история. Она показывает, что всякая цивилизация берет начало от белой расы и ничто не может долго продержаться без ее участия, что общество мо- жет быть великим и процветающим лишь в той мере, в какой оно сохраняет сотво- рившую ее благородную группу, и что сама эта группа принадлежит к самой разви- той ветви нашего рода. Чтобы окончательно прояснить эти истины, достаточно пере- числить цивилизации, которые существовали на земле, и, уверяю вас, список не бу- дет очень длинным. Из сонма народов, которые жили и до сих пор живут на земле, только десяток воз- высился до состояния настоящего общества. Все остальные, более или менее неза- висимые, вращаются вокруг них, как планеты вокруг солнца. Если эти десять циви- лизаций обнаруживают либо жизненный элемент, чужеродный для воздействия бе- лой расы, либо элемент смерти, который не связан с расами, близкими к цивилиза- торским, придется признать, учитывая беспорядок, вызванный процессами смеше- ния, что вся теория, изложенная здесь, ничего не стоит. Напротив, если ситуация такова, как я ее понимаю, благородство нашего рода безусловно подтверждается, и спорить с этим невозможно. Поэтому именно здесь мы находим единственное под- тверждение и все необходимые доказательства справедливости нашей системы. Только таким образом можно проследить развитие фундаментального подтверждения того, что народы деградируют лишь в результате и пропорционально степени сме- шения их кровей и в зависимости от качества этих кровей; что независимо от этого качества самый сокрушительный удар, какой может поколебать жизнестойкость ци- вилизации, заключается в следующем: возникает ситуация, когда регулирующие элементы общества и элементы, обусловленные этническими факторами, достигают такой степени разношерстности, что их уже невозможно привести в гармонию, т. е. свести хотя бы к минимальному единообразию и, следовательно, добиться общности инстинктов и интересов, которая есть единственная предпосылка социальных свя- зей. Ничего нет хуже, чем этот беспорядок, ибо, как бы он ни отягощал нынешнее время, для будущего он готовит еще худшие испытания. Для демонстрации своих аргументов я начну с исторической части предмета. При- знаю, что это весьма обширная тема, однако она находится в таком тесном сцепле- нии всех ее частей, стекающихся, подобно ручейкам, к одному устью, что ее обшир- ность поможет мне лучше и основательнее изложить аргументы, которые я предла- гаю вниманию читателя. Конечно, нам предстоит вместе с белыми мигрантами прой- ти большую часть земного шара. Но наши путешествия всегда будут начинаться в Верхней Азии, в центральной точке, где зародилась цивилизаторская белая раса. Одну за другой я буду вводить в исторический контекст местность, которая, будучи однажды средой обитания белого человека, никогда не сможет освободиться от его влияния. Там мы увидим, как действуют этнические законы в их сочетаниях вместе с вытекающими из них последствиями. Мы увидим, с какой неумолимой и монотонной последовательностью они осуществляют свою волю. Из этого захватывающего зре- лища, из этой живой картины, которая заключает в свои рамки все страны мира, где человек действительно проявил себя как хозяин, наконец, из сменяющих друг друга грандиозных эпизодов мы извлечем доказательства, нетленные, как алмаз, и, как алмаз, не боящиеся ядовитых укусов демагогических доктрин — доказательства, которые утвердят неравенство человеческих рас и превосходство одной из них над всеми остальными. Для этого автор складывает оружие критики и рассуждения и вооружается инструментом синтеза и утверждения. Теперь остается лишь определить территорию, на которой я буду действовать. Впрочем, это будет короткий список. Я уже отмечал, что на земле существовало десять великих человеческих цивилиза- ций и все они связаны с деятельностью белой расы. Итак, перечислим их. I. Индийская цивилизация. Она распространилась на острова Индийского океана, на север и на восток азиатского континента за пределы Брахмапутры. Ее центром было место обитания белой народности арийцев. II. Египтяне. Вокруг них собираются эфиопы, нубийцы и несколько небольших наро- дов, живших на западе оазиса Аммона. Это общество произошло от арийской коло- нии из Индии, созданной в верховьях долины Нила. III. Ассирийцы, к которым присоединились евреи, финикийцы, лидийцы, карфагеня- не, гимиариты. Все они обязаны своему социальному интеллекту массовым вторже- ниям белой расы — потомков Хама и Сима. Что касается зороастрийцев — иранцев, которые владычествовали в Передней Азии под именем мидов, персов, бактрийцев, то это опять была ветвь арийского семейства. IV. От тех же арийцев произошли древние греки, которые подверглись воздействию семитских элементов. V. Аналогию того, что происходило в Египте, мы видим в Китае. Одна арийская коло- ния, пришедшая из Индии, принесла туда социальное мышление. Только вместо то- го, чтобы смешаться, как это случилось на берегах Нила, с черными племенами, она растворилась в массе малайцев и желтокожих, а кроме того, получила довольно мощную поддержку с северо-запада в лице элементов белой расы так же арийского семейства, но уже не индийских [Читатель уже был предупрежден, что иногда мне приходится выдвигать априори, т. е. как уже доказанные, факты, кото- рые будут обсуждаться ниже. Я прошу прощения за такую вольность, без которой мне было бы трудно продолжать путь. Все, что я могу сделать, — это как можно реже пользоваться априорными утверждениями. Арийское про- исхождение египетской и китайской цивилизаций требует доказательств, и я приведу их в свое время.]. VI. Древняя цивилизация италийского полуострова, из которой вышла римская куль- тура, представляла собой мозаику из кельтов, иберийцев, арийцев и семитов. VII. Германские народы в V в. трансформировали гений Запада. Они были арийцами. VIII. IX, X. Этими цифрами я обозначу три американские цивилизации — аллеганий- скую, мексиканскую и перуанскую. Из семи первых цивилизаций — одних из самых древних в мире — шесть принадле- жат, по крайней мере частично, арийской расе, а седьмая, т. е. ассирийская, обязана иранскому ренессансу, который стал ее самым блистательным историческим момен- том. Почти весь европейский континент в настоящее время населяют группы, в кото- рых преобладает «белый» элемент, хотя есть немало и неарийских элементов. Не было настоящей цивилизации у европейских народов без арийского влияния. Во всех десяти цивилизациях ни одна из меланийских рас не фигурирует в качестве основательницы. А в число посвященных входят только метисы. Точно так же мы не видим спонтанных цивилизаций у желтых народов, а там, где арийская кровь истощилась, наблюдается застой. Вот тема, которую я собираюсь исследовать, пользуясь анналами мировой истории. На этом завершается первая часть моего труда. КНИГА ВТОРАЯ Древние цивилизации от Центральной Азии до юго-западной окраины мате- рика ГЛАВА I. Хамиты Первые следы истории человечества восходят к эпохе, предшествующей 5000 году до рождения Иисуса Христа [По мнению Клапрота, это событие датируется эпохой не ранее трех тысяч лет до н. э., но другие хронологи отодвигают время появления человека еще дальше в глубь веков, в частности, в резуль- тате раскопок в Египте. Это явно противоречит мнению Клапрота, т. к. все египетские памятники датируются самое раннее 4000 годом. Впрочем, хро- нология мало значит для нашего исследования, поэтому не стану отвлекать внимание читателя от сути вопроса.]. К этому времени люди уже начинают нарушать вековую тишину. Нижняя Азия напо- минает человеческий муравейник. Постепенно этот муравейник перемещается на юг, в направлении арабского полуострова и африканского континента, а на востоке, на- чиная с плато, спускающихся по склонам Болора [Я имею в виду горную цепь, которая, начиная с северного Гиндукуша, тянется на север, пересекает Тянь-Шань и отклоняется на запад к озеру Кабанкул (Гумбольдт. «Цен- тральная Азия», карта).], и дальше, словно эхо, к левому берегу Инда. Итак, начнем наше исследование с черной, или, точнее, темнокожей, расы. Эта невероятная смесь меланийцев до сих пор удивляет исследователей [Самые поздние раскопки в центре и на юге Африки показывают, что население этих районов проявляло непонятное стремление к миграции в неизвестные времена.]. Еще до появления какого-то бы ни было организованного общества, она, не довольствуясь целым принадлежащим ей континентом, перемещается в Южную Азию и становится полной ее владычицей, затем продвигается к северу, где сохра- нились древние племена той же крови, всеми забытые в горах Куэнь-Луня в Китае и за пределами Японских островов. Каким бы парадоксальным ни казался этот факт, он удостоверяет плодовитость этой многочисленной группы человечества [Эта группа насчитывает много подвидов, поскольку негры с курчавыми волоса- ми есть в Камауне, Ассаме и т. д., между тем как у большинства азиатских негров волосы прямые. Следовательно, неправы те, кто утверждает, что не существует азиатских негров с курчавыми волосами, как у африканцев, или с выступающим животом, как у пелагийцев. Это очень смешанная раса, без- условно принадлежащая к третичному типу, которая во всех отношениях тяготеет к африканским и океанийским группам.]. Но независимо от причин, его породивших, независимо от регионов, где он имел ме- сто — будь то обжигающие южные долины или ледяные просторы севера, — в тех местах нет ни единого следа цивилизации, ни нынешней, ни вероятной в прошлом. Среди темнокожих жителей Куэнь-Луня встречаются другие разновидности с курча- выми и пушистыми волосами (в Камауне, где их называют раватами и раджехи). Они, возможно, принадлежат к непальской ветви тумов. В королевстве Ассам, на юге провинции Куэда, живут саманги, дикари с курчавыми волосами, похожие на папуа- сов Новой Гвинеи. На Формозе есть негры, напоминающие харафорасцев. Темноко- жие живут и на островах южнее Японии, а также в Седжистане, на берегу озера За- рех. Нравы этих народов чрезвычайно жестокие. Их политика — война на уничтоже- ние, антропофагия — их мораль и их культ. В районах их обитания нет ни городов, ни храмов — нет ничего, что свидетельствует о социабельности. Это варвары во всей своей неприглядности, у которых эгоизм слабости проявляется во всей жестокости. У примитивных народов другой крови, о которых вскоре пойдет речь, сложилось о них общее представление, смешанное с презрением, страхом и отвращением. Хищные звери показались бы слишком благородными в сравнении с этими племенами. В смысле внешности они напоминают обезьян, а что касается их нравственных ка- честв, нам пришлось бы представить себе ночные кошмары [Негры претендуют на то, что их предки произошли не от солнца или луны, а от зверей. Так народ- ность сахи, живущая на берегу Красного моря недалеко от Массова, назы- вает себя потомками в тринадцатом поколении некоего Аасаора, сына льви- цы.]. Если центральные области, даже на северо-востоке, оставались населенными такими многочисленными племенами, то северная часть Азии, включая побережье Ледовито- го океана и Европы, почти целиком находилась во власти совершенно другого типа. Это желтая раса, которая покинула обширный американский континент и двинулась на восток и запад по берегам двух океанов, затем распространилась, с одной сторо- ны, на юг, где, смешавшись с черной расой, породила многочисленное малайское семейство, а с другой — на запад, т. е. на еще не заселенные земли Европы. Такое раздвоение маршрута желтой расы со всей очевидностью показывает, что на своем пути поток мигрантов встречался с мощным препятствием, которое заставляло их разделиться. На равнинах Манчжурии их разделила мощная сплоченная прегра- да, и немало времени прошло, прежде чем они заполонили центральные области, где сегодня живут их потомки. Таким образом, они многочисленными ручейками обтека- ли препятствие, занимая вначале пустынные места; именно по этой причине желто- кожие народы стали первыми хозяевами Европы. Эта раса оставила нам могилы и кое-какие орудия охоты и войны в сибирских сте- пях, скандинавских лесах и болотах британских островов. Впрочем, судя по этим орудиям, нет оснований считать желтую расу более развитой, чем темнокожие жите- ли юга. В те времена на большей части земли ни гений, ни интеллект не имели ника- кого значения. Власть определялась только насилием. Сколько времени продолжалась такая ситуация? В определенном смысле ответить на этот вопрос можно просто: этот порядок вещей имеет место всюду, где черная и желтая разновидности пребывают в третичном состоянии. Итак, древняя история не дает нам утешительных выводов. Она может служить зеркалом нынешнего состояния значительной территории земного шара. Но наука не в силах сказать, когда именно началось варварство. По своей природе наука негативна, поскольку бездейственна. Она произрастает подспудно, и ее существование становится очевидным только в тот момент, когда проявляется активная сила, способная пробить брешь в ее оболочке. Таким моментом было появление среди черных народов белой расы. Только после этого темный хаос озарился рассветом. Итак, обратимся к истокам элитной группы человечества, чтобы увидеть эти первые лучи. Эта раса имеет не менее древнее происхождение, чем две другие. До времени своего распространения она оставалась незаметной, готовя будущую славную судьбу чело- века в том уголке земного шара, который с тех пор погрузился в еще более таинст- венное забвение. Между двумя мирами — северным и южным, или, если воспользоваться индийским выражением, между полуденной страной, землей смерти, и северной страной, зем- лей несметных сокровищ, — простираются горные плато, изолированные от мира с одной стороны горами неизмеримой высоты, с другой — снежными пустынями и мо- рем льда. Суровый климат как будто специально благоприятствовал воспитанию сильной расы. Холодные яростные ветры, короткое лето, долгая зима — одним словом, больше бед, нежели благ, — все это вряд ли могло пробудить, создать, развить цивилизаторский гений. Но наряду с этими суровыми условиями, словно символ скрытых благ всякой суровости, негостеприимная земля хранит огромные минеральные богатства, глав- ным образом драгоценные камни [В книге «Центральная Азия», том I, Гум- больдт пишет: «Исследования последних лет в связи с металлорудными бо- гатствами, скрывающимися в земле Северной Азии, наводят нас на мысль об исседонах, аримаспах и о тех грифонах, хранителях золота, которых про- славил Аристей из Проконеса и, спустя два столетия после него, Геродот. Я побывал в долинах на южных склонах Урала, где пятнадцать лет назад, почти на самой поверхности и совсем рядом друг с другом, нашли округлые куски золота весом 13, 16 и 24 фунта; весьма вероятно, что еще более круп- ные куски когда-то лежали на самой поверхности, изрытой сбегающими с гор речками». Это и есть Хатака, золотая страна, согласно индийской мифо- логической географии. Там до сих пор много сокровищ, охраняемых гнома- ми по имени «гуйакас» (от слова «гуй» — прятать), в которых можно узнать финнов, рудокопов маленького роста. Ту же функцию они выполняют в скандинавских преданиях.]. В горах водятся животные с ценным мехом и шерстью, которые в один прекрасный день дали миру мускус, столь ценный в Азии продукт. Но сколько чудес остаются неиспользованными, если нет умелых рук, способных обнаружить их и оценить. Тем не менее, славу этим землям принесли не золото, не алмазы, не меха, не мускус, а тот факт, что они взрастили белую расу. Отличающейся и от темнокожих дикарей юга и от желтокожих варваров севера, этой группе, в самом начале ограниченной клочком территории, чрезвычайно бесплод- ной, предстояло покорить всю остальную сушу, если Провидению было угодно когда- либо облагородить землю. Однако такая задача была явно не под силу даже для бе- лых людей, если даже пяти тысяч лет оказалось недостаточно для ее осуществления. Избранную человеческую группу, так же как и две других, подчиненных ей, трудно охарактеризовать и определить с достаточной точностью. Она включает в себя во всем мире множество сходных признаков, которые позволяют и даже вынуждают классифицировать ее под общим — несколько непонятным и очень неполным — име- нем: белая раса. Поскольку ее основные ответвления демонстрируют довольно раз- ные способности и их удобнее характеризовать по отдельности, нет речи о полной идентичности истоков этой расы. Ведь мы видим четко выраженные различия внутри подвидов темнокожих и жителей северного полушария, поэтому логично предполо- жить, что физиология белых также отличается множественностью типов. Позже мы вернемся к этому, а пока займемся общими признаками. Первое, что бросается в глаза: белая раса никогда не предстает перед нами в руди- ментарном состоянии, в каком мы наблюдаем остальные. С самого появления на ис- торической сцене она довольно развита и обладает основными элементами, которые позже, будучи усовершенствованы ее многочисленными ветвями, породят разнообразные формы цивилизации. Она еще обитала в глухих районах Северной Азии, но уже обладала познаниями в космологии, глубину которых нам приходится признать сегодня, потому что совре- менное человечество знает лишь фрагменты той древней науки, сросшейся с рели- гией [По утверждению Эвальда, семиты считали своей родиной верхнюю землю на северо-востоке, т. е. ту область, откуда произошли зороастрийцы. Кроме того, у первых народов Передней Азии и арийцев есть общие тенден- ции, опередившие появление их языковых систем, например, понятие о че- тырех возрастах мира, о десяти первородных предках, потопе и т. д. (Эвальд. «История израильского народа»).]. Помимо идей о происхождении мира белые люди хранили память о первых предках — тех, что жили после сыновей Ноя, и патриархах, умерших до последней космиче- ской катастрофы. Есть основания полагать, что именами Сим, Хам и Йафет они назы- вали не всех жителей нашей планеты, а только ветви единственной расы, которую они считали истинно человеческой, т. е. их собственной расы. Это доказывает глу- бокое презрение, которое они позже питали ко всем остальным расам. Если иногда имя Хама соотносят то с египтянами, то с чернокожими, то это делается произвольно, в отдельно взятой стране, во времена не столь отдаленные и исходя из аналогии звуков, в которой нет ничего определенного и которой недостаточно для серьезных этимологических рассуждений. Как бы то ни было, эти белые люди задолго до исторических времен имели два глав- ных элемента всякой цивилизации; религию и историю. Что касается их нравов, мы знаем один интересный факт: они не сражались пешими, подобно их северным и восточным соседям. На своих врагов они устремлялись, стоя в боевых колесницах; это относится к египтянам, индусам, ассирийцам, персам, гре- кам, галлам, и здесь можно предположить определенную утонченность военного ис- кусства, что невозможно без больших познаний в обработке дерева, кожи, металлов. Первобытные белые люди умели ткать и шить одежду и жили группами в больших селениях, украшенных пирамидами, обелисками и курганами из камней или земли. Они приручали диких лошадей и вели пастушескую жизнь. У них были большие ста- да коров [Скотоводство — это изобретение белой расы; подтверждением служит тот факт, что многие желтокожие группы не употребляли молоко даже на довольно высокой ступени цивилизации. Жители некоторых рай- онов Китая и Индокитая вообще не доят коров. Ацтеки не занимаются одо- машниванием животных.]. Сравнительное изучение языков, которое ежедневно приносит все новые любопытные и неожиданные факты, показывает, что земледели- ем они занимались мало. Между прочим, методы добывания этих сведений почти из небытия, которые можно назвать «доисторической историей», сравнимы с работой геологов: они дают не ме- нее точные и неопровержимые результаты. Напри мер, использование военной ко- лесницы практиковалось белыми народами, из которых вышли египтяне, индусы, галлы. Во-первых, эта идея не из тех бытовых потребностей, как, скажем, умение пить и есть, которые приходят на ум всем живым существам независимо от происхо- ждения. Во-вторых, это одно из тех сложных изобретений, которые сохраняются в народе и способствуют его процветанию и могуществу. Таким же образом можно с точностью восстановить образ жизни примитивных белых народов. Изучение индогерманских языков свидетельствует о наличии в санскрите, греческом, латинском, кельтских и славянских диалектах близких терминов, относя- щихся к скотоводству и политической жизни. Внимательно изучая слова вместе с их корнями, лингвисты определили происхождение простых или сложных понятий, пе- редаваемых этими словами. Оказалось, что для передачи таких понятий, как «бык», «лошадь», «колесница» или «коляска», «оружие», первобытные белые народы име- ли слова или выражения, которые оставались привязанными к лексике большинства языков той же группы. Следовательно, их военные и скотоводческие привычки име- ли глубокие корни. Одновременно во всех этих языках отмечено богатое разнообра- зие форм, употребляемых во всех случаях, где речь идет о сельском хозяйстве, на- пример, названия растений и сельскохозяйственных орудий. Значит, обработка зем- ли появилась позже разделения большого типа на группы. Этимологические исследования показали, как первобытные белые народы понимали Бога, что означали для них понятия «царь» и «вождь». Таким образом, сравнитель- ное изучение языков принесло истории три результата: [А. Гумбольдт отмечает: «Эти две многочисленные группы — англо-индусские народы и русско- сибирские племена — или политические системы в течение многих веков контактировали только через низменные земли Бактрии, т. е. через низмен- ность, которая окружает Арал и тянется вдоль восточного побережья Каспия между Балком и Астрабадом и между Ташкентом и Туркменским перешей- ком. Это полоска суши, местами очень плодородная, по которой прорыл свое русло Оке... Это путь из Дели, Лахора и Кабула в Хиву и Оренбург... Азиатская письменность, которая точно очерчена совсем недавно, без со- мнения, продолжается за пределами западного берега Каспия, но если спус- титься с персидского плато через Тебриз и Эривань к Тифлису, мы встретим Кавказский хребет, доходящий почти до бассейна двух морей и являющий собой проторенную военную дорогу».] доказательство родства белых народов, разделенных громадными расстояниями; [Я имею в виду горную цепь, которая, начиная с северного Гиндукуша, тянется на север, пересекает Тянь-Шань и отклоняется на запад к озеру Кабанкул (Гумбольдт. «Центральная Азия», карта).] подтверждение наличия одинаковых условий, в которых эти народы жили до их переселения; свидетельство их ранней социабельности. Это раса, обладающая первичными понятиями о религии, но теряющая связи с про- шлым. Эти признаки всегда отличали и будут отличать арабов, евреев, индусов, гре- ков, римлян, галлов, скандинавов. Белая раса, искусная в главных механических искусствах, пытающаяся превратить воинское дело в настоящее искусство, в отли- чие от потасовки дикарей, приручившая множество видов животных, стоит на такой высокой ступени в сравнении с остальными человеческими семействами, что следует понять раз и навсегда: всякое сравнение бессмысленно по одной лишь причине, что даже в детском возрасте в этой расе не было следов варварства. С самого начала она обладала развитым интеллектом, что позволяло ей превосходить другие несрав- нимо более многочисленные расы, хотя еще и не благодаря владычеству над поко- ренными народами, так как в то время значительных контактов между ними не было, но за счет цивилизаторских способностей. Пора вступить в открытую схватку пришла позже. За пять тысяч лет до нашей эры территория, где обитали белые племена, уже подвергалась нашествию. Под давле- нием родственных народов, которых в свою очередь теснили с севера желтокожие племена, эта группа двинулась на юг, покинув свои родные земли, перешла через равнины, известные на востоке как Туран, и, атаковав на западе черные народно- сти, которые преграждали ей путь, оказалась в совершенно незнакомых местах [Са- мые поздние раскопки в центре и на юге Африки показывают, что населе- ние этих районов проявляло непонятное стремление к миграции в неизвест- ные времена.]. В данном случае я веду речь о переселении потомков Хама, которых считаю белыми народами, а не черными, как принято думать. В древних текстах нет никаких наме- ков на то, что этот патриарх, их первородный предок, в силу отцовского проклятия изменил цвет кожи, т. е. получил физические признаки отвергнутых рас. Наказание за его поступок в полной мере проявилось гораздо позже, и стигматов еще не было в то время, когда хамитские племена отделились от остальной массы народов, веду- щих родословную от Ноя. Мое мнение подтверждают и угрозы, которыми прародитель белой расы, человек, спасшийся от потопа, осыпал часть своего потомства. Прежде всего, будем иметь в виду, что эти угрозы не были адресованы ни самому Хаму, ни его потомкам. Они имели скорее моральное действие, и только при помощи очень больших натяжек им можно приписать физиологические последствия. «Будь проклят Ханаан, — говорится в тексте, — и да будет он рабом рабов его братьев» [Бытие, гл. IX, ст. 25 (здесь и далее цитаты из Писания даются не в освященном традицией переводе).]. Кстати, нигде Ханаан не означает негритянского или совершенно черного народа. Это имя исторически относится к метисам, конечно, с примесью меланийского эле- мента, но не тождественных ему, что подтверждает стих 5, гл. XX Книги Бытия. Впрочем, в Священных книгах очень часто встречается наказание виновных через упадок их потомства, поэтому не буду приводить другие примеры. Я считаю, что в Библии не говорится о том, что Хам лично станет черным или рабом, но только о том, что придет день, когда Ханаан, т. е. один го сыновей Хама, дегра- дирует и по крови и по благородству и будет в услужении у своих двоюродных братьев. Добавлю еще одно последнее замечание. Потомство Хама не ограничива- лось Ханааном. Кроме него у патриарха было еще три сына: Гус, Месраим и Фут, и нигде нет ни слова о том, что проклятие коснулось и их. Не кажется ли читателю странным тот факт, что истинный виновник и большая часть его детей оказались в стороне, а кара обрушилась на одного члена семьи — Ханаана, того самого, у кого были территориальные и религиозные разногласия с детьми Израиля? Следователь- но, речь идет не о физиологии, а скорее о политике. Итак, хамиты пришли в новые земли, заранее отягощенные проклятием в отношении крови и судьбы. Однако энергия, свойственная их «белой» природе, позволила им создать несколько сильных государств. Первая ассирийская династия, патриции го- родов Ханаана — вот главные вехи тех далеких времен, характер которых в каком- то смысле воплотился в Немроде [Полковник Роулинсон в своем докладе Коро- левскому Азиатскому обществу отмечает, что Немрод — это имя собиратель- ное, причастие прошедшего времени от ассирийского глагола и означает «те, кого обнаружили» или «поселенцы, первые владельцы» — иначе, пер- вые белые жители нижней Халдеи.]. Эти крупные завоевания, эти дерзкие и далекие походы не могли быть мирными. Пришельцам противостояли племена, настолько же примитивные, насколько жесто- кие, что требовало еще больше принуждения. Естественно, что, встретившись с упорными чужаками, которые пришли грабить их, эти племена противопоставили им неукротимую дикую ярость и вынудили переселенцев рассчитывать только на силу. Принять новый образ жизни они не могли, потому что для этого им не хватало ума. Следовательно, не приходилось надеяться на сознательное участие в цивилизатор- ском предприятии и оставалось только превратить обращаемых в живые механизмы, годные для черной работы. Таким образом, как уже отмечалось, впечатление, которое белые хамиты испытали при виде своих отвратительных соперников, сродни тому, что ощутили позже индий- ские победители в отношении своих местных врагов, братьев тех соперников хами- тов. Для пришельцев это были жестокие существа огромного роста. Это были чудо- вища, ужасающие своим уродством, своей силой и злобностью. Первое завоевание досталось с трудом по причине немалой численности врагов и силы их сопротивле- ния, то яростного, то упрямо инертного, но не меньшей энергии потребовало под- держание порядка в созданном государстве. Единственным средством правления стало насилие. Вот почему Немрод, упомянутый выше, был в глазах Всевышнего по- сланцем с мечом в руках. Все государства, вышедшие из лона этой первой миграции, отличались беспример- ным деспотизмом. Однако, будучи деспотами для своих рабов, хамиты скоро породили смешанное на- селение, после чего положение бывших победителей стало менее устойчивым, а по- коренные народы сделались менее угнетаемыми. Между тем всесилие власти не могло допустить потери прерогатив, которые как нельзя лучше соответствовали природе и духу черной расы. Поэтому идея о способе правления и правах на власть нисколько не изменилась. Только власть теперь осу- ществлялась не под знаменем превосходства крови. Ее принцип основывался уже на приоритете групп, а не народов. Подобная деградация всегда происходит в истории смешанных наций. Древние белые хамиты постепенно теряли свои позиции и в конце концов исчезли совсем. Мулаты, их потомки, все еще носили их имя в качестве почетного титула, хотя все больше и больше народ насыщался черным элементом. Это происходило по воле самых многочисленных ветвей их генеалогического древа. С этого момента фи- зическая печать, которая должна была отличать потомство Ханаана и подтверждать их рабское служение более благочестивым детям, навек отметила все народы, обра- зовавшиеся от слишком тесного союза белых завоевателей с покоренными предста- вителями меланийской расы. Одновременно с материальным слиянием появилась совершенно новая мораль, кото- рая довершила окончательное отделение новых метисных народностей от древнего благородного ствола. Я буду говорить о сближении языков. Первые хамиты принесли с северо-востока один из диалектов той речи, которая первоначально была общей для белых групп и следы которой еще и сегодня легко обнаружить в языках всех наших европейских народов. По мере того, как пришлые племена вступали в контакт с темнокожими, их родной язык претерпевал изменения, а когда они смешались с ними окончательно, то и вовсе утратили его. Их язык оказался искажен до неузна- ваемости меланийскими диалектами. В сущности, мы не совсем вправе применять к языкам потомков Хама замечания, которые напрашиваются, когда речь заходит о финикийском или ливийском наречи- ях. В эти смешанные наречия проникло много элементов, выработанных позже в ре- зультате семитских миграций, и здесь можно заметить, что привнесенные элементы имели совершенно иной характер, отличный от характера языков, созданных черны- ми хамитами. Впрочем, я так не считаю. То, что нам известно о ханаанском языке, и исследования берберских диалектов свидетельствуют о наличии общей языковой системы, пропитанной семитским духом в большей мере, нежели обладали им сами семитские языки; следовательно, имел место еще больший отход от форм языков белых народов, и оставалось все меньше следов речи благородной расы. Я считаю эту лингвистическую революцию следствием почти полной идентификации с черны- ми народами и ниже приведу доказательства. Хамиты деградировали, и вот мы видим их среди рабов в плену рабского духа, хотя по-прежнему в роли властителей, в окружении черных наложниц, которые рожают детей и внуков, имеющих все меньше и меньше общих черт с древними завоевателя- ми. Однако в них еще есть кровь предков, поэтому они не дикари и не варвары. Они контролируют социальную организацию, которая исчезла много веков назад, но до сих пор на человечество падает тень чего-то чудовищного и безумного, хотя от этого не менее величественного. Мир с тех пор не знал ничего подобного, ничего, сравнимого с плодами соединения белых хамитов с черными народами. Нигде больше не встретишь элементов такого союза, и неудивительно, что в гибридах двух типов уже ничего не остается от энер- гетики — как физической, так и моральной — первоисточника. Если черный элемент в целом сохранил свою чистоту и качества своих предков, то совсем иначе обстоит дело с белым типом. Наши нации, дальше всех отошедшие от своих истоков, пред- ставляют собой весьма неоднородные и очень мало гармоничные результаты целого ряда смешанных союзов — либо черных и белых, как на юге Европы, населенном испанцами, итальянцами, провансальцами, либо желтых и белых, как, например, англичане, немцы, русские на севере. Таким образом, метисы, отпрыски, условно говоря, белого отца, чья родословная вообще непонятна, не могут подняться до эт- нического уровня черных хамитов. Браки этих людей совершались между типами, равными по силе и своеобразию. Конфликт между двумя характерами с особой силой выразился в потомстве и оста- вил в нем уже невозможный сегодня отпечаток мощи, источник безудержности. Се- годня мы наблюдаем убедительные доказательства этому: когда провансалец или итальянец становится отцом мулата, ребенок физически намного слабее, чем, если бы он родился от отца-англичанина. А дело в том, что белый тип англосаксонца, хо- тя тоже далекий от чистоты, не ослаблен заранее меланийскими элементами, как народы, населяющие юг Европы, и он в состоянии передать своим потомкам-метисам больше первородной силы. Однако, как уже отмечалось, вряд ли самый сильный ны- нешний мулат сравнится с черным хамитом из Ассирии, который с копьем в руках наводил ужас на многие рабские нации. Чтобы нарисовать близкий к реальности портрет ассирийца, напомню библейский рассказ о других метисах, более древних, чем он, история которых теряется в глуби- не веков. Речь идет о существах, живших до всемирного потопа, предков каинитов и ангелов. В данном случае следует освободиться от романтического налета, которым окутано имя этих таинственных созданий благодаря христианским текстам. Ханаан- ское воображение, создавшее столь причудливую мозаику, воспринимало вещи по- иному. Для ханаанцев, как впрочем, и для евреев, ангелы были посланцами божест- венной сущности, однако скорее темными, нежели светлыми, больше облеченными в материальную силу, чем в чисто идеальную энергию. В этом качестве их представ- ляли в уродливых формах, внушающих ужас, а не симпатию, как, например, херуви- мы с бычьей головой. Когда эти могучие создания соединились с дочерьми каинитов, появились гиганты, о характере которых можно судить по литературному отрывку, возможно, самому древнему на свете. Вот как обращается к своим женам один из потомков убийцы Авеля, видимо, близкий родственник этих опасных метисов: «Услышьте мой голос, жены Ламеха, услышьте мое слово. Как я убил человека за свою рану и ребенка за его дерзости, так и семикратное возмездие Каину будет се- мидесятисемижды семикратным для Ламеха!» [Бытие, IV, 23, 24. Смысл этого от- рывка даже не в жестокости. Здесь больше гордыни, чем чувства мести. Бог, осуждая Каина, вовсе не хотел его смерти: он обещал ему защиту, заявляя, что тот, кто убьет его, будет наказан семикратно. Ламех поставил себя даже выше своего прародителя, которого уважала вся семья, когда грозил своим врагам семидесятисемикратным наказанием.]. Этот эпизод кажется мне самой точной характеристикой черных хамитов, поэтому, думается, здесь нетрудно увидеть тесную связь и близкое сходство между союзом, породившим их, и проклятым браком предков Ноя с тем другим, неизвестным нам типом, которого первобытное мышление, не без некоторого ужаса, поместило в ряд сверхъестественных существ. ГЛАВА II. Семиты Если хамиты растекались по всей Передней Азии и по арабскому побережью до са- мой восточной Африки [Возможно, в очень древние времена хамитские груп- пы породнились с кафрами.], то другие белые племена, идущие следом за пер- выми, достигли на западе армянских гор и южных склонов Кавказского хребта. Эти племена называются семитами. Первое время их основная масса жила в горных районах верхней Халдеи. Именно оттуда в различные эпохи вышли их самые могу- щественные группы. Оттуда пошли потоки, которые, смешиваясь, сильнее всего и дольше всего влияли на испорченную кровь хамитов, а затем и на тип самых древ- них переселенцев этой расы. Эта плодовитая группа наложила свою печать на ог- ромную территорию. Она оттеснила к юго-востоку армян, арамейцев, эламитов, эли- мейцев и других; она заполонила своим потомством Малую Азию. Ей покорились ли- кийцы, лидийцы, карийцы. Ее колонии были на Крите, откуда позже, под именем филистинцев, они вернулись, чтобы оккупировать Циклады, Феру, Мелос, Нигеру и Фракию. Они распространились по всему периметру Пропонтиды, в Троаде, вдоль греческого побережья, появились на Мальте, на Липарийских островах, в Сицилии. В это же время другие семиты — иоктаниды — двинули до самой южной оконечности Аравии свои племена, призванные сыграть большую роль в истории древних госу- дарств. Эти иоктаниды с греческой и латинской античности были известны под име- нем гомеритов, и все то, чем эфиопская цивилизация не обязана египетскому влия- нию, она заимствовала у этих арабов, которые образовали пусть и не самую древ- нюю часть нации, ядро черных хамитов, сыновей Куша, но во всяком случае самую славную ее часть, когда рядом с ними поселились арабы-исмаелиты, еще только формировавшиеся в ту эпоху. И эти примеры далеко не исчерпывают список семит- ских владений. До сих пор я ничего не сказал об их набегах в Италию, и следует прибавить, что, будучи властителями северного побережья Африки, они таким боль- шим числом оккупировали Испанию, что даже в римский период там встречались их потомки. Такое распространение было бы трудно объяснить — при всей плодовитости расы, — если отрицать, что эти народы долго сохраняли чистоту крови. Но во многих случаях это утверждение не выдерживает критики. Возможно, хамиты в силу какой-то при- родной брезгливости некоторое время сопротивлялись смешению со своими черными подданными. Для того, чтобы вести такую борьбу и держать дистанцию между побе- дителями и побежденными, у них было немало причин. Сыграло роль и чисто отцов- ское чувство огорчения при виде несходства отпрыска с белыми предками. Тем не менее, страсть преодолела и этот барьер, как она преодолевает все на свете; в ре- зультате появилось смешанное население, более привлекательное, чем аборигены, во всех отношениях. Кроме того, ситуация была иной: черные хамиты не уступали пришельцам, как это случилось с предками их матерей перед лицом древних завое- вателей. Они имели мощные государства, в которые влились цивилизаторские эле- менты белых основателей, в том числе роскошь, богатство, удовольствия. Мулаты не только не внушали ужас, но могли вызвать восхищение и зависть семитов, еще не привыкших к мирной жизни. Смешиваясь с ними, завоеватели приобретали не рабов, но партнеров, давно по- знавших вкус цивилизации. Конечно, вклад семитов в этот союз был самым весомым и плодотворным, потому что он заключался в энергии и силе крови, более близкой к белому типу, хотя в нем недоставало утонченности. Семиты принесли новизну, пер- спективу, силу. Черные хамиты имели культуру, которая уже принесла свои плоды. Это были большие и красивые города, украшавшие ассирийские равнины. Цветущие поселения располагались на побережье Средиземного моря. Сидон имел большие торговые связи и удивлял своим великолепием не меньше, чем Ниневия и Вавилон. В Сихеме, Дамаске, Аскалоне и других городах было активное и предприимчивое на- селение, не чуждое всем радостям жизни. В качестве отступления хочу заметить следующее: я не утверждаю, что эти знамени- тые города были первыми столицами хамитских и семито-хамитских государств. За- долго до них, как свидетельствуют Библия и клинописные таблички, были другие столицы — Ниффер, Варка, Санхара (или Ланхара): знаменитый город, резиденция хамитского царя Хедарлаомера, правителя Элама (Исход, XIV), познавший расцвет до Ниневии. Кстати, столица Сеннахериба находилась в Кар-Дуниасе, а не в Вавило- не, что весьма примечательно для этой эпохи (Сеннахериб правил в 716 г. до Рожде- ства Христова). Хотя Вавилон был построен раньше: полковник Роулинсон, основы- ваясь на 13 стихе 23-й главы из книги Пророка Исайи, считает, что XIII в. до н. э. можно считать временем строительства этого города. Итак, это мощное общество делилось на множество государств, которые в той или иной степени, но все без исключения, испытывали религиозное и моральное влияние основного центра, находившегося в Ассирии. Это был источник цивилизации, там были сосредоточены основные движущие силы развития, и этот факт, подтверждае- мый многочисленными наблюдениями, согласуется полностью с мнением Геродота о том, что финикийские племена происходят оттуда. Ханаанский элемент оказался очень весомым, потому что черпал силу из самых первых истоков хамитской эмигра- ции. Во всех уголках этой страны, и в Вавилоне, и в Тире, мы видим вкус к гигантским монументам, которые с такой легкостью возводились массами рабочих, находивших- ся на положении рабов. Никогда и нигде не было подобной возможности сооружать огромные строения, разве что в Египте, в Индии и в Америке, т. е. в абсолютно оди- наковых обстоятельствах. Гордым хамитам мало было вознести к небу величествен- ные сооружения — им понадобились высокие холмы, которые служили основанием для их дворцов, искусственные горы, вросшие в землю точно так же, как и горы ес- тественные и соперничающие с последними возвышенностью своих очертаний. В окрестностях озера Ван до сих пор существуют подобные шедевры безудержного воображения в сочетании с безжалостным деспотизмом и необыкновенной глупо- стью. Эти гигантские курганы тем более достойны внимания, что они напоминают о временах, предшествующих отделению белых хамитов от остальной части группы. Мы встречаем такие курганы в Индии, мы наблюдаем их у кельтов. Они есть у сла- вян, и нет ничего удивительного в том, что, увидев их на берегах Енисея и Амура, мы вновь встречаемся с ними у подножия Аллеганийских гор в качестве основания для мексиканских храмов. Нигде, кроме как в Египте, курганы столь не внушительны, как у ассирийцев, кото- рые сооружали их с особой изысканностью и надежностью. Подобно другим народам, они делали их не просто могилами или основаниями — это были подземные дворцы, служившие убежищем для властителей и знати от жаркого летнего солнца. Их художественная потребность не ограничивалась архитектурой. Они были непод- ражаемы в скульптуре, в том числе в письменных рельефах. Скалы, горные склоны сделались огромными полотнами, запечатлевшими гигантских людей и надписи, ко- торые до сих пор поражают воображение. На стенах сооружений изображены исто- рические эпизоды, религиозные церемонии, подробности частной жизни — все, что знаменовало собой бессмертие, которое мучило безграничное воображение этих лю- дей. Не меньшим величием отличалась и частная жизнь. Роскошь окружала их быт, и, пользуясь термином из экономики, подчеркнем, что семито-хамитские государства обладали чисто потребительским характером. Разнообразные ткани, яркие цвета, изящные узоры, изысканные прически, оружие, дорогое и сверх всякой меры укра- шенное, колесницы и мебель, духи и благовония, душистые ванны, заплетенные гривы лошадей и бороды всадников, страсть к драгоценностям, украшениям, коль- цам, серьгам, подвескам, браслетам, тростям из ценных пород дерева, наконец, удовлетворение всех потребностей и прихотей абсолютной утонченности — таковы были привычки ассирийских метисов. При всем этом надо иметь в виду, что посреди элегантности и роскоши бытовал варварский обычай татуировки, как стигмат, нало- женный менее благородной частью их крови. Свидетельство этого любопытного обычая несут на себе египетские рисунки; а мела- нийское происхождение подтверждается тем, что он распространен по всей Африке — как на западном, так и на восточном побережье. Один путешественник, Дегранд- прэ, увидев негров, разукрашенных цветной татуировкой, на манер индейцев, объ- ясняет это тем, что аборигены часто пересекали просторы континента вдоль эквато- ра, именно поэтому жители Гвинеи практикуют обычаи, которые конголезцы могли заимствовать от индейских мореплавателей. Поскольку нет на земле народа, укра- шающего себя цветными рисунками, нанесенными либо на кожу, либо, посредством укалывания, под кожу, который не принадлежал бы к черной или желтой группе, я делаю вывод, что татуировка — это обычай этих двух человеческих типов, которые научили ему белые расы, максимально смешанные с ними. Например, так украшают себя хамито-семиты и индусы, смешавшиеся с чернокожими, это характерно для кельтов, смешанных с желтокожими. Татуировку следует считать признаком смешан- ного происхождения и изучать ее интересно с этнологической точки зрения. Это хо- рошо поняли американские ученые. Формы и характер рисунков, используемых в одном племени нового континента или Полинезии, например, на лице или теле вои- нов, часто служат указанием происхождения и связей с другим народом, живущим далеко от первого. Мне довелось видеть замечательную коллекцию гипсовых масок Фробервиля, запечатлевших головы негров восточного побережья Африки. На лбу некоторых аборигенов нанесена серия продольных штрихов, подчеркнутых искусст- венным утолщением кожи, что практикуют многие пелагийские племена Океании. Это свидетельствует о первородной идентичности двух варварских групп, разделен- ных огромным океаном. Чтобы удовлетворить их постоянно растущие потребности, существовала развитая торговля, задачей которой был поиск редкостных предметов во всех концах света. Нижняя и Верхняя Азии непрестанно требовали все новых товаров — богатств, кото- рые находили множество потребителей и ценителей, способных платить за них лю- бую цену. Однако рядом с таким материальным великолепием и артистизмом, существовали отвратительные язвы от болезней, вызванных вливанием черной крови. Древняя красота религиозных идей постепенно загрязнялась поверхностными потребностями мулатов. На место простоты древней теологии приходил грубый эманатизм, мерзкий в своих символах, представляющий божественные атрибуты и природные силы в монструозных образах, искажающих святые идеи и чистые понятия таким нагромож- дением таинственности, недосказанности и не поддающейся расшифровке мифоло- гии, что со временем истина оказалась недоступной даже для узкого круга. Я допус- каю, что белые хамиты должны были чувствовать отвращение, когда они соединяли величие доктрин своих отцов с темным суеверием черных племен, и из этого чувства мог появиться первый принцип их любви к тайнам. Затем они быстро осознали, ка- кое воздействие оказывает умолчание их священников на массы, более склонные бояться высокомерной сдержанности догмы, нежели искать в ней приятные стороны и надежду. С другой стороны, я также понимаю, что кровь рабов, которая когда-то ослабила властителей, вскоре внушила последним то же самое суеверие, против ко- торого вначале ополчился культ. То, что прежде было целомудрием, потом, при политическом посредстве, сделалось искренней верой; правители опустились до уровня подданных, и все уверовали в уродство, стали восхищаться бесформенностью, победоносной чумой, которая отны- не слилась с искаженными доктринами и представлениями. Неудивительно, что культ покрыл себя позором в глазах народа. И мораль этого на- рода, следующая всегда в русле веры, также деградировала. Человек, падающий ниц перед бесформенным куском дерева или камня, не может не утратить понятие добра, если понятие прекрасного уже утрачено. Между прочим, у черных хамитов было немало оснований для деградации! Этому способствовали их пастыри и власти- тели. Пока верховная власть оставалась в руках белой расы, возможно, угнетение подданных служило улучшению нравов. После того, как черная кровь все запятнала жестокими суевериями, врожденной жестокостью, алчностью к материальным радо- стям, власть в какой-то мере способствовала удовлетворению самых низменных ин- стинктов, а всеобщее рабство, не сделавшись легче и мягче, оказалось более дегра- дирующим фактором. Словом, в ассирийских странах собрались все пороки. Наряду с утонченной роскошью существовал обычай человеческого жертвоприноше- ния, который обесчестил храмы самых богатых и самых цивилизованных городов и который практиковался белой расой только как заимствованный у других типов. В Ниневии и Тире, а позже в Карфагене это позорное явление имело политический характер и всегда сопровождалось очень торжественной церемонией. Его полагали необходимым для процветания государства. Матери отдавали в жертву своих детей, и малышам вспарывали животы на алтарях. Сами матери перерезали себе горло, видя как их малютки стенают и бьются в пла- мени Ваала. У верующих членовредительство считалось высшим проявлением усер- дия в вере. Отрезать себе мужской орган означало богоугодное дело. Добровольно проделать на себе те ужасы, которые правосудие вершило в отношении провинив- шихся, оторвать себе ухо или нос и в луже крови посвятить себя Мелькарту Тирско- му или Белу Ниневийскому — значило заслужить благосклонность этих ужасных фе- тишей. Мы вели речь о жестокости, теперь поговорим об извращениях. То, что несколько веков позже описывал Петроний, имея в виду Рим, ставший азиатским, или события знаменитого романа Апулея по мотивам милесских басен, было обычным делом у ассирийских народов. Проституция — рекомендуемая, освященная и практикуемая в храмах — широко распространилась в обществе, и, согласно законам некоторых го- родов, это было религиозной обязанностью и достойным средством заработать при- даное. Этот обычай не противоречил полигамии, хотя последняя предполагала ужас- ную подозрительность и мстительность. Продажность невесты не бросала тени на репутацию супруги. Когда семиты, спустившиеся со своих гор, за 2000 лет до Рождества Христова [Не- которые ученые упоминают династию той эпохи, но не указывают ее этни- ческое происхождение. Полковнику Роулинсону ничего не известно о се- митской империи, существовавшей до XIII в. до н. э. На табличках он обна- ружил упоминание о некоем царе, носившем почетный титул Дерсето или Семирамис, но его настоящего имени расшифровать не удалось. Полковник считает, что при этом монархе была построена Ниневия. Однако эта дати- ровка не соответствует библейской хронологии.] появились среди хамитов и даже в нижней Халдее [Клинописные таблички и «Исход» свидетельствуют о создании семитского государства в нижней Халдее или в соседней земле Сусиане. Долгое время место происхождения этой расы, т. е. верхняя Хал- дея, гористая местность, было щекотливой темой для семитских суверенов Ассирии, т. к. речь шла о соперниках, которых нужно было устранить; и я согласен с мнением Роулинсона о том, что один из самых известных вождей династии — его имя Амак-бар-бет-кира — возглавлял войска в походах к ис- токам Тигра и Евфра та, в Армению и в соседние с ней северные земли.] ус- тановили династию своей крови, но вые принципы белой расы внесли свежую струю в покоренные народы. Но их действие было не совсем агрессивным, ведь они имели дело с метисами, а не с варварами. Пришельцы могли бы все разрушить, вздумай они опереться на грубую силу. Они оказались умнее, им помог хороший инстинкт, который всегда был присущ этой расе; они дали последующим поколениям пример — кстати, ему последовали затем германцы — в том, чтобы не уничтожать старею- щее и умирающее общество, в которое они вливали молодую кровь. Они стали учиться у побежденных и узнали много полезного. Судя по результатам, такая поли- тика увенчалась полным успехом. Их царствование было ярким событием, а слава их была так велика, что греки, соби- ратели азиатских древностей, приписывали им честь создания ассирийской империи, хотя они были только ее реставраторами. И эта ошибка свидетельствует об их вкусе к цивилизации и об историческом значении их трудов. В хамитском обществе, судьбами которого им пришлось с тех пор вершить, они име- ли много функций. Солдаты, моряки, рабочие, священники, цари, продолжатели правящих наций, они оставили в политике Ассирии то, что было в ней ценного. А основную часть своей энергии направили на коммерцию. Если Передняя Азия была крупным рынком западного мира и его главным центром потребления, то побережье Средиземного моря стало естественной базой товаров, поступающих из Африки, Европы и стран Ханаана, где сосредоточилась интеллекту- альная и коммерческая активность приморских хамитов, и лакомым кусочком для ассирийских властителей. Это прекрасно поняли семиты Вавилона и Ниневии и на- правили все свои усилия на то, чтобы подчинить, либо непосредственно, либо через свое влияние, эти деятельные народы. А те, со своей стороны, старались сохранить свою политическую независимость перед лицом древних династий, ставших новой «белой» ветвью. Чтобы изменить ситуацию, халдейские завоеватели осуществили кампанию переговоров и походов, чаще всего удачных, которые прославили гений их расы под общим именем цариц Семирамид [Ассирийцы трижды оккупировали Финикию: первый раз за 2000 лет до н. э., второй — около середины XIII в., третий — в 750 г.]. В связи с тем, что семиты смешались с цивилизованным населением, их воздействие на ханаанские города выражалось не только через силу оружия и политику. Они об- ладали большой энергией и действовали в зависимости от конкретных обстоятельств — большим числом и вполне мирно проникали в селения Палестины и за стены Си- дона и Тира в качестве наемных солдат, работников, матросов. Этот способ проник- новения приносил не меньшие результаты, чем завоевания для единства азиатской цивилизации и будущего финикийских государств [Именно так следует понимать миф о Семирамиде — как персонификацию халдейского вторжения. Перед тем как стать царицей, она была служанкой.]. В «Бытии» есть любопытный и красочный рассказ о том, как происходило мирное вытеснение некоторых племен или, лучше сказать, семитских семейств. В Священ- ном Писании описывается, как одно из них, живущее в сердце халдейских гор, бро- дит из провинции в провинцию, очень подробно показывается нищенская жизнь, тяжкие труды и маленькие победы. Не могу не пересказать этот сюжет. Итак, речь идет об одном человеке расы Сима из армянской ветви Арфаксада, про- цветающего народа Хебр, который жил в верхней Халдее, в горной местности Ур. Однажды этот человек задумал покинуть свою страну и переселиться в землю Ха- наана [Бытие, XI, 10.]. Писание не объясняет, какими причинами продиктовано решение семита. Конечно, для этого имелись серьезные основания, потому что поз- же сын эмигранта строго-настрого наказал своей расе никогда не возвращаться на родину, хотя в то же время велел своему наследнику выбрать жену в стране предков [Бытие, XXIV, 6.]. Фарра — так звали путешественника — собрал сородичей и отправился в путь. С ним были Авраам, старший сын, Сарра, его дочь от наложницы, жена Авраама, и Лот, его внук, отец которого Аран умер за несколько лет до путешествия. Их сопровождали рабы, правда, немногочисленные, поскольку семья была бедная, несколько верблю- дов и верблюдиц, ослы, коровы, овцы, козы. Причину, по которой Фарра выбрал Ханаан, объяснить нетрудно. Он был пастух, как и его отцы, и собирался найти новую, богатую пастбищами, землю, мало населен- ную, чтобы там хватило места для его стад. Следовательно, Фарра принадлежал к наименее авантюрному слою своих соплеменников. Кстати, он покинул верхнюю Халдею в возрасте 70 лет, с ним был его сын Авраам, который женился перед самым походом. Надежда Фарры уйти со своим караваном далеко не оправдалась. Старик умер в Харане на границе Месопотамии. Оставшиеся шли медленно, так как прежде всего заботились о скоте. Увидев удобное место, они ставили шатры и оставались там до тех пор, пока в колодцах не кончалась вода и животные не съедали траву. Авраам, ставший предводителем, успел состариться под опекой отца. Ему было 75 лет, когда он освободился от этой опеки. За это время численность его рабов и его стада увеличились. Еще одним благоприятным обстоятельством оказался тот факт, что в полупустынных землях Ханаана обитали довольно мирные и малочисленные народы, не представляющие большой опасности. Это были племена негров-аборигенов, хамитские народы, небольшие семитские группы, такие же переселенцы, как Авраам. Таким образом, сын Фарры, который в Уре, судя по всему, считался скромным пастухом, на новой земле оказался крупным собственником, важным человеком, почти царем. Между прочим, такое часто случа- ется с людьми, которые, вовремя покинув неприветливые места, приходят в новую страну, полные энергии и решимости подняться на более высокую ступень. Этими качествами Авраам был наделен сполна. Вначале он не обосновался в каком- то определенном месте. Бог обещал сделать его в один прекрасный день хозяином этой страны, предназначенной для его потомства, и Авраам захотел познакомиться со своей империей. Он обошел ее вдоль и поперек. Он заключил полезные союзы с многими кочевыми племенами и добрался даже до Египта. Одним словом, к обещан- ному сроку он был богат и влиятелен. У него было много золота, рабов и стад. Самое главное — он хорошо узнал эту землю и ее обитателей. Впрочем, впечатление было тягостное, особенно когда он познакомился с жестокими и ужасными нравами хамитов. И то, что произошло с Содомом и Гоморрой, казалось ему вполне заслуженным наказанием за грехи этих городов, где Бог не нашел и де- сятка честных людей. Авраам не захотел, чтобы его потомство в единственном коле- не, которое было ему дорого, оказалось запятнанным соседством с такими разврат- ными соседями, и приказал своему помощнику отправиться на родину и привезти оттуда женщину его крови, дочь Вафуила, сына Милки и Нахора, т. е. свою внучатую племянницу: он еще раньше узнал о рождении девочки. Это говорит о том, что пере- селенцы не порывали связей с сородичами, оставшимися в Уре. Новости довольно быстро пересекали реки и долины, перелетали от халдейских жилищ до шатров Ха- наана, преодолевая большие, расстояния, поделенные на множество мелких владе- ний. Это служит доказательством активной жизни и единства идей и чувств в хами- то-семитском мире. Не буду далее пересказывать известную библейскую историю. Всем известно, что семиты-авраамиды в конце концов обосновались в земле обетованной. Добавлю лишь, что эпизоды переселения и события, предшествовавшие ему, поразительно напоминают то, что в наше время происходит с ирландскими или немецкими семьями в Америке. Если у них умный предводитель, их ждет удача, как детей библейского патриарха. Когда такого вождя нет, они терпят поражение" и исчезают наподобие тех семитов, чьи катастрофические неудачи упоминаются в Библии. В обоих случаях мы видим одну и ту же ситуацию, персонажи испытывают одинаковые чувства в по- хожих обстоятельствах. В глубине души у них трогательная тоска по далекой роди- не, куда они ни за что на свете не хотели бы вернуться. И одинаковая радость, когда приходят известия с родины, и одинаковая гордость за тех, кто остался дома. Я описал странствия одной семьи пастухов, людей темных и довольно забитых. И не они определяли сущность семитской эмиграции в ассирийские или ханаанские зем- ли. Эти пастухи жили замкнуто и не оказывали прямого воздействия на местное на- селение. Поэтому неудивительно, что их соплеменники, умеющие владеть оружием, были более заметны в истории. Одним из главных признаков упадка хамитов и причиной их неудачи в управлении ассирийскими государствами было забвение воинской доблести и отказ от воору- женных действий. Это было типично для Вавилона и Ниневии, для Тира и Сидона, где торговцы, слишком озабоченные идеей обогащения, презирали воинское искус- ство. Их цивилизация уже обрела основы своего существования и отвергла профес- сию солдата, что позже произошло с итальянскими патрициями средневековья [Кстати, карфагеняне были не более воинственны, чем жители Тира, и ис- пользовали наемных солдат.]. Толпы авантюристов-семитов заполнили эту нишу, которую ежедневно расширяли господствующие идеи и нравы. И, разумеется, они встретили горячий прием. Карий- цы, писидийцы, киликийцы, лидийцы, филистинцы в металлических шлемах, увен- чанных перьями, одетые в короткие тесные туники-кольчуги, прикрытые круглыми щитами, вооруженные мечами, более длинными и тяжелыми, чем азиатские мечи, и дротиками, они встали на защиту столиц и обеспечили охрану торговых судов. Эти наемники играли очень большую роль во всех хамитских и семитских государствах Азии и Африки. Даже египтяне брали их на службу. Во времена Авраама маленькие палестинские княжества вверяли им свою защиту. Возможно, одним из таких кондотьеров был Фихол, который в Библии назван воена- чальником Авимелеха (Бытие, XXI). Позже стража Давида также состояла из фили- стинцев. Все это показывает, насколько низок был воинственный дух в ту эпоху. Высшая финикийская знать осталась единственной частью нации, хранившей память о доблести предков, великих охотников Всевышнего, и умевшей обращаться с ору- жием. Они еще не потеряли вкуса к богато украшенным щитам, которые они вешали на башни и городские стены, и которые, по свидетельству современников, далеко сияли, как звезды [Книга Пророка Исайи.]. Остальное население работало. И на- слаждалось плодами своих трудов и торговли. Когда политика требовала проявления мужества, захватов, переселения, цари и советы аристократов, насильно собрав ка- кую-то часть народа — как правило, это был настоящий сброд, — придавали ей се- митов в качестве охраны и опоры; а самые отчаянные из черных хамитов, встав во главе таких отрядов, часто отправлялись за моря, чтобы создать ядро новых местных патрициев и государство, смоделированное по политическим и религиозным обычаям своей родины. Таким образом, семитские банды проникали повсюду, где осуществляли свою дея- тельность хамиты. Они вливались в общество покоренного народа, и оно станови- лось для них своим. Одним словом, белые племена второй волны имели одну истори- ческую задачу — за счет притока своей крови, остающейся более чистой, как можно дальше распространить «белое» вторжение на юго-запад. Долго считалось, что этот источник неистощим. Между тем ко времени первого пере- селения семитов в Согдиане и в нынешнем Пенджабе начали селиться некоторые арийские и другие белые племена. Арийско-эллинские и арийско-зороастрийские народы искали выход на запад и оказывали силовое давление на семитов, вынуждая их покидать горные долины и спускаться на равнины и дальше к югу. Там появились самые крупные государства черных хамитов. Нам неизвестно в точности, насколько упорным было их сопротивление эллинист- ским захватчикам. Скорее всего сопротивления почти не было. Семиты, хотя и пре- восходящие стойкостью черных хамитов, не могли сдержать натиск пришельцев. Они были меньше пропитаны меланийскими элементами, чем потомки Немрода, но все равно были заражены ими в достаточной степени, потому что забыли язык белой расы и приняли сложную языковую систему, смесь остатков «белых» языков с диа- лектами темнокожих, и сегодня, без серьезных на то оснований, эта система называ- ется семитской. Современные филологи подразделяют семитские языки на четыре основные группы: первая содержит финикийский, пунический и ливийский элементы, из которых про- изошли берберские диалекты [Берберские и амазигские народы семитского происхождения продвинулись далеко на юг, в Африканскую Сахару, и на запад до Канарских островов. Гуанки были берберами. Семитские нашест- вия повторялись на западном побережье Африки в продолжение, как мини- мум, тысячи лет.]; вторая включает в себя иврит и его наречия; третья — арамей- ские наречия; четвертая — арабский, геезский и амарийский. Если рассматривать семитскую группу в целом, не обращая внимания на лексику, появившуюся в результате поздних этнических союзов с белыми народами, нет ос- нований утверждать, что существует большое различие между этой группой и так называемыми индогерманскими языками, принадлежащими виду, из которого, несо- мненно, вышли предки хамитов. Семитская языковая система имеет значительные пробелы в своей организации и структуре. Очевидно, во время своего формирования она сталкивалась с языками, оказавшимися враждебными ей. Она вытеснила их, т. е. разрушила, но не сумела использовать их ценные качества. Поэтому семитские языки — это, в некотором смысле, языки неполные или не до конца сформировавшиеся. Причем, речь идет не только о том, чего им недостает, но и о том, что они имеют. Одна из их типичных особенностей — богатство глагольных сочетаний. В древне- арабском языке существуют пятнадцать типов спряжения глагола, но речь идет о так называемом идеальном глаголе, хотя на практике ни один глагол не имеет такого количества флексий или возможностей изменения, какие предлагает грамматическая теория. Из этого следует, что все глаголы в этих языках ущербны, поскольку обре- менены множеством исключений из правил. Аналогом семитской системы можно считать африканские языки. Здесь мы также видим поразительное количество глагольных форм, причем все глаголы легко при- спосабливаются к любому типу спряжения. С другой стороны, там нет тех корней, очевидное родство которых с индогерманской группой опровергает концепции лин- гвистов, стремящихся сделать семитскую языковую группу совершенно уникальной и изолированной от языков нашей расы. В языках негров нет ничего, что бы намекало на их связь с языками ИНДИИ и Европы — напротив, прослеживается их близкое родство с языками Ассирии, Иудеи, Ханаана и Ливии. Наконец, можно сделать следующий очень важный вывод: весь африканский конти- нент, с юга до севера, с востока до запада, знает только один язык и говорит на диалектах сформировавшихся из одного источника. В Конго, в стране кафров, в Ан- голе, а также по всему побережью мы встречаем одни и те же формы и корни. Под это определение пока не подпадают нигритский язык, еще не изученный, и наречие готтентотов, но они и не опровергают его. Попробуем резюмировать вышеизложенное. I) Все, что нам известно об африканских языках, принадлежащих как темнокожим народам, так и чисто негритянским племенам, можно свести в одну систему. II) Эта система обладает основными признаками семитской группы. III) Многие из произ- водных языков также включаются в семитскую группу. Стоит ли добавлять еще что-нибудь, чтобы признать следующий факт: эта группа, как в своих существующих формах, так и в своих лакунах, ведет свое происхожде- ние от совокупности составляющих ее этнических элементов, т. е. от смешения не- большой доли белой расы с превосходящим меланийским компонентом? Чтобы представить таким образом генезис языков Передней Азии, нет нужды пред- полагать, что семитское население сразу утонуло в черной крови. То, что неоспори- мо в отношении хамитов, не всегда является таковым для родственных им народов. Способ их смешения с аборигенами — победоносное нашествие на центральные го- сударства или проникновение в приморские страны в качестве полезных и дарови- тых работников — наводит на мысль о том, что они следовали примеру детей Авраа- ма, т. е. изучали язык народа, к которому они приходили либо зарабатывать на жизнь, либо властвовать [В эту эпоху арамейский уже сильно отличался от языка Ханаана (см. Бытие, XXXI, 47).]. Примеру древнееврейской ветви могли следовать все остальные группы семейства, и мне кажется, что диалекты, сформиро- вавшиеся позже, не привели к появлению или, по крайней мере, расширению лакун, которые я отмечал в организме семитских языков. Впрочем, это не просто гипотеза. Семиты, имевшие меньше всего хамитской крови, например, евреи, говорили на бо- лее развитом языке, чем арабы. Многочисленные союзы последних с окружающими их народами постоянно низводили язык к меланийским корням. Тем не менее, араб- ский еще не достиг «черного» идеала, а основная масса людей, говорящих на нем, далека от идентичности с африканцами. Что касается хамитов, здесь ситуация иная. Чтобы создать лингвистическую систему, которую они передали семитам, они обязательно должны были перемешаться с чер- ным элементом. Они должны были обладать более чистой семитской системой, и я бы не удивился, если, несмотря на наличие индогерманских корней в текстах из Би- Сутуна, пришлось бы признать, что язык некоторых текстов из самого далекого про- шлого более близок негритянскому типу, чем арабский и тем более древнееврейский и арамейский. Я уже показал несколько уровней приближения к семитскому совершенству. От ара- мейского, самого неразвитого из языков этого семейства, один шаг к чисто негритян- скому. Позже мы увидим, каким образом от этой системы вместе с народами, менее всего смешанными с темнокожими, происходит постепенный переход к языкам бело- го семейства. Но пока оставим эту тему: этническое состояние семитов-покорителей описано в достаточной мере. Хотя они стоят выше примитивных ассирийцев, они то- же являются метисами. Они покоряли только слабые народы и всегда терпели пора- жение от населения более благородных кровей. Но к 2000 г. до н. э. арийские зороастрийцы почти не обращали внимание на вос- точный горизонт. Они были заняты укреплением позиций, завоеванных в Мидии. Со своей стороны, арийские эллины стремились мигрировать в Европу. Таким образом, семиты в течение долгих веков были самыми цивилизованными на юго-западе. Всякий раз, когда арийские эллины вытесняли их со своей территории, поражение оборачивалось для них плодотворной победой и приобретением новых работников в богатой Вавилонии. Банды изгнанников скрывали стыд поражения в глухих уголках земель, расположенных ближе к Кавказу и Каспийскому морю, и восхищали мир лег- кими победами при своем бегстве. Итак, семитское нашествие происходило в несколько этапов. Подробности здесь не имеют значения: достаточно напомнить, что первая волна эмиграции накрыла госу- дарства нижней Халдеи. Вторая экспедиция — речь идет об Иоктанидах — дошла до Аравии [Приход Иоктанидов и основание их главных государств в Южной Аравии предшествовали эпохе Авраама.]. Следующие привели новых господ на побережье Верхней Азии. Черная кровь часто и с успехом перебарывала оседлый образ жизни у самых смешанных народов: происходили не только массовые пересе- ления, но иногда и малочисленные племена покидали насиженные места и обретали новую родину. Семиты уже полностью овладели всем хамитским миром, где даже народы, остав- шиеся непобежденными, испытывали их влияние. В это время в их землях появился народ, которому были суждены большие испытания и славные дела: я имею в виду ветвь древнееврейской нации, которая спустилась с армянских гор и во главе с Ав- раамом, получив имя «народ Израиля», продолжил свой путь в Египет, чтобы вер- нуться затем в страну Ханаана. Когда под руководством отца патриархов он прошел через эту землю, она была мало населена. Когда появился Иосиф, семиты уже засе- лили ее и начали обрабатывать [В период между Авраамом и Моисеем Пале- стина была ареной переселения больших масс. Кстати, там обосновались многие народы, потомки Авраама, не израилиты, например дети Цетуры, Исмаила, Лота и т. д.]. Рождение Авраама Библия датирует 2017 годом, т. е. позже первых нашествий элли- нов на горцев и, следовательно, в эпоху эллинских побед над хамитами и возвыше- ния новой ассирийской династии. Авраам принадлежал к нации, из которой уже вы- шли Иоктаниды и ветви которой, оставшись на родине, позже создали различные государства: Пелег, Реху, Сарудж, Нахор и другие. Сын Фарры стал основателем не- скольких народов, самые известные из них — дети Иакова, затем западные арабы, которые под именем Исмаилитов вместе с древнееврейскими Иоктанидами и кушит- скими хамитами господствовали на полуострове, а позже определяли судьбы мира. Они дали новые династии ассирийцам, а с Магометом совершили последний ренес- санс семитской расы. Прежде чем продолжить наше путешествие по этногенезу народа Израиля, когда мы сделали отправной хронологической точкой дату рождения его патриарха, закончим рассмотрение остальных хамито-семитских народов. Не следует забывать, что тогдашнее общество было разделено на множество незави- симых государств. Тем не менее, будем вести речь только о тех, что оставили глубо- кие следы своими делами и самим своим существованием. Начнем с финикийцев. ГЛАВА III. Приморские ханаанеяне Во времена Авраама хамитская цивилизация находилась в расцвете своего совер- шенства и своих пороков. Одной из самых заветных ее территорий была Палестина, где процветали ханаанские города благодаря своим торговым связям с многочислен- ными колониями. Нехватка населения в городах с лихвой компенсировалась тем сча- стливым обстоятельством, что у них не было конкурентов ни в производстве тканей, ни в красильном искусстве, ни в судоходстве [Я не упоминаю порты Газа и Аска- лон, т. к. они были основаны после исхода с Крита, т. е. в результате завое- ваний Елены Миносской в 1548 г. до Рождества Христова. Кстати, ассирийцы быстро овладели этими двумя городами и во многом способствовали их мо- гуществу.]. Все упомянутые выше источники богатства были сосредоточены в руках их создате- лей. Но в качестве примера того, насколько малоуспешная торговля определяет жизненную силу нации, можно заметить, что финикийцы, исчерпав первоначальную энергию, которая когда-то привела их с берегов Персидского моря на побережье моря Средиземного, не сохранили ничего от прежней политической независимости [Ассирия заставляла трепетать ханаанские государства; когда отсутствовало прямое владычество, ассирийское влияние все равно было сильным, в ре- зультате происходили раздоры, слабая партия поддерживалась в ущерб сильной, и если воцарялся мир, то он был еще опаснее, чем война.]. Конеч- но, они управлялись чаще всего по своим собственным законам и в своих прежних аристократических формах. Но в принципе ассирийское могущество положило конец их независимости. Они подчинялись распоряжениям с берегов Евфрата. Когда во время внутренних волнений они пытались сбросить это иго, единственной поддерж- кой для них был Египет, т. е. возможность заменить господство Ниневии на диктат Мемфиса. Другой альтернативы у них не было. Помимо превосходства двух крупных империй, между которыми ютились ханаанские города, существовал еще один фактор, заставлявший финикийцев постоянно лави- ровать между могущественными соседями. Земли Ассирии и Египта — особенно Ас- сирии — представляли собой рынки сбыта для Сидона и Тира. Впрочем, ханаанеяне добирались и до других стран со своими пурпурными тканями, изделиями из стекла, благовониями и пряностями, от которых ломились их склады. Однако, когда их длинные черные суда с высокой носовой частью касались почти девственного песка греческих берегов или побережья Италии, Африки, Испании, экипажи находили там довольно скудную добычу. Длинную барку вытаскивали на берег темнокожие гребцы в красных коротких туниках. Их встречали жадные и удивленные взгляды аборигенов, а высокомерные путешественники в окружении семитских наемников раскладывали богатые товары перед взором царьков и вождей, собравшихся со всей округи. По мере возможности они требовали взамен драгоцен- ные металлы, например, так происходило в Испании, богатой таким товаром. С гре- ками обмен шел на скот, древесину или рабов, так же как и в Африке. Если представлялся случай и если на стороне торговца был перевес, он со своими людьми беззастенчиво забирал красивых девушек, девственных царских наложниц или служанок, детей и юношей, пригодных к работе мужчин, чтобы увезти добычу на родину; так, с глубокой древности стали широко известны жадность, трусость и ко- варство хамитов и их союзников. И не удивительно, что эти торговцы внушали страх и ненависть в прибрежных странах, где им еще не удалось утвердить свое господ- ство. Короче говоря, они занимались в чужих землях эксплуатацией местных бо- гатств. Запад интересовал их только тем, что можно было оттуда взять, причем как можно дешевле. Наши страны давали им сырьевые материалы, которые в Тире, Си- доне и других ханаанских городах перерабатывали и продавали готовые изделия в Египте и Месопотамии. Походы финикийцев не ограничивались Европой и Африкой. Благодаря своим очень древним связям с арабами-кушитами и потомками Иоктана они торговали благово- ниями, пряностями, слоновой костью и эбеном из Йемена или более удаленных мест, например, из Восточной Африки, Индии и даже Дальнего Востока [В «Махабхара- те» не упоминается ни Вавилон, ни Халдея. Но издавна существовала ожив- ленная торговля между арийцами Индии и Западом через посредство фини- кийцев. У меня будет возможность поговорить о китайском фарфоре, обна- руженном в гробницах самых древних египетских династий.]. Но их внимание было приковано к западным странам, где они являлись монополистами, и именно между этими захваченными землями и обоими крупными центрами современной им цивилизации они осуществляли во всей полноте свою уникальную функцию. Таким образом, их существование и их процветание оказались тесно связанными с судьбами Ниневии и Фив. Когда в этих странах наступали трудные времена и по- требление падало, немедленно страдала промышленность и коммерция в Ханаане. Если цари Месопотамии были недовольны политикой финикийцев или хотели оказать на них давление, не прибегая к мечу, они принимали фискальные меры против при- тока западных товаров в ассирийские страны или в египетские провинции, что при- чиняло патрициям Тира гораздо больший вред и ущерб, чем целая армия с конницей и колесницами. Таков портрет древних финикийцев, столь гордых своей торговой деятельностью, столь развращенных и низких в своих пороках, обладающих при- зрачной независимостью и униженно склоняющихся перед могущественными потре- бителями. Управление городов побережья с самого начала было сугубо теократическим. Это было в характере расы Хама. Дело в том, что первые белые завоеватели пришли в среду темнокожих с таким явным превосходством — и в образе мышления и в силе воли, — что суеверные аборигены не нашли ничего более разумного, чем объявить их богами. Поэтому американские племена с такой настойчивостью вопрошали ис- панцев, не спустились ли те с небес, и несмотря на отрицательный ответ, продикто- ванный христианской совестливостью, продолжали считать, что пришельцы скрыва- ют свое божественное происхождение. Поэтому нынешние племена Восточной Афри- ки называют европейцев богами [Негры считают таковыми даже «махаласеев» — кафрское племя — только по той причине, что те одеваются в тканые одежды и имеют жилища со ступенями.]. Белые хамиты, очевидно, без труда привыкли к такому почитанию. Но по мере того, как происходило смешение крови и чистая раса превращалась в мулатов, появля- лись гибриды — сильные и уверенные в себе. Они имели общую генеалогию с древ- ними завоевателями, и когда закончилось царствование богов, началась эпоха жре- цов. Деспотизм изменил форму, но от этого не стал менее почитаем. В исторической памяти ханаанеян хранилось воспоминание и о такой неопределенной ситуации, ко- гда они подчинялись авторитету Мел-карта и Ваала, а позже жрецам этих таинствен- ных и могущественных существ [Эвальд считает XIV главу Книги Бытия и дру- гие фрагменты Библии изложением этих событий. Кроме того, по его мне- нию, эти тексты, связанные с ханаанскими народами, послужили основой космогонической и генеалогической части Библии, которая была отредакти- рована одним из левитов во времена Соломона. Когда мы будем вести речь об арийских нациях, станет ясно, почему богов Ассирии следует отождеств- лять с древними пришельцами белой расы. Очевидно, что богиня-рыба и богиня Дерсето, изображенные на скульптурах Хорсабада и Би-Сутуна, представляют собой патриархов, спасшихся после последнего потопа.]. Появление семитов было еще одним шагом вперед. В сущности семиты были ближе к богам, чем иератические династии черных хамитов. Они позже отпали от общей вет- ви, и их кровь имела меньше примесей, чем кровь метисов, с которыми они делили богатства и власть. Тем не менее финикийские жрецы не согласились с таким пре- восходством в благородном происхождении, потому что «черный» элемент настолько преобладал в них, что они забыли Бога своих богов и их истоки и считали себя авто- хтонным народом. Кстати, это противоречит утверждению Геродота и свидетельству- ет о том, что финикийцы не были выходцами из Тилоса. Это означает, что они под- чинились нелепым суевериям предков своих матерей. Для этих вырождающихся лю- дей не могло быть и речи о белых переселенцах из Тилоса, пришедших на средизем- номорское побережье. Мелкрат и его народ вышли из болот, на которых стояли, их жилища. В других землях и в другие времена индусы, греки, итальянцы и прочие народы имели аналогичное ошибочное мнение о своих истоках. Но факты — упрямая вещь и не зависят от чьего-либо мнения. Семиты не могли стать богами, потому что в их крови не было чистоты, и несмотря на численное пре- восходство они не могли добиться безусловного поклонения. Черные хамиты отказа- ли им в приеме в жреческую касту, принадлежность к которой много веков подряд была предназначена группам из того же семейства. Поэтому семиты пренебрегли теократией и поставили во главу угла силу оружия. После довольно острой борьбы управление финикийскими городами сделалось аристократическим, республикан- ским и абсолютным, в котором не осталось ничего от прежней тройственности со- ставных элементов. Однако такая форма правления не уничтожила полностью две другие и тем самым сыграла не революционную, а реформаторскую роль, обусловленную ее происхож- дением, близким к правлению черных хамитов, и с тех пор она пользовалась уваже- нием. В рамках аристократии одно из самых почетных мест было отведено жрецам- священникам. Они занимали вторую ступеньку в государстве, а аристократические семьи продолжали пользоваться прежним почетом. Царская власть вовсе не играла главную роль. Возможно, сами черные хамиты не довели институт власти до необхо- димого совершенства, о чем свидетельствуют ассирийские государства. Независимо от того, стоял ли во главе финикийских городов один человек или, как чаще всего бывало, корону делили два царя, выбранные из соперничающих домов, верховная власть была ограниченной и подконтрольной, ей доставались не имеющие значения прерогативы и роскошь без наличия свободы. Можно сказать, что семиты распространили на все подвластные им земли контроль за монархической властью, и что и в Ниневии, и в Вавилоне носители короны были лишь несамостоятельными представителями жрецов и патрициев. Такой была организация, вышедшая из смешения черных хамитов Финикии с семи- тами. Цари, или, как их называли, суффеты, жили в великолепных дворцах. Подлин- ные хозяева государства не жалели ничего, чтобы осыпать роскошью две короно- ванные головы. Толпы рабов обоих полов, одетых в роскошные одежды, служили прихотям этих смертных, уставших от удовольствий. На страже их садов и гаремов стояли многочисленные евнухи. Корабли со всех концов света привозили женщин им на утеху. Они ели на золоте, украшали себя бриллиантами и жемчугами, аметистами, рубинами, топазами, а пурпур, воспетый древними, был единственным цветом их одежд. Кроме этой роскошной жизни и внешних почестей, предписываемых законом, они ничего не имели. Суффеты высказывали свое мнение по государственным делам — так же, как и другие аристократы, — но не более того; законодательная, судебная и даже исполнительная власть находилась в руках предводителей крупных домов. Власть последних не имела границ. Как только договор, заключенный между ними, принимал статус закона, все население склонялось перед ним, и даже сами законо- датели становились его жертвами. Нигде и никогда эта безличная машина не щадила отдельных людей. Суровые правила внедрялись даже в лоно семьи, самым тирани- ческим образом определяли самые интимные отношения между супругами, давили на плечи отцов, деспотов своих детей, накладывали ограничения на человека и его со- весть. На все государство, начиная с последнего матроса, самого забитого рабочего, до высокопоставленного жреца почитаемого бога, до надменного патриция, закон накладывал страшную печать, которую можно выразить так: «Сколько людей, столь- ко и рабов!» Вот так семиты, объединившись с потомками Хама, понимали и реализовали сущ- ность правления. Я тем более настаиваю на этой концепции, что вместе с семитской кровью она проникла в институты почти всех народов древности и дошла до нынеш- ней эпохи, когда она временно отступила перед более разумными и здравыми поня- тиями германской расы. Проанализируем истоки такой строгой организации. Очевидно, что все, что было в ней брутального и отвратительного, происходит из «черной» природы, склонной к абсолютному и к рабству, охотно поддающейся абстрактным идеям, понимать кото- рые она не желает — может только бояться их и подчиняться им. Напротив, в более возвышенных элементах, наличие которых нельзя не признать, в попытке найти равновесие между царской властью, жречеством и вооруженной аристократией, в стремлении к порядку и законности мы наблюдаем инстинкты народов белой расы. Ханаанские города притягивали к себе семитов, принадлежавших ко всем ветвям этой расы и, следовательно, перемешанных в разной степени. Выходцы из Ассирии несли в себе, вместе с хамитским элементом, совсем другую кровь, отличную от кро- ви семитов, которые пришли из нижнего Египта и с юга Аравии и имели долгие кон- такты с курчавыми неграми. Северные халдеи с армянских нагорий и древние евреи имели больше «белой» крови. Пришельцы из областей, соседствующих с Кавказом, могли, прямо или косвенно, нести в своих жилах воспоминание о желтой расе [Че- ловек из страны Арпаксада (Бытие, X, 22); все народы, происходящие от Сима, в первом поколении, перечислены в порядке географического поло- жения, начиная с юга и кончая северо-западом: Элам, живущий за Тигром, около Персидского залива; Ассур в Ассирии, выше по течению Тигра, к се- веру; Арпаксад в Армении, ближе к западу; Луд в Лидии; Арам спустился к югу, по течению Евфрата.]. Они были выходцами из Фригии, а их матери были гречанками. Каждая волна эмигрантов приносила новые этнические элементы, оседавшие в фи- никийских селениях. Помимо этих разнообразных связей с семитским семейством были еще коренные хамиты, хамиты из крупных государств Востока, и арабы- кушиты, и египтяне, и чистокровные негры. Короче говоря, два семейства — белое и черное — и даже следы желтой расы сочетались друг с другом в тысячах комбинаций в центре Ханаана, бесконечно варьируясь и постоянно размножаясь и порождая не- известные дотоле разновидности. Это происходило вследствие того, что Финикия давала приют и работу всем. Ее пор- ты, фабрики и торговые караваны требовали много рабочих рук. Тир и Сидон были не только крупными приморскими и торговыми городами, наподобие нынешних Лон- дона и Гамбурга, но одновременно важными индустриальными центрами, как напри- мер, Ливерпуль и Бирмингем; они превратились в сточные русла для жителей Пе- редней Азии, они находили занятие для всех, а излишки переправляли в колонии. За счет постоянных переселений они вливали туда свежие силы. Впрочем, не стоит слишком восхищаться столь плодотворной деятельностью. Эти преимущества посто- янно растущего населения имели и оборотную сторону: Тир и Сидон начали изме- нять политическую конституцию с намерением улучшить ее и закончили тем, что привели к ее полному краху. Мы уже увидели, какие этнические трансформации предопределили конец царство- вания богов, на смену которому пришло царствование жрецов, а оно, в свою оче- редь, уступило место сложной и мудреной организации, выразившейся позже в сфе- ре власти, в появлении вождей и патрициев в городах. В результате таких реформ различие рас кануло в небытие. Остались только группы или семейства. Перед лицом вечной и стремительной изменчивости этнических элементов аристо- кратическое государство, последнее слово, крайнее выражение революционного духа первых семитских пришельцев, в один прекрасный день оказалось неспособ- ным удовлетворить требования наступающих поколений, и стали заявлять о себе демократические идеи. Вначале они нашли поддержку у царей. Те охотно восприняли принципы, которые могли унизить патрициев. Затем их подхватили толпы рабочего люда на мануфакту- рах и превратили их в стержень своего объединения. Активные деятели интриг и заговоров составляли особый класс общества, привыкший к роскоши, с вожделением смотревший на соблазны власти, но не имевший никаких прав, кроме права на мило- сти, и презираемый в первую очередь аристократами: я имею в виду царских рабов, евнухов из дворцов, фаворитов или тех, кто стремился ими стать. Так выглядела партия, разрушившая аристократический порядок. У противников этой партии было достаточно сил, чтобы защищаться. Желаниям и прихотям царей они противопоставляли безликое законодательство и зависимость от судейских чиновников. И они стали смыкать свои ряды. Против неспокойной массы рабочего люда у них были мечи и дротики многочисленных наемников, в первую "очередь карийцев и филистинцев, которые составляли гарнизоны в городах. Нако- нец, хитростям и козням царских рабов они противопоставили большой опыт в де- лах, недоверчивость, присущую человеческой природе, практический ум, несравни- мый с неуклюжей хитростью противников — одним словом, сошлись в поединке ин- триги одних, жестокая сила других, нетерпеливая амбиция сильных, непомерная зависть слабых, а с другой стороны — огромное преимущество статуса господ, ору- жие, которое не легко одолеть, если оно находится в руках сильного. Конечно, они бы сумели сохранить свою империю, как и любая аристократия, если бы победу определяла только энергия повстанцев, но исход дела решила их сла- бость. Поражение стало результатом смешения их крови. Революция победила, только когда во дворцах появились люди, которые сокрушили их двери. В государстве, где торговля приносит богатство, а богатство — влияние, трудно избежать мезальянсов. Вчерашний матрос завтра становится судовладельцем, и его дочери, в виде золотого дождя, проникают в лоно самых высокомерных се- мейств. Впрочем, кровь патрициев Финикии уже была смешанной, поэтому им было трудно сопротивляться соблазнительным переменам. Полигамия, столь милая сердцу темнокожих или полутемнокожих народов, делает все меры предосторожности бес- полезными. Таким образом, в господствующих расах побережья Ханаана исчезла однородность, и демократия нашла в них своих сторонников. Аристократы начали находить прият- ность в смертельных для них доктринах. Аристократия чувствовала эту открытую рану в своем боку и защищалась посредст- вом депортации. Когда раскрывался или усмирялся заговор, виновников хватали, погружали на корабли под охраной карийцев и увозили в Ливию, Испанию, за пре- делы Геркулесовых столбов — в места столь отдаленные, что следы этих колониза- торов находили даже в Сенегале. Мятежные аристократы в той вечной ссылке создавали патрициат новых колоний, и нет свидетельств тому, что, несмотря на всю свою либеральность они забыли суро- вые порядки своей родины. Между тем наступил день, когда дворянству пришел конец. Нам известна дата окон- чательного поражения, известно, в какой форме это случилось, и мы можем назвать главную причину. Итак, дата — 829 г. до н. э., форма — аристократическая эмигра- ция, основавшая Карфаген, главная причина — крайняя степень смешения населе- ния под действием нового элемента, который в течение столетия создавал питатель- ную среду для анархии этнических элементов. Значительно усилились эллины. Они начали создавать колонии — эти форпосты их могущества, располагавшиеся на побережье Малой Азии, вскоре стали истоком мощ- ной волны переселенцев в Ханаан. Пришельцы, отличавшиеся от семитов складом ума, телосложением и силой духа, оказали большую поддержку демократическим идеям и своим присутствием ускорили революцию. Первой жертвой демагогии пал Сидон. Победившая чернь изгнала аристократов, которые основали в Арадусе новый город, где нашли прибежище торговля и процветание, а старый город превратился в руины. Такая же участь вскоре постигла Тир. Патриции, страшившиеся владельцев фабрик, простонародья, царских рабов и само- го царя, после казни самого влиятельного из них — жреца Мелкарта, — будучи не в силах сохранять свою власть или спасти свои жизни перед лицом поколения, поя- вившегося в результате смешения, решили покинуть страну. У них был флот и вер- ные войска. И они, покорившись судьбе, ушли вместе со своими сокровищами, увозя с собой административно-управленческий опыт и традиционное искусство торговли, и обосновались на побережье Африки, прямо напротив Сицилии. Так совершилось героическое событие, подобных которому с тех пор не было. Хотя в современную эпоху были две попытки повторить его. Во время войны при Кьоцце венецианский сенат обсуждал вопрос о том, чтобы отплыть на Пелопоннес вместе со всем народом, а позже такая же возможность рассматривалась в английском парла- менте. У Карфагена не было детства. Его правители заранее были уверены в могуществе своей воли. Они привезли с собой традиции древнего Тира. Их окружали почти ис- ключительно чернокожие племена, стоявшие на более низкой ступени, и им не со- ставило труда подчинить их себе. Наученное вековым опытом, правительство прово- дило в отношении подданных хамитскую политику твердости и непреклонности, а поскольку в городе Дидоне из осколков белой расы были только тирские и ханаан- ские аристократы, одновременно и жертвы и творцы демагогических потрясений, они установили безусловное иго. До самого момента своего падения они не сделали ни одного послабления для народа. Даже когда им приходилось призывать его к оружию, они оставались жестоки и непреклонны, потому что их авторитет опирался на этническое различие. Анархия в Тире возобладала полностью после ухода аристократии, которая еще со- храняла остатки прежних качеств расы и прежде всего относительную однородность. Когда цари и простолюдины остались одни, на улицы выплеснулось все разнообра- зие происхождения и воспрепятствовало сколько-нибудь серьезной реорганизации. Хамитский дух, множество семитских ветвей, греческий характер — все это заявило о себе в полный голос. Не было никакой возможности договориться, и стало ясно, что вместо создания разумной и четкой системы правления население радовалось даже временному миру за счет временных компромиссов. После основания Карфаге- на у Тира уже не было новых колоний. Прежние постепенно отходили от него и одна за другой присоединялись к патрицианскому городу, который стал их столицей. Все было естественно и логично. Колонии не перенесли свое повиновение в другое место — сменилась только метрополия. Господствующая раса осталась прежней и в этом прежнем качестве продолжила колонизацию. В конце XIII в. она основала поселения в Сардинии, хотя ей еще не исполнилось и ста лет. Через пятьдесят лет она овладе- ла Балеарскими островами. В VI в. она заселила ливийскими колонами все западные города, бывшие когда-то финикийскими. В новых поселенцах черная кровь преобла- дала еще в большей степени, чем в их сородичах на побережье Ханаана; когда не- задолго до Рождества Христова Страбон писал, что большая часть Испании находи- лась под властью финикийцев, что в трехстах городах Средиземноморья не было других жителей, кроме финикийцев, это означало, что их население сформировалось на базе темнокожих, к которым добавились элементы белых и желтых рас, а карфа- геняне еще больше приблизили состав жителей к меланийской природе. Именно хамитские патриции обеспечили на родине Ганнибала преобладание над всеми народами с более темной кожей. Тир, лишенный этой силы и ставший местом жительства совершенно перемешанных рас, погрузился в пропасть анархии. Вскоре после ухода аристократов он навсегда впал в зависимость от чужеземцев — сначала ассирийцев, затем персов, позже македонцев. В течение небольшого срока, который остался ему, чтобы быть самостоятельным, всего лишь через 78 лет после основания Карфагена, он сделался знаменитым благодаря мятежному духу и непре- рывным и кровавым революциям. Фабричные рабочие не раз совершали неслыхан- ные зверства, устраивая резню богатых, захватывая их жен и дочерей, хозяйничая в жилищах своих жертв и купаясь в узурпированной роскоши. Короче говоря, Тир ужаснул весь Ханаан, славой и гордостью которого он был когда-то, а соседним странам он внушил ненависть и негодование, так что когда его осадил Александр, все соседние города поспешили помочь ему кораблями, чтобы поскорее покончить с ненавистным городом. Следуя местной традиции, сирийцы ликовали, когда полково- дец приговорил побежденных к распятию. Это была узаконенная казнь для взбунто- вавшихся рабов, а тирцы именно таковыми и являлись. Такие плоды принесло в Финикии беспорядочное и неумеренное смешение рас, столь сложное, что не оставалось времени для его превращения в совершенное слияние: это смешение привело к наложению друг на друга различных инстинктов, вкусов и антипатий самых разных человеческих типов и характеров и в конечном счете увековечило смертельную вражду. Не могу не привести один любопытный исторический факт. Речь идет о холопском отношении к своим метрополиям — сначала Тиру, затем Карфагену. Подчинение бы- ло настолько слепым, что в течение нескольких столетий не было ни одного примера провозглашения этими колониями независимости несмотря на то, что в них жили не самые покорные подданные. Нам известна история их создания. Сначала, это были временные поселения, наспех укрепленные с целью защиты кораблей от аборигенов. По мере того, как поселения увеличивались за счет торговых связей, они превращались в города. Политика мет- рополии способствовала росту этих городов, хотя принимались меры к тому, чтобы не допустить их чрезмерного усиления и независимости. Кроме того, власти стреми- лись к увеличению их числа по всей стране для повышения прибылей от торговли. Потоки переселенцев редко сосредоточивались в одном месте — так, например, Ка- дикс в пору своего расцвета, когда по всему миру ходили легенды о его богатстве, представлял собой всего-навсего скромных размеров городок с небольшим постоян- ным населением [Страбон, книга III. В ту эпоху город, который великий гео- граф сравнивал по численности населения с Римом, занимал небольшой остров. Правда, он расширился при Бальбусе.]. Такие поселения оставались изолированными друг от друга. Поэтому они обладали исконным правом на полную взаимную независимость и к тому же питали неприязнь к метрополии. Но будучи свободными, они были бессильны и не могли обойтись без покровительства, и потому стремились примкнуть к своей сильной родине. Другой не менее важной причиной такой преданности можно назвать то обстоятельство, что эти колонии, основанные для торговли, имели только один крупный рынок сбыта — Азию, а путь туда проходил через Халдею. Чтобы выйти к рынкам Вавилона и Нине- вии, чтобы добраться до Египта, было необходимо согласие финикийских городов, и фактории были охвачены одним желанием: найти политическую защиту и торговать. Поссориться с родиной означало закрыть перед собой двери в мир и смотреть, как богатства и прибыли стекаются в соседний город, более зависимый и, следователь- но, более удачливый. История Карфагена свидетельствует о такой жизненно важной необходимости. Не- смотря на ненависть, которая как будто увеличивала пропасть между построенной на демагогии метрополии и ее строптивой колонией, Карфаген не желал рвать связи. Плодотворные отношения прекратились, только когда Тир превратился в заброшен- ный амбар; и только после его краха, когда греческие города заменили его в облас- ти торговли, Карфаген Проявил желание к всевластию. Тогда он собрал под своим знаменем остальные города и поселения и стал признанным центром ханаанского народа и оставил себе это славное в прошлом имя. Его жители всегда называли себя «chanani» [Финикийцы называли свою страну именем «Chna» или земля Ха- наана; но другие народы того же семейства не соглашались с такой претен- зией. Помимо финикийцев раса Ханаана насчитывает много ветвей. См. пе- речисление в Книге Бытия, X, 15. Еще во времена Святого Августина просто- людины римского Карфагена называли себя «chanani».], хотя земля Палести- ны никогда им не принадлежала. Карфагеняне уважали Тир, с которым они не могли сосуществовать, не как очаг национального культа, а за свободный доступ товаров в Азию. Итак, из первого обстоятельства вытекает второе, подтверждающее первое. Рассмот- рим его. Когда персидские цари овладели Финикией и Египтом, они предпочли считать Кар- фаген завоеванным «ipso facto». Они отправили послов к патрициям озера Тритонид, чтобы дать им кое-какие распоряжения и обещания защиты. В те времена Карфаген был очень сильным, и у него были основания не бояться армий великого царя: во- первых, из-за своих огромных ресурсов, во-вторых, потому что он находился далеко от центра персидской монархии. Между тем он подчинился и покорился. Потому что ему нужно было любой ценой сохранить благосклонность династии, которая могла закрыть перед ним восточные двери Средиземноморья. Карфагеняне, ловкие поли- тики, руководствовались в этом вопросе примерно теми же мотивами, которые в XVII и XVIII вв. заставляли некоторые европейские нации, желавшие сохранить отноше- ния с Японией и Китаем, пойти на шаги, унизительные для христианского сознания. Учитывая такое смирение со стороны Карфагена и его причины, легко объяснить, почему финикийские колонии всегда были далеки от мысли о мятеже. Однако было бы большой ошибкой считать, что эти колонии пытались цивилизовать население, среди которого они обосновались [Нет ничего абсурднее филантро- пического смысла, который некоторые современные ученые вкладывают в миф о Геркулесе Тирс-ком. Семитский герой и его спутники об этом и не по- мышляли]. Из поэм Гомера мы знаем, что у них были только меркантильные заботы и что они внушали отвращение древним эллинам. Ни в Испании, ни на побережье Галлии они не оставили о себе лучшего мнения. Когда потомки Ханаана имели дело со слабыми племенами, они доводили тиранию до крайней степени жестокости и низводили аборигенов до уровня домашнего скота. Если они встречали сопротивле- ние, их оружием было коварство. Но результат оставался тем же. Местное население всегда было для них тупой рабочей силой, которую они нещадно эксплуатировали, или врагами, которых они уничтожали. Постоянной была вражда между местными жителями любой страны, куда они прихо- дили, и этими жестокими торговцами. Это еще одна причина, почему колонии — сла- бые, изолированные, враждующие с соседями — оставались верноподданными мет- рополии, и это был тот мощный рычаг, посредством которого Рим опрокинул Карфа- ген. Политика итальянского города в сравнении с поведением его соперника была гуманной и тем самым завоевала симпатии, а затем обеспечила победу. Я вовсе не собираюсь осыпать незаслуженной хвалой римских консулов и преторов: они тоже были жестокими угнетателями, пусть и в меньшей степени, нежели ханаанская раса. Но истина в том, что эта нация мулатов — финикийцев или карфагенян — не имела ни малейшего представления о справедливости и ни малейшей склонности к тому, чтобы внести хоть какую-то разумную организацию в жизнь подвластных им наро- дов. Она осталась приверженной принципам, унаследованным от семитов колена Немрода, которое впитало их с кровью темнокожих. Если в истории финикийских колоний и есть примеры умелой организации, то они обусловлены специфическими обстоятельствами, которые с тех пор больше не по- вторялись. Греческие колонисты не отличались покорностью так же, как и современ- ные народы. Дело в том, что весь мир был открыт для них, и им не надо было пере- секать просторы родины, чтобы добраться до рынка для своих товаров. Пожалуй, мне больше нечего сказать о самой энергичной ветви ханаанского семей- ства. Своими достоинствами и своими пороками она подтверждает вывод этнологии, а именно: в ней преобладала «черная» кровь. Отсюда неукротимая страсть к мате- риальным радостям, нелепые суеверия, предрасположенность к искусствам, без- нравственность, жестокость. Белый тип сыграл в ее формировании незначительную роль. Мужской характер ус- тупил место женским элементам, которые поглотили его. Правда, он внес в этот брачный союз практичность и жажду завоеваний, вкус к стабильности и то самое стремление к политическому порядку, которое сказало свое слово и сыграло свою роль в установлении основанного на законах деспотизма — роль, конечно, спорная, но безусловно эффективная. Чтобы закончить этот портрет, добавлю, что обилие несовместимых типов, связанное с различными пропорциями в общей смеси, поро- дило хронический беспорядок, привело к социальному параличу и к такому плачев- ному состоянию, когда с каждым днем на первый план все больше выходила мела- нийская сущность. Вот в каком положении оказались расы, сформировавшиеся в результате ханаанских союзов. Однако пора обратиться к остальным ветвям семейств Хама и Сима. ГЛАВА IV. Ассирийцы; евреи; хореяне В древности бытовало единодушное мнение, что народы Месопотамии стоят выше всех остальных наций, вышедших из колен Хама и Сима. Финикийцы были предпри- имчивы, такими же были карфагеняне. Пережили периоды расцвета и славы еврей- ские, арабские, мидийские, фригийские государства. Одним словом, это были плане- ты, вращавшиеся вокруг большого региона, где совершались их судьбы. Но, без вся- кого сомнения, главной была Ассирия. Чем же объясняется такое превосходство? Точный ответ на этот вопрос дает филоло- гия. Я уже говорил о том, что система семитских языков представляет собой несовершен- ный продукт системы «черных» языков. Эта система претерпела изменения в араб- ском и стала еще более несовершенной в древнееврейском; далее по нисходящей мы придем к арамейскому, в котором деградация составных принципов выражена еще полнее. В данном случае мы напоминаем путника, находящегося в подземелье, где по мере его движения становится все темнее. Дальше снова появится свет, но уже на другой стороне пещеры, и этот свет будет иной природы. Арамейский язык означает определенный отход от меланийского духа, однако в нем пока нет форм, кардинально чуждых этой системе. Если заглянуть немного дальше, в географическом смысле, мы сразу обнаружим древнеарамейский, и вот здесь уже есть кое-что новое. При внимательном рассмотрении мы узнаем индогерманский элемент, в чем не может быть никаких сомнений. Он еще слабый и ограниченный, но все равно он существует и бросается в глаза. Продолжим наше путешествие. Рядом с арамейцами живут мидийцы. Прислушавшись к их языку, мы узнаем семитские звуки и формы. Те и другие более затушеваны, чем в арамейском, и индогерманский элемент занимает в нем больше места [Сольси выдвинул новую гипотезу касательно индийского языка, в котором он обна- ружил элементы тюркских языков. Если принять эту интересную гипотезу, необходимо прибавить к мидийскому языку еще одну составную часть. Но соотношение между индогерманским и семитским элементами внутри этого языка, о которых шла речь выше, остается неизменным.]. Вступая на земли, лежащие к северу от Мидии, мы находим зендский язык. И в нем присутствует семитский, на сей раз в очень малом количестве. Если отойти немного к югу, мы встретимся с «пехлви», также индо-германским, но с большим количест- вом элементов из языка Сима. Но двинемся дальше на северо-восток, и в первых же районах Индии сразу найдем самый совершенный тип языков белой расы — речь идет о санскрите. Чем дальше к югу, тем больше семитского духа, а по мере продвижения к северу «белые» элементы будут встречаться чаще и в более чистом состоянии. Ассирийские государства из всех хамито-семитских земель находились дальше к северу. На них постоянно набегали волны переселенцев, скрытых или очевидных, устремленных с северо-восточных гор. Там и следует искать первопричину их длительного, длиной в века, преимущества. Мы уже видели, как часто происходили набеги. Семито-халдейская династия, кото- рая положила конец исключительному господству хамитов около 2000 года, два сто- летия спустя была свергнута новыми толпами, спустившимися с гор. История называет их «мидийцы». Факт появления индогерманских народов так дале- ко на юго-западе в столь ранние времена мог бы вызвать некоторое удивление, ес- ли, следуя старой классификации, мы проведем демаркационную линию между бе- лыми народами разного происхождения и отделим семитов от народов, основные ветви которых населяли Индию, а позже Европу. Как сказано выше, филология опровергает такой метод классификации, и мы с пол- ным правом можем считать мидийцев основателями очень древней ассирийской династии и, по примеру Моверса, семитскими халдеями или, вместе с Эвальдом, ас- сирийскими или индогерманскими народами в зависимости от подхода к этому во- просу. Они являются переходным элементом между двумя расами и равно принадле- жат и той и другой. Поэтому не имеет значения, с точки зрения географии, являются ли последние семитами или первые арийцами. Я не сомневаюсь, что с точки зрения качеств, присущих расе, мидийцы первой вол- ны миграции превосходили семитов, в большей степени смешанных с темнокожими, хотя и были родственны им. Подтверждением тому может служить их религия, кото- рая представляла собой магию. Напомню имя второго царя их династии — Заратуш- тры. Я не путаю этого монарха с известным религиозным законодателем, который жил намного раньше, но тот факт, что царь взял себе имя знаменитого пророка, сви- детельствует о популярности его учения в народе. Мидийцы не были испорчены чудовищными хамитскими культами, они имели более здоровые религиозные представления и понятия и отличались более высоким воин- ским духом и способностями к управлению. Однако их власть не могла продержаться долго, хотя причины их быстрого упадка совсем другие. Мидийская нация всегда была малочисленной — позже у нас будет повод поговорить об этом, — и если в VIII в. до н. э. она вновь подчинила себе ассирийские государст- ва (спустя долгое время после 2234 г. до н. э.), то только потому, что этому способ- ствовали окончательный упадок хамито-семитских рас, полное отсутствие сильных врагов и союз с арийскими народами, которых в эпоху первого нашествия мидийцев еще не было на юго-западе, куда они пришли позже вместе с другими персидскими племенами. Таким образом, мидийцы были авангардом арийского семейства. Их численность бы- ла невелика, их не поддерживали родственные народы и не потому, что они еще не спустились к югу, но потому, что в те далекие времена, после ухода эллинских арийцев, чьи нашествия постоянно выталкивали массы семитов в ассирийские и ха- наанские земли, существовала мощная цивилизация, оказывавшая сильное влияние на основную часть арийско-зороастрийских народов в областях между Каспийским морем и Гиндукушем, в частности, в Бактрии. Там царил большой город Балк — «Мать городов», если воспользоваться выражением из иранской традиции, которое передает и могущество и древность древней столицы магической религии. Этот город был центром жизни, которая привлекала внимание и симпатии зороаст- рийцев и предохраняла их от смешения с ассирийским потоком. Помимо этой сферы их деятельность ограничивалась восточным направлением и была устремлена к зем- лям Индии, к странам Пенджаба, с которыми их связывали тесные родственные от- ношения, общая историческая память, древние привычки, сходство языка и даже религиозная нетерпимость и дух противоречия — естественное следствие этой не- терпимости. В Передней Азии мидийцы были предоставлены самим себе: их положение было тем более непрочным, что с севера надвигались властолюбивые соперники, банды семи- тов, и подрывали их власть. Эти семиты уступали им в численности. Однако их поток усиливался, и в конечном счете они уравнялись в достоинствах с властителями и даже превзошли их. Последние жили в городах Ассирии, правда, пользуясь некоторой поддержкой своего народа, но отдаленные от него большим расстоянием и затерянные в хамито- семитской массе. Изменился состав их крови, так же как у белых хамитов и первых халдеев. И в один прекрасный день семитские набеги, сначала отбиваемые, уже не встретили сопротивления. В тот день семиты пробили брешь, и меч победителей об- рушился даже на простой народ, который растерялся и оказался бессилен перед хлынувшими ордами. Ассирийские государства вновь начали приходить в упадок под властью последних индийских царей. Они снова познали расцвет и утвердили свою власть во всей Пе- редней Азии только с притоком свежей благородной крови, которая пусть и не под- няла их на более высокую ступень, но, по крайней мере, позволила им господство- вать безраздельно. Вот так, непрерывно перерождаясь и возрождаясь, Ассирия вла- ствовала на хамито-семитских землях. Новое нашествие привело к большим территориальным завоеваниям. Покорив страну мидийцев, семиты-завоеватели двинулись на север и восток. Они разорили часть Бактрии и дошли до границ Индии. Они снова покорили Финикию, и мысли, понятия, представления и нравы ассирийцев распространились еще шире и укоренились еще глубже, чем прежде. Смелые предприятия и крупные достижения чередовались с удивительной быстротой. Пока могущественные вавилонские монар- хи укреплялись на востоке, в окрестностях нынешнего города Кандагара, города, где жили кофейцы, руины которого обнаружил полковник Роулинсон, на Евфрате под- нимался Мабудж, а дальше к западу — Дамаск и Гадара [После Авраама Дама- ском владели семиты из Армении. Позже династию Бен-Хадада свергла но- вая волна тех же семитов и заменила ее династией Деркетада. В греческую и римскую эпохи жители Дамаска отрицали исключительно древнее проис- хождение своего города и называли себя потомками Авраама — кстати, та- кое редко случается как у народов, так и отдельных людей.]. Семитские ци- вилизаторы перешли Галис и создали на побережье Троады, в лидийских землях, княжества, которые позже стали независимыми и хвалились тем, что не имеют к се- митам никакого отношения [Сандониды Лидии гордились ассирийским проис- хождением.]. Нет смысла прослеживать смену ассирийских династий, которые столько веков удерживали власть в Передней Азии. Пока соседняя Армения и примыкающие к Кав- казу земли поставляли более «белое» население, чем жители южных равнин, силы ассирийских государств постоянно пополнялись. Только династия арабов-исмаилитов (1520—1274 гг. до Рождества Христова) положила конец халдейскому владычеству. Таким образом, пришедшую в упадок расу сменили семиты с юга, менее деградиро- ванные, чем хамитский элемент, который был способен испортить любую кровь в Месопотамии. Но как только снова появились халдеи, более «чистые», чем исмаи- литское семейство, оно тут же уступило им трон. Итак, что касается сферы правления, т. е. там, где формируются цивилизаторские идеи, не может быть и речи о черных хамитах. Их массу совершенно поглотили по- следовательные наслоения семитов. Они составляют большую часть населения и не играют никакой активной роли. Такая участь ожидает всех завоевателей через не- сколько поколений. Вначале грязь завоеванной деградированной земли, по которой шагают победители, доходит им до щиколотки. Затем в нее погружаются ноги, и вскоре она накрывает их с головой. С физиологической и моральной точек зрения это полная деградация. Во времена Агамемнона греков больше всего поразил в ас- сирийцах, пришедших на помощь Приаму, цвет кожи Мемнона, «сына Авроры». Ав- торы сказаний называют эти восточные народы эфиопами [Эфиопы — потомки Куша, т. е. арабы.]. После разрушения Трои те же коммерческие причины, которые когда-то заставили ассирийцев способствовать созданию приморских городов в стране филистинцев и на севере Малой Азии [Этот естественный альянс между ассирийцами и гре- ками, соперниками финикийцев, очень напоминает ситуацию на Кипре. Там издавна жили две группы: семитская и греческая. Греческие киприоты тяго- тели к ассирийцам, семиты — к Тиру.], обусловили тот факт, что они простили грекам уничтожение города и защищали Ионию. Их цель заключалась в том, чтобы положить конец монополии финикийских городов, в результате троянцев сменили победители. Так, азиатские греки стали основными торговыми партнерами Ниневии и Вавилона. Это есть первое встретившееся нам доказательство той часто повторяе- мой истины, что если идентичность рас приводит к идентичности судеб народов, она ни в коей мере не определяет идентичность интересов и, следовательно, взаимную неприязнь. До тех пор, пока только финикийцы эксплуатировали западные земли, они продава- ли свои товары ассирийцам по очень дорогой цене, но позже, когда появились кон- куренты в лице троянцев, затем греков, ассирийцы нашли более дешевый способ удовлетворить свои потребности. Очевидно, что вся Передняя Азия находилась под диктатом ассирийцев. Народы, пользовавшиеся их покровительством, достигали успеха, а те, кто пытался выйти из- под их влияния, оставались слабыми. Впрочем, и независимость была очень относи- тельной — даже у кочевых племен пустыни. Нет ни одной нации — будь то большой или малой,— которая бы не испытала воздействия населения и царей Месопотамии. Однако среди тех, которые меньше всего ощущали такое воздействие, первыми сле- дует назвать сыновей Израиля. Они относились к своей индивидуальности более ревностно, нежели любое другое семитское племя. Они хотели сохранить чистоту в своих потомках. Они стремились изолироваться от всего, что их окружало. По одной этой причине они заслуживают отдельного разговора, даже если забыть о великих идеях, которые приходят на ум при упоминании этого народа. Сыновья Авраама несколько раз меняли свое имя. Вначале они называли себя ев- реями. Но это название, разделяемое ими со многими другими народами, было слиш- ком широким и неконкретным. Тогда они стали именоваться сыновьями Израиля. Позже, после того, как Иуда прославил свое имя и вытеснил из памяти народа всех патриархов, они стали иудеями. Наконец, после взятия Иерусалима императором Титом, вкус к старине, страсть к своим корням — что всегда свойственно стареющим народам и служит признаком бессилия, хотя свидетельствует о трогательной сенти- ментальности — заставили их снова принять имя «евреи». Эта нация, несмотря на все ее претензии, никогда не имела собственной цивилиза- ции, так же как и финикийцы. Она всего лишь копировала все, что происходило из Месопотамии, смешивая это с египетскими элементами. Нравы израилитов в моменты их расцвета, во времена Давида и Соломона, выдавали тирское и ниневийское про- исхождение. История знает, с каким трудом их священники дистанцировались от са- мых ужасных проявлений восточного происхождения. Если бы сыновья Авраама, спустившись с Халдейских гор, сумели сохранить хотя бы относительную чистоту расы, которой они обладали, они, конечно, сохранили и рас- ширили бы то превосходство над более цивилизованными и богатыми, но менее предприимчивыми ханаанскими народами, которое завещал им отец их патриархов, потому что те народы имели более темный цвет кожи. К сожалению, несмотря на фундаментальные законы и предписания, несмотря на проклятие, лежащее на ис- маилитах и эдомитах, незаконных и отверженных потомках Авраамского колена, ев- реи роднились только с ними [Кстати, семья сына Фарры состояла только из выходцев одной ветви. Когда он заключил союз с Богом и подверг обреза- нию всех мужчин своего дома, все они стали евреями, хотя в Библии под- черкивается, что среди них были рабы, купленные за серебро, и чужаки (Книга Бытия, XVII, 27). Из текста можно также заключить, что израилит- ская национальность определяется даже не столько происхождением, сколько фактом обрезания (Книга Бытия, XVII, 11 и XXXIV, 15). При таком положении дел невозможно было сохранить чистоту расы несмотря на все усилия.]. С самого начала ситуация вынуждала их идти на союз с разными народа- ми, которых они презирали, жить среди них, ставить рядом с ними свои шатры и пас- ти свои стада, и молодые люди двух семейств постоянно общались друг с другом. Кенайцы, потомки Амалека, и многие другие влились, таким образом, в народ, со- стоявший из двенадцати племен [Книга Бытия, XV, 19.]. Затем закон первыми нарушили патриархи. Пестрая генеалогия свидетельствует о том, что Сарра была двоюродной сестрой своему мужу, следовательно, имела чистую кровь [Книга Бытия, XX, 12.]. Но если Иаков женился на Лии и Рахили, своих ку- зинах, и имел от них восьмерых из своих сыновей, четыре других ребенка, также считающиеся истинными отцами Израиля, родились от служанок Балы и Зельфы [Книга Бытия, XXIX, 3—13.]. Этому примеру последовали и его отпрыски [На- помню только один отрывок о происхождении Иосифа, где говорится о том, что он был любимым сыном Израиля и «чистым» в смысле происхождения. Однако он взял в жены египтянку.]. В последующие эпохи мы встречаем и другие этнические альянсы, а во времена мо- нархии им уже нет числа. В царство Давида, простиравшееся до Евфрата, входило немало различных народов, и там не могло быть и речи об этнической чистоте. Вирус смешения пропитал все поры израильского организма. Сам принцип, правда, сохранился, а позже Зорова- вель обрушил жестокие кары на мужчин, бравших в жены чужестранок. Но тем не менее целостность крови Авраама оказалась утраченной, и меланийского элемента в иудеях было не меньше, чем в хамитах и семитах, среди которых они жили. Они приняли их язык [Исайя называет древнееврейский языком Ханаана (36, II, 13).]. Они приняли их нравы и обычаи, и все больше смешивались со своими сосе- дями: филистинцами, эдомитами, амалекитами, аморейцами. Очень часто имитация чужих нравов доходила у них до религиозного экстаза. В сущности, евреи и язычни- ки были скроены по одной мерке. Я склонен считать этот факт и доказательством и следствием: ни во времена Иосифа, ни при Давиде или Соломоне, ни в эпоху царст- вования Маккавеев иудеи не имели длительной власти над соседними народами, как бы слабы те ни были. Они ничем не отличались от исмаилитов и филистинцев. Я уже объяснял, почему израелиты, сыновья Исмаила, Эдома и Амалека, состоявшие из тех же основных «черных» — хамитских и семитских — элементов, что и фини- кийцы и ассирийцы, всегда оставались на самой низшей ступени цивилизации расы, где вдохновляющая и руководящая роль принадлежала народам Месопотамии. Дело в том, что «белые» элементы периодически подпитывали последних, но не сы- новей Израиля. Поэтому им не удавалось удержать завоеванное, а когда у них появ- лялись возможность и желание усовершенствовать свои нравы, они предпочитали заимствовать их в ассирийской культуре, ничего не давая ей взамен — точно так же, как нынешние провинциалы копируют парижские моды. Не отличались большей ци- вилизованностью и тирцы, хотя они и были умелыми торговцами. Они воспринимали только то, что лежало на поверхности, и то, чему они учились у Ниневии. Соломон, решив построить храм, призвал из Тира архитекторов, скульпторов и вышивальщи- ков. Вполне вероятно, что, увидев величественный Иерусалим, которым так горди- лись его жители, человек из Ниневии узнал бы в нем не совсем удачную копию того, что он видел в оригинале в больших метрополиях Месопотамии, куда с Запада, Вос- тока, из Индии и даже Китая, по словам Исайи [Исайя, XIX, 12.], постоянно посту- пали замечательные плоды человеческого гения. И в этом нет ничего удивительного. Малые народы, о которых идет речь, были семи- тами, слишком пропитанными хамитским духом, чтобы иметь возможность играть самостоятельную роль в культуре — впрочем, их собственная культура была в их глазах вполне достаточной и нуждалась разве что в небольших изменениях. Именно такие изменения локального характера низводили все совершенство Ниневии до уровня темных и бедных народов и искажали цивилизацию. Оказавшись в Вавилоне, финикийцы, евреи, арабы чувствовали себя равными местному населению, исключая только северных семитов, которые появились там самыми последними. Но все равно это было подражание, потому что в этих разрозненных группах отсут- ствовала порода. Прежде чем закончить разговор об израилитах, скажем несколько слов о некоторых племенах, которые издавна жили среди них к северу от Иордана. Скорее всего, это таинственное население представляло собой довольно «чистые» остатки меланий- ских семейств — темнокожих, которые когда-то были единственными хозяевами Пе- редней Азии до прихода белых хамитов. Священные тексты оставили нам точное, характерное и неприглядное описание этих жалких народов. Во времена Иова они жили только в горном районе Сеира и Эдома к югу от Иордана. Там их и встречал Авраам. Среди них жил Исав [Книга Бытия, XXXVI, 8.] — что, впрочем, не единственная его вина или ошибка, — и одной из его жен стала Оливе- ма, дочь Аны, дочери Себеона, так что сыновья, родившиеся от нее — Иеус, Иеглом и Корей, — через свою мать были тесно связаны с черной расой. Септуагинта называет эти народы хореянами, Вульгата — хорейцами, и они часто упоминаются в Священном Писании. Они жили в скалах и прятались в пещерах. Их имя даже означает «троглодиты», т. е. пещерные люди. Их племена имели вождей и составляли независимые общества. Они круглый год бродили без определенной це- ли, воровали что придется, а при возможности убивали. Они были очень высокого роста. Путешественники боялись этих жестоких людей. Но самое яркое их описание приводится в Книге Иова [Еще раньше хореяне жили на обоих берегах Иорда- на вплоть до Евфрата на северо-востоке и до Красного моря на юге. Там, где в Священном Писании речь идет об аборигенах, часто упоминаются эти тем- нокожие народы. Второзаконие называет их также словом «эмимы», един- ственное число от которого означает «ужас». Т. е. «эмимы» — значит «внушающие ужас люди» (Второзаконие, 11,10,11). Существовало еще од- но племя, издавна поселившееся на земле Ара, которая позже принадлежа- ла аммонитам. Последние называли их «зомзомимы» (Второзаконие, II, 20). Наконец, хореяне, эмимы и зомзомимы, эти ужасные и шумные люди, постоянно сравниваются с энасимами, гигантами с длинными шеями. Еще до появления израелитов они жили рядом с Хевроном. Частично они были уничтожены, а оставшиеся укрылись в филистинских городах, где они встречались в гораздо более поздние времена. Нет сомнения в том, что к этому семейству принадлежал великан Голиаф, с которым сражался пастух Давид. Кстати, Голиаф переводится как «изгнанный» или «беженец»]. «Они смеются надо мною, те, которых отцов я не поместил бы с псами стад моих». «Бедностью и голодом истощенные, они бегут в места безводные, мрачные и пус- тынные...» «Из общества людей изгоняют их и кричат на них, как на воров». «Они живут в рыт- винах потоков, в норах земных и скалах». «Они шумят в кустах и жмутся под терном». «Люди отверженные, без имени, отребие земли» (Книга Иова, XXX). У этих дикарей семитские имена, но разве нельзя узнать в словах библейского свя- того портрет бошисмана и пелагийца? Действительно, между древним хореянином и этими дикими неграми существует самая тесная связь. В этих трех ветвях меланий- ской породы мы видим не сам тип чернокожих, а степень деградации, до которой может опуститься эта ветвь человеческого рода. Я считаю, что непосредственной причиной деградации этих несчастных существ было то обстоятельство, что их угне- тали хамиты, точно так же, как готтентотов угнетали кафры, а пелагийцев — малай- цы. Между тем хорошо известно, что в подобном оправдании никогда не нуждались народы нашего семейства. Конечно, и среди них были жертвы, так же, как среди темнокожих и желтокожих. Покоренные, угнетаемые, уничтожаемые народы всегда встречались и встречаются до сих пор. Но если хоть капля крови белых существует в нации, деградация никогда не станет всеобщей, хотя может иметь место среди от- дельных людей или даже групп. В ответ мне могут привести множество примеров того, что народы влачат жалкое существование, и скажут, что только несчастная судьба виновата в этом. Оппоненты будут рассказывать о том, как несчастные люди живут в лесах, питаются ящерицами и змеями, бродят нагишом, иногда даже забы- вают самые простые слова, необходимые для создания языка, а с ними и сами поня- тия, обозначаемые этими словами, и миссионер не находит другого решения этой проблемы, кроме суровости и деспотизма. Но это ошибка. Если присмотреться вни- мательнее, мы увидим, что народы, находящиеся в таком жалком положении, так и останутся неграми и финнами и что история не знает случаев, когда даже самые не- счастные из белых народов жили в дикости; напротив, они всегда имели в себе спо- собности и цивилизаторские элементы, которые сохранялись несмотря на любые ис- пытания и беды. Именно в этом заключается убедительное свидетельство их абсо- лютного превосходства над остальными расами. Хореяне прекратили сопротивление и исчезли. Лишенные того немногого, что им оставили в наследство их родители, сыновья Исава, дети Оливемы, короче говоря, эдомиты (Второзаконие, 11,12), не выдержали цивилизации, как это происходит се- годня с аборигенами Южной Америки. Они не сыграли никакой политической роли. Их нашествия были всего лишь разбойничьими вылазками. История Голиафа пока- зывает, что единственное их предназначение заключалось в том, чтобы подпитывать ненависть к израилитам. Что касается иудеев, они оставались в рамках влияния Ниневии, пока ими руководи- ли семиты. Позже, когда скипетр перешел в руки арийцев-зороастрийцев, когда ме- жду властителями Месопотамии и юго-западными народами перестали существовать расовые отношения, наступил этап политического подчинения, и единство идей ис- чезло. Но пока рано говорить об этом. Прежде чем спуститься в те глубины времен, где им предстоит найти свое место, нам нужно рассмотреть много вопросов, в пер- вую очередь тех, что имеют отношение к Египту. ГЛАВА V До сих пор речь шла только об одной цивилизации, образовавшейся из смешения белой расы хамитов и семитов с темнокожими, которую я назвал ассирийской. Ее влияние можно считать беспрецедентным по своим последствиям даже для нашего времени. Однако ее нельзя назвать самой древней на земле, и равнины юго-западной Азии были не первыми, где появились и достигли расцвета мощные государства. Позже мы будем говорить об исключительной древности индусских государственных инсти- тутов, а пока остановимся на системе правления в Египте, которая образовалась примерно в одно время с ниневийскими государствами. В первую очередь рассмот- рим истоки цивилизаторской нации, жившей в долине Нила. Довольно точный ответ на этот вопрос мы найдем в физиологии: статуи и рисунки древности неопровержимо доказывают присутствие белого типа [Уилкинсон счита- ет египтян азиатским народом и приводит отрывок из Плиния, который от- мечает, что жители долины Нила, от Сиены до Мероэ, были арабами. Другой ученый, Лепсиус, утверждает то же самое в отношении всей долины Нила до Хартума, а возможно, и еще южнее, вдоль русла Голубого Нила.]. Очень час- то в качестве образца красоты и благородства внешних черт называют известную статую из Британского Музея, называемую «Юный Мемнон». Изображенные в других скульптурах ранней античности жрецы, цари, военачальники принадлежат к белой расе, если не в чистом виде, то во всяком случае к ее разновидности, которая неда- леко ушла от нее [Лепсиус отмечает, что на рисунках в подземельях древней династии изображены египтянки с желтой кожей, а в эпоху XVIII династии они уже краснокожие.]. Однако широкие лица, большие уши, выраженные скулы, пухлые губы часто фигурируют в изображениях людей в подземельях и храмах и свидетельствуют о большой пропорции черной крови обеих разновидностей — тем- нокожих с прямыми и курчавыми волосами [Среди негритянских народов, пред- ставленных на древних па мятниках, торесы, тареао, эфиопы или кушиты относятся к явно прогнатическому типу с курчавыми волосами.]. В этом от- ношении нет ничего убедительнее, чем сооружения в Мединет-Абу. Таким образом, можно предположить, что египетское население включало в себя следующие эле- менты: темнокожие с прямыми волосами, негры с пушистой шевелюрой и белый эле- мент, который обеспечил жизнеспособность всей этой смеси. Трудность заключается в том, чтобы определить, к какой ветви семейства принадле- жал последний элемент. Блюменбах сравнивает голову Рамсеса с индусским типом. Это замечание, справедливое само по себе, к сожалению, недостаточное основание для того, чтобы сделать вывод, поскольку исключительное разнообразие египетских типов в разные времена постоянно колеблется между двумя полюсами: меланийским и белым. Во всех случаях, даже в голове, приписываемой Рамсесу, черты лица, кра- сивые и очень близкие к белому типу, тем не менее, уже претерпели сильные изме- нения в результате смешения и знаменуют собой начало деградации. Кроме того, нельзя забывать о том, что физиогномические признаки часто не могут служить объ- ективными характеристиками, когда речь идет о нюансах. Если физиология показы- вает, что в жилах египтян текла кровь белых, то она не может ответить, из какой ветви пришла эта кровь: хамитской или арийской. Тем не менее, она в целом опровергает мнение о том, что предки Сесостриса были китайскими поселенцами; кстати, сегодня эта гипотеза даже не обсуждается всерьез. История — наука более эксплицитная, чем физиология, но и она не в состоянии объ- яснить истоки египетской нации. Многовековые исследования и попытки так и не привели к согласию относительно хронологии царств и царей, а еще больше относи- тельно синхронизма, который объединяет фактографию долины Йила с событиями, происходившими в других местах. Этот уголок земного шара всегда был одним из самых загадочных и притягательных для науки. По мнению одних исследователей, кульминационной точкой цивилизации, искусств и военного могущества Египта следует считать эпоху между царствованием Осиртасе- на, фараона XVIII династии, и Рамсеса III (XIX династия): т. е. между 1740 и 1355 гг. до Рождества Христова [Речь идет о периоде, предшествующем изгнанию гик- сосов, который называют Новая Империя. Возраст пирамид еще старше, а начало XII династии датируется 2200 г.]. Но период сооружения пирамид уходит еще глубже в историю, и гениальные попытки Бунзена расшифровать загадки веков относятся к этим памятникам. Следуя методу, который обычно применяется к трудам Эратосфена, можно вычислить, что пирамиды к северу от Мемфиса, считающиеся самыми древними, были построены около 2120 г. до н. э. Суфисом и его братом Сен- суфисом. Таким образом, в 2120 г. до н. э. Египет уже представлял собой довольно развитое государство, способное осуществить работы, самые удивительные из чело- веческих дел. Следовательно, белые поселенцы пришли сюда до этой эпохи, потому что каждая группа пирамид относится к разным периодам [Садившийся на трон царь начи- нал сооружение пирамиды, которая должна была служить ему гробницей. Он вначале строил ее средней высоты, имея время закончить строительство. Если он ус певал, он ее заканчивал, расширяя в ширину и в высоту. Завер- шив работу, он принимался за другую пирамиду, продолжая работы до кон- ца своих дней. После его смерти заканчивали только внешнюю облицовку, но следующий фараон занимался своим строительством и не увеличивал размеры неоконченного сооружения.]. Существовала гипотеза, что одна из ха- митских ветвей дошла до долины Нила между Сиеной и морем и основала там еги- петскую цивилизацию, но она не выдерживает никакой критики. Зачем понадоби- лось этим хамитам, создавшим сильное государство, порывать все связи с другими народами их расы, отгораживаясь таким образом от проторенной дороги и уходя от средиземноморского побережья, от дельты Нила, чтобы построить государство, во всех отношениях враждебное цивилизации черных хамитов? Как могли они сделать своим язык, настолько отличавшийся от наречий их сородичей? Убедительного отве- та на эти вопросы не существует. Таким образом, египтяне не являются хамитами, и их истоки следует искать в другом месте. Древнеегипетский язык включает в себя три части. Одна принадлежит к «черным» языкам. Другая, обусловленная контактом этих «черных» языков с наречием хами- тов и семитов, дает ту смесь, которую назвали по имени второй из вышеуказанных рас. Наконец, существует третья часть, очень таинственная и самобытная, но во многих отношениях она свидетельствует об арийских корнях и родстве с санскритом [6) Барон Экштайн не согласен с таким утверждением Балена, но также признает, пусть и косвенным образом, индийские корни. Вот что он пишет: «Хотя коптский язык принадлежит к антиподам санскрита, у меня есть ты- сячи оснований для того, чтобы именно в бассейне Инда искать источник древней цивилизации, перенесен ной позже в долину Нила». Эту точку зре- ния разделяет Уилкинсон, считая египтян индусскими поселенцами.]. Это важное обстоятельство, будь оно солидно доказанным, могло бы положить конец дискуссии и реконструировать маршрут белых поселенцев Египта от Пенджаба до устья Инда, а оттуда в долину верхнего Нила. К сожалению, это еще не совсем ясно и может служить лишь версией. Однако вполне возможно, что доказательства вскоре отыщутся [7) Не следует забывать, что коптский, или демотический, язык, единственный инструмент, с помощью которого можно расшифровать ие- роглифы, — это лишь диалект, вырождающийся отросток священного языка, и необходимо проверить, не больше ли санскритских следов в этом наре- чии.]. Долины нижнего течения Нила долгое время считались частью страны Миср. Но это было ошибочное мнение. Места, где египетская цивилизация познала расцвет в са- мые древние времена, находятся гораздо выше, чем дельта. За пределами арабского побережья, где бесплодная почва не привлекала переселенцев, древняя цивилиза- ция занимает не очень большое пространство и не достигает Средиземного моря. Возможно, она не стремилась порвать все связи с прародиной. Несмотря на пески и скалы, окаймляющие залив, через который могли проникать иммигранты, торговые портовые города существовали и здесь (например, Филотерас), и все они были свя- заны с плодородным центром, где и происходило главным образом переселение бла- годаря созданным в пустыне поселениям или промежуточным станциям, например, Вади-Джазус, о котором известно, что его колодцы привел в порядок Амунм-Гори (1686 г. до н. э.). Это было еще в то время, когда египтяне не владели побережьем Палестины. Есть основания полагать, что изумрудные копи в Джебель-Забара экс- плуатировались еще до нашей эры. В захоронениях фараонов XVIII династии в изо- билии находят лазурит и другие драгоценные камни, происходящие из Индии. Я не говорю здесь о фарфоровых вазах, попавших сюда, вне всякого сомнения, из Китая и обнаруженных в подземельях, возраст которых не установлен. Одного этого факта достаточно, чтобы с полным правом датировать эти памятники и их содержимое очень далекой эпохой. Прибытие азиатской семьи в Египет Исходя из того, что создали египтяне в центре долины Нила, я делаю вывод, что они не принадлежали к хамитским и семитским народам, которые переселялись в запад- ную Африку по побережью Средиземного моря. Из того факта, что все их резные фигуры несут на себе явно кавказскую печать, можно заключить, что цивилизатор- ская часть этого народа имела «белое» происхождение. А арийские следы в их язы- ке свидетельствуют о их первородном родстве с санскритским семейством. Чем глубже мы изучаем народ Исиды, тем большее количество находок подтверждают эту версию. Я уже говорил, что в самые далекие исторические времена египтяне имели мало свя- зей — или вообще их не имели — с хамитскими или семитскими народами и района- ми, где эти народы обитали; между тем они, по всей вероятности, поддерживали продолжительные отношения с приморскими юго-восточными народами. Их деятель- ность была настолько естественно направлена в эту сторону, а ее последствия имели настолько большое значение, что во времена Соломона наблюдался очень высокий объем торговли между двумя странами. Констатируя санскритское происхождение цивилизаторского ядра расы, не следует отрицать, что начиная с очень древней эпохи эта раса сильно пропиталась черной кровью и смешалась с многочисленными хамитскими отпрысками и сыновьями Сима. В этой связи я упоминал о свидетельствах арабского происхождения жителей доли- ны Нила от Сиены до Мероэ. Книга Бытия находит семитов среди сыновей Месраима, сыновей Хама (X, 13, 14). Несмотря на столь смешанное происхождение сами егип- тяне считали себя автохтонным народом. Они действительно были таковым как на- следники по крови меланийских аборигенов. Однако если обратиться к самой благо- родной части их генеалогического дерева, придется отказаться от подобного мнения по этому вопросу и считать их иммигрантами, причем не столько с севера и востока, сколько с юго-востока. Жестокой религии ассирийцев египтяне противопоставили величественный культ, пусть и не настолько идеальный, но, по крайней мере, более гуманный, который вы- теснил в эпоху Древней Империи, при первых наследниках Менеса [Между основа- телем египетского царства и мифическим законодателем Древней Индии, Ману, находят большее сходство в именах.], негритянский обычай иератических массовых убийств и с тех пор никогда не пытался его возродить. Конечно, общие принципы религиозного искусства, практиковавшиеся в Фивах и Мемфисе, не препятствовали изображению уродливого, но они и не стремились к ужасному, и хотя образ Тифона и других еще можно назвать отталкивающим, еги- петское божество отличается скорее гротескными формами, а не конвульсиями дико- го зверя или гримасами людоеда. Эти отклонения вкуса, смешанные с истинным ве- личием и определяемые, скорее всего, количеством черной крови, отступают на зад- ний план перед благородством белой части, которая превосходила хамито-семитское влияние и демонстрировала мягкость, отказываясь от жестокости и вынуждая чер- ный элемент отступать в сторону смешного. Примеры эфиопских и египетских народных типов Однако было бы преувеличением воздавать слишком высокую хвалу населению до- лины Нила. Если с точки зрения нравственности стоит предпочесть смешное общест- во обществу злому, то с точки зрения силы это нельзя считать достоинством. Вина и несчастье ассирийцев заключается в том, что они пали ниц у ног таких чудовищ, как Астарта, Ваал, Мелькарт, этих ужасных идолов, изображения которых обнаружены и в Сардинии, и у стен Хорсабада, но и жители Фив и Мемфиса, со своей стороны, ви- новны в том, что, возможно, по причине родства с местной расой, боготворили то, что есть самое низкое как в растительном, так и в животном мире. Не стоит упоми- нать здесь культ кобры, распространенный среди народов Индии и Египта и унасле- дованный ими от своих предков, жителей общей прародины [Шлегель в «Преди- словии к Египетской мифологии Причарда» отмечает, что индусы не знают обычая обрезания, распространенного в Египте, в котором усматривают, впрочем, несправедливо, иудаистское влияние. Как и татуировка, этот риту- ал происходит от негритянских обычаев и полностью соответствует образу жизни этой расы. Гигиенические соображения, которые сегодня при водятся в качестве его оправдания или объяснения, мне кажутся малоубедительны- ми, независимо от того, подвергаются обрезанию только мужчины или муж- чины и женщины, как это имеет место у многих африканских племен. Я ус- матриваю в этом обычае не более чем желание выделиться или просто от- метить себя знаком телесно го увечья. У племени экхилис обрезание прак- тикуется на взрослых мужчинах весьма жестоким образом. Крайняя плоть надрезается в присутствии родственников и невесты жертвы, и малейший при знак боли считается позорным фактом. Случается так, что через не- сколько дней человек, подвергшийся такой операции, умирает.]. Не будем касаться также крокодилов и прочих ужасов, составлявших культ негров. А также суеверное обожание таких, в общем невинных, представителей животного мира, как козел, кот или скарабей; или овощей, которых можно назвать элементарно низмен- ными и вульгарными как с точки зрения формы, так и прочих достоинств — вот сви- детельства негритянского влияния в Египте, которое можно увидеть и в Ханаане и в Ниневии. Здесь царствует абсурд, и только белый элемент служит разграничитель- ным знаком. В этом и заключается разница между ассирийцами и египтянами. Я вовсе не смешиваю культ Аписа, и тем более почитание коровы и быка, с обожест- влением растений. Конечно, преклонение перед божеством часто принимает уродли- вые формы, граничащие со страхом [Возможно, читатель заметил, что только современные народы сумели создать барьер между уважением и обожани- ем. Чувство уважения у народов с большой примесью черной или желтой крови часто принимает крайние формы независимо от того, что его внушает: страх или любовь. У одних оно приводит просто-напросто к обожествлению, у других — к суеверному культу предков.]. Но в основе любви египтян к коровь- ему роду лежит нечто большее, нежели простой фетишизм. Ее можно объяснить древними пастушескими обычаями белой расы, которые так же, как и преклонение перед коброй, имеют индийское происхождение. Впрочем, источником этих суеверий не является жестокость. Примеры эфиопских и египетских народных типов Такую же оговорку я бы сделал в отношении других, столь же поразительных фактов сходства, например; образ Тифона, любовь к лотосу и прежде всего характерная космогония, близкая к идеям брахманизма. По правде говоря, иногда бывает риско- ванно делать слишком прямые выводы из таких сравнений. Часто идеи могут путе- шествовать по миру в состоянии, близком к смерти, и возрождаться на благодатной почве, пройдя перед этим большие расстояния. Таким образом, оказываются пусты- ми ожидания, питаемые в отношении присутствия идей в двух далеких друг от друга местах, и попытки констатировать идентичность рас у двух совершенно разных на- родов. Однако в данном случае мы вряд ли ошибаемся. Самая неблагоприятная ги- потеза относительно прямых связей между индусами и египтянами должна была бы предполагать, что теологические представления первых пришли через священную землю в Гедрозию, затем через различные арабские племена и, наконец, попали к последним. Между тем гедрозийцы были невежественными варварами, остатками черных племен [В более поздние времена арийцы добирались до этих наро- дов. Но не оставили никаких следов своего пребывания.]. Арабы целиком вос- приняли хамитские понятия, и у них не обнаружено никаких следов тех теологиче- ских принципов, о которых идет речь. Следовательно, они пришли прямо из Индии без всякого посредничества. Это еще один убедительный аргумент в пользу арийско- го происхождения народа фараонов. Я не склонен считать окончательным доказательством одну особенность, которая на первый взгляд поражает воображение. Это существование каст в обеих странах. По- видимому, этот институт несет на себе печать оригинальности, которая позволяет считать его продуктом из единого источника и в то же время сделать вывод о его наличии у нескольких, не связанных друг с другом народов. Но при тщательном раз- мышлении можно без труда убедиться в том, что генеалогическая организация соци- альных функций есть всего лишь прямое следствие идеи неравенства рас и что по- всюду, где есть победители и побежденные, особенно когда оба полюса государства оказываются разделенными физиологическими барьерами, у сильных появляется желание сохранить власть для своих потомков и сохранить по возможности чистой свою кровь, достоинство которой они считают единственной причиной своего влады- чества, В какой-то момент почти все ветви белой расы испытали на себе тяжесть этой системы исключительности, и если они не зашли в этом отношении так же да- леко, как охранители Вед или сторонники Осириса, так только потому, что уже про- живали среди родственного населения. Можно сказать, что все белые общества на- чинали претендовать на исключительность слишком поздно, это касается и египтян и брахманов. Их претензии на исключительность могли родиться только из отрица- тельного опыта, поэтому представляли собой бесполезную попытку. Итак, существование каст само по себе не предполагает идентичность народов, т. к. касты есть у германцев, этрусков, римлян — не только в Фивах или в Видеха. Однако на это можно возразить таким образом: если идея разделения должна родиться вез- де, где есть две неравные расы, то по-иному обстоит дело с практической реализа- цией этой идеи — именно в этом можно найти большое сходство систем Египта и Ин- дии, где существовало постоянное принуждение человека заниматься тем, чем зани- мались его предки. Но есть и различие: в Египте сын должен был исполнять те же функции, что и отец, тогда как мать могла происходить из другой среды (исключая семью пастуха). Это исключение против пастухов, вынужденная параллель запрета на посещение ими храмов, подтверждает терпимость общих правил. Примеров тому немало: цари женились на негритянках, как Аменоф I. Цари были мулатами, как Аменоф II, и общество закрывало на это глаза. Наконец, приведем два последних и, конечно, самых сильных доказательства. Египетские анналы приписывают честь учреждения каст одному из первых царей (III династия) — Сесонхозису, согласно мифу о путешествии аргонавтов, или Сесотрису, по мнению Аристотеля. Второй аргумент: столь ранняя эпоха, когда арийские переселенцы должны были покинуть устье Инда, чтобы двинуться на запад, отрицает санскритское происхожде- ние законов, поскольку таковых еще не было в той стране. Я вовсе не собираюсь подкреплять свою точку зрения таким слабым аргументом. И, протестуя против слишком прямолинейных выводов из факта одновременного суще- ствования каст в Индии и Египте, я не собираюсь утверждать, что некоторые следст- вия, вытекающие из такого факта, не могут служить весомым подтверждением общ- ности происхождения: например, одинаковое преклонение перед служителями куль- та, их долгое владычество в обеих странах и подчинение, в котором им удавалось держать военную касту, даже тогда, когда та была у власти: такого триумфа никогда не знало хамитское духовенство, и именно это составляло славу и силу цивилизаций Инда и Нила. Дело в том, что арийская раса вообще отличается религиозностью, и жрецы постоянно вмешивались в частную жизнь людей и держали под контролем даже обычаи и привычки. В Египте, так же как в Индии, служители храмов регла- ментировали всю повседневную жизнь вплоть до выбора пищи. Короче говоря, хотя количество каст в этих странах различно, иерархия приблизительно одинакова [Уилкинсон пишет, что в Египте в самую низшую касту входили свиноводы. Согласно Геродоту, там насчитывалось семь классов, Диодор называет три или пять каст, Страбон — три, Платон в «Тимее» — шесть, включая подраз- деления ремесленников и тех, кто занимался искусствами.]. Вот, пожалуй, и все, что можно сказать по этому, на первый взгляд второстепенному вопросу, кото- рый проясняет отдельные фрагменты и факты сходства двух цивилизаций. Самые древние памятники египетской цивилизации находятся в верхней и нижней частях страны. Одной из столиц Древней Империи был город Фивы, основанный Се- сортесеном I, первым царем фиванской династии, XII династии Манефона, в 2300 г. до н. э. Игнорируя север и северо-восток страны, первые династии оставили следы противоположного направления своей активности, и их связи с Индией должны были осуществляться через земли арабов-кушитов, восточное побережье Африки и, веро- ятно, некоторые крупные острова [Роселмени обнаружил имя Сесортесена на стеле в Нубии около Вади-Халфа. Видимо, этот же фараон захватил Синай- ский п-ов. Добыча меди на Синайе началась в эпоху Древней Империи.]. Однако там нет свидетельств, за исключением Синайского полуострова, целенаправ- ленных завоеваний в отличие от южного и западного направлений на Африканском континенте, где египтяне вели себя как хозяева. Таким образом, главная арена древнеегипетской цивилизации тянется полосой вдоль Нила до моря и поднимается выше Мероэ, где расширяется на запад под пальмы оазиса Аммона. Древние, учитывая эту ситуацию, дали географическое название «Куш» Верхнему Египту и части Среднего Египта, а также Абиссинии, Нубии и районам Йемена, насе- ленным потомками черных хамитов. Между прочим, по мнению Уилкинсона, это на- звание относилось и к Неджу и Йемену, а также к самой ближней части Азии. Примеры эфиопских и египетских народных типов Священное Писание называет Немрода кушитом. Ученые долго ломали голову над тем, что понимать под этим названием, и так и не пришли к единому мнению. С этим названием, так же как с некоторыми другими (Индия, Сирия, Эфиопия, Иллирия), связаны различные варианты, без конца менявшиеся со временем и с направлением в политике. Лучше всего отказаться от реконструкции точных границ Куша и при- знать, что среди входящих в эту страну территорий Египет, несомненно, занимает первое место и объединяет их в общую цивилизацию; я склонен считать, что это слово включает в себя и сам очаг, и завоевания этой древней культуры, которая об- ратилась исключительно к югу, а не к побережью Средиземного моря. Величественными останками этой древней славы являются пирамиды. Они были со- оружены при первых династиях, которые, начиная с Менеса до эпохи Авраама и не- много позже, до сих пор служат предметом дискуссий [Из самых древних пирамид некоторые построены из сырого кирпича, что делает их близкими захороне- ниям белых народов.]. В этом отношении стоит отметить, что здесь, как и в Асси- рии, на вершине власти находятся боги, ниже стоят жрецы, еще ниже военачальники [Перед самыми древними именами, в овалах, стоит титул священника, а не царя.]. Это проявление негритянской идеи, которая выражена здесь в той же форме и связана с похожими обстоятельствами. Боги — это белые люди, священники — му- латы, представители иератической касты. Цари — это военачальники, которым об- щество белого происхождения доверило управлять империей, т. е. телом, оставляя душу на попечение соперников. Можно предположить, что борьба была долгой и упорной, что священники яростно отстаивали корону и трон, а военная верхушка проводила гибкую политику. Суверен мог принадлежать к одной или другой касте — жрецов или военных. Но если суверен был из второго класса, ему, прежде чем сесть на трон, требовалось заручиться поддержкой служителей храмов и обучиться свя- щеннодействиям. Только сделавшись иерофантом по форме и сути, удачливый сол- дат мог назваться царем и в продолжение оставшейся жизни оказывать безгранич- ное уважение религии и ее служителям; в своей личной жизни и самых интимных привычках он никогда не нарушал правила, авторами и хранителями которых были жрецы. Соперники властителя никогда не спускали с него глаз. Его зависимость бы- ла особенно ощутимой, когда речь шла об общественных делах. Ничто в стране не происходило без участия иерофанта; он был членом высшего совета, и его голос был решающим в спорах; цари знали, что после их смерти они подлежат суду, но не сво- их подданных, а священников, и в нации, имевшей столь необычные идеи о потусто- ронней жизни, можно легко предположить, какой ужас вызывала у самого сурового властителя мысль о процессе, который в присутствии его бессильного трупа мог ли- шить его самого большого счастья — величественного захоронения и последних по- честей. Его судьи постоянно оставались начеку, и остерегаться их приходилось всю жизнь. Итак, существование египетского фараона — скованного, окруженного соглядатаями — было бы невыносимо, если бы ему не была дана определенная компенсация. Если оставить в стороне религиозные права, монарх был всемогущ, и люди всегда оказы- вали ему самые изысканные почести, стоя на коленях. Конечно, он не был богом, и его не боготворили при жизни, но его считали абсолютным судьей в делах жизни и смерти, а также чем-то священным, поскольку он сам был жрецом. Самые влиятель- ные лица государства были недостаточно благородны, чтобы служить ему самым унизительным образом. Его сыновьям выпадала честь бежать за его колесницей, гло- тая пыль и держа в руках зонтики от солнца. Эти нравы были близки тому, что происходило в Ассирии. Абсолютный характер вла- сти и беспрекословное повиновение подданных были настолько же выражены в Ни- невии. Между тем там не наблюдалось рабской зависимости царя от священников, а если обратиться к другой ветви черных семито-хамитов, если перенестись в Тир, там мы также найдем царя-раба, но там властвует аристократия, а понтиф Мелькарта не является главенствующей силой. Что касается сходства и различия с этнической точки зрения, то сходство можно увидеть в бесправии подданных и в абсолютности власти. Власть над невежествен- ным населением абсолютна и в Египте, и в Ассирии, и в Тире. Причина заключается в том, что во всех странах, где черный элемент находился или находится под вла- стью белых, правление приобретает характер жестокости — с одной стороны, в свя- зи с необходимостью добиться подчинения, а с другой, из страха, что невежествен- ные подданные завоюют права неограниченной власти. Источник различий в том, что цивилизаторская ветвь в Египте превосходила во всем потомков Хама и Сима. Поэтому санскриты-египтяне принесли в завоеванные земли более высокую организацию и мораль, и известно, что всюду, где единственно воз- можной формой правления является деспотизм, власть духовенства, даже в самых крайних проявлениях, несет в какой-то мере спасительную функцию, так как в ней, по крайней мере, больше интеллекта. После царей и жрецов Египта не надо забывать аристократов, которые, наподобие кшатриев Индии, были единственными, кто имел право носить оружие и защищать страну. В своей среде они были более или менее равны, зато, не жалея сил, угнета- ли тех, кто стоял ниже. Простой люд в Египте был несчастен до крайней степени, и его существование, почти не гарантированное законами, зависело от прихоти выс- ших классов. Он был обречен на рабский труд, сельскохозяйственные работы пожи- рали его здоровье; простой народ жил и умирал в хижинах от истощения и болезней, и никто о нем не заботился, а роскошные дома, которые он строил, прекрасные пло- ды, которые он выращивал, ему не принадлежали. Того, что ему доставалось, едва хватало на питание. Так описывают жизнь низших классов в Египте древнегреческие авторы, в том числе Геродот. Справедливости ради напомним жалобы истощенных от голода евреев, которым пришлось питаться в пустыне манной. Эти кочевники тогда сожалели об утраченных оковах плена. Но они забыли о том, что покинули страну Миср, спасаясь от невыносимого гнета, который в принципе был обычным образом жизни местного населения. Местные жители не могли последовать примеру детей Израиля и, будучи расой, менее благородной, они в меньшей степени страдали от тягот. Исход израильтян с этой точки зрения может служить доказательством реши- мости, с какой гений народов, близких к белому семейству, может избегать рабства в его крайних проявлениях. Политический режим, навязанный простому народу в Египте, был не менее жесто- ким, чем в хамитских и семитских странах, что касается рабства и бесправия. Одна- ко, по сути он был менее кровавым, потому что религия, мягкая и милосердная, об- ходилась без тех чудовищных массовых убийств, какие были угодны богам Ханаана, Вавилона и Ниневии [Участь пленников также была менее тяжелой, как ут- верждает Уилкинсон. Их просто продавали в рабство, но без таких эксцес- сов, какие мы видим на ниневийских памятниках, где победители тащат за собой пленников за кольцо, продетое через нижнюю губу.]. В этом смысле египетский крестьянин, рабочий или раб не знали ужасов азиатского гнета — но только в этом смысле. Им не грозил жертвенный кинжал, зато всю свою жизнь они пресмыкались перед высшими кастами. Их использовали как тягловый скот на тяжелых работах по сооружению памятников, которыми будут любоваться в грядущих столетиях. Это они перемещали огромные блоки для статуй и монолитных обелисков. Эти черные или почти черные работники гибли толпами, строя каналы, а те, у кого была более светлая кожа, рисовали чер- тежи, распоряжались и следили за работами, а по их завершении принимали на себя славу творцов. И пусть сегодня человечество содрогнется, представив себе это зре- лище. Но, отдав дань возмущению и сожалению, можно понять ужасные причины, которые вынуждали народные массы Египта и Ассирии терпеливо сносить жестокий гнет: у плебса этих стран была неодолимая этническая потребность подчиняться прихотям своих хозяев за то, что эти хозяева имели при себе нечто вроде талисмана, дающего им право на угнетение, а именно, достаточное количество белой крови. Такая ситуация имела место в самые славные периоды египетского могущества. В самые лучшие времена ассирийской империи троны Вавилона и Ниневии не видели более благородных царских лиц, чем те, которыми мы и сегодня любуемся на вели- чественных скульптурах Бени-Хассана [Окончательный тип Египта сформиро- вался при III династии, которая, по мнению Бунзена, началась через 90 лет после первой.]. Но совершенно очевидно, что эта чистота крови, пусть и относительная, не могла сохраняться долго. Сама кастовая организация не способствовала этому. И, если бы единственной причиной ее существования было влияние индийского типа, египет- ская цивилизация не продержалась бы так долго, и упадок ее начался бы задолго до Рамсеса III, который завершает самую величественную эпоху Египта, т. е. задолго до XIII в. до н. э. Эту цивилизацию поддерживала кровь ее азиатских врагов — хамитов и семитов, которые не раз и разными способами возрождали ее. Я не собираюсь рассуждать о национальности гиксосов, но не может быть сомнений в том, что они принадлежали к расе, близкой к белым народам [В подземельях Бени-Хассана есть изображе- ния боев с участием гладиаторов с очень светлой кожей, голубыми глазами, рыжей бородой и волосами. Лепсиус считает их представителями семитской расы, возможно, предками гиксосов. Перед тем, как сокрушить Древнюю Империю и заставить египетские династии искать убежища в Эфиопии, гик- сосы мирным путем селились в стране и, вполне воз можно, смешались с местным населением. Кстати, замечу, что, судя по цитированным памятни- кам, в землях Передней Азии во времена фараонов жили группы людей с более светлой кожей, чем сегодня. Они только что спустились с северных гор и еще не вступили в тесный контакт с меланийским населением.]. С по- литической точки зрения, их появление было бедой, но одновременно освежало ме- стную кровь. Велись войны с азиатскими народами, и хотя вряд ли можно говорить о больших завоеваниях до самого Каспийского моря, о чем иногда пишут, поскольку нет никаких следов ни в истории, ни в памятниках Азии, свидетельствующих о пре- бывании там армии фараонов, но удачные походы Сесостриса, Рамсесов и других царей были источником притока во внутренние номы пленников из Ханаана, Ассирии и Аравии, и их кровь в какой-то степени смягчила дикую черную кровь, которую по- стоянно вливали в жилы нации низшие классы, особенно соседние абиссинские и нубийские племена. Следует также иметь в виду двойной — хамитский и семитский — приток, который в течение многих веков питал Средний Египет. Именно таким путем наполовину белые орды распространились по западному берегу Африки, а образовавшееся в результа- те этого население позже дало государству наследников Менеса смешанную расу, в которой не было индийской крови и все достоинство которой заключалось в много- численных смешениях с цивилизаторскими народами Нижней Азии. Из таких последовательных притоков «белых» принципов появились народы, кото- рые предотвратили преждевременный упадок кушитской цивилизации и одновре- менно, поскольку эти притоки никогда не были особенно мощными, египетский дух мог постоянно держаться в стороне от демократических тенденций, которые оконча- тельно восторжествовали в Тире и Сидоне, потому что местные простолюдины нико- гда не поднимались до такого уровня, чтобы им могла прийти дерзкая мысль срав- ниться с господами. Все революции происходили между высшими кастами, иератиче- ская и царская система не подвергалась опасности. Если иногда во главе какого- нибудь дома вставали меланийские династии, например, Тирхаках [Согласно Уил- кинсону, предшественниками Тирхакаха тоже были эфиопы — Сабакоф и Себек. Кстати, Тирхаках, отдавая должное египетскому гению, добровольно уступил власть и вернулся в Эфиопию.], их власть длилась недолго: это было случайное возвышение некоторых племенных вождей в результате политических пертурбаций, и у таких властителей никогда не возникала мысль использовать свое положение для того, чтобы установить равноправие наподобие того, что имело место в Финикии после уличных беспорядков. Этим тоже можно объяснить политическую стабильность в Египте. Эта стабильность быстро превратилась в стагнацию, потому что Египет по- настоящему развивался, только когда у власти была индийская ветвь, которая его основала, а того, что дали ему остальные белые расы, было достаточно для того, чтобы продлить цивилизацию, но не развивать ее. Тем не менее даже в период упадка, когда египетское искусство после XIX династии, т. е. после Менефтаха (1480 г. до н. э.) почти не оставило памятников, которые мог- ли бы соперничать, ни по совершенству исполнения, ни по масштабности, с памят- никами предыдущих эпох, Египет всегда оставался настолько выше стран к югу и к юго-западу от него, что не переставал быть для них источником их существования. Однако цивилизаторскую функцию Египта нельзя назвать монопольной, и здесь не- обходимо отметить, что цивилизация в Абиссинии имеет два истока. Один, без со- мнения, египетский, и он был самым богатым, а второй также заслуживает упомина- ния. Он был связан прежде всего с очень древней эмиграцией черных хамитов, ара- бов-кушитов, затем семитов, арабов-химиаритов: и те и другие перешли Баб-эль- Мандебский пролив и принесли народам Африки то, что сами усвоили из ассирий- ской культуры. Судя по положению этих народов на южном побережье Аравии и об- ширной торговле, которую они вели с Индией и которая, видимо, привела к созда- нию санскритского города Нагара, вполне вероятно, что и их представления и поня- тия приобрели арийскую окраску параллельно с этническим смешением этих торгов- цев с индийскими группами. Во всяком случае, на примере финикийцев мы видим, какой степени развития могли достичь эти народы, родственные ассирийцам: они оказались способными лишь понять и воспринять то, что создали более белые ветви, т. е. народы Месопотамии. Как бы ни были способны финикийцы, они не поднялись выше этого уровня, а если учесть, что их кровь постоянно обновлялась и улучшалась за счет притока наполовину белых эмигрантов (чего недоставало химиаритам, по- скольку их смешение с индусами не было столь плодотворным), приходится заклю- чить, что арабские цивилизации, в том числе ассирийская, не идут ни в какое срав- нение с расцветом ханаанских городов [Возможно, когда-нибудь самыми слав- ными событиями нашего времени будут признаны эти удивительные откры- тия, которые сегодня обогащают прежде сухую и скучную область древней истории. В Южной Аравии обнаружены бесчисленные развалины и резные надписи. Химиаритская история выходит из тьмы небытия, где она была почти целиком скрыта от наших глаз, и в скором будущем то, что мы узнаем об этой древности, не только далекой, но более удивительной для нас, чем Ниневия и даже Фивы, потому что она имела более местный характер и бы- ла связана с индийским влиянием, будет представлять особый интерес в со- вокупности исторических хроник человечества.]. Если судить об их численности, переселенцы, которые перешли Баб-эль-Мандебский пролив и обосновались в Эфиопии, принесли туда слабо развитую цивилизацию, и черные расы Нубии и Абиссинии не претерпели бы существенных изменений ни в физическом, ни в нравственном отношении, если бы соседство с Египтом не обогати- ло скромные достижения цивилизаций Мисра и Аравии. Я не хочу сказать, что Абиссиния и окружающие земли сделались местом обитания развитого общества. Дело не только в том, что культура этой страны никогда не от- личалась оригинальностью, и не в том, что она всегда ограничивалась простым и весьма отдаленным подражанием тому, что происходило в арабских городах побере- жья, в арийской Индии и в египетских столицах — Фивах, Мемфисе, а позже в Алек- сандрии, — но даже это подражание было неполным и неумелым. Я знаю, что сделал очень рискованное заявление, которое не замедлит вызвать не- годование тех, кто славословит негритянскую расу: не секрет, что в силу политиче- ских хитросплетений покровители этой малой части человечества, не моргнув гла- зом, представили абиссинскую цивилизацию как типично африканскую, рожденную интеллектом их любимцев и предшествующую любой другой культуре. Более того, закусив удила, они распространили эту так называемую черную цивилизацию на весь Египет и затащили даже в Азию. А истина в том, что физиология, лингвистика, история, памятники, здравый смысл единодушно отвергают такое обращение с про- шлым. Но изобретателей этой оригинальной системы не так-то просто остановить. Игнорируя науку и вооружившись беспримерной дерзостью, они дойдут до того, что скоро сделают Аксум столицей мира. Я упоминаю об этих гипотезах только для того, чтобы не обсуждать их всерьез [Уилкинсон решительно протестует против тео- рии негрофилов. Лепсиус в своих «Египетских письмах» высказывается не менее категорично о пирамиде Ассура: «Результат нашего осмотра, произ- веденного при свете луны и факелов, не был утешителен. Я пришел к выво- ду, что этот памятник, самый знаменитый из памятников древней Эфиопии, являет собой лишь обломки относительно недавнего сооружения». И не- сколькими строками ниже добавляет: «Итак, совершенно очевидно, что бы- ло бы неправильно опираться на древние памятники для подтверждения гипотез о славном прошлом Мероэ, жители которого якобы были предшест- венниками и творцами египетской цивилизации». Лепсиус полагает, что са- мые старые эфиопские сооружения следует датировать эпохой не ранее, чем царствование Тирхакаха, который получил царское воспитание в Егип- те, и его расцвет приходится на VII в. до н. э.]. Те, кто хочет не просто позабавиться, могут обратиться к науке, согласно которой абиссинская цивилизация происходит из двух упомянутых мною источников — еги- петского и арабского, — причем первый намного старше второго. Трудно с достаточ- ной точностью установить, когда происходили первые переселения кушитов из Азии и химиаритов. По мнению Скалигера (XVII в. н. э.), нашествие иоктанидов в эту аф- риканскую страну имело место во времена царствования Юстиниана. Другой автор, Лудольф, опровергает это и придерживается мнения Конрингиуса. Чтобы не приво- дить здесь все его рассуждения, я отмечу только два основных: во-первых, аргумент относительно очень ранней эпохи химиаритской эмиграции, во-вторых, его характе- ристика древнеэфиопского языка, которая противоречит моему утверждению о пре- обладании египетского элемента в абиссинской цивилизации. Остановимся сначала на первом моменте: Лудольф очень ловко парирует рассужде- ния Скалигера по поводу молчания греческих историков о химиаритской эмиграции в Абиссинию. Он доказывает, что здесь речь идет о простом, накопленном за долгие века забвении факта, слишком часто повторявшегося в прошлом, которому не при- давали большого значения. В эпоху, когда греки начали заниматься этнологией на- родов, которые, с их точки зрения, жили на краю света, эти события были уже столь далеки для них, тем более, что они мало интересовались чужой историей. Так что молчание эллинских путешественников ничего не доказывает и никак не затрагивает вопросы физического сходства и родства языков, т. е. аргументов, очень важных для Лудольфа. Именно об этом и есть смысл говорить, и это будет моим вторым пунктом. Родство между арабским и древним эфиопским языком, или языком «геез», не обу- словлено происхождением — это простое следствие природы двух наречий, объеди- няющее их в одну и ту же группу. Если язык геез входит в семитское семейство, это не означает, что он обязан этим фактом арабскому языку. Местное население страны (чисто черная раса) создавало для него основу, или скелет, и обрамление, или внешнюю оболочку. Оно усвоило все его элементы и принципы даже еще лучше, чем химиариты, поскольку последние искажали чистоту «черного языка» арийскими эле- ментами, оставшимися в их памяти, и для того, чтобы бросить в почву языка цивили- зованной Эфиопии семена чужеродного влияния, даже не потребовалось бы вмеша- тельства семитов. Отметим попутно, что эти же самые семитские элементы встреча- ются и в древнеегипетском языке. Таким образом, не отрицая того, что химиариты оставили в языке Эфиопии следы своего «белого» происхождения, следует отметить, что такие же отпечатки могли быть результатом египетского влияния. Кроме того, некоторые элементы — и не только арийские, но особенно санскритские, отложив- шиеся в древнеегипетском языке и перешедшие затем в геез, — делают этот язык системой тройного происхождения. А национальный язык является отражением эт- нических корней: он больше нагружен семитскими, т. е. черными элементами, чем арабский и в особенности египетский, и имеет меньше санскритских следов, чем по- следний. При XVIII и XIX династиях (1575—1180 гг. до н. э.) абиссинцы оказались под вла- стью фараонов и платили им дань. На памятниках есть сцены, изображающие, как аборигены приносят царским сборщикам податей диковинные богатства своей стра- ны. По виду сборщики очень близки к негритянской расе и одеты в туники из про- зрачного муслина, сотканного в Индии или в городах Аравии и Египта. Эту короткую, до колен, одежду поддерживает кожаный пояс, богато и искусно украшенный. На плечи наброшена шкура леопарда, на груди бусы, на запястьях браслеты, с ушей свисают большие металлические серьги, а голова увенчана павлиньими перьями. Хотя этот варварский наряд не соответствовал вкусу египтян, подражание чувству- ется во всех основных элементах костюма, например, в тунике и поясе. Кстати, не- которые иерофанты заимствовали у негров леопардовую шкуру. Сама дань не свидетельствует о развитии народа. Это в основном редкие животные, скот и рабы. Войска, формировавшиеся из местных жителей в качестве вспомога- тельной силы, не имели строгой организации, свойственной египтянам или семитам, и сражались без всякого плана. Т. е. в эту эпоху ничто не указывает на высокий уровень развития —даже в простой имитации обычаев завоевателей. Следует обратиться к более поздним временам, чтобы отыскать какую-либо четкую этническую причину прогресса, о которой я упоминал выше. Царь Псамматик (664 г. до н. э.), первый из саитской династии (XXVI по Манефону), вызвал недовольство армии своим предпочтением ионическо-греческим и карийско- семитским наемникам, в результате чего в Абиссинию хлынула волна военной эмиг- рации: 240 тысяч солдат, бросив жен и детей, ушли на юг и не вернулись. С этого времени следует датировать блестящий век Абиссинии, и с этого момента можно го- ворить о памятниках на этой земле [22) По мнению Лепсиуса, изгнанные гиксо- сами династии нашли при ют на границе с Абиссинией и оставили там не- сколько памятников.]. 240 тысяч опытных воинов-египтян, принадлежавших к военной касте, конечно имевших в жилах черную кровь и, возможно, примесь белой расы, полученную через хамитов и семитов, пришли в Абиссинию, где уже дало всходы влияние высшей ра- сы, и все это стало определяющим фактором активности, которая сломала застыв- шую систему черной расы [23) В Абу-Симбел на левой ноге одного из четырех колоссов Рамсеса, второго, если идти к югу, есть греческая надпись и не- сколько ханаанских надписей, свидетельствующих о том, что за беглыми воинами отправились в погоню греческие и карийские солдаты, служившие у Псамматика.]. Но все равно удивительно и необъяснимо, каким образом особен- ная цивилизация могла родиться из этой смеси, где продолжал преобладать черный элемент. Памятники представляют собой лишь посредственную имитацию того, что мы наблюдаем в Фивах, Мемфисе и других местах. Нет никаких следов, никаких сви- детельств творчества самих абиссинцев, и самая большая их слава, сделавшая их имя известным, заключается в том, что они были последним из народов Африки, у которого благодаря исключительно кропотливым исследованиям удалось обнаружить следы настоящей политической и интеллектуальной культуры. В эпоху римской империи получила большое развитие мировая торговля, в которой, вслед за химиаритами, определенную роль играли абиссинцы. В это время оконча- тельно закатилось солнце Древнего Египта. Греческие поселенцы, колоны, дошли до Нубии, и семитский элемент, принесенный ими, начал вытеснять память о фараонах. Язык геез имел письменность, заимствованную у арабского. Однако, несмотря ни на что, уроженцы страны почти ничем не проявили себя, их вклад оказался настолько стерт временем, что они остались загадкой даже для самых ученых и дотошных гео- графов. Появление христианства не способствовало повышению уровня их культуры. Спра- ведливости ради отметим, что еще какое-то время, будучи верными своей привычке все получать из Египта и тронутые апостольским рвением первых миссионеров, они в целом приняли новую веру. Благодаря соседству арабских племен, вместе с которы- ми они осуществили несколько походов при императоре Юстиниане и тем самым уп- рочили свои древние связи, они восприняли кое-какие еврейские идеи, которые да- ли плоды позже и которые естественным образом соответствовали семитской части их крови. Христианство, принесенное отцами-пустынниками, этими жуткими отшельниками, привыкшими к самой суровой жизни, к самым чудовищным самоистязаниям и члено- вредительству, поразило воображение этих людей. Скорее всего, они остались бы равнодушными перед мягкими и возвышенными добродетелями другого святого, но страдания Святого Антония или Марии Египетской имели над ними неограниченную власть; поэтому католицизм, столь великолепный в своем разнообразии, столь уни- версальный и полный в своих религиозных проявлениях, так и не сумел добраться до сердец этих спутников газели, гиппопотама и тигра, точно так же, как позже он не смог убедить, несмотря на старания Адама из Бремена, скандинавов. Абиссинцы, наполовину уже отпавшие от египетской цивилизации после ослабления верхних провинций Древней Империи фараонов и больше ориентированные на Йемен, в про- должение долгих веков находились в промежуточном состоянии между полным вар- варством и кое-какой социальной организацией, и чтобы завершить трансформацию, понадобился свежий приток семитской крови. Это вливание произошло через 600 лет после Иисуса Христа, и виновниками стали арабские мусульмане. Я не буду останавливаться на нескольких завоеваниях, которые осуществили абис- синцы на арабском полуострове. Нет ничего удивительного в том, что из двух наро- дов, живущих рядом, иногда временные победы одерживает наименее благородный. Абиссиния никогда не пользовалась плодами своих побед в Йемене. Только добавле- ние черной крови было результатом этих событий и ускорило возвышение химиари- тов. Кстати, владычество абиссинцев в Йемене продолжалось недолго: с 529 г. по 589 г. н. э. В эпоху ислама отношения арабских народов с Эфиопией приняли совсем другой этнический смысл. Ни Греция, ни Рим при всем их блеске и величии не смогли при- вести абиссинцев в лоно своих цивилизаций. Семиты Магомета осуществили это об- ращение и добились не столько религиозного усердия, сколько забвения африкан- цами старых социальных форм. Произошло сильное смешение крови пришельцев и местного населения. Они прекрасно поняли друг друга, у них была одинаковая логи- ка, они одинаково воспринимали реальность. Индийская кровь потускнела и уже не могла претендовать на ведущую роль. Одежда, нравы, принципы правления и вкусы арабов вытеснили воспоминания о прошлом, но трансформация была неполной. Соб- ственно говоря, мусульманская цивилизация никогда не проникала здесь глубоко. В своем самом высшем проявлении она являла собой этническую смесь, слишком от- личную от образа жизни абиссинцев. Последние ограничились тем, что усвоили се- митскую часть мусульманской культуры, и до сегодняшнего дня, как христиане, так и магометане, они никогда не были ничем иным, кроме как завершением, последним элементом, пограничным символом этой греко-семитской цивилизации; с самой глу- бокой древности, куда скоро мы вернемся, они оставались только отголоском еги- петского совершенства, питаемым памятью об Ассирии, передаваемой из поколения в поколение. Фантастическое великолепие двора Отца Жана, если он действительно был великим Негусом, существовало только в воображении путешественников- романтиков прошлых времен. Впервые наши ученые нашли в Эфиопии одну из тех стран, которые были придатка- ми чужой крупной цивилизации, отражая ее в той мере, в какой лунный диск отра- жает солнечный свет. Абиссиния — то же самое для Египта, чем является для Китая Аннам, чем служит Тибет для Китая и Индии. Эти имитаторские или смешанные об- щества имеют в себе такие качества, которые дают возможность любителям систем- ности опровергать исторические факты. На такой почве ученые обычно искажают еле заметные проявления того или иного влияния и придают им первостепенное зна- чение. На такой почве находят аргументы в защиту современной теории, согласно которой дикие народы суть народы выродившиеся и которая аналогична другой тео- рии, что посредственные люди — это великие гении, оказавшиеся в неблагоприят- ных обстоятельствах. Такое мнение во всех случаях — будь то применительно к аборигенам обеих Америк, полинезийцам или абиссинцам — представляет собой языковый выверт или глубокое заблуждение. Вместо того, чтобы придавать внешним обстоятельствам некую фа- тальность, которая всегда тяготела над народами Восточной Африки, следует ска- зать, что виной тому несовершенство, исконно присущее их природе, что эти народы никогда не были полностью цивилизованными, что их самые многочисленные этни- ческие элементы всегда были совершенно не способны к совершенствованию, что благотворные последствия притока лучшей крови были слишком слабы, чтобы про- должаться долго, что они выполняли роль простых неумелых подражателей, имити- ровавших образ жизни народов, составленных из более благородных элементов. Од- нако даже в этой абиссинской нации, и прежде всего в ней, потому что это есть крайний рубеж, энергия белой крови заслуживает восхищения. Конечно, то, что за долгие века осталось от нее сегодня, разбавлено в невероятной степени. И не уди- вительно: через какие каналы— химиаритов, египтян, арабов-мусульман — прошла эта кровь, чтобы попасть к ним! Тем не менее там, где черная кровь смогла заклю- чить этот славный союз, его плоды ощущаются в течение столетий. Если абиссинец стоит на самой нижней ступени среди представителей прибрежной цивилизации, то в среде черных он выше всех. Ему удалось разрушить все самое низкое в меланийском виде. Черты его лица облагородились, рост увеличился; он уже не подчиняется за- кону, согласно которому простые расы обнаруживают лишь небольшие отклонения от застывшего в своей неподвижности национального типа, между тем как в разно- образии нубийских лиц наблюдаются даже благородные — в данном случае — черты смешанного происхождения. Что касается умственного развития, оно, хотя и невысо- кое и с определенного момента бесперспективное, было на голову выше, чем у гал- ласских племен, покорителей страны, более черных и в большей степени варваров. ГЛАВА VI Египтяне не были завоевателями; почему их цивилизация оставалась стабильной. Мы не будем рассматривать западные оазисы, в частности оазис Аммона. Там царила чисто египетская культура, и она объединяла, пожалуй, только семьи священнослу- жителей, группировавшиеся вокруг храмов. Остальная часть населения не знала ничего, кроме слепого повиновения. Поэтому предметом нашего рассмотрения будет, собственно говоря, Египет, в отношении которого этот вопрос еще предстоит решить: в какой мере величие египетской цивилизации соответствовало количеству крови белой расы у жителей страны? Иначе говоря, всегда ли эта цивилизация, вышедшая из индийской миграции и подверженная воздействию хамитских и семитских элемен- тов, деградировала по мере того, как на первый план выступала «черная» основа, существовавшая в виде трех главных элементов? До Менеса, первого царя I династии, Египет уже был цивилизованной страной и имел по крайней мере два крупных города: Фивы и Фис. Новый монарх объединил под своей властью несколько небольших государств, которые до этого были разде- лены. Язык в основном уже сформировался. Таким образом, индийское вторжение и союз с хамитами имели место раньше этого очень древнего периода, который и стал финалом этих событий. До сих пор не было речи об истории. Все страдания, опасно- сти и труды первого государства, как у ассирийцев, происходят в эпоху богов или героическую эпоху. Такая ситуация характерна не только для Египта, но и для всех рождающихся госу- дарств. Пока продолжается становление, колонизация не завершена, природа не освоена, пищи мало, аборигены не укрощены, а сами завоеватели рассеяны по болотистым местам и поглощены борьбой за выживание, не может быть истории. Но этот период закончился. Как только труды начали приносить плоды, люди стали чувствовать себя в относительной безопасности, к которой стремились все их ин- стинкты, и утвердилась постоянная система правления, начинается история в полном смысле этого слова, и нация приходит к осознанию себя как организованной общно- сти. То же самое происходило и происходит в обеих Америках после открытия кон- тинента в XV в. Доисторические времена не имеют для нас большой ценности — либо потому, что они принадлежат расам, не способным к цивилизации, либо они для белых народов представляют собой периоды становления и не могут быть сведены в логические факты, имеющие ценность для потомков. Начиная с первых египетских династий цивилизация зашагала вперед так быстро, что вскоре появилась иероглифическая письменность, которую, впрочем, предстояло совершенствовать. Нет никаких свидетельств того, что ее избирательный характер изменился в течение короткого времени и приобрел простую графическую форму. Сегодня справедливо признается первостепенная важность найти способ фиксации мысли для любой цивилизации, тем более если это простой способ. Ничто так не ха- рактеризует глубину мышления народа и его способность удовлетворить разносто- ронние потребности в жизни, как алфавит, сведенный к максимально простым эле- ментам. В этом отношении египтянам не приходится хвастаться своим изобретением. Их письменность очень сложная и не всегда ясная и ставит их на одну из низших ступеней лестницы развитых наций. Ниже их стоят только перуанцы с цветными шнурками и мексиканцы с загадочными рисунками. Выше следует поместить китай- цев, потому что они, по крайней мере, быстро перешли от фигуративной системы к обычному изображению звуков; конечно, новая система была несовершенной, но во всяком случае она позволила свести письмо к ограниченному числу ключевых эле- ментов. Как бы ни был значителен этот шаг, его результат намного уступает логич- ным комбинациям семитских алфавитов и даже клинописному письму, хотя и по- следнее не может сравниться с реформированным греческим алфавитом, последним словом в письменности, превосходящим и санскритскую систему. А все дело в том, что ни одна раса, кроме западной, не обладает одновременно и абстрактным мыш- лением и чувством полезности. Признавая иероглифическую письменность солидным основанием для того, чтобы египетская нация заняла свое место среди цивилизованных народов, следует также признать, что это изобретение, учитывая самые последние усовершенствования, ставит его авторов не ниже ассирийцев. Что касается этой бесплодной по сути идеи, можно сказать следующее: если бы черными народностями Египта не управляли, еще до Менеса, белые, не был бы сделан этот первый шаг в создании иероглифов. Но, с другой стороны, если бы неспособность черной расы не подавляла природное стремление арийцев к совершенству, иероглифическая письменность, а вслед за ней и искусства Египта не погрузились бы в неподвижность, которая является специфи- ческой чертой цивилизации Нила. Пока страной правили только местные династии, пока она питалась идеями, взра- щенными в своей почве и порожденными своей расой, ее искусства могли изменять- ся лишь в частностях, но не в целом. Они не знали ни одного существенного новше- ства. При II и III династиях они были грубыми, при XVIII и XIX эта грубость несколь- ко смягчилась, а при XXIX, которая предшествовала Камбизу, упадок выражается лишь в извращении форм, но не в появлении дотоле неизвестных принципов. Мест- ный гений состарился и не изменился. Он возвышался, доходил до кульминационной точки, когда преобладал белый элемент, оставался устойчивым, пока этот элемент исполнял цивилизаторские функции, и опускался всякий раз, когда верх брал чер- ный гений, но не совершенствовался. Потому что неблагоприятное влияние постоян- но опиралось на меланийскую основу. Такая загадочная застылость всегда поражала наблюдателей. Этому удивлялись еще греки и римляне, а поскольку ничто не остается без объяснения, стали обвинять в этом жрецов. Несомненно, египетское духовенство было сторонником покоя и стабильности и вра- гом новшеств, как и всякая аристократия. Но ведь и в хамитском, семитском и ин- дийском обществах были хорошо организованные и влиятельные священники. Так почему в этих странах цивилизация шагала вперед, проходя через множество ста- дий, почему развивались искусства, а письменность меняла формы и совершенство- валась? Просто дело в том, что в тех странах могущество священнослужителей, как бы велико оно ни было, ничего не могло поделать с воздействием крови белых жи- телей, которая служила неистощимым источником жизни. Сами священники, проник- нутые потребностью расширения своего влияния, участвовали в творчестве и сози- дании. Предположить неодолимые препятствия в наличии каких бы то ни было ин- ститутов — значит принизить значимость и силу извечных принципов социальной жизни. Когда в силу каких-то человеческих факторов цивилизация замедляет свой ход, она находит в самой себе достаточно сил для их преодоления, поскольку создана только для того, чтобы извлекать выгоду из таких социальных институтов; можно с уверен- ностью сказать, что если тот или иной режим долго держится, значит, он устраивает тех, кто его поддерживает. Египетское общество получило немного новой белой кро- ви и не могло отвергнуть то, что оно изначально считало хорошим и завершенным и что продолжало таковым ему казаться. Эфиопы и негры, самые древние и самые многочисленные завоеватели, не могли трансформировать империю. Они ее разгра- били, и перед ними встала альтернатива: либо уйти, либо подчиниться существо- вавшим до них правилам. Взаимоотношения этнических элементов в Египте не изме- нились вплоть до завоевания Камбиза, когда усилился приток черной расы, поэтому нет ничего удивительного в том, что всякое движение начало замедляться, затем остановилось совсем, и искусства, письменность, вся система цивилизации до VII в. до н. э. развивались в одном направлении, не отходя от условностей, составлявших до этого основание страны, которые затем, как это обычно случается, сделались са- мым характерным элементом национальной сущности. Имеются свидетельства того, что начиная со II династии влияние побежденных, т. е. черной расы, уже ощущалось во всех институтах и, учитывая тиранию господствую- щих классов и их презрение к народу, можно предположить, что для того, чтобы обеспечить повиновение, взгляды подданных должны были находить выражение в действиях правящей верхушки, т. е. представителей белой расы, которым приходи- лось до некоторой степени разделять чувства черной массы. Такими представителя- ми могли быть только мулаты. Например, Юлий Африканский сообщает следующее о царствовании Кайехоса, второго царя финитской династии: «Начиная с этого монар- ха, называемого также Абревиатор, узаконено, что быки Апис в Мемфисе и Мневис в Гелиополисе, а также козел Мендезий являются богами». К сожалению, прусский ученый и дипломат Бунзен недостаточно точно перевел эту фразу. Между тем Юлий Африканский имеет в виду тот факт, что культ священных животных существовал и раньше, но официально был признан только в названную эпоху. Из этого можно заключить, что для негритянской расы религия всегда была связана с поклонением животным, и если пришлось принимать специальный декрет, чтобы придать этому культу юридическую силу, значит в те времена он не пользо- вался симпатией верхушки общества, которая была белого происхождения, поэтому тем самым был нанесен удар по арийским понятиям истины, разума и прекрасного в сознании нации. Это было следствием изменений в составе крови населения. Из бе- лой активная часть общества превратилась в метисов, затем, по мере дальнейшей деградации черной крови, почетное место в храмах заняли бык и козел. Мне кажется, я привел достаточно убедительные причины упадка уже при первом царе Менесе, хотя это было только началом, в том числе началом долгих веков сла- вы [Небезынтересно вспомнить, какого расцвета добились государства до- лины Нила. На небольшой территории – 50 миль вдоль побережья и 120 миль в длину от Средиземного моря до Сиены – Геродот насчитал 20 тысяч городов и селений в эпоху Амасиса. В нынешней Франции, в 12 раз большей по площади, насчитывается только 39 тысяч. Во времена Гомера население Фив составляло 2800000 жителей.]. И здесь нет никакого противоречия. Мы зна- ем, как медленно происходило в ассирийских государствах этническое слияние. Это была настоящая борьба между различными элементами, и ее исход нетрудно пред- ставить, учитывая численное соотношение сил. Победа превосходящего элемента означала конец цивилизации, и до тех пор, пока действовала система, построенная на чужих принципах, превосходящая сила, выражавшаяся в инертности, терпела в локальном масштабе поражение за поражением. Она смогла лишь очертить круг, из которого не мог выйти ее противник и который, постепенно сужаясь, должен был раздавить его. Именно это произошло с белым элементом, определявшим судьбу египетской нации и противостоявшим меланийским принципам. Как только эти прин- ципы начали смешиваться с ним, они навязали его стремлению к совершенствова- нию пределы, которые он не мог переступить. Они обуздали его гений и ограничили его возможности. Они хотели, чтобы он по-прежнему продолжал воздвигать свои пирамиды, идею которых он принес с Урала и Алтая. Они также хотели, чтобы ос- новные достижения, датированные самой ранней античностью, продолжали совер- шаться, однако постепенно ценность замысла уступила место масштабности, и по прошествии семи или восьми столетий начался упадок. После Рамсеса III, к середине XIII в. до н. э. [По хронологии Уилкинсона, он правил за 1235 лет до Рожде- ства Христова, т. е. XIX династия. Лепсиус относит его царствование к XX династии, в XV в. до н. э.], египетскому величию пришел конец. С тех пор творче- ство стало жить по старым канонам, которые забывались с каждым днем [При Осир- тасене I (1740 г. до н. э.) построены великолепные памятники. К этой эпохе, самое блестящей в истории искусств, относятся скульптуры Бени-Хассана. Это начало Новой Империи. Уже не строятся огромные сооружения, но ис- кусство уже миновало период расцвета. Осиртасен I у Уилкинсона – то же самое лицо, что Сесортесен Бунзена.]. Ярые поклонники Древнего Египта, конечно, будут раздосадованы одним замечани- ем, которое представляет собой контраст ореолу этой страны в нашем воображении. Речь идет о почти полной изоляции, в которой Египет пребывал относительно совре- менных ему цивилизованных государств. Я имею в виду Древнюю Империю, и я, так же как и в случае с ассирийцами, собираюсь обсуждать эпоху не позже VII в. до н. э. [Лепсиус отмечает, что при древней династии цивилизация была в основном не воинственной, и добавляет, что греки даже не подозревали о славном периоде страны до гиксосов. Новая Империя началась в 1700 г. до н. э. с из- гнания гиксосов, ее первым царем был Амосис.] Великое имя Сесостриса символизирует всю историю раннего Египта; мы привыкли представлять колесницу этого завоевателя многочисленных народов под сенью еги- петских знамен, мчащуюся от пустынь Нубии до Геркулесовых Столбов, до крайнего юга Аравии, от пролива Баб-эль-Мандеб до Каспийского моря, и въезжающую в Мемфис, окруженный в ту пору фракийцами и теми загадочными пеласгами, родину которых, как пишут, египетский вождь поставил на колени. Это поистине захваты- вающее зрелище, но, увы, в действительности все было далеко не так ясно и одно- значно. Начнем с того, что не совсем известна личность завоевателя. До сих пор спорят о том, когда он правил и каково его настоящее имя. Он жил задолго до Миноса, как полагает один греческий автор, между тем другой помещает его в глубь мифологиче- ских времен. Одни называют его Сесострис, другие— Сесоосис, третьи хотят видеть в нем одного из Рамсесов, но которого именно? Современные историки, запутавшись в этих вопросах, делают этого таинственного персонажа Осиртасеном или Сесорте- сеном, или же Рамсесом II или III. Одним из самых солидных аргументов касательно завоеваний этого царя служат стелы, которые он установил по маршруту своих по- ходов. Действительно, обнаружены такие памятники, приписываемые делу рук вла- стителей Нила, в Нубии, около Вади-Хальфах, и на Синайском полуострове. Но еще один памятник, известный также и тем, что о нем упоминает Геродот, около Бейрута, окончательно признан в наши дни как свидетельство победы одного ассирийского триумфатора. А Моверс, между прочим, приписывает эту стелу Мемнону и считает ее современницей Троянской войны. И вообще выше Палестины не обнаружено никаких египетских следов. При всей своей осторожности я осмелюсь сказать, что из всех доказательств каких- то завоеваний фараонов в Азии ни одно не представляется мне достаточно убеди- тельным [Бунзен вполне убедительно пишет о предполагаемых завоеваниях египтян на побережье Азии: «Нам кажется неправомерным объявлять ази- атскими имена народов, указанные на этих памятниках (могила Неротпа в Бени-Хассане), если на них не упоминаются такие известные земли, как Ха- нана и Нахараим (Ханаан и Месопотамия), искать среди этих имен другие нации в Иране и в Туране. Можно ли считать югом северную Ливию, Сире- наику, Сиртику, Нумидию, Гетулию — одним словом, все северное побере- жье Африки? Можно ли считать это страной негров? Или египтяне думали только о северных странах Азии, о Палестине и Сирии, куда они могли со- вершать набеги? Зато достоверно известно, что они избегали всяких контак- тов с Северной Африкой!»]. Все они опираются на шаткие аргументы, все заводят завоевателей слишком далеко и слишком щедро раздают им завоеванные территории, чтобы не вызвать недоверия. Мне кажется, есть две причины, побудившие египтологов чрезмерно восхищаться знаменитым народом, чью историю они изучают и чьи достоинства преувеличивают. Первая: выражение «северные народы», записанное на иероглифических таблицах в память о военных походах, которое, естественно, наводит на мысль о северо- востоке. Вторая: некоторые этнические или географические названия, в которых находят намек на известные азиатские народы. Таким образом, историкам следует быть осторожными в отношении сходства имен и названий или каких-то сходных фи- зиологических черт на рельефах. При этом упомянутые доказательства сталкиваются с очень серьезной трудностью: где искать покоренные египтянами народы? Я, например, этого не знаю, если не считать нескольких небольших государств Сирии; а на всем историческом простран- стве ассирийских народов, вплоть до VII в., не видно других завоевателей, кроме семитов и частично арийцев, так что всемогущество загадочного Сесостриса стано- вится более чем сомнительным фактом. В эти смутные времена, в эпоху высшего расцвета Фив и Мемфиса, основные усилия страны были направлены на юг, во внут- реннюю Африку, иногда, в меньшей степени, на восток, между тем как дельта слу- жила переходным мостом для народов различных рас, перемещавшихся по северно- му побережью Африки [Первые завоевания в Эфиопии, по мнению Лепсиуса, восходят к Древней Империи: Сесортесен III, царь XII династии, построил валы Семлеха, а позже стал местным божеством. Бунзен отсылает Сесорте- сена не только на Синайский полуостров, но по всему северному побережью Африки вплоть до того места, напротив которого находится Испания. Затем этот царь якобы побывал и в Азии и в Европе до самой фракции. Но это уже слишком.]. Кроме экспедиций в Нубию и в Синайские земли не следует забывать гигантские ра- боты по сооружению каналов и осушению земель, например, Файум, обживание это- го бассейна, а также большое строительство, результаты которого остались в пира- мидах. Все эти мирные труды первых династий говорят о том, что этот народ не имел ни желания, ни времени совершать далекие походы, тем более что не видел для та- ковых никаких практических оснований. Впрочем, оставим на время все эти возражения и остановимся на Сесострисе и его завоеваниях, как они изображаются. Нет сомнений в том, что эти завоевания были кратковременными, несмотря на туманные намеки о якобы многочисленных осно- ванных городах, совершенно неизвестных в Малой Азии, и о колонизации Колхиды, которую, по словам греков, захватили черные народы, возможно, эфиопы, т. е. лю- ди, которые, так же как и эфиоп Мемнон, скорее всего были ассирийцами. Итак, все рассказы, в которых монархи Мемфиса предстают чуть ли не предыдущим воплощением Тамерлана, противоречат миролюбивому и созерцательному характеру, их вкусу к сельскохозяйственным занятиям и домашней религиозности и основаны на невероятной путанице идей, дат, фактов и народов. До XVII в. до н. э. египетское влияние (опять исключим Африку) было очень слабым [Оно ощущалось разве что в Финикии, а небольшие еврейские или ханаанские народы почти целиком ориентировались на ассирийские идеи. Эти малые пограничные государства подвергались стольким по трясениям, а также соблазнам, что, учитывая их непосредственное соседство с Египтом, нет ничего удивительного в таком влиянии. Впрочем, и здесь нужны оговорки. Некоторые якобы чисто египет- ские обычаи могут вполне иметь и другой источник. Форма колесниц могла]. Оборонительные работы, осуществленные царями на восточных границах, чтобы защитить страну от песков и особенно от чужеземцев, также характерны для народа, который стремится предотвратить нападение. Следовательно, египтяне добровольно отгородились от восточных народов, и их цивилизация ограничивалась территорией, на которой она родилась, и не распространила свои достижения ни на север, ни да- же на запад Африки [В VIII в. до н. э. у египтян даже не было военного флота, хотя в этот период Дельта входила в их империю. Мореплавателями были только ханаанеяне, семиты или греки, занимавшиеся торговлей. Египтяне при давали мореплаванию такое малое значение, что в целях защиты от пи- ратов просто перегородили устье Нила плотинами. Таким образом, войны, которые вел Египет, носили скорее оборонительный, нежели агрессивный характер, а целью влияния фараонов в финикийских городах была нейтра- лизация ассирийцев, а не достижение позитивных результатов.]. Как все это отличается от ассирийской культуры, которая объединила на своей ог- ромной территории такое количество народов, какого в последующие времена не могла включить в свою сферу Греция, а затем Рим. Ассирия властвовала в Малой Азии, открыла двери в Африку и Европу и там обильно распространила и свои досто- инства и свои пороки; она всюду внедрялась на долгие времена, и по сравнению с ней египетская цивилизация, имевшая локальный характер, оказалась примерно в такой же ситуации, в какой позже находился Китай по отношению к остальному ми- ру. Причина этого проста, если искать ее в этнической сфере. Из ассирийской цивили- зации, продукта смешения белых хамитов с черными народами, затем с различными ветвями семитов, вышли народы сложного состава, которые, расталкивая друг друга, распространились во все концы — от Персидского залива до Гибралтарского проли- ва. А египетская цивилизация так и не смогла обновить свой созидательный элемент, который постоянно находился в обороне и терял свои позиции. Будучи продуктом смешения ветви индийцев-арийцев с черными расами и, в меньшей степени, с хами- тами и семитами, она приобрела особенные черты, которые с самого начала были зафиксированы в ней, и она долго развивалась замкнуто до того, как подверглась натиску чужих элементов. Она уже была зрелой, когда началось вторжение или про- никновение семитов — я имею в виду гиксосов, которые сокрушили Древнюю Импе- рию. Эти притоки могли бы трансформировать ее, будь они более мощными. Но они были слабы, и кастовой организации, при всем ее несовершенстве, долго удавалось их нейтрализовать. Между тем в Ассирию проникали с севера пришельцы и становились царями, жреца- ми, аристократами. В Египте они сталкивались с законами, которые закрывали перед ними ворота в страну как перед «нечистыми»; даже когда, несмотря на строгие ме- ры, оставшиеся в силе до царствования Псамматика (664 г. до н. э.), чужакам удава- лось устроиться рядом с властителями страны, оставаясь вне каст и объектом пре- зрения, они еще долго не могли внедриться в местное общество. Я думаю, что тем не менее они там преуспели, но какой ценой и с каким результатом? Чтобы имитировать элементы, порожденные эллинской кровью, в Финикии. Вместе с ними, объединив- шись с черными, они способствовали растворению расы, которую они могли бы воз- родить, если бы пришли сюда раньше и были более многочисленны. Если бы с пер- вых лет правления Менеса к арийско-хамитско-черной смеси прибавилась хорошая доза семитской крови, Египет внутренне бы преобразился и встряхнулся. Он не ос- тался бы в изоляции, а завязал бы прямые и тесные связи с ассирийскими государ- ствами. Чтобы лучше понять высказанную мысль, проанализируем состав двух народов. Ассирийцы Египтяне Основной элемент = черный Основной элемент = черный Хамиты в достаточном количестве = пло- дотворный элемент Арийцы, превосходящие по численности хамитский элемент Семиты нескольких ветвей = плодотвор- ный элемент Хамиты в достаточном количестве = пло- дотворный элемент Черные в незначительном количестве = растворенные в общей массе Черные в большом количестве, но раство- ренные в общей массе Греки, растворенные в общей массе Семиты, растворенные в общей массе Из этой таблицы можно сделать еще один вывод: хамитская кровь имеет тенденцию к исчезновению у обоих народов, а вместе с этим элементом исчезают и общие чер- ты, которые создал именно этот элемент и только он мог их поддерживать, поскольку в обоих обществах семитское влияние выражалось по-разному. В Египте оно было незначительным и растворилось в общей массе, а в Ассирии оно распространилось очень широко, достигнув Африки и Европы, и стало связующим звеном для многих народов, своего рода союзом, из которого была исключена страна фараонов, обре- ченная на слияние черного и арийского элементов и на постепенное истощение бла- готворного принципа. Египет заслуживал восхищения только в самой ранней антич- ности. В те времена это была настоящая земля чудес. Но, увы, все его силы и каче- ства сконцентрировались в одной точке. Ряды его созидателей не пополнялись. Упа- док начался рано, и уже ничто не могло остановить его, тогда как ассирийская циви- лизация прожила долго, претерпела много трансформаций и, будучи более безнрав- ственной, но более активной, сыграла более значительную роль. В этом нетрудно убедиться, если мы рассмотрим ситуацию в Египте в VII в., уже то- гда безнадежную, и увидим, насколько бессильной была египетская цивилизация, неспособная ни на что даже во внутренних своих делах и уступившая власть и влия- ние завоевателям и поселенцам-чужестранцам, а позже дошедшая до такого забве- ния, что само слово «египтянин» стало означать не потомка славной и древней расы, а отпрыска новых жителей семитского, греческого или римского происхождения. И этот факт наложил еще одну неблагоприятную печать на образ Египта: Египтом ста- ли называть не верхнюю часть страны, древнюю и классическую землю, родину пи- рамид, где расположены Мемфис и Фивы, а Александрию вместе с морским побе- режьем, которое в период славы и расцвета было заброшено и служило плацдармом для семитских вторжений. Таким образом, Ниневия, счастливая соперница, завладе- ла и именем, и населением, и территорией Египта. Несмотря на стену Гелиополиса, Миср сделался легкой добычей песков и семитов, потому что не нашлось нового арийского элемента, который бы спас египтян от жалкой участи, уготованной им ме- ланийскими принципами. ГЛАВА VII Этнические отношения между ассирийскими народами и Египтом. Искусства и лири- ческая поэзия — результат смешения белых с черными. Для западного человека вся древняя цивилизация мира сводится к следующим слав- ным именам: Ниневия и Мемфис, Тир и Карфаген, Аксум и города хими аритов — это всего лишь интеллектуальные колонии двух главных центров. Приступая к характе- ристике представляемых ими цивилизаций, я уже касался вопроса их соприкоснове- ния друг с другом. Но до сих пор не было речи об исследовании их взаимоотноше- ний. Теперь мы дошли до того момента, когда начинается их упадок, когда значение одного падает, а роль другого продолжает расти благодаря пришельцам, хотя и под другим именем и в другой форме. И автору, по примеру поэтов-рыцарей, пора пере- нестись с берегов Евфрата и Нила в горы Мидии и Персии и углубиться в степи Верхней Азии в поисках новых народов, которым предстоит изменить лицо полити- ческого мира и мировых цивилизаций. Я считаю своим долгом уточнить и определить причины общего сходства между Египтом и Ассирией. Белые группы, которые создали цивилизации в обеих странах, принадлежали к раз- личным разновидностям расы: без этого постулата невозможно объяснить их глубо- кие различия. Не считая цивилизаторского духа, которым они обладали в равной мере, у них были отличительные черты, характеризующие их творение. В обоих слу- чаях основа была меланийской и не могла стать причиной различий, и когда пыта- ются обнаружить различие между их меланийским населением, находят лишь темно- кожих с гладкими волосами в Ассирии и негров с курчавой головой в Египте, и нет никаких свидетельств того, что этнические различия между ветвями черной расы предполагают разную степень цивилизаторских способностей. Повсюду, где изуча- ются последствия смешения народов, оказывается, что черная основа, несмотря на некоторые расхождения, создает сходство разных обществ, придавая им только не- гативные способности, которые совершенно чужды белому виду. Поэтому перед ли- цом цивилизаторской ничтожности черных приходится признать, что источник раз- личий следует искать в белой расе, что и среди белых существуют разновидности; и если обратиться к Ассирии и Египту, мы увидим более упорядоченный, более мягкий и мирный, более позитивный принцип небольшой арийской ветви, пришедшей в до- лину Нила, и отдадим ей первенство над семействами Хама и Сима. Чем дальше ис- тория раскрывает перед нами свои страницы, тем больше мы убеждаемся в этом. Возвращаясь к черным народам, я спрашиваю себя, какие общие отличительные признаки их природы запечатлелись в цивилизациях Ассирии и Египта. Ответ на- прашивается сам собой, т. к. базируется на очевидных фактах. Конечно, это не особый вкус к предметам воображения, не безудержная страсть ко всему, что может привести в движение те части человеческого ума, которые легче всего воспламенить, не поклонение всему, что находится в сфере чувств, и, наконец, не приверженность материализму, который остается таковым при всех облагоражи- вающих его украшениях. Вот что объединяет две самые древние цивилизации Запа- да: в обеих мы видим последствия такого сходства. В обеих — грандиозные памят- ники искусства, изображающие человека и животных, живопись и скульптура, укра- шающая храмы и дворцы и почитаемая населением. Мы замечаем одинаковую лю- бовь к изощренным украшениям, роскошным гаремам, в обоих случаях мы находим женщин на попечении евнухов, стремление к покою, растущую неприязнь к войне и военным заботам и, наконец, те же самые доктрины управления: деспотизм, то иера- тический, то царский, то аристократический, но всегда безграничный, непомерная гордыня высших классов, беспримерная покорность низших. Искусства и поэзия должны были служить — и служили — самым очевидным, реалистичным и постоян- ным выражением географического местоположения и эпохи. В поэзии царит полное отречение души в пользу окружающего мира. Возьмем наугад в качестве примера финикийский жалобный плач в память Суфул, дочери Кабирхи- са, начертанный на ее могиле в Эриксе: Горы Эрикса стекают. Повсюду слышен звон кифар, и песни, и жалобы арф в доме Мекамоша. Есть ли еще подобная ей? Ее величие напоминало огненный поток. Сильнее, чем снег, блистал ее взгляд... Твоя покрытая грудь была как сама сердцевина снега. Наподобие увядшего цветка, наша душа поражена твоей потерей; душа разбита стоном погребальных песен. По груди текут наши слезы. Вот образец лапидарного стиля семитов. В этой поэзии все пылает, все направлено на то, чтобы затронуть чувства, все внеш- нее. Такие строфы не имеют цели пробудить разум и перенести его в идеальный мир. Если слушатели не плакали, не рыдали, не разрывали на себе одежды и не по- крывали лица пеплом, значит, эта поэзия не достигала своей цели. Оттуда эта тен- денция перешла в арабскую поэзию — лиризм без границ, нечто вроде интоксика- ции, которая граничит с безумием и иногда парит в запредельных высотах. Что касается изобразительных средств в таком огненном стиле, с крикливыми и чрезмерно экспрессивными выражениями и безудержными ощущениями, потомки Хама и потомки Сима находили сходные образы, напоминающие извержение вулкана и превосходящие по силе выразительности все, что могло внушить энтузиазм или отчаяние певцам других народов. Поэзия фараонов оставила меньше следов, чем ассирийская, все главные элементы которой мы находим либо в Библии, либо в арабских компиляциях из Ки-таб- Алагхани, Хамаса и других. Но Плутарх пишет о песнях египтян, и есть основания полагать, что спокойный характер этого народа диктовал своим поэтам слова, если и не более разумные, то во всяком случае более живые и теплые. Впрочем, как в Египте, так и в Ассирии, поэзия имела только две формы — лирическую или дидак- тическую, которую можно назвать исторической: в последнем случае речь шла о том, чтобы излагать факты в напевной и удобной для запоминания форме. Ни в Египте, ни в Ассирии не встречаются прекрасные и великие поэмы, для создания которых требуются способности и качества, не сравнимые с теми, что рождают лири- ческое излияние. Ниже мы увидим, что эпическая поэзия есть привилегия арийского семейства, поэтому она находит высшее свое выражение у народов этой ветви, в которых присутствует меланийский элемент. Рядом с этой литературой, такой доступной для ощущений и такой пустой для раз- мышлений, существуют живопись и скульптура. Было бы неправильно рассматривать их по отдельности, потому что если скульптура находилась на довольно высоком уровне, чтобы восхищаться ею, то этого нельзя сказать о ее сестре, которая явля- лась простым придатком к рельефному изображению, была лишена оттенков и пер- спективы, а если иногда встречается отдельно в храмовых подземельях, то все равно выполняет орнаментальную функцию и выглядит сиротливо без скульптуры. Впрочем, сомнительно, что и скульптура могла обойтись без цветового сопровожде- ния и что ассирийские или египетские художники согласились бы представить на суд своих зрителей-материалистов произведения, облаченные лишь в цвета камня, мра- мора, порфира или базальта, поэтому разделять эти виды искусства или ставить жи- вопись на один уровень со скульптурой — это значит не понимать их духа. И в Нине- вии и в Фивах статуи, горельефы и барельефы можно представить только раскра- шенными в самые богатые цвета. Как безудержно устремлялась египетская и ассирийская чувственности к любым со- блазнительным проявлениям материи! К таким образам, всегда стремящимся к край- ней степени возбуждения, искусство приходило не через размышление, но через зрение, и когда оно попадало в цель, наградой ему был всеобщий энтузиазм и почти невозможное поклонение. Путешественники, приезжающие сегодня на Восток, с удивлением отмечают, какое глубокое и порой аномальное впечатление оказывают на местных жителей фигурные изображения, и нельзя не признать, вслед за Библией и Кораном, спиритуальную полезность запрета на изображение человеческих фигур у народов, которые столь упорно стремятся перейти грань простого восхищения и сделать из изобразительных искусств самый мощный деморализующий инструмент. Подобные принципы одновременно и благоприятны и вредны для искусства. Они благоприятны, т. к. без возбуждения масс творчество невозможно. Они вредны, они отравляют и убивают воображение, потому что погружают его в пропасть опьянения, отвлекают его от поиска красоты, т. е. абстракции, которая не имеет отношения к гигантизму форм и магии цвета. Истории искусства следует еще многое выяснить, и при каждой своей победе она оказывается перед очередной лакуной. Тем не менее, начиная с Винкельма, она сделала много открытий, которые не один раз меняли ее доктрины. Она уже не счи- тает Египет родиной греческого совершенства. Обогащенная новыми знаниями, она ищет эти истоки в свободном выражении ассирийских творцов. Сравнение эгинети- ческих статуй с барельефами Хорсабада наводит на мысль о их близком родстве. Славу цивилизации Ниневии составляет тот факт, что она далеко продвинулась по дороге, ведущей к Фидию. Однако не к этому стремилось ассирийское искусство. Оно хотело чего-то великолепного, грандиозного, гигантского, возвышенного, но не прекрасного. Посмотрим на скульптуры Хорсабада, и что же мы увидим? Во-первых, мастерство и свободу выражения. Условности в них немного по сравнению с тем, что мы видим в храме-дворце Карнака и на стенах Мемнониума. И все-таки позы здесь неестественные, а мышцы слишком выделены. Идея силы, угнетающей мощи исходит от всех этих чрезмерных членов, напыщенно напряженных. В туловище, в ногах и руках желание художника изобразить жизнь и движение выходит за все границы. А голова? О чем говорит нам голова? О чем говорит лицо, обитель красоты, идеального замысла, возвышенных мыслей, обожествленного разума? И голова и лицо молчат. Нет никакого выражения в бесстрастных чертах. Как и борцы из храма Минервы, они не говорят ничего, тела сражаются, но лица не страдают и не торжествуют. Потому что нет никакого намека на душу — речь идет только о теле. Творцы изобразили факт, а не мысль, и доказательством того, что в этом кроется единственная причина гибели ассирийского искусства, служит следующий факт: оно достигло совершенства во всем, что не есть интеллектуальное, что обращено исключительно к чувству. Если внимательно рассмотреть орнаментальные детали Хорсабада — вычурные цветы и арабески, — придется признать, что эллинский гений сумел только копировать и ни- чего не прибавил к этому совершенству. Поскольку в ассирийском искусстве полностью отсутствует моральная идеализация, оно, несмотря на его высокие качества, не смогло избежать многочисленных чудо- вищных преувеличений, которые всегда его сопровождали и стали его могилой. В таком духе кабиры и тельхины-семиты изготовили для греков, своих дальних со- родичей, эти механические идолы, шевелившие руками и ногами, послужившие толчком для Икара и скоро ставшие объектом презрения для нации, основанной на мужском принципе и не принявшей таких безделушек. Что касается «женских» вет- вей Хама и Сима, я совершенно уверен, что эти творения им никогда не надоедали: они не видели ничего абсурдного в имитации истинно материального мира. Вспомним Мальтийского Ваала с париком и бородой, окрашенными в светлые, крас- новатые или золотистые тона; вспомним те бесформенные камни, одетые в роскош- ные одежды и выставленные в качестве богов в храмах Сирии, и перейдем от них к уродливым иератическим куклам из оружейной палаты Турина, тогда будет ясно, что все эти отклонения вполне отвечали наклонностям хамитской расы и ее сестры. Они обе любили ужасное и шокирующее и за неимением грандиозного бросались в страшное и утоляли свои чувства даже отвратительным. Это было естественным до- полнением к культу животных. Данные соображения относятся и к Египту, с той лишь разницей, что в этом, более склонном к порядку, обществе мерзкое и бесформенное не нашло такого развития, как в Ниневии и Карфагене. Таким образом, цивилизации Евфрата и Нила в равной степени характеризуются преобладанием воображения над разумом, чувственности над духовностью. Призна- вая, что искусства никогда еще не достигали такой мощи и что, дойдя до опасной черты, они стали сильнее, чем теология, мораль, политика и социальная сфера, мы должны задать вопрос: в чем главная причина этой особенности древних госу- дарств? Я думаю, что у читателя уже есть на него ответ. Однако интересно посмотреть, не было ли чего-нибудь похожего в других местах и в другие времена. Если исключить Индию, в том числе Индию эпохи, последующей за настоящей арийской цивилизаци- ей, ничего подобного в истории не наблюдается. Нигде и никогда человеческое во- ображение не было так свободно от всяких оков и не испытывало такого жадного стремления к материальной стороне жизни и к извращению. Это свойственно в пер- вую очередь Ассирии и Египту. Установив этот факт, прежде чем сделать выводы, рассмотрим еще одну сторону вопроса. Если вслед за греками и самыми компетентными судьями мы признаем, что экзальта- ция и энтузиазм — это и есть жизнь гения искусств, что этот гений граничит с безу- мием, тогда его творческие истоки следует искать не в организующем принципе на- шей природы, а в глубине наших чувств, в дерзких взлетах чувств, которые прими- ряют разум и видимость, чтобы извлечь из этого союза нечто, что нравится нам больше, чем действительность. Итак, мы увидели, что в обеих древних цивилизациях именно белый элемент — хамиты, арийцы, семиты — служил организующим, дисцип- линирующим и законотворческим фактором. Отсюда неизбежно следует вывод: ис- точник искусств чужд цивилизаторским инстинктам. Этот источник скрыт в крови черных. Эта всеобщая мощь воображения, характерная для первых цивилизаций, не имеет иной причины, кроме растущего влияния мела- нийского принципа. Если это предположение обоснованно, тогда сила воздействия искусств на массы всегда прямо связана с количеством черной крови. Чем больше места занимает в этническом составе народов меланийский элемент, тем сильнее проявляется буйство воображения. Это можно подтвердить историческим опытом. Составим следующий список, в первую строку которого внесем ассирийцев и египтян. Рядом с ними впи- шем индийскую цивилизацию периода после Сакья-Муни. За ними следуют греки. Ниже — итальянцы средневековья. Еще ниже — испанцы. Затем французы нашей эпохи. Наконец, в самом нижнем ряду окажется опосредованное вдохновение и произведе- ния, основанные на «ученом» подражательстве, не принимаемые народными масса- ми. Меня могут упрекнуть в том, что я возложил незаслуженную корону на курчавую голову негра и окружил его хором Муз. Однако не столь уж и высока эта честь. В этом хоре мы не увидим самых благородных Пиерид, тех, которые предпочитают мысль и красоту страстям. Конечно, черный элемент необходим для того, чтобы раса сформировала свой худо- жественный гений, и мы видим, сколько огня, страсти и безрассудства скрывается в нем и насколько воображение, отблеск чувственности и стремление к материальному помогают получать впечатление, которое производят искусства и которое достигает силы, неизвестной остальным семействам человечества. В этом заключается мой ис- ходный пункт, и если бы не существовало других факторов, негра, несомненно, сле- довало бы считать лучшим лирическим поэтом, музыкантом, скульптором. Но есть еще кое-что, значительно меняющее суть вопроса. Действительно, негр — человеческое существо, более всего подверженное художе- ственному волнению, но при условии, что его разум способен постичь смысл и зна- чение этого волнения. Если вы покажете ему Юнону Поликтета, вряд ли он восхитит- ся ею. Он не знает, что значит Юнона, и мраморная фигура, предназначенная для того, чтобы передавать трансцендентные идеи прекрасного, еще более чуждые ему, оставит его столь же холодным, как, например, алгебраическая задача. Если ему перевести стихи из «Одиссеи», особенно эпизод встречи Улисса с Навсикаей, вер- шину обдуманного вдохновения, он просто уснет. Чтобы пробудился интерес, а затем симпатия, необходима работа ума, а у негра плохо обстоит дело с этим предметом: ум его ограничен и не способен подняться над самым примитивным уровнем, ибо для этого необходимо размышлять, понимать, сравнивать, извлекать выводы. Художест- венная чувствительность данного существа, сама по себе невероятно сильная, все- гда ограничена примитивными потребностями. Она воспламеняется, она превраща- ется в страсть, но от чего? От странных, чрезмерно раскрашенных изображений. Она будет трепетать от восхищения перед уродливым куском дерева, и это будет восхи- щение, какого не испытывала утонченная душа Перикла у подножия Юпитера Олим- пийского. Дело в том, что мысль негра может возвыситься до бесформенного образа, до куска дерева, а при виде истинно прекрасного она останется глуха, нема и слепа в силу своей природы. Не случайно из всех искусств, которые предпочитает мела- нийская натура, первое место занимает музыка, поскольку она ласкает его слух че- редованием звуков и не требует работы его мозга. Негр очень любит ее и наслажда- ется ею, однако ему чужды те изящные условности, благодаря которым европейское воображение облагораживает наши ощущения. Мы, европейцы, сделали искусство чем-то, настолько тесно связанным с высшим проявлением разума и достижениями науки, что только силой абстракции мы можем включить в него танец. Для негра, напротив, танец, как и музыка, является предме- том неудержимой страсти. Дело в том, что чувственность сильнее всего выражается в танце. Поэтому он занимал главенствующее место в общественной и частной жизни ассирийцев и египтян, и там, где античный мир Рима сталкивался с этим удивитель- ным и опьяняющим видом искусства, мы также встречаем его среди семитского насе- ления Испании, главным образом в Кадиксе. Таким образом, негр в высшей степени обладает чувственными способностями, без которых нет искусства, а с другой стороны, отсутствие умственных способностей де- лает его совершенно невосприимчивым к культуре искусства, даже к оценке того возвышенного, что может дать благородный человеческий ум. Чтобы его способности приобрели настоящую ценность, он должен был объединиться с расой, наделенной другими качествами. В этом союзе меланийский вид являл собой женскую часть, и хотя его различные ветви в разной мере смешаны с белым элементом, именно по- следний представляет мужской принцип. Получившийся результат заключает в себе не все качества обеих рас. Здесь имеется двойственность, которая и объясняет по- следующую его плодовитость. Менее бурный в проявлении чувственности, чем чис- тые представители женского принципа, менее выраженный в интеллектуальной мо- щи, чем мужской принцип, результат смешения сочетает в себе обе сущности, кото- рые служат основой для художественного творчества, недоступного для каждой из этих ветвей в отдельности. Конечно, я изобразил некое абстрактное, идеальное су- щество, которое встречается очень редко. Во всяком случае, если можно представить себе сочетание таких качеств у отдель- ных людей, то таких народов просто не может быть. В массе людей этнические эле- менты находятся в непрерывном движении, и трудно уловить моменты, когда они приходят в равновесие, тем более, что такие моменты настолько скоротечны и не- предсказуемы, что не стоит о них говорить — лучше рассматривать периоды, когда один из элементов, явно преобладая над другим, на долгое время определяет судьбу нации. Обе древние цивилизации, обильно пропитанные меланийским духом и вдохновлен- ные и управляемые мощью белой расы, обязаны преобладанию черного элемента экзальтацией, которая их характеризует, следовательно, чувственность — их глав- ный и общий признак. Египет продержался меньший срок, чем черные хамитские народы, получившие мощный приток семитской крови. Правда, страна также получила арийскую под- держку, но постоянный приток меланийской крови придал нации ту самую непод- вижность, из-за которой она освободилась от грандиозности только для того, чтобы погрузиться в гротеск. Благодаря белым нашествиям ассирийское общество приобрело больше свободы ху- дожественного вдохновения. И также выиграло от этого: если в смысле возвышенно- го ничто не сравнится с величием пирамид и некоторых дворцов-храмов в Верхнем Египте, то этим прекрасным памятникам недостает живости барельефов Хорсабада; что касается украшений ниневийских зданий — мозаика и глазурованные кирпичи, — я уже говорил, что даже греки смогли лишь копировать эти шедевры, но не дос- тигли такого изысканного вкуса. К сожалению, меланийский принцип был слишком силен и стал преобладающим. Ве- ликолепные ассирийские скульптуры, которые следует отнести к античности, пред- шествующей VII в. до н. э., знаменует довольно короткий период. После указанного века наступил глубокий упадок, и в конце концов восторжествовал культ уродливо- го, столь характерный для черной расы. Отсюда вытекает следующее: для того, чтобы обеспечить истинное царство искусств, необходимо было смешение черной крови с кровью белой, причем последней должно было быть больше, чем в лучшие времена Мемфиса и Ниневии. Только при этом ус- ловии могла сформироваться раса, обладающая бесконечным воображением и чув- ствительностью в сочетании с большим умом. Такое смешение произошло позже, когда в истории появились южные греки. КНИГА ТРЕТЬЯ Цивилизация, распространившаяся от Центральной Азии на юг и юго-восток ГЛАВА I Арийцы; брахманы и их общественная система Мы дошли до эпохи, когда мидийцы штурмом взяли Вавилон, когда ассирийская им- перия начала меняться по форме и содержанию. Сыновья Хама и Сима навсегда по- кинули первые ряды народов. Вместо того, чтобы управлять государствами, они пре- вратились в негативный, дезорганизующий фактор. На арену вышли арийцы; теперь мы можем рассмотреть их ближе — уже не только как ветвь, участвовавшую в созда- нии Египта, но как самое знаменитое и благородное семейство белой расы. Мы полу- чим о них неполное представление, если сразу приступим к мидийцам, не изучив всю группу, малой частью которой они были. Поэтому начнем с самых мощных вет- вей семейства. Для этого нам придется отправиться в районы на востоке Индии, где появились самые крупные группы арийских народов: Но первые шаги мы направим за пределы Индии, по тому, что брахманская цивили- зация, в определенной мере чуждая западному миру, значительно оживила восточ- ный регион и, столкнувшись там с расами, которых ассирийцы и египтяне видели только мельком, она оказалась в тесном контакте с желтыми ордами. Изучение этих отношений и их результатов представляет особую важность. Мы увидим, насколько превосходство белой расы утвердилось в отношении монголов, так же как и черных народов, в какой мере это доказывает история, а затем соответствующее состояние обеих низших рас и производных от них народов. Трудно определить синхронизм между первыми переселениями хамитов и арийцев; не менее трудно обойтись без попытки сделать это. Пришествие индусов в Пенджаб произошло настолько давно, за пределами всякой позитивной истории, что филоло- гия отодвигает этот факт в глубокую древность. Это событие можно датировать эпо- хой до 4000 г. до н. э., и скорее всего арийцы примерно в это же время, в силу тех же обстоятельств, оставили прародину белого семейства и спустились на юг — одни к западу, другие к востоку. Арийцы, более удачливые, чем хамиты, в течение долгих веков наряду со своим на- циональным языком, священным приложением к первобытному наречию белой расы, сохранили физический тип, который позволил им избежать смешения с черным на- селением. Чтобы объяснить этот феномен, следует признать, что аборигены отступа- ли, рассеивались или уничтожались завоевателями, или они жили разобщенными в высокогорных долинах Кашмира, первой индийской страны, куда пришли арийцы. Кстати, нет никаких сомнений в том, что древнее население этих земель принадле- жало к черному типу [В Гималаях встречается много темнокожих или мулатов, которые явно ведут родословную от аборигенов.]. Об этом свидетельствуют меланийские племена, которые еще и сегодня встречаются в Камауне, Они состоят из потомков тех беженцев, которые не последовали примеру соотечественников и не ушли в Виндхукские горы и в Декан, а предпочли высоко- горные ущелья, где можно было найти надежное убежище и долго сохранять свою этническую индивидуальность. Прежде чем еще дальше продвинуться в Индию, рассмотрим все первобытное арий- ское семейство в тот момент, когда оно уже двигалось на юг, хотя в то время, когда оно приступило к захвату долины Кашмира, основная их масса еще не вышла за пределы Согдианы. Арийцы уже отделились от кельтских народов, которые двигались на северо-запад в обход Каспийского моря с севера, между тем как славяне, мало отличавшиеся от этой последней и многочисленной семьи народов, перемещались в Европу более се- верным путем. Итак, арийцы, еще до того как они пришли в Индию, не имели ничего общего с на- родами, которым предстояло сделаться европейцами. Они составляли многочислен- ную общность, совершенно непохожую на остальную часть белой расы, потому их следует обозначить особым именем. К сожалению, это не учли самые известные уче- ные. Сосредоточившись на филологии, они дали всем языкам расы общее, но очень неточное название «индогерманские», не обратив внимания на то обстоятельство, что из всех народов, говоривших на этих языках, только один был в Индии, тогда как остальные даже и не приближались к ней. И это стало основной причиной по- следующих научных ошибок. Языки белой расы индийскими являются не в большей степени, чем кельтскими, а я считаю их гораздо менее германскими, нежели грече- скими [Если так уж необходимо назвать группы языков по имени народов, было бы логичнее квалифицировать арийскую ветвь как «индокельтскую». По крайней мере, так мы обозначили бы обе крайние географические точки, однако по многим причинам это название было бы еще менее приемле- мым.]. Преимущество термина «арийский» состоит в том, что его выбрали сами племена, к которым он относится, и что он сопровождал их всюду, где бы они ни проживали. К тому же это самое удачное для них название: оно означает «почитаемый», т. е. арийские народы состояли из людей почитаемых, людей, достойных уважения, а также, возможно, людей, которые могли получить силой то, чего они заслуживали, но не имели. Если такое толкование не содержится в самом слове, оно вытекает из фактов. Белые народы, называвшие себя так, понимали значение этого слова. Они заслужи- ли его своим могуществом и только позже забыли его, приняв другие наименования. Индусы называли священную страну, т. е. собственно Индию, «Ариа-Варта», или «Земля почитаемых людей» [Вот что говорится в «Монава-Дхарма-Шастра»: «Между двумя Божественными реками, Сарасвати и Дрисхадвати, лежит земля, которую мудрые назвали Брахмаверта, потому что ее посещали бо- ги» (т. II, гл. II, § 17). Речь идет о территории, первоначально населенной чистыми арийцами без черной или желтой примеси. Затем в § 21 читаем: «Страна, которая лежит между Химават и Виндхиа, к востоку от Винасана и к западу от Прайага, носила название Медхиадеса, т. е. "центральная об- ласть"». И § 22: «От восточного до западного океана, между упомянутыми горами, лежит земля, которую мудрые назвали Ариаверта, или населенная "почитаемыми людьми"» («Manava-Dharma-Sastra», Лондон, 1825).]. Позже, когда они разделились на касты, имя «Ариа» закрепилось за большей частью нации — «вайсиями», последней категорией истинных индусов, дважды рожденных, чи- тавших «Веды». Древним именем, которым называли себя арийцы-иранцы — к ним принадлежали мидийцы, — было « ». Другая ветвь этого семейства — персы — также стали называть себя « », а когда они отказа лись от этого названия, его корень сохранился во многих именах людей, например, Артаксеркс, Арио-барзан, Ар-табаз, и они передали его скифам-монголам, принявшим их язык, а затем его употребляли арийцы-сарматы. В своих космогонических представлениях иранцы считали самой первой страной на земле область, которую они называли «Airyanem-Vaego» и помещали ее далеко на северо-востоке, у самых истоков Окса и Йаксартеса [В исторические эпохи встречается много названий арийских народов этой страны, которую на За- паде называли Туран и которую до сих пор ошибочно считают населенной исключительно желтыми на родами. По мнению Плиния, «Arick», «Antariani», «Aramki» напоминают зендское слово «airyaman». Бурнуф за- мечает, что в арийских географических названиях часто встречаются такие слова, как «Agr» (лошадь), «arvat» или «aurvat» (вода), «pati» (господин). Птолемей на шел такие примеры в Скифии и даже в Серикии: « » и др.]. Они вспоминали, что там лето продолжалось всего два месяца в году и что все остальное время там стояла суровая зима. Таким образом, для них страна почи- таемых людей осталась древней родиной, а индусы в более поздние времена, при- выкшие к этому названию и забывшие его корни, перенесли его на свою новую ро- дину. Этот корень «ar» повсюду следовал за различными группами расы. Греки сохранили его в слове «Арес», которое обозначает высоко почитаемое существо, бога битв, храброго героя; слово « » первоначально означало совокупность качеств, необходимых для настоящего человека, — доблесть, твердость, мудрость, а позже означало «добродетель» вообще. Он фигурирует в слове « », которое отно- сится к почитанию сверхчеловеческих способностей и сил; наконец, я нахожу родо- вое название арийского семейства в таких словах, как «агуа», «ayrianem», произ- водных от « » и « »). Греки, отделившись в античную эпоху от общего ствола, не забыли его наименование ни в своем мышлении, ни в названии своей нации. Это исследование можно продолжить, и тогда мы найдем корень «ar», «ir» или «ег» в немецком слове «Ehre», что доказывает следующее: чувство гордости, основанное на моральных достоинствах, всегда занимало большое место в мыслях самой лучшей из человеческих рас [Тот же корень мы видим в зендском «hir» или «ir», что перешло в латынь —«herus» и в немецкий — «Herr».]. Как показывают многочисленные свидетельства, есть надежда на то, что в один пре- красный день будет найдено обобщенное и вполне заслуженное имя для этого наро- да, — которое, кстати, он когда-то дал сам себе, — взамен таких названий, как Иа- фетиды, кавказцы и ин-догерманцы. В конечном счете это позволит лучше понять генеалогию человечества, а пока я позволю себе выделить особую группу среди всех белых народов, которые заслужили свою славу и запечатлели ее на камне, в своих законах и в своих книгах. Исходя из этого, я постараюсь дать название этой расе с учетом ее составных элементов на тот момент, когда она, отделившись от ос- тальной части семейства, двинулась на юг. Насчитывается много племен, которые пришли в Индию, и тех, которые пошли по стопам семитов, дошли до южного побережья Каспийского моря, а оттуда в Малую Азию и в Грецию, и называли себя эллинами. Некоторые спустились на юго-запад, добрались до Персидского залива, а другие, оставаясь в течение веков в районе Имау-са, предстали перед европейцами под именем сарматов. Таким образом, ин- дийцы, греки, иранцы, сарматы составляют одну расу, отличающуюся от всех ос- тальных представителей своего вида и превосходящую их всех. Что касается физического сходства, здесь нет никакого сомнения: благородство черт, стать, физическая сила — это можно считать общими характеристиками семей- ства, а местные отклонения от них являются следствием смешения с аборигенами. В Индии они смешались с черными, в Иране с хамитами, семитами и тоже с черными, в Греции с белым населением, которое я не стану уточнять, и с семитами. Однако всю- ду сохранилась основа типа, и, даже выродившись, она породила такое потомство, как современные кашмирцы и большая часть северных брахманов, как те люди, что жили при первых наследниках Кира и изображены на сооружениях Накши-Рустама и Персеполиса; наконец, заметим, что люди, вдохновившие ваятелей Аполлона Пи- фийского, Юпитера Афинского, Венеры Милосской, составляют лучшую часть чело- вечества. У арийцев была бело-розовая кожа: такими были самые древние греки и персы, та- кими запечатлены древние индийцы. Волосы, как правило, были светлые — вспом- ним, что эллины отдавали предпочтение именно этому цвету волос и наделяли им своих самых почитаемых богов. И сегодня еще светлые волосы можно встретить в Индии, особенно на севере, т. е. там, где арийская раса лучше всего сохранила свою чистоту. В Каттиваре встречаются рыжеволосые и голубоглазые люди. У индусов идея красоты до сих пор ассоциируется со светлой кожей и светлыми во- лосами, о чем свидетельствуют описания избранных детей, столь частые в буддист- ских легендах. В них описывается, например, божественное создание в младенче- ском возрасте с золотистого цвета кожей. Его голова напоминает зонтик (т. е. круг- лая, не похожая на пирамиду, что характерно для черной расы). У него длинные ру- ки, широкий лоб, близко расположенные брови и выступающий нос. Поскольку это описание (примерно VII в. до н. э.) относится к расе, лучшие элемен- ты которой были в значительной мере перемешаны, нет ничего удивительного в та- ких несколько преувеличенных требованиях, как кожа золотистого цвета и сведен- ные вместе брови. Что касается остальных Деталей, речь идет о белой расе, и это дает повод думать, что арийцы в своей массе обладали этими признаками. Эта разновидность человечества, отличавшаяся красивой внешностью, была наделе- на не менее выдающимся разумом. Она обладала неистощимой живостью и энергией, а ее система правления отвечала всем потребностям столь предприимчивых людей. Во главе арийцев, разделенных на племена или небольшие группы, жившие в боль- ших поселках, стояли вожди с очень ограниченной властью, которая не имела ниче- го общего с абсолютизмом, процветавшим у черных или желтых народов. Самым древним санскритским названием царя или властителя было слово «vic pati», что сохранилось в зендском «vic paitis», а литовским словом «wiespati» до сих пор назы- вают землевладельца [В арийских языках прослеживаются обе части этого составного слова: «vvq», означавшее «дом», превращается в «множество домов», например, латинское «vicus» и производное от него «civis», т. е. «житель». «Pati» — в санскрите «стоящий у власти» — в армянском стано- вится «bod», в славянском «pod», в литовском «patin», в польском «pan», в готском «fathus».]. Греческая монархия героической эпохи, очень близкая иран- ской монархии до Кира, имела весьма ограниченную власть, в «Рамаяне» и «Махаб- харате» цари избираются жителями городов, брахманами и даже соседними царями: здесь нет и речи о всевластии и самовластии, и это напоминает германскую органи- зацию перед реформой, наподобие той, что осуществил у нас Хлодвиг. Между прочим, в «Манава-Дхарма-Шастре» больше приверженности идее абсолют- ной монархии, чем в великих поэмах, однако еще нет строгих принципов нынешних восточных государств. «К царю, даже если это ребенок, следует относиться с почте- нием и не считать его простым смертным: он есть божество в человеческом облике». Но ниже законодатель добавляет: «Пусть царь, поднявшись с ложа на рассвете, с уважением выслушает брахманов, изучивших все три Веды и этнические науки, и пусть повинуется их решению» (§ 37). И далее в § 54: «Царь должен назначить семь или восемь министров, которые должны принести клятву, касаясь рукой священного изображения или предмета. Это будут люди, чьи предки служили царям, люди, упо- минаемые в священных книгах, доблестные и владеющие оружием, благородного происхождения». В § 56: «Пусть ен постоянно советуется с этими министрами в во- просах войны и мира, организации войска, доходов, защиты своего народа и приум- ножения приобретенных богатств». В § 57: «Обдумав мнения своих советников — вначале самостоятельно, затем, обсудив их сообща, — пусть он принимает самые мудрые решения во всех делах». В § 58: «Пусть царь, согласно шести основным правилам, поставит во главе совета одного брахмана, избранного среди прочих». В § 59: «Пусть он всецело доверяет ему во всех делах и вместе с ним принимает оконча- тельное решение». Арийских царей, живших в своих селениях среди стад быков, коров и лошадей и яв- лявшихся судьями в бурных спорах, которые часто сопровождали жизнь скотоводов, окружали люди более воинственные, чем пастухи. Когда я веду речь об арийской нации, об арийском семействе, я не хочу сказать, что различные племена, составляющие его, жили в мире друг с другом, хотя в ведиче- ских гимнах пишется обратное. Вражда сопутствовала их повседневной жизни, и самым достойным объектом восхищения этих людей был воин на колеснице, который в сопровождении колесничего осыпал стрелами соседние племена. В «Зенд-Авесте» такой воин называется «rathaestao», т. е. тот, кто ездит на колеснице. Возничий все- гда фигурирует на египетских, ассирийских, персидских изображениях, в греческих и санскритских поэмах, в «Шахнамэ», в скандинавских сагах и рыцарских романах средневековья, а в Индии он являлся важной фигурой в воинском деле. Итак, арийцы воевали между собой, а поскольку они не были кочевниками и стара- лись как можно дольше пробыть на новой земле, поскольку их храбрость постоянно сталкивалась с сопротивлением местного населения, они сами были инициаторами всех своих походов, военных кампаний, побед и поражений. Добродетелью у них считалась воинская доблесть, а доброта и благородство прежде всего связывались с храбростью: с этим мы встречаемся в более поздние времена в итальянской поэзии, где «добрый Ринальдо» — это то же самое, что «il gran virtuoso» у Ариосто. Самые высокие награды и почести были уготованы самым активным геро- ям. Их называли «qoura», т. е. «небесные», потому что, когда они погибали в битве, они попадали в Сваргу, великолепный дворец, где их встречал Индра, царь богов, и эта честь была настолько велика, что ни богатые приношения, ни знания, ни муд- рость не давали смертному права занять на небе место, которого удостаивались «су- ры». Ни одно достоинство не могло сравниться со смертью в бою. Но и этим не огра- ничивались прерогативы доблестных воинов. Они могли не только отправиться в качестве почитаемых гостей в обитель богов — они могли сместить с трона самих богов, и даже всемогущий Индра постоянно боялся, что какой-нибудь герой- смертный отберет у него скипетр. Между этими арийскими идеями и содержанием скандинавских мифов наблюдается поразительное сходство. И не просто сходство, а абсолютную идентичность прихо- дится констатировать между понятиями этих двух племен белого семейства, разде- ленных веками и расстоянием. Впрочем, такая дерзкая концепция отношений чело- века со сверхъестественными существами встречается в такой же большой мере у греков героической эпохи. Прометей, похищающий небесный огонь, оказывается хитрее и предприимчивее, чем Юпитер; Геркулес силой отбирает Цербера у Эреба; Тесей заставляет дрожать Плутона, сидящего на троне; Аякс ранит Венеру; а Мерку- рий, хотя он и бог, не осмеливается противостоять храбрости спутников Менелая. В «Шахнамэ» также изображаются герои, бросающие вызов адским силам и побеж- дающие их. Эта дерзость у всех белых народов определяется, несомненно, их убежденностью в своем превосходстве и могуществе. И меня не удивляет тот факт, что негры так лег- ко признают божественную природу завоевателей, пришедших с севера, когда те воспринимали как нечто обязательное свое сверхъестественное могущество, а ино- гда, в силу некоторых воинских или моральных подвигов, считали себя способными подняться до богов, которые наблюдают за ними, помогают им и опасаются их. Во- обще можно сказать, что искренние люди обыкновенно легко принимают за действи- тельность то, во что верят. Тем более, когда черный житель Ассирии и Египта с тре- петом слушает, как его господин заявляет, что если он еще не бог, то скоро им ста- нет. Абориген видит, как господин правит, властвует, учреждает законы, вырубает леса, осушает болота, строит города — одним словом, выполняет ту цивилизатор- скую работу, на которую сам он не способен,— и говорит сородичам: этот человек ошибается, потому что ему не надо становиться богом — он уже бог. И аборигены боготворят его. При таком преувеличенном чувстве собственной значимости можно было бы предпо- ложить, что сердце белого человека склонно к безбожию. Но это не так: белые, как правило, очень набожны, и их очень сильно занимают теологические идеи. Мы уже убедились, как заботливо они сохраняли древние космогонические воспоминания, которыми обладало семитское племя евреев, частично получившее их из собствен- ных источников, частично от хамитов. Со своей стороны, арийская нация оставила следы в Книге Бытия. Вот что пишется в «Ригведе»: «В ту пору не существовало ни бытия, ни небытия. Не было ни вселенной, ни атмосферы, ничего вверху; ничего и нигде... Смерти не было, как не было бессмертия, ни различия между днем и ночью. Но Это уже трепетало, пока без дыхания, будучи единственным по отношению к са- мому себе, заключенному в самом себе. Не было ничего больше. Все было покрыто тьмой и погружено в непроницаемые воды. Но эта скрытая масса проявлялась силой созерцания. Желание («kama», любовь) родилось в начале ее сущности, и это было первородное семя, семя созидающее, которое мудрецы, осознавшие его в своих сердцах, посредством медитации, различали в лоне небытия как связь с Существо- ванием». Эти мысли выражены глубже и ярче, чем у Гесиода и в кельтских сказани- ях, хотя в принципе это одно и то же. Впрочем, арийцы искали в религии, прежде всего метафизические идеи и моральные предписания. Сам по себе культ был очень простым. Такой же простой в те далекие времена была организация пантеона. Несколько бо- гов во главе с Индрой скорее руководили миром, чем властвовали над ним [Оче- видно, предшественником Индры был Вурунас, или Вуранас; у древних ин- дусов он стал Варуной, у древних греков — Ураном: с физической точки зре- ния это — небо, которое покрывает землю.]. Гордые арийцы сделали из неба республику. Однако эти боги, которые имели честь властвовать над высокомерными людьми, бы- ли обязаны людям почестями. В отличие от того, что произошло позже в Индии, и в полном соответствии с тем, что было в Персии и особенно в Греции, эти боги отлича- лись безупречной красотой. Арийцы хотели их видеть похожими на себя. Они не знали на земле никого, превосходящего их; соответственно, они считали, что и на небе нет ничего совершеннее. Но сверхъестественным существам, управляющим ми- ром, требовались прерогативы. Арийцы видят их в еще более прекрасном, чем самая совершенная человеческая форма, — в самом источнике красоты и, возможно, жиз- ни: они нашли его в свете и использовали для наименования высших существ корень «dou», что означает «освещать» [Некоторые этимологи выводят слово «dou» от «dha», т. е. «устанавливать», «создавать».]. Идея света прижилась в языках расы и стала свидетельством единства религиозных понятий у белых народов. У индусов это — «Devas», у эллинов — Зевс, у литовцев — «Diewas», у галлов — «Duz», у ирландских кельтов — «Dia», в «Эдде» — «Туг», в верхнегерманском — «Zio», у славян — «Dewana», в латинском — «Diana». Всюду, куда проникла белая раса, где она владычествовала, встречается эта священная во- кабула, по крайней мере, в первородных языках. В землях, где имели место контак- ты с черным элементом, она противо стоит сочетанию «А1» меланийских аборигенов [В Абиссинии для этого используют слово «egzie» или «amlak», т. е. просто «господин». Вероятно, эти слова вытеснили древний термин в силу тех же причин, по которым евреи заменяли именем «Адонай» имя «Иегова» в Библии.]. Вторая вокабула выражает суеверие, а первая — мышление; вторая — плод воспаленного воображения и граничит с абсурдом, первая вытекает из разума. Когда «Deus» и «А1» смешивались, что, к сожалению, происходило часто, в религи- озной доктрине происходила такая же путаница, как и в социальной организации в результате смешения черной расы с белой. Ошибка была тем плачевнее, что в таких случаях преобладало «А1». Когда же верх одерживало «Deus», результат был менее разрушительным. Итак, «Deus» есть выражение и объект самого высокого почитания у арийской расы. Мы исключим из нее иранское семейство — по особым причинам, о которых речь пойдет в свое время [Арийская раса дала Божеству и другое имя — «Gott», по-готски «Gouth», что соотносится с санскритским «Gouddhah». Это озна- чает «Скрытый». Бурнуф находит корень этого слова в санскритском «quaddhata», т. е. «Вечно существующий».]. В эпоху, когда арийские народы уже подходили к Согдиане, от них отделились элли- ны. Они пошли по пути, который должен был привести их к своей судьбе: если бы они продолжали вместе с остальными племенами двигаться на юг, им бы не пришло в голову повернуть на северо-запад. Двигаясь прямо на запад, они взяли бы на себя роль, которую позже сыграли иран- цы. Они не построили бы такие государства, как Сицион, Аргус, Афины, Спарта, Ко- ринф. Я предполагаю, что за этим событием стоят причины, которые определили древнюю эмиграцию белых народов. Но если бы желтокожие завоеватели стали преследовать беглецов, все белые народы — арийцы, кельты и славяне — также устремились бы на юг и заполонили бы эту часть земли. Однако этого не случилось. В ту же эпоху, приблизительно тогда, когда арийцы спускались к Согдиане, кельты и славяне шли на северо-запад и находили дороги, если и не совсем свободные, то хотя бы менее защищенные. Поэтому следует признать, что давление, заставившее эллинов отпра- виться на запад, шло не из северных земель, а от собратьев-арийцев. Эти народы, в равной степени храбрые, постоянно враждовали между собой. И это приводило к разрушению селений, государства распадались, а побежденным прихо- дилось терпеть иго или спасаться бегством. Эллины оказались самыми слабыми и выбрали второе: они простились с землей, которую не могли защитить от воинствен- ных собратьев, сели в свои колесницы, взяли свои луки и стрелы и двинулись в горы на западе. Эти горы занимали семиты, которые изгнали оттуда хамитов, частично покорив их, а последние еще раньше сделали то же самое с чернокожими абориге- нами. Семиты, побежденные эллинами, не стали сопротивляться этим доблестным беглецам и двинулись обратно в Месопотамию; чем дальше продвигались эллины, вытесняемые иранскими народами, тем больше они теснили семитов, в результате чего ассирийский мир все больше заполнялся этой смешанной расой. Впрочем, мы уже рассмотрели эти события. Итак, пусть переселенцы продолжают свой путь. Нам известно, куда он приведет их. Разделившись, две большие группы все еще составляют арийское семейство — я имею в виду индусов и зороастрийцев. Завоевывая новые земли и считая себя одним народом, эти племена оказались в Пенджабе. Там они обосновались на пастбищах, орошаемых Синдхом, пятью его притоками и еще одной, седьмой, рекой, название которой неизвестно, но скорее всего это либо Ямуна, либо Сарасва-ти. Эти красивые места глубоко врезались в память зороастрийцев-иранцев и оставались в их сердце еще долгое время после того, как они навсегда покинули их. Для них Пенджаб был всей Индией — других земель они не видели. Их познание в этой области определи- ли географические понятия западных народов, и «Зенд-Авеста», основываясь на рассказах предков, дает Индии эпитет «семикратная». Этот регион, предмет стольких воспоминаний, стал свидетелем нового разделения арийского семейства, и более свежие исторические хроники позволяют выяснить, какие факторы были причиной противостояния [Именно здесь по-настоящему начинается существование индийских народов. Филология ищет их в этни- ческих корнях по другую сторону северных гор, хотя, согласно хроникам, эти народы считаются автохтонными. Скорее всего в ведические времена брахманизм еще не последовал примеру ханаанеян, греков и италийских народов, т. е. не делал своими традиции низших рас, которые он покорял.]. Итак, начинаем рассказ о самой древней религиозной войне. Характер набожности, присущий белой расе, лучше всего выражается в ее мышле- нии, и мы приступаем к его рассмотрению. Мы уже отметили бледный, но вполне различимый отсвет религиозности у метисов, потомков хамитов, обнаружили ее об- разцы у семитов, а теперь увидим античную простоту верований и то первостепен- ное значение, которое придавали ей арийцы, собравшиеся на своей первой стоянке перед исходом эллинов. В тот период культ отличался простотой. Вся социальная организация была обращена на практические дела и рассматрива- лась с практической точки зрения. Так же, как предводитель общины, судья большо- го селения являлся всего лишь избираемым чиновником, окруженным почетом, осно- ванном на его храбрости, мудрости и количестве его слуг и стад; а воины, отцы се- мейства, видели в своих дочерях только помощниц в пастушеских делах, обязанных доить коров и коз. Таким образом, если они и почитали культ, то не представляли себе, что религиозные функции могут отправляться специальными людьми, т. е. ка- ждый из них был своим собственным священником и считал свою совесть достаточно чистой, а сердце достаточно умным и благородным, чтобы без посредников общаться с великими бессмертными богами. Но то ли за время, прошедшее между уходом греков и захватом Пенджаба, арийское семейство за счет длительных контактов с аборигенами уже утратило свою чистоту и свою физическую и моральную сущность в результате притока чужих мыслей и чу- жой крови, то ли происшедшие изменения были естественным развитием прогрес- сивного гения арийцев, но во всяком случае древние понятия о природе священни- чества изменились незначительно, и наступил момент, когда воины перестали счи- тать себя вправе исполнять жреческие функции: так появилась каста жрецов. Эти новые пастыри умов и совести людей сразу сделались советниками царей и ус- мирителями народов. Их называли «purehitas». При них изменилась суть культа: культ усложнился, а искусство жертвоприношений стало наукой, полной непонятных ритуалов, опасных для простаков. В акте поклонения люди уже опасались совершать формальные ошибки, которые могли оскорбить богов, и чтобы избежать такой опас- ности, стали прибегать к услугам пурохит. Вероятно, в практике теологии и литургии этот специальный служитель имел познания в медицине и хирургии, сочинял рели- гиозные гимны и стал трижды почитаем царями, воинами, населением благодаря достоинствам в области религии, морали и науки. Это была эпоха, когда появились самые древние гимны «Вед». Итак, если священник взял в свои руки почетные функции, обеспечивающие ему восхищение и симпатию, свободные люди также выиграли от потери некоторых прежних своих прав, и по примеру пурохит, завладевших частью общественной жиз- ни, отцы семейства, освободившись от многих забот, стали совершенствоваться в материальных искусствах, в науке управления, в воинском деле и в области завое- ваний. Впрочем, пурохита поначалу не казался чем-то опасным. Он жил уединенно рядом с богатыми и могущественными вождями, которые обеспечивали его простую мирную жизнь. Он не носил оружия, т. к. вышел из дружественного племени. Он происходил, возможно, из семьи виспати или его рода, он был сыном, братом, родственником воинов. Он передавал свои знания ученикам, которые были вольны в любое время уйти от него и снова взять в руки лук и стрелы. Поэтому брахманизм незаметно даже для тех, кто его исповедовал, закладывал основы власти, которой предстояло сде- латься чрезмерной. Один из первых шагов, который сделали священнослужители в прямом управлении общественными, т. е. земными делами, свидетельствует о совершенствовании поли- тической и моральной системы у современников той эпохи, которую немецкие мыс- лители удачно называют «серым преддверием времен» (die graue Vorzeit). Виспати поняли, что больше нет смысла использовать грубую силу и хитрость в от- ношении населения, которое постепенно превращалось в их подданных. Народное избрание было заменено посвящением, которое обеспечило пастырям народа особые права на всеобщее уважение, а легитимность властителя теперь подтверждалась чем-то вроде коронования, которое осуществляли пурохиты [Посвящение в цар- ский сан, о котором много говорится в «Рамаяне», практиковалось и в не- давние времена.]. С тех пор власть царей резко возросла, потому что они стали участниками священнодействий, и для этого им даже не пришлось свергать богов. Одновременно были заложены основы светской власти священников, и мы сегодня знаем, чем она может стать в руках просвещенных мирных людей, обладающих опасным рвением в добре, которые, зная, что для нации, более всего поклонявшейся доблести, никакая, даже освященная причина не может служить извинением трусо- сти, уже начали практиковать суровые доктрины воздержания и отказа от всего мир- ского. Такая набожность должна была привести к тяжким увечьям, к пыткам, возму- щающим и ум и сердце. Но пурохиты до этого еще не дошли. Они были священника- ми белой нации, им и в голову не приходила мысль о таком беззаконии. Таким обра- зом, могущество священников отныне имело прочное основание. Его охотно усили- вала светская власть, удовлетворенная полученным посвящением. Скоро стало ясно, что для того чтобы получить что-то, необходимо от чего-то отка- заться. Не все цари относились благосклонно к вершителям жертвоприношений, но жрецам достаточно было найти отклик в народе своей твердостью или кому-то из них умереть мученической смертью от прихоти тирана, чтобы общественное мнение, преисполненное признательности и восхищения, сделало кумиров из пурохит. Они, как нечто естественное, приняли роль, которую им предоставили. Однако я не верю ни в эгоистические намерения целого класса, ни в то, что незначительные причины могут дать значительные результаты. Когда в обществе происходит дли- тельная революция, это значит, что страсти триумфаторов оказались сильнее личных интересов, иначе они не пользовались бы такой популярностью. Принципы, на кото- рых арийские священники строили свою судьбу, не были ни ничтожными, ни смеш- ными — напротив, они завоевали глубокую симпатию гения расы, и сами священно- служители той эпохи обладали редкими способностями к искусству правления, а также гибким умом, ученостью, проницательностью и логикой, доходившей до фана- тизма. Эти люди философского ума видели, что арийские народы находятся в окружении черных племен, численно намного превосходящих белую расу, которая обосновалась на землях Семиречья и дошла до устья Инда. Кроме того, они видели, что среди арийцев мирно живут другие местные племена, не столь многочисленные, которые уже начинают смешиваться с некоторыми семьями, скорее всего с беднейшими, наи- менее почитаемыми и наименее гордившимися своей принадлежностью к завоевате- лям. Они замечали, насколько мулаты стоят ниже своих белых родителей по красоте, уму и храбрости; они размышляли над последствиями влияния метисов на покорен- ное или независимое черное население. Возможно, они были свидетелями того, как некоторые удачливые метисы становились царями. Движимые стремлением сохранить господствующую роль белой расы, они придумали общественное устройство с иерархией, основанной на умственных способностях. Они предполагали доверить высшие должности самым умным и предприимчивым. Тем, кто был небогат умом, но имел крепкую руку, сердце, жаждущее воинских приклю- чений, и честолюбие, они доверяли заботу о защите общественного порядка. Людям мягкого нрава, склонным к мирным трудам, мало расположенным к ратным подвигам, было предназначено кормить государство и обогащать его торговлей и ремеслом. Затем из большого числа тех, чей мозг работал плохо, кто был робок и недостаточно богат, чтобы оставаться свободным, священники сформировали группу, стоявшую на нижней ступени, и решили, что этот низший класс будет зарабатывать свой хлеб, выполняя тяжелые или даже унизительные работы, необходимые для общества. Итак, у задачи нашлось идеальное решение, и нельзя не оценить такой социальный организм, управляемый разумом и обслуживаемый слабыми умами. Вся трудность заключалась в том, чтобы осуществить эти абстрактные замыслы на практике. В этом потерпели неудачу все западные теоретики, а пурохиты сумели, как они считали, сделать это. Исходя из принципа — неоспоримого для них, — что лучшие качества принадлежат арийцам, а всякая слабость и неспособность присущи черным, они, следуя логике, решили, что ценность человека находится в прямой зависимости от чистоты крови, и основали на этом принципе кастовую систему. Свои классы они называли «varna», что значит «цвет», позже это слово приобрело другое значение «каста» [В языке кави термин «варна» сохранил свой перво- начальный смысл.]. Чтобы сформировать первую касту, они объединили семьи пурохит — Гаутамы, Бхри- гу, Атри, — известных своими литургическими песнопениями, передаваемыми по наследству как ценное достояние. Они считали, что кровь этих избранных более арийская, более чистая, чем у остальных. Этому классу, этой «варне», этому «белому цвету» они прежде всего дали не право на власть, что с течением времени было бы естественным, а по меньшей мере прин- цип такого права и то, что могло к нему привести, а именно: монополию на жрече- ские функции, на царское посвящение и право сочинять и исполнять религиозные гимны и передавать потомкам их секрет; наконец, они объявили себя священными и непогрешимыми личностями, отказались от воинской повинности, окружили себя всем необходимым для медитирования и изучения наук, включая политические [Ос- новная черта брахманов — умение читать мантры. Дары, приносимые брах- манам, стали обязательными. Доброе дело в отношении представителя обычной касты считалось простой добродетелью, в отношении жреческой касты — двойной добродетелью, в отношении изучающего «Веды» доброде- тель возрастала стократно, а если речь шла об аскете, такие дары были бес- ценны.]. На ступень ниже стояли цари со своими семьями, причем все без исключения, так как это означало бы компрометацию царского посвящения и угрозу для создаваемой системы. Рядом с царями законодатели поместили самых известных воинов, влия- тельных и богатых людей: предполагалось, что этот класс («варна») имеет меньше белой крови, либо, если даже он и сохранил расовую чистоту, все равно заслужива- ет только второй ступени, поскольку умственные способности и религиозность цени- лись выше физической силы. Такая мысль могла родиться только среди великой и благородной расы. Членов военной касты пурохиты назвали «кшатрии», или «силь- ные люди». Они вменили им религиозный долг владеть оружием, изучать военное искусство; право руководить людьми было им предоставлено при условии специаль- ного посвящения, при этом законодатели опирались на социальные доктрины расы, чтобы не дать военным абсолютную власть [Вот какие замечательные заповеди предлагает «Манава-Дхарма-Шастра» военной касте (возможно, это компи- ляция более старых установлений): «Никогда не покидать поле боя, защи- щать народ и чтить священников — вот высший долг царей и их счастье» (Гл. 12, § 88). § 89: «Эти хозяева мира, бесстрашные в битвах, не отворачи- вающие лица перед врагом, после смерти попадают прямо на небо». § 90: «Пусть никто в бою не поразит врага заостренным деревом, или стрелой с коварно искривленным наконечником, или отравленным или горящим копьем». § 91: «Пусть всадник или воин на колеснице не нападает на пеше- го врага, на врага ослабевшего, на того, кто просит пощады, сцепив руки, на того, чьи волосы закрывают глаза, на того, кто устал и сидит на земле, на того, кто скажет "Я — твой пленник"». § 92: «Того, кто спит, или потерял свою кольчугу, или кто наг, безоружен или просто наблюдает за битвой, но не участвует в ней, а также того, кто сражается с другим». § 95: «Пусть он, памятуя о долге арийцев, людей почтенных, никогда не убьет того, кто сло- мал свое оружие, кто скорбит о чем-то своем, кто тяжело ранен, кто обуян страхом и кто повернулся спиной». § 98: «Таков древний и непреложный закон воинов. Ни один царь не должен отступать от этого закона, когда он вступает в битву с врагами».]. Они объявили, что каждая варна обеспечивает своим членам особые привилегии, перед которыми бессильна царская воля. Царю запрещалось ущемлять права свя- щенников-жрецов. Ему не позволялось посягать на права кшатриев или более низ- ких каст. Монарха окружали министры или советники, без помощи которых он не мог принимать решения и которые принадлежали к классу пурохит или воинов. Законодатели на этом не остановились. Именем религиозных законов они предписы- вали царям определенные правила поведения в личной жизни. Регулировалась даже пища, а более всего осуждалось любое отступление от их предписаний. По моему мнению, самое мудрое в этих законах заключается в том, что священнослужители не монополизировали эти знания. Они понимали, что нельзя запретить доступ к образо- ванию тому, кто способен к учению, а также и неспособному: если знание есть сила и дает авторитет, так только при условии, что об этом судят другие, способные их оценить. Итак, пурохиты не только запрещали образование кшатриям, но, напротив, рекомен- довали: они позволяли им читать священные книги, обязывали объяснять их, а так- же благосклонно взирали на занятия светскими науками: поэзией, историей, астро- номией. Так формировался класс военных — умных и храбрых людей, — которые лояльно относились к духовенству. Тем не менее, интересы этой касты не во всем совпадали с планами религиозных реформаторов, и рано или поздно в этом смысле последние могли столкнуться с опасностью. По-иному обстояли дела с варной, стоя- щей на ступень ниже военной касты. Речь идет о касте «...», состоящей из людей с более темной кожей, чем два первых социальных класса; они, возможно, были ме- нее богаты и влиятельны в обществе. Несмотря на это, их родство с высшими каста- ми было явным и неоспоримым, и в новой системе они считались элитой, или «дваж- ды рожденными» («dvidja»); вообще, это слово обозначало превосходство расы над аборигенами, составляющими основу нации, над которыми стояли жрецы и воины. Именно по этой причине название «арийцы», от которого отказались кшатрии и пу- рохиты — первые стали называть себя «сильными», вторые «брахманами», — сохра- нилось за третьей кастой. Закон Ману, который появился после рассматриваемой нами эпохи, хотя он основан на древнейших авторитетах, определяет образ жизни касты вайсиев. Им поручалась забота о домашнем скоте, поскольку складывавшиеся обычаи и нравы не позволяли заниматься скотоводством высшим классам, как это делали их предки. Вайсии зани- мались торговлей, ссужали деньги под проценты и возделывали землю. Таким обра- зом, в их руках концентрировались большие богатства, поэтому им предписывалось приносить дары и жертвоприношения богам. Им разрешалось читать «Веды», а для того, чтобы они могли спокойно вкушать скромные, прозаические, но весьма при- быльные преимущества своего положения, брахманам и кшатриям строго-настрого запрещалось ущемлять их права и вмешиваться в их деятельность, а приобретать что бы то ни было — например, зерно или изделия — можно было только через них. Итак, начиная с ранней древности, арийская цивилизация в Индии опиралась на многочисленную буржуазию, хорошо организованную и защищенную, имевшую большие права и пользовавшуюся покровительством религии. Кстати, резкое усиле- ние этой касты не ускользало от внимания законодателей Индии, и в «Манава- Дхарма-Шастра» (§ 418) царям рекомендовалось следить за тем, чтобы торговцы и ремесленники не преступали закон, выполняя свои обязанности. Кроме того, надо отметить, что этот класс, не в меньшей степени, чем кшатрии, допускался к образо- ванию и, благодаря своему более спокойному образу жизни, извлекал из учения больше пользы. В окончательной форме индийское общество состояло из этих трех высших каст. Кроме них не было арийцев, не было «дважды рожденных». Между тем не следовало сбрасывать со счетов аборигенов, которые пребывали на низшей ступени социаль- ной лестницы, хотя в какой-то степени многие из них уже кровно сроднились с за- воевателями. Никак нельзя было отвергать этих людей, привязавшихся к господам и получавших от них хлеб насущный, чтобы избежать осложнений. Впрочем, дальней- шее показало, что брахманы вовремя почувствовали, насколько для них самих было важно сохранять отношения с многочисленным черным населением, тем более, что аборигены от этого еще фанатичнее служили завоевателям. В этом сказывалась суть меланийцев. Брахман, наставник для кшатриев и вайсиев, для черной толпы был богом. Брахманы сформировали четвертую касту из этой толпы подсобных работников, кре- стьян и бродяг. Это были «судры», или «дазасы», т. е. «прислужники», обреченные на самую тяжелую работу. Строго запрещалось дурно обращаться с ними, их посто- янно опекали, оберегали от голода и нищеты. Чтение священных книг им было за- прещено, их считали «нечистыми», т. к. они не были арийцами. Учредив эти классы, основатели кастовой системы объявили ее вечной и незыбле- мой: место в каждой касте было наследственным и требовало, чтобы к ней принад- лежали оба родителя. Но и это было еще не все. Точно так же, как цари не могли править, не получив посвящения от брахманов, никто не имел права пользоваться привилегиями своей касты без соответствующей церемонии. В главе II, § 26 «Мана- ва-Дхар-ма-Шастра» сказано следующее: «Согласно мудрым ведическим предписа- ниям, необходимо проводить церемонии, которые очищают тело людей из всех трех классов в этой жизни и готовят его к будущей». Таким образом, посвящение в свою касту требовалось не только для счастья в этой жизни, но и для того, чтобы обеспе- чить счастливую судьбу в следующей. Церемонии начинались уже с предполагаемого момента зачатия. Собственно говоря, именно они и формировали сущность индуса независимо от кастовой идеи. А вот § 37: «Каждый брахман, или его отец вместо него, должен заботиться о совершенствовании в священных знаниях. "Кшатриа" — в своем воинском искусстве, "вайсиа" — в своем торговом деле; обряд посвящения для них проводится соответственно в возрасте пяти, шести и семи лет». Тех, кто забыл об этих обязанностях, исключали из индийского общества. Вот что говорится в «Манава-Дхарма-Шастра»: «Церемонию посвящения нельзя отклады- вать: для жреца крайний срок — 16 лет, для солдата — 21 год, для торговца — 24 года» (гл. II, § 38). И далее в § 39: «После этого срока все юноши из трех упомяну- тых каст, которые не прошли вовремя обряд посвящения, становятся «вратиа», или отверженными, и заслуживают осуждения добродетельного человека». Нечистых, будь они даже брахманы по отцу и матери, называли «вратиа» т. е. разбойниками, грабителями, убийцами, и вполне вероятно, что этим изгоям общества часто прихо- дилось брать в руки оружие, чтобы существовать. Они составляли основу многочис- ленных племен, ставших чужими для индусов. Такова в общих чертах классификация, на базе которой наследники пурохит собира- лись построить свой общественный строй. Прежде чем говорить о результатах и ус- пехах, о рациональности этой системы, о беспрецедентных возможностях, энергии и несокрушимом терпении, которых не жалели брахманы для укрепления и расшире- ния своего детища, рассмотрим некоторые общие вопросы. С этнографической точки зрения главной слабостью системы было то, что она опи- ралась на фикцию. Брахманы не были и не могли быть истинными арийцами, за ис- ключением тех семей «кшатриев» и «вайсиев», чья чистота была неоспорима: дело в том, что они в силу занимаемого положения в обществе или своих богатств вынуж- дены были занимать то, а не иное положение. С другой стороны, мне кажется, что знаменитые расы Гаутамы и Атри имели в своей генеалогии предков, происходивших от отцов-воинов и родившихся во времена, когда такие союзы были официально разрешены, и что, кроме всего прочего, эти предки имели в своей крови меланий- ские элементы: среди потомков Гаутамы и Атри тоже были метисы. Но разве от этого они в меньшей мере являются обладателями священных гимнов, сочиненных их предками? Разве не выполняли они почетных жреческих обязанностей при могуще- ственных царях? Разве сами они не были могущественными? Они числились среди корифеев новой партии, и нет оснований предполагать, что они добровольно уйдут из высшей касты. Тем не менее, если рассматривать ситуацию только применительно к индийским по- нятиям, можно сказать, что как только образовались касты брахманов, кшатриев, вайсиев, градация чистоты крови сделалась официальной: брахманы стали считаться более «белыми», чем кшатрии, последние более «белыми», чем представители третьей касты, а те, в свою очередь, стояли выше, чем четвертый класс, состоявший почти целиком из черных. К этому следует добавить, что сами брахманы не были чисто «белыми» и имели в жилах примесь других кровей. В отличие от остальной части вида — кельтов, славян и тем более других членов арийского семейства, на- пример иранцев и сарматов — они присвоили себе право на особую национальность, чтобы выделиться из общей массы. Они стояли выше всех современных им арийских племен, но уступали первородному типу и уже не имели древней силы и энергии. Они начали приобретать многие качества черной расы. В них больше не было той прямоты суждения, того хладнокровия, которые отличали белую расу в ее чистом виде, и, судя по грандиозности их планов построения общества, в их расчетах боль- шое место занимала игра воображения и оказывала сильное влияние на их идеи. Они выиграли в смысле кипучести мысли, кругозора и дерзости. Они выиграли в смысле смягчения своих древних инстинктов. Но высших добродетелей стало у них меньше, и если что-то утратили брахманы, то в еще большей степени это касается кшатриев и вайсиев. Мы уже отмечали, рассматривая Египет, что основным следст- вием притока черной крови явилась феминизация типа. Как правило, она не порож- дает трусов, но видоизменяет прежде спокойную и уверенную силу, добавляет в нее страстности. Хамитов мы узнали только в тот период, когда они уже утратили специ- фические признаки своих прародителей, поэтому нельзя делать выводы, исходя из их изучения. Тем не менее, та безмятежная изнеженность, смешанная с жестоко- стью, какую мы в них увидели, характерна сегодня для этнически соответствующих классов индусской нации. Поэтому можно справедливо предположить, что в начале своей истории хамиты прошли через такой же период, что и брахманская каста. Что касается семитов, у них это ощущается сильнее. Итак, все вышесказанное позволяет сделать следующий вывод: примесь черной крови в небольшом количестве развива- ет белую расу в том смысле, что обогащает ее воображением, делает более арти- стичной и как бы окрыляет ее. В то же время она обезоруживает ее в смысле спо- собности рассуждения, уменьшает практицизм, наносит непоправимый удар по ее деятельному характеру, снижает физические возможности расы, а также почти все- гда отнимает у людей, вышедших из такого союза, способность и право соперничать с белой расой в терпеливости, твердости и проницательности. Я полагаю, что брах- маны, еще до формирования каст вступив в близкие контакты с меланийцами, подго- товили себя к поражению в борьбе с расами, сохранившими больше белой крови. Несмотря на эти оговорки, если рассматривать только индийские народы, то будет понятно восхищение перед законодателями. Среди прочих каст и населения, не от- носящегося ни к одной касте, они и вправду являют собой величественное зрелище. И не стоит упоминать, что с течением времени, с неизбежным вырождением типов, которое возрастало, несмотря на все их старания, брахманы тоже выродились; одна- ко путешественники и английские чиновники, эрудиты, изучающие великий азиат- ский полуостров, постоянно отмечают, что внутри индийского общества каста брах- манов сохраняет неоспоримое преимущество над всем, что ее окружает. Сегодня, запятнанные союзами, которые так ужасали их предков, брахманы все же отличают- ся от своего народа физическим совершенством. Только в этой касте еще можно встретить вкус к наукам, уважение к письменным памятникам, знание священного языка, а достоинства их теологов и грамматиков отмечали и Колбрук, и Уилсон, и другие индуисты. Британская администрация даже доверила им преподавать в кол- ледже Форт-Уильям. Конечно, блеск прежней славы потускнел. Остался только от- блеск, который становится все слабее по мере роста социальной дезорганизации в Индии. Однако иерархическая система, созданная древними пурохитами, сохрани- лась. Ее можно изучать во всей целостности, и чтобы по достоинству оценить ее, достаточно хотя бы приблизительно вычислить, сколько времени она существует. Эпоха Кали относится к 3102 г. до н. э. По сути, она началась только после великих войн между кауравами и пандавами. Если брахманизм в ту эпоху еще и не достиг своего расцвета, то уже был сформирован в своих главных чертах. Кашмирская эра начинается за 2448 лет до Рождества Христова. Это уже после ве- ликой войны героев, следовательно, мы получим временной интервал 654 года меж- ду ее началом и эпохой Кали. Как бы ни были неточны эти даты, других у нас нет, и по мере того, как проясняются исторические сумерки, у нас остается все меньше сомнений в их достоверности. Итак, после пробела, довольно продолжительного, в XIV в. до н. э. мы видим органи- зованную систему брахманизма, литургические тексты уже написаны, ведический календарь составлен. Поэтому нет смысла обращаться к более поздним временам. Мы сочли эпоху Кали слишком обширной, и не будем больше возвращаться к ней. Уменьшим количество лет, связанных с ней, и остановимся на кашмирской эре. Если перейти к более поздним временам, тогда теряет смысл вся египетская хронология. Не станем вспоминать о том, что брахманизм уже существовал задолго до этой эпо- хи, и будем считать, что между 2448 г. до н. э. и 1852 г. н. э. прошло 4300 лет, что брахманская организация до сих пор живет, что сегодня ее можно сравнить с Егип- том при Птолемеях третьего столетия до н. э., с первой ассирийской организацией в разные времена, в частности в VII в. Таким образом, отдавая должное египетской цивилизации и вписывая ее в весь длительный период, предшествующий переселе- нию, а также весь период начала ее развития до Менеса, можно заключить, что она длилась с 2448 г. до 300 г. до н. э., т. е. 2148 лет. Что касается ассирийской цивили- зации, даже если отодвинуть ее истоки в очень древние времена — хотя она не мог- ла отстоять по времени на много веков от кашмирской эры, — придется признать, что она была кратковременной. Единственным пунктом для сравнения остается египетская организация, и она отста- ет от исходного типа на 2152 года. Я признаю, что такие расчеты весьма произволь- ны. Но не следует забывать, что цель этой произвольности в том, чтобы сознательно и намного сократить продолжительность эпохи брахманизма: я специально предпо- лагаю одновременность создания каст с кашмирской эрой и — также искусственно и против всякого правдоподобия — полагаю, что имеет место синхронизм между пер- выми достижениями брахманизма и рождением цивилизации в долине Нила; нако- нец, я связываю с III в. до н. э. эпоху, когда истинные египтяне уже утратили свою сущность. Иными словами, определяя срок жизни индусского общества лишь на 2500 лет продолжительнее, чем существование Ассирии, и на 2000 лет дольше, чем Егип- та, я сокращаю его на несколько веков. Тем не менее я на этом настаиваю, посколь- ку я оперирую только достоверными цифрами, пусть и неполными, но и они дают мне возможность сделать нижеследующие выводы. Три рассматриваемых общества живут в той мере, в какой сохраняется белый прин- цип, служащий их основой. Ассирийское общество, постоянно подпитывавшееся притоками разной крови, раз- вернуло лихорадочную активность. Затем под натиском очень сильных мела-нийских элементов, сделавшись ареной бесконечных этнических войн, оно стало менять на- правление, форму и цвет, и наконец появилась арийско-мидийская раса, которая придала ему новый вид. Вот обычная участь смешанного общества: вначале бурная деятельность, затем застой и оцепенение и наконец смерть. Египет в этом смысле служит промежуточным пунктом для сравнения, т. к. организа- ция этого государства основана на полумерах. Кастовая система обеспечивала очень ограниченное этническое влияние, поскольку применялась не в полной мере, что делало возможными разнородные союзы. Возможно, арийское ядро было слишком слабое, чтобы иметь абсолютную власть, и было ослаблено смешением с черными элементами. Египетская цивилизация, более жизнеспособная, более логичная и мо- нолитная, менее уязвимая и менее разнородная, чем ассирийская, вместе с тем, ока- залась менее заметной и активной; меньше следов оставила она в мировой истории, зато была более благородной и продолжительной. Теперь переходим к третьему пункту нашего исследования — к Индии. Здесь отсут- ствует компромисс с чужой расой, на первом месте здесь брахманы, на втором — кшатрии. Вайсии и даже судры также занимают свое определенное место. Каждая каста вносит свой вклад в общее равновесие и поддерживает его. Общество укреп- ляет свои основы и процветает наподобие буйной растительности в этом благодат- ном краю. Пока европейцы были знакомы только с краешком восточного мира, они восхищались древними цивилизациями финикийцев, египтян и ассирийцев. Этим народам приписывали всю славу прошлых эпох. Глядя на пирамиды, европейцы по- ражались тому, что могли существовать люди, построившие такие грандиозные со- оружения. Но позже мы раздвинули горизонт, обнаружили на берегах Ганга дости- жения Древней Индии, существующие уже много столетий, и наши восхищенные взоры остановились на стране между Индом и нижним течением Брахмапутры. Имен- но там человеческий гений сотворил чудеса, до сих пор поражающие воображение. Именно там достигли высшего расцвета философия и поэзия, а деятельная и мудрая буржуазия касты вайсиев долгое время собирала все богатства древнего мира — и золото, и серебро, и драгоценные камни. Но есть один вклад брахманизма в историю человечества, который превосходит все его отдельные достижения. Речь идет об обществе, почти бессмертном относительно всех остальных. Только две опасности грозили ему: нападение нации, имевшей более чистую белую кровь, и этническое смешение. Первая опасность возникала неоднократно, но если чужеземцам часто удавалось подчинить себе индусское общество, то они так и не смогли разложить его изнутри. Вторая опасность также присутствовала. Впрочем, она уже присутствовала в заро- дыше в первобытной организации. Не удалось ее избежать или хотя бы остановить ее развитие в результате смешения крови, которое постепенно приводило к вырож- дению высших каст Индии. Тем не менее, если кастовая система не смогла полно- стью нейтрализовать зов природы, она в значительной мере подавила его. Разруши- тельный процесс происходил чрезвычайно медленно, и поскольку превосходство брахманов и кшатриев над остальным индийским населением до сих пор остается неоспоримым, трудно представить окончательный распад этого общества. В этом состоит убедительное доказательство превосходства белого типа и благотворности разделения рас. ГЛАВА II. Развитие брахманизма Что касается системы, созданной пурохитами и превратившейся в брахманизм, мы вели речь только о самом принципе, но не о трудном процессе его реализации. Что- бы рассмотреть его, я выбрал не момент начала формирования этого процесса и его развития, а эпоху его апогея. Теперь вернемся в лоно истории и ближе познакомим- ся с системой. Могущество пурохит сформировалось на двух устоях: разумная религиозность арий- ской расы, с одной стороны, а с другой, преданность, менее благородная, но более фанатичная, метисов и аборигенов. Их власть опиралась на вайсиев, всегда искав- ших поддержки против военной касты, и на судрасов, отличавшихся чувством суе- верного страха и восхищения перед людьми, ежедневно общавшимися с Богом. Без такой двойной поддержки пурохиты даже не могли бы и подумать о независимо- сти, а если бы им и пришла такая мысль, они не смогли бы осуществить ее. Ощущая поддержку, они осмелели. Однако в это время внутри многочисленной группы арий- цев разразилась большая смута. И в результате баталий, вызванных религиозными распрями, зороастрийские народы откололись от индийского семейства и ушли из Пенджаба и соседних с ним земель. Они направились на запад, навсегда порвав со своими братьями, чья политическая организация их больше не устраивала. Если за- даться вопросом о причинах раскола, если спросить, почему то, что было по нраву одним, не устраивало других, то вряд ли можно получить однозначный ответ. Однако я почти не сомневаюсь в том, что зороастрийцы, оставаясь дальше к северу, т. е. в арьергарде арийцев-индусов, не сохранили в себе вместе с большей чистотой крови достаточно разума, чтобы отказаться от установления иерархии по рождению, наду- манной, с их точки зрения, и, следовательно, бесполезной и не популярной. Если бы в их рядах не было черных судрасов, вайсиев-кафров и мулатов-кшатриев, если бы все они были белые и равные, тогда они могли бы согласиться с тем, чтобы во главе их социальной организации стояли брахманы. В любом случае, очевидно, что новая система внушала им отвращение, которого они не скрывали. Признаки такого отно- шения мы видим в реформе, вдохновителем которой был Зороастр, Зердушт или Зе- ретоштро. Но раскольники, так же как индусы, не сохранили древний арийский культ. Возмож- но, они хотели свести его к более точной формулировке. Все в новой религии-магии дышит протестом и враждой к брахманизму [В «Зенд-Авесте» есть остатки брах- манистских верований, которые отсутствуют в нынешней религии парсов.]. В священном языке зороастрийцев бог индусов «Deva» стал «Дивом», т. е. злым ду- хом, а слово «maaniu) получило значение «небесный», а его корень у брахманист- ских народов сохранил значение «ярость» или «гнев» [Зороастрийцы дали имя «Индра» злому гению.]. Итак, раскол произошел, и два народа с тех пор продолжали жить отдельно и всту- пали друг с другом в отношения только с оружием в руках. Тем не менее, даже отве- чая неприязнью на неприязнь, оскорблением на оскорбление, они всегда помнили об общем происхождении и не отказывались от родства. Кстати, следует отметить, что по всей вероятности незадолго до этого-раскола начал формироваться пракритский язык, а собственно арийский язык, если он вообще ко- гда-нибудь существовал иначе, чем в виде совокупности наречий, прекратил свое существование. Но еще долго санскрит преобладал в виде разговорной речи, что не мешало множиться производным наречиям и диалектам, а священный язык тем вре- менем постепенно превращался в книжный. Как были бы рады брахманы, если бы уход зороастрийских народов избавил их от всякой оппозиции. Но пока они боролись только с одним противником, хотя было немало желающих разрушить их систему. До сих пор они сталкивались только с од- ной формой протеста, а другие еще не проявились. Арийцы продолжали движение к югу и востоку, и это движение, которое длилось до XVIII в. н. э. И которое, возможно, продолжается в скрытой форме до сих пор, пока существует брахманизм, сопровождалось — и частично было вызвано — давлением других народов с юга, прибывавших с древней родины. В «Махабхарате» рассказы- вается об этом великом запоздалом переселении. Эти пришельцы, возглавляемые сыновьями Панду, очевидно, шли путем своих предшественников и пришли в Индию через Согдиану, где основали город, который назвали Панда по имени своего патри- арха. Что касается расы, к которой принадлежали эти завоеватели, здесь нет ника- ких сомнений. Их название означает «белый человек». Брахманы легко узнавали этих противников и считали их отпрысками прародителей индийской нации. Они да- же признавали родство пришельцев с ортодоксальной королевской расой куравов. Их женщины были крупными, белокожими и белокурыми и пользовались той свобо- дой, которая у тевтонов — наполовину подавленная у римлян — была продолжением древних нравов белого семейства. Эти пандавы ели любое мясо, т. е. питались и быками, и коровами, что считалось самым большим кощунством у индийских арийцев. В этом отношении зороастрийские реформы не затрагивали старую систему, что было еще одним и убедительным в ретроспективе доказательством того, что эта цивилизация, построенная на общих религиозных идеях, издавна объединила обе ветви независимо от исконных идей расы. Пандавы не уважали священных животных и еще меньше почитали кастовую иерархию. Их священники не были брахманами и даже пурохитами. Поэтому в глазах индусов они были «нечистыми», и бросали тень на брахманскую цивилизацию. В конечном счете, разразилась война, ее театром был весь север, юг и восток полу- острова до Видехи и Висалы, а участвовали в ней все народы, как арийцы, так и аборигены. Борьба была тем более долгой, что у завоевателей были естественные союзники в лице многих арийских племен в Гималаях, враждебно относившихся к брахманской системе. Многие метисные народы были заинтересованы в разрушении этой системы: все разбойники любого цвета кожи становились сторонниками панда- вов [Возможно, пандавы были обязаны своей победой подкреплениям с се- вера, например кулиндасов, обосновавшихся на востоке ближе к истоку Ганга. «Махабхарата» называет их чистой расой, но далекой от индусской культуры.]. Куравы защищали цивилизацию, но в конце концов потерпели поражение. Пенджаб и большие территории по соседству с ним оказались в руках более белых и, следо- вательно, более активных завоевателей, и, вынужденная уступить, индусская циви- лизация отодвинулась дальше на юго-восток. Однако она сохранились благодаря устойчивости рас, ее составлявших. Ей оставалось только ждать, и ее реванш в от- ношении потомков пандавов стал блестящей победой. Пандавы, свободные от любых священных ограничений, быстро смешались с местными племенами и де градировали в этническом отношении. Брахманы одолели их. Они вовлекли выродившихся потом- ков Панду в сферу своей деятельности, навязали им свои идеи и догмы, вынудили организоваться по своим правилам и увенчали свой успех тем, что навязали им жре- ческую касту. Между прочим, в Кашмире нынешние представители высших слоев имеют более темную кожу, чем остальные жители. Все дело в том, что их предки пришли с юга [Население Кашмира и Пенджаба поддерживало разнообраз- ные контакты с желтыми народами, а также с черными и мулатами. В более поздние времена туда вторглись греки-бактрийцы и саки, затем арабы, аф- ганцы, балуки. В результате страна индусов первой узнала власть арийских племен, а сегодня мы видим, что именно здесь арийцы сильнее всего пере- мешались с другими расами. Уже в эпические времена дарадаты Пенджаба считались отщепенцами.]. На севере отношения между кастами были не такими, как на юге. Здесь брахманы ничем не отличались от массы населения, которое никогда не подчинялось добро- вольно своим жрецам, и глубокое презрение к ним со стороны истинных индусов, а еще больше их низкий моральный уровень — эти факторы и определили вечное на- казание потомков пандавов за попытку разрушить брахманскую систему. Кстати, следует отметить, что хорошо известная классификация греческих писателей, кото- рые делили индусов на три категории — рыбаков, земледельцев и горцев, — скорее всего относится только к группам, имевшим очень мало арийского и жившим на за- падных окраинах Индии. Итак, победу брахманов над пандавами определила в большей мере чистота расы, нежели однородность этнических элементов. У первых все инстинкты были упорядо- чены и, не противореча друг другу, имели особые сферы применения; вторые были обречены чрезмерным смешением крови. Аналогичную ситуацию мы видели в по- следний период истории Тира. Начиная с этого времени многочисленные арийские народы окончательно отдели- лись от индийской национальности и утратили прежнее достоинство и уважение. В эту категорию следует включить белые племена, жившие между Сарасвати и Гинду- кушем, и некоторые из тех, что населяли берега Инда, т. е. всех, кто для древних греков и римлян являлись жителями Индии [«Что касается "пандитов" (кашмир- цев), принадлежащих к касте брахманов, они отличаются невероятным не- вежеством, и любой из прислуживающих нам индусов выглядел благород- нее их. Они едят все, кроме говядины, и пьют "арак", что в Индии позволи- тельно лишь самым низшим кастам». (Из письма В. Жакмона, 1831 г.)]. Ни- же этих народов стояли многочисленные «нечистые» жители, а еще ниже – абориге- ны [Население, с которым сражался Александр Великий, было полуарий- ским, но настоящие индусы считали этих людей «вратиями». Это были мал- ли (малавы) и подданные Поруса. Малавы составляли часть бахилаков вме- сте с ксудраками (или оксидраками). «Манава-Дхарма-Шастра» обвиняет их брахманов в несоблюдении религиозного закона. Греки и индусы плохо знали друг друга. В далекие времена народ, живший за Синдхом, называл западные народы – хамитов и семитов — «Javana». Значение этого слова неясно, и если оно означает западные народы вообще, тогда его следует отнести и к северным и южным племенам. «Jawa» — значит «вторгаться». Позже джаванами называли арабов. В Библии так именуются семиты Кипра и Родоса, а также испанские турдеты. А в одной надписи Дария «Jouha» оз- начает островных греков; скорее всего поселенцы, жившие на побережье, получили это имя от персов и в свою очередь перенесли его на жителей континента. Еще позже индусы считали джаванами греков. В последних книгах «Махабхараты» так называются бактрийцы-македонцы, причем они изображаются храбрым и ученым народом.]. Таким образом, для брахманов, строгих логиков, общество делил ось на три большие категории: чисто индийская народность, включающая в себя три освященные касты и дополнительную касту, признаваемую в силу необходимости; затем идут арийские народы, или вратии, которые имели большое количество местной крови, поздно при- няли священный закон, не всегда его соблюдали и, самое худшее, были его против- никами. В данном случае слово «вратия», т. е. вор, грабитель, казалось истинным индусам недостаточно сильным, поэтому таких людей называли еще «дасиу», что равносильно оскорбительному ругательству, которое этимологически близко к зенд- скому «данджу», «дакиу», «дахиу» — так зороастрийцы называли свои провинции. Наконец, ниже презираемых дасиу стояли аборигены. Это были полные дикари, и их число было очень велико. Чтобы судить об их моральных качествах, достаточно по- смотреть сегодня на их прямых потомков в Декане, в горах Виндхиа и в центральной лесной части полуострова, где они бродят, собравшись в шайки. Не смотря на мно- гие века, которые прошли с тех пор, как Рама победил жителей. Цейлона, в их обра- зе жизни ничего не изменилось. Не буду упоминать все племена этой категории — ограничусь несколькими. Племя кад-эрили-гару, говорящее на тамильском наречии. Они не носят одежд, спят в пещерах и кустах, питаются кореньями, дикими фруктами и животными. Не исклю- чено, что это потомки Анака, хореяне, о которых говорится в Библии [Еще больше напоминает потомков Анака племя, которое обитало в южном течении Яму- ны в пустыне Дандака. Это были жестокие гиганты, часто нападавшие на жилища аскетов-брахманов.]. Катоди, живущие под деревьями. Они едят живых рептилий. Каухиры: не умеют даже защититься от диких зверей, которые часто их пожирают. Кандасы: приносят человеческие жертвы, крадут индийских детей или покупают их у париев и убивают. Этими примерами можно ограничиться. Брахманы объединяли их всех под общим именем «Mlekhas» (этимологически «сла- бые»), т. е. дикари или варвары (Barbara). Последний термин укоренился во всех языках белой расы. «Barbara», «Varvara» означает человека с курчавыми волосами; то же значение име- ет слово «papua». Можно предположить, что первые не белые люди, с которыми столкнулись арийцы, принадлежали к черной расе. К ним относятся и африканские берберы. Учитывая огромную численность аборигенов, индийские политики понимали, что нет смысла игнорировать их и что разумнее оставить отвращение в стороне и каким-то образом приобщить их к арийской цивилизации. Но каким путем? Что им можно было предложить? Все блага земные были распределены. Впрочем, брахманы были готовы предложить им даже высокие привилегии, из тех, что и арийцам приходилось добы- вать физической силой: я имею в виду знак божественности с той оговоркой, что его можно было получить лишь после смерти, вернее, после ряда перевоплощений. По- сле того, как был узаконен догмат о переселении душ, люди, входившие в категорию «Mlekhas», убедились, что все классы индийского общества живут согласно новой вере, и также принимали ее. Истинно верующий и добродетельный брахман, умерщвляющий плоть, гордился тем, что после смерти он попадет в число высших существ. Кшатрия заново рождался брахманом и обретал надежду на более высокое перевоплощение, вайсиа в следую- щей жизни становился кшатрием, судра — вайсием. Впрочем, ошибки и прегрешения приводили к противоположному результату. Так почему же абориген не мог стать судрой и так далее? Иногда он попадал в последний класс еще при жизни. Когда какой-нибудь народ начинал группироваться и требовалось включить его в систему индийского государства, несмотря на догмат, приходилось идти на то, чтобы допус- тить аборигенов в самый низший из классов. Но система обещаний лучшей доли после перевоплощения могла работать лишь при наличии доброй воли тех, кого она касалась. И в Индии это стало возможным. Приобщение аборигенов к цивилизации происходило двумя путями. Первый был ме- нее эффективным и заключался в том, что воины-кшатрии, составлявшие регуляр- ную армию, которая включала в себя пехоту, кавалерию, вооруженные колесницы и слонов, а также вспомогательные части из аборигенов, отправлялись в поход на вра- га. После победы гражданский и религиозный закон запрещал военным ассимилиро- вать «нечистое» население. Кшатрии просто отбирали власть у непокорного вождя, заменяли его одним из его сородичей и уходили, забрав добычу и удовлетворившись ненадежными обещаниями покорности и лояльности [Сомнительно, что именно поход Рамы против ракшасов, черных демонов, живших на юге, предопре- делил появление арийцев на острове Ланка (Цейлон). Победитель сбросил с трона Равана, отдал империю брату этого великана и вернулся на север.]. Брахманы действовали по-другому. Они небольшими группами уходили за пределы священной земли Арьварта или Брахмаварта. Они добрались до густых лесов, до бо- лотистых мест, где тропическая природа вырастила сказочные деревья, фрукты, цветы, где жили красивые птицы, бродили газели, а также опасные тигры и змеи, строили там уединенные жилища и предавались бесконечным молитвам, медитации и просветительству. Они в любую минуту могли стать жертвой местных дикарей. Полуголые брахманы сидели у своих хижин, чаще всего в одиночестве, иногда с учениками, такими же безоружными, как они сами, и столь же беззащитными. Тыся- чи миссионеров погибли. Кстати, согласно легендам и поэмам, аскеты имели дело с людоедами. Но на место одного убитого приходили десять новых, которые оспарива- ли право на хижину, ставшую теперь святилищем, и колонии расширялись и множи- лись по мере того, как брахманы овладевали умами своих диких врагов. А те, пора- женные суеверным страхом, наконец, захотели узнать, что же представляют собой эти загадочные люди, столь безразличные к страданию и к смерти, и что их привело сюда. Тогда анахореты внушали им следующее: «Мы самые благородные из людей, и нет нам равных на земле. Мы имеем право на высшие почести. В предыдущих жиз- нях мы были такими же ничтожными, как и вы. Благодаря добродетелям мы посте- пенно возвышались и достигли того, что даже цари пресмыкаются у наших ног. Мы всегда стремимся к тому, чтобы стать богами. Наши страдания в этом краю направ- лены на достижение этой цели. Вы можете убить нас — мы все равно добьемся этого. Слушайте нас, верьте нам, покоритесь, служите нам, и вы станете такими же, как мы» [Отрывок из «Манава-Дхарма-Шастра».]. Дикари слушали, верили и покорялись. Арьяварта завоевывала новые земли. Анахореты становились ветвью местного брахманства. Для управления и охраны но- вой территории приходили кшатрии. Чаще всего местные вожди занимали место в воинской касте. Появились новые вайсии, причем чистота крови уже не имела зна- чения. В небрежении чистотой упрекали даже брахманов, и эти упреки были обосно- ваны. Так, в эпические времена Ломапада, местный вождь обращенных ангасов, же- нился на Санте, дочери арийского царя Айодхиа. В той же «Рамаяне» говорится, что одна из жен героического царя Дасаратха была из народа кекайа. Вообще-то, этот народ был арийским, но жил за пределами священной земли Сарас- вати и считался «вратия». Так, в VIII в., во время индийской колонизации земель желтых народов к востоку от Кали, в Непале и Бутане, брахманы брали в жены ме- стных девушек, а их потомство получало право вступить в воинскую касту. Таким образом, во имя своего принципа, делая этот принцип основополагающим для социальной организации, аскеты-брахманы создавали систему, которая объединяла множество людей, тем более, что ее члены были далеки от ратных трудов и вели строгую жизнь. Однако при всем том, что эта система уже преодолела множество препятствий, ее в будущем ждали новые, еще более трудные. Кшатрии видели, что если при такой социальной организации им была уготована самая важная роль, то основная власть принадлежала жречеству. Они должны были выполнять то, что решали брахманы; их называли царями, но в глазах народа они были на втором месте после священников. Еще более неприятным для них было то обстоятельство, что брахманы служили вечными посредниками между властителями и простым народом и даже их солдатами, между тем как те же брахманы, посредст- вом терпения и отказа от земных радостей, становились отцами Арьяварты, исполь- зуя результаты работы своих мужественных миссионеров среди аборигенов. Рано или поздно такая ситуация должна была привести к смягчению строгих правил и к расшатыванию брахманской системы. Брахманы, например, дошли до того, что начали возводить вождей аборигенов в ранг кшатриев; более того, они проявили еще большую терпимость к арийцам этой касты, а именно: давали многим усердным в религиозности и науках право поднять- ся до брахмана. Так можно интерпретировать эпизод с Висвамитрой в «Рамаяне». При этом следует признать, что взамен они оговорили для себя право жениться на дочерях кшатриев и самим становиться царями. Кроме того, становясь зятьями вла- стителей, они не имели ничего против того, чтобы дети от их браков исключались из жреческой касты, следуя закону «деградации». Но привилегии воинской касты, а также царского достоинства, оставались за ними. Итак, в Древней Индии благосклонно относились к объединению двух каст, а во мно- гих случаях брахманы становились соперниками кшатриев в борьбе за высшую власть «материального» порядка. Было ясно, что сохранение принципов во всей их строгости может поставить под угрозу существование самой системы. Чтобы избе- жать этой опасности, брахманы призвали на помощь логику, разум и гибкость. Было введено такое правило: сын от брака отца кшатрии и матери-брахманки не может быть ни царем, ни священником. Он мог стать бардом или царским конюшим. Будучи выродившимся брахманом, он мог стать ученым историком, изучать светскую поэзию, сам сочинять стихи, декламировать их своему господину и собравшимся на праздник кшатриям. В то же время он не имел права изучать литургические гимны и священные науки. Будучи неполным кшатрием, он имел право носить оружие, са- диться на лошадь, управлять колесницей, сражаться во втором ряду, но не мог наде- яться на то, чтобы самому командовать воинами. Ему была предоставлена большая честь: самоотверженность. Совершать подвиги для своего господина и воспевать его, вот был удел такого человека. Его звали «сута». В индийском эпосе нет более мягкого, благородного, нежного и печального персонажа. Это было олицетворение женской преданности в суровом сердце героя-воина [«Сута» — прототип спутни- ка странствующего рыцаря, Гандолена или Гвендолена]. При всей своей изобретательности такой порядок должен был обернуться беспоряд- ком, и хотя связанные с ним компромиссы были изначально ему присущи, не было сомнения в том, что для его сохранения требовались срочные меры — необходимо было закрыть зияющую рану на теле социальной системы. Именно с этой целью брахманы придумали класс чандалов, который разрушительным образом завершил иерархию «нечистых» каст. Град оскорблений сыпался на арийцев-отступников и необращенных аборигенов. Но все они, включая угрозу изгнания из общества и даже смерти, были пустяком по сравнению с тем, что ожидало несчастных детей представителей четырех узаконен- ных каст, запятнавших себя запретным союзом. Даже подходить к этим существам считалось постыдным делом, позором, смыть который кшатрия мог, лишь убивая тех, кто был в этом уличен. Им запрещалось входить в города и деревни. Увидев их, любой человек мог спустить на них собак. Колодец, из которого они пи- ли, объявлялся оскверненным. Если они строили себе жилище, его можно было раз- рушить. Наконец, на земле не было более мерзких чудовищ, на которых с такой си- лой ополчалась целая социальная и политическая теория. Причем все эти страшные кары были направлены не столько против несчастных чандалов, сколько на их бу- дущих родителей. Надо признать, что если презренная каста и испытывала на себе тяжесть кровавой длани закона, то такие случаи были редки. В данном случае тео- рия безуспешно боролась с мягкими индийскими нравами. Чандалов презирали и ненавидели однако они выжили. У них были деревни, которые можно было сжечь, но их не жгли. Остальные люди даже не особенно сторонились их и терпели их присут- ствие рядом с собой. Им дали возможность заняться ремеслом. В нынешней Индии такие «нечистые» занятия, как, например, работа мясника, приносят большую при- быль чандалам. Многие из них разбогатели на торговле зерном. Другие играют важ- ную роль в переводческом деле. На более высоких ступенях социальной лестницы можно встретить богатых чандалов — счастливых, независимых от кастовой идеи и уважаемых. Есть индийские династии, принадлежащие к «нечистой» касте, что не мешает им иметь советников-брахманов. Следует, правда, отметить, что такой поря- док вещей был результатом потрясений, начиная с эпохи вторжений. Что касается терпимости на практике и мягкости нравов перед лицом теоретической жестокости закона, они имели место во все времена. Появление этой ужасной касты имело серьезные последствия, но я не сомневаюсь в том, что этого было недостаточно, чтобы сохранить в индусском обществе базовую иерархию и стать препятствием для рождения новых каст, по крайней мере, в про- винциях, которые присоединились к Арьяварте. В этом смысле брахманы, как и прежде, сделали все, что смогли. Не стану повторять сказанное выше о Бутане и Непале — в других землях произошло то же самое. Тем не менее, не надо забывать, что независимо от количества чужой крови в арийцах на той или иной территории арийского элемента всегда было больше в жилах брах- манов в первую очередь, кшатриев во вторую, чем у остальных каст, этим объясня- ется неоспоримое превосходство, которое даже сегодня, после стольких бурных со- бытий, демонстрирует брахманское общество. Если этнический уровень всей системы снизился, то общий беспорядок был только преходящим и временным. Объединение рас внутри каждой касты происходило скорее там, где принципы ока- зывались слабее; цивилизация испытывала взлеты и падения, но не претерпевала коренных изменений, потому что в каждой категории смешение инстинктов довольно быстро уступало место настоящему единству. Иными словами, сколько было каст, столько и смешанных рас, находящихся в состоянии равновесия. Категория чандалов отвечала настоятельной потребности в системе, которая должна была показаться особенно неприемлемой для военных. Множество законов и ограни- чений стояло на пути кшатриев в осуществлении их воинских и властных прав, уни- жало их личную независимость, мешало им удовлетворять свои страсти и прежде всего ограждало от них дочерей и жен их подданных. После долгих колебаний они засобирались свергнуть иго и, взявши в руки оружие, объявили войну жрецам, от- шельникам, аскетам, философам, чьи дела исчерпали их терпение. Таким образом, после победы над зороастрийскими и прочими еретиками, над жестокими невежест- венными аборигенами, преодолев трудности на пути создания для каждой касты своего русла между берегами закона, брахманы столкнулись с гражданской войной; войной самой опасной, потому что она велась между человеком вооруженным и че- ловеком безоружным. История Малабара сохранила дату — если не самой борьбы, то, по крайней мере, одного из ее эпизодов. В анналах этой страны рассказывается о том, что большой раскол произошел между кшатриями и мудрецами на севере Индии, что все воины были уничтожены, а победители во главе с Парасу Рамой, знаменитым брахманом, которого не надо путать с героем «Рамаяны», после своей победы укрепились на южном побережье и создали там республиканское государство. Это произошло в 1176 г. до н. э. И ознаменовало начало малабарской эры. Это поражение брахманов было только одним из эпизодов войны, и таких эпизодов было немало. Все указывает на то, что их противники, почти такие же арийцы, как брахманы, не были лишены способностей и не полагались слепо только на силу ору- жия. Кшатрии ловко внедрились в самый стан врага, в его теологическую цитадель — для того, чтобы искоренить влияние брахманов на вайсиев, судр и аборигенов и для того, чтобы успокоить свою совесть и оправдаться от упреков в безверии, что было очень важно в такой глубоко религиозной стране. Известно, что во время пребывания в Согдиане и позже основная масса зороастрий- ских и индусских племен исповедовала довольно простой культ. Хотя в нем было больше заблуждений, чем в первобытных верованиях белой расы, тем не менее он был не такой сложный, как религиозные понятия пурохит, которые начинали строить брахманизм. По мере того, как индийское общество взрослело и все больше «чер- ной» крови аборигенов запада и юга, а также желтого элемента с востока и севера поступало в жилы народа, изменялись религиозные потребности. Мы уже видели на примере Ниневии и Египта, какие уступки приходилось делать для удовлетворения нужд черного элемента. Это было началом умирания арийских народов. Они про- должали оставаться чисто абстрактным понятием, а антропоморфизм, хотя он, воз- можно, и присутствовал в идеях, еще не проявился. Боги были красивы и этим похо- дили на арийских героев. Изображать их еще никому не приходило в голову. Когда на сцене появились черный и желтый элементы, пришлось изменить систему, чтобы сами боги вышли из идеального мира, в котором обитали арийцы. Независимо от различий между черным и желтым типом и независимо от того, какой из них пре- обладал, аборигены были едины в том, что боги должны быть скорее ужасными, жестокими и непохожими на человека, нежели красивыми и добрыми, и отличающи- мися от людей только большим совершенством, чем формой. Эта доктрина была ис- ключительно метафизической, а скудный опыт художников еще больше затруднял ее реализацию. Иногда объясняют все эти отталкивающие языческие изображения Индии, Ассирии и Египта, все эти отвратительные неприятности, плод воображения восточных наро- дов, чисто метафизическими причинами, т. е. желанием представить вместо образов символы, которые дают пищу для трансцендентных размышлений. Такое объяснение не кажется мне солидным. Мне даже представляется, что оно навязывает извращен- ный вкус возвышенным умам, которые, желая проникнуть в самые глубокие тайны, тем не менее не чувствуют в себе острой необходимости сделать свои физические ощущения более грубыми и материальными. Но разве нельзя было использовать не столь отталкивающие символы? Разве только скандальным образом можно выразить мощь природы, силы Божественного и его многочисленные атрибуты? Разве эллины изобразили мистическую статую «тройственной» Гекаты с тремя головами, шестью руками и ногами и исказили ее лица жуткими конвульсиями? Разве они усадили ее на страшного Цербера и повесили ей на грудь ожерелье из черепов и дали в руки орудия пытки со свежими следами крови на них? Точно так же христианство не при- бегало к ужасам, изображая божественную троицу. И не сделало карикатуру из свя- того Петра. Эллинизм и католическое христианство прекрасно обошлись без уродст- ва в сюжетах, которые были не менее метафизическими, чем индусские, ассирий- ские, египетские догматы. Итак, в безобразии образов нельзя винить природу абст- рактного мышления, потому что все дело в устройстве глаз, умов и сердец, к кото- рым обращены эти образы. Черные и желтые аборигены могли понимать только уродливое — оно было создано для них, и оно стало для них необходимым. Таким образом, индусам нужно было не только создать теологическую персонифика- цию, но и размножить ее, чтобы сделать более доступной для восприятия. Немного- численных богов древних времен — например, Индры со своими спутниками — уже было недостаточно для передачи идей, которые в изобилии порождала расширяю- щаяся цивилизация. Когда идея богатства стала доступной для масс, которые научи- лись ценить ее предпосылки и следствия, эту мощную движущую социальную силу поставили под охрану небесного покровителя и придумали Куверу, богиню, полно- стью отвечавшую вкусу черной расы [Брахманизм вел долгую борьбу, прежде чем принять антропоморфизм; видимо, Шлегель был прав, когда говорил, что и индийские памятники не могут соперничать по древности с египетски- ми. Впрочем, он был не прав, добавив: «И с ниневийскими».]. Между тем в таком размножении богов следует видеть не только чрезмерность. По мере того, как становился тоньше брахманский дух, он пытался вновь овладеть древней истиной, которая когда-то ускользнула от арийской расы, и, создавая низ- ших богов на потребу аборигенам или вначале терпя, а затем принимая автохтонные культы, брахманизм укреплял свои позиции. Он вел поиски все выше и выше, и, ду- мая о силах, о небесных существах, превосходящих Индру, Агии, он нашел Брахму, придав ему самые возвышенные черты, какие только были доступны философии; и в тот мир эфирного созидания, где инстинкт прекрасного лепил такое великое сущест- во, допускалось очень мало безобразного. Долгое время Брахма оставался для толпы неизвестным богом. Его изображение появилось позже. Низшие касты не понимали и игнорировали его; он был в основ- ном богом аскетов, которым был необходим и которые не собирались его свергать. Они прошли весь путь высших существований, они сами узнали, что значит быть богом, и теперь мечтали только об одном: слиться с ними наконец отдохнуть от жиз- ни, которая была тяжела даже для них, познавших небесное существование. Если высшее Божество брахманов было недоступно пониманию низших классов и, возможно, даже вайсиев, оно было доступно возвышенному уму кшатриев: оставаясь участниками ведических наук, они обладали менее активным чувством религиозно- сти, чем их соперники, но были достаточно образованны, чтобы не выступать откры- то против понятия, значение которого они хорошо понимали. Они пошли в обход и при помощи теологов из воинской касты или брахманов-отступников трансформиро- вали суть Вишну, второстепенного кшатрийского бога, поставили ему метафизиче- ский трон и подняли его на ту же высоту, где пребывал небесный покровитель их врагов. Теперь он был равным Брахме, и воинская каста больше не чувствовала себя ущемленной в смысле теологической доктрины. Это был хорошо обдуманный шаг, и он сопровождался долгой и упорной борьбой; он угрожал власти брахманов и крахом всему индийскому обществу. На одной стороне был Вишну со свободными и вооруженными кшатриями, на другой — Брахма со своими мирными жрецами и беззащитными классами вайсиев и судр. Аборигены имели выбор между двумя системами: первая предлагала им религию, такую же ор- ганизованную, как и прежняя, абсолютное освобождение от кастовой тирании и в перспективе возможность для самого последнего из людей добиться всего даже в течение нынешней жизни, не дожидаясь следующего перевоплощения. Другой ре- жим не сулил ничего нового для простых людей, он даже не мог обвинить соперни- ков в безбожии, потому что у них был один пантеон — только верховный бог был другой, — он даже не мог обеспечить защиту слабым или проявить либерализм, т. к. отныне либерализм был оружием тех, кто обещал униженным все блага. Итак, если брахманы утратили доверие черных подданных, то какое воинство они могли проти- вопоставить царским мечам? Такие ситуации часто встречаются в истории. Однако стоит отметить, что из двух воюющих политических партий меньше ошибок делали брахманы. Их заслугой было также то, что они жертвовали частностями, чтобы сохранить основу. В результате долгих распрей жрецы и воины пришли к соглашению. Брахма стоял на одной ступени с Вишну. Спустя многие годы, после революций, о которых мы говорить не будем, т. к. они не имели чисто этнического характера, к ним присоединился Шива [По свидетельству Лассена, это божество имеет связь с культом черных аборигенов. На юге его боготворят под именем Лин- га, и брахман никогда не войдет в храм, где находится его изображение.], а еще позже появилась философская доктрина, которая объединила эти три божест- венных существа в троицу, обладающую способностью творения, сохранения и унич- тожения мира, и в результате свела брахманскую теологию к древней идее одного, единого, бога, охватывающего всю вселенную. Брахманы окончательно отказались от мысли сохранить высшую власть, а кшатрии стали считать ее своим атрибутом от рождения. При этом кастовый режим сохранил- ся во всей строгости и целостности. Индийское общество, основанное брахманами, с честью выдержало один из самых опасных кризисов в своей истории. Оно восстановило свои силы, оно было однород- ным, и его будущему ничто не угрожало. На юге оно колонизировало большую часть плодородных земель и вытеснило непримиримых врагов в пустыни и болота, в за- снеженные Гималаи, в горы Виндхиа. Оно оккупировало Декан, овладело Цейлоном и принесло туда свою культуру. Все свидетельствует о том, что с того времени оно продвинулось до дальних островов Явы и Бали, обосновалось в нижнем течении Ган- га и по течению Брахмапутры проникло на земли желтокожей расы, которая до сих пор была известна индусам по небольшим районам на севере, востоке и на южных островах. Кстати, арийцы никогда не имели в Индии компактной территории. Во мно- гих местах их поселения были окружены местным населением. В Декане их раньше вообще не было. По мере того, как осуществлялась эта деятельность, тем более трудная, что новые территории были обширнее, расстояния больше, а всего труднее были климатиче- ские условия, расширялась морская торговля, в частности, с Китаем, и еще в 1400 г. до н. э. В Индию поступали чудесные дары земли, продукция рудников и ремеслен- ников: все, чем славилась Поднебесная Империя и другие цивилизованные страны мира. Индийские торговцы посещали и Вавилон [Опытными мореплавателями были вайсии: в одной буддистской легенде рассказывается о торговце, ко- торый совершил семь морских путешествий. Индусы могли иметь связи с халдеями, у которых был морской флот (Исайя, XIII, 14) и колония в Герра на западном побережье Персидского залива, где имела место торговля с Индией. В ней участвовали финикийцы до и после своего исхода из Тилоса. Офир из священных книг находился на берегу Малабара, а поскольку ев- рейские названия привозимых оттуда товаров звучат на санскрите, а не на деканском языке, из этого следует, что высшие классы страны состояли из арийцев в ту эпоху, когда туда приходили корабли Соломона. Стоит также отметить, что первые колониальные поселения на юге Индии появились на морском побережье, и это указывает на то, что их основатели были море- плавателями. Вполне вероятно, что они издавна пришли к устью Инда и ос- новали там первые империи, например, Потапа.]. На побережье Йемена они обосновались основательно. Процветающие государства полуострова славились со- кровищами, чудесами и радостями жизни — плодами цивилизации, созданной по строгим правилам веры и истины, но национальный характер сделал ее мягкой, поч- ти «патерналистской». По крайней мере, такое впечатление появляется при чтении великих исторических эпосов и религиозных легенд эпохи буддизма. Цивилизация их ограничивалась этими внешними блестящими эффектами. Будучи вскормленной теологической наукой, она черпала из этого источника силы тот са- мый гений всего великого: это можно сравнить с тем, как средневековые алхимики воспринимали свой великий труд, цель которого заключалась не только в получении золота. При всех своих достижениях, при всех своих поражениях, которые она пере- носила с таким достоинством, и всех победах, плоды которых она так счастливо ис- пользовала, индийская цивилизация рассматривала как нечто незначительное все то, чего она добилась, и в ее глазах настоящий и окончательный триумф предстоял в ином мире. В этом заключался великий смысл брахманского детища. Разделив людей на катего- рии, брахманы максимально использовали эту систему для совершенствования чело- века и подготовки его к опасному пути, началом которого была агония, который должен был привести к более высокому предназначению, если человек прожил без грехов, или к более низкому уделу, который давал возможность покаяться. Какой же силой должна была обладать эта идея для верующего, если даже сегодня индус из самой презренной касты, питаемый надеждой на лучшее перевоплощение, презирает господина-европейца, который платит ему, или мусульманина, который его бьет! Итак, смерть и посмертное осуждение являются основными принципами жизни инду- са, и судя по безразличию, с каким он относится к земному существованию, можно сказать, что он живет только для того, чтобы умереть. Здесь есть очевидное сходство с тем духом отрешенности, который царил в Египте: египтянин тоже был устремлен к будущей жизни, видел ее будто наяву и в каком-то смысле подготавливал ее. Парал- лель очевидна, или лучше сказать, обе линии идей пересекаются под прямым углом и исходят из общей вершины. Равнодушие к земному существованию и прочная вера в обещания религии придают истории нации логику, прямоту, независимость и воз- вышенность. Когда человек мысленно живет одновременно в двух мирах, он взором и душой видит за чертой могилы не мрак, но блеск новой жизни, его мало пугают страхи, присущие рационалисту, и он считает кончину только переходом к иному существованию. Самые славные моменты человеческих цивилизаций случаются то- гда, когда жизнь еще ценится не так высоко, чтобы кроме ее сохранения не видеть иных целей. Откуда же берется такое отношение к жизни? Всегда и всюду оно опре- деляется количеством арийской крови в жилах народа. Таким образом, теология и метафизические исследования были фундаментом индий- ского общества. На них строились политические и социальные науки. Брахманизм не разделял сознание гражданское и религиозное. Китайская и европейская идеи раз- деления церкви и государства была для него неприемлема. Без религии брахманское государство немыслимо. С религией был связан каждый шаг в личной жизни индуса. Религия была всем, она проникала везде, давала смысл всему; она одновременно и унижала и возвышала даже чандала, и этот ничтожный человек получал основание для гордости и находил существ более низких, чем он, и достойных презрения. Под сенью науки и веры поэзия нашла великих творцов в священных обителях от- шельников. Aнaxopeты, спустившись с невиданных высот медитации, покровительст- вовали светским поэтам, поощряли их и даже соперничали с ними. Вальмики, автор «Рамаяны», был почтенным аскетом. Оба рапсода, Кусо и Лаво, которым он поручил заучивать и декламировать свои стихи, были сыновьями самого Рамы. В царских дворцах тепло принимали интеллектуалов, а часть брахманов занималась только поиском талантов. Поэмы, элегии, другие произведения занимали место рядом с объемистыми плодами суровых наук. Драма и комедия, озаренные светом настоящих гениев, с блеском изображали нравы настоящего и великие деяния прошлого. Дос- тойное место в ряду знаменитых мемуаристов занимает Калидаса. Хотя надо заме- тить, что понятие индусов об истории отличается от нашего отсутствием стройного и последовательного изложения фактов и событий. Однако я не могу сказать, что такой расцвет независимой свободной мысли, каким бы выдающимся он ни казался нам, не способствовал последнему крупному восста- нию, одному из самых разрушительных, какие испытал брахманизм. Я приступаю к разговору о рождении буддистских доктрин и об их политических следствиях. ГЛАВА III. Буддизм; его поражение; нынешняя Индия Мы оказались в эпохе, которая по сингалийскому летоисчислению относится к VII в. до н. э., а по другим буддистским календарям, распространенным на севере Индии, к 543 г. до н. э. [Это эпоха Кира. В те же времена Скилакс пришел к Эритрей- скому морю и принес на Запад первые сведения об Индии, которые через персов дошли до Гекатея и Геродота. В это время Индия переживала рас- цвет своей цивилизации и могущества.]. К этому времени очень опасные идеи проникли в ветвь индийской науки, называемую философией санкхья. Два брахма- на, Патанджали и Капила, проповедовали, что принципы Вед бесполезны для совер- шенствования человека и что для лучшего перевоплощения достаточно индивиду- ального, не скованного правилами, аскетизма. Согласно этому учению, все люди имеют право, не страшась потусторонних последствий, презирать принципы брахма- низма и делать то, что брахманизм запрещает. Такая теория могла разрушить общество. Однако она была слишком научной и не проникла в политику. Но то ли в идеях, породивших ее, было нечто большее, нежели случайная догадка, или очень практичные люди глубоко их восприняли, случилось так, что один принц самого знатного происхождения, принадлежавший к ветви сол- нечной расы, по имени Сакья, сын Суддодхана, царя Капилавасту, начал приобщать население ко всему, что было либерального в этой доктрине. По примеру Капилы он учил, что ведические наставления бесполезны; он считал, что ни литургические тексты, ни аскетические упражнения, ни страдания не помогут преодолеть препятствия земной жизни; что для этого достаточно соблюдать мораль- ные законы, в которых больше говорится о любви к другим, чем к себе. В качестве высших добродетелей он проповедовал свободу, воздержание, науку, энергичность, терпение и сострадание. Впрочем, в вопросах теологии и космогонии он принимал учение брахманизма за исключением его чрезмерных обещаний. Он утверждал, что поведет людей не только в лоно Будды, откуда, как учила старая теология, в случае недостатка достоинств приходится вновь начинать ряд земных существований, но в саму сущность совершенного Будды, где находится нирвана, т. е. полное и вечное небытие. Таким образом, брахманизм представлял собой очень сложный пантеизм, а буддизм еще больше усложнял его, доводя до пропасти отрицания. Но каким образом Сакья собирался распространять свои идеи? Он начал с отрицания трона; он облачился в грубую одежду желтого цвета, которую он находил на свалках и кладбищах или шил сам. Он взял в руки посох и стал жить только на подаяние. Он заходил в города и деревни и проповедовал свою мораль. Встречаясь с брахманами, он дискутировал с ними, и присутствующие часами слушали эти споры. Скоро у него появились ученики. Многие были из воинской касты, а также из вайсиев, которые в то время были богаты, влиятельны и пользовались уважением. Чаще всего он нахо- дил сторонников в низших слоях населения. Как правило, он внушал им, что в пре- дыдущей жизни они принадлежали к высшим классам и что они достойны вернуться туда благодаря тому, что слушают его. Поскольку он отвергал Веды, для него не су- ществовало разделения на классы, и он признавал только превосходство добродете- ли. Можно представить, как действовали на воображение простых людей такие речи. Сакья обратил в свою веру огромное количество людей, а после его смерти верные ученики продолжали его дело и расширили влияние за пределы Индии, где будди- стами стали цари вместе со своим двором. Однако брахманская организация оставалась настолько мощной, что реформисты не осмеливались проявлять такую же враждебность на практике, как в теории. В прин- ципе отрицалась религиозная необходимость каст. В области политики реформа так- же не находила для себя применения, и несмотря на некоторые потрясения в облас- ти догматов основы общества оставались незыблемы. Такое положение свидетельствует об исключительной силе брахманизма [В индий- ском обществе не было недостатка в революционных элементах, т. к. боль- шое влияние получили средние классы, главы ремесленнических цехов, торговцы и мореплаватели. Но все здание стояло прочно. Существует будди- стская легенда, где речь идет о влиянии «вайсийской» буржуазии в эпоху, когда формировался буддизм. Надо отметить, что легенды о буддах пред- ставляют собой такой же исторический интерес, какой мы испытываем к жизнеописаниям святых эпохи Меровингов. В обоих случаях — у арийцев- франков и арийцев-индусов — мы видим предпочтение философской части истории и одинаковое пренебрежение к хронологии.]. Спустя двести лет после смерти Сакья в стране, где был буддистский царь Пиадасси, брахманы пользовались почетом, и настоящая война, нетерпимость и преследования начались только в V в. н. э. Таким образом, буддизм в течение по крайней мере 800 лет существовал рядом с древней системой и не имел достаточно силы, чтобы вступить в открытую борьбу. Не было речи о недостатке желания. Число приверженцев буддизма продолжало возрастать. Им внушалось: «Слушайте, и вы поднимитесь выше». В рядах брахманов было немало людей невежественных, среди кшатриев, воинов были такие, кто не умел воевать, среди вайсиев встречались ленивые или неспособные [Когда брах- маны упрекали Сакья в том, что он окружал себя «нечистыми» или веду- щими плохой образ жизни, тот отвечал: «Мой закон есть закон милосердия ко всем». Так, этот закон сделался чем-то вроде доступной религии, которая вербовала сторонников среди высших классов, среди людей, отвергавших всяческие ограничения брахманизма в силу того, что только ценой неимо- верной строгости и суровости можно получить прощение за ошибки в ны- нешней жизни и стать достойным к переходу на более высокую ступень. Буддисты подходили к этому проще. Они осуждали чрезмерные лишения, а на их место ставили простое раскаяние и признание ошибок. Кстати, это они придумали исповедь.]. Все это делало секту привлекательной для высших клас- сов. Увеличивалось число монастырей. Туда приходило все больше верующих, а для вос- хваления новой религии использовались искусства, которые создала и усовершенст- вовала древняя цивилизация. Пещеры Магатании, Бауга на пути в Уджеин, гроты Элефанта — все это буддистские храмы. Весь пантеон брахманизма, увеличившийся вдвое за счет новой мифологии — всех будд, всех бодхисатв и прочих плодов вооб- ражения, присущего в основном черной расе, — превратился в разрушительную си- лу. Брахманы поняли, что пора спасать общество, созданное ими. Началась борьба — ее начало приходится на V в., — которая закончилась только в XIV в. Можно сказать, что буддизм заслужил свое поражение, потому что оказался бес- сильным перед последствиями. С самого начала он черпал силы среди отщепенцев, он перестал быть универсальной религией и закрыл для себя все пути к совершенст- вованию. Кроме того, он не смог сразу разрушить кастовую систему и был вынужден принять ее на практике, осуждая ее теоретически [Например, буддисты утвер- ждали, что бодхисатвами можно было родиться только в семье брахмана или кшатрии.]. Цари-кшатрии и обращенные брахманы должны были, рано или поздно, затосковать о своих прежних привилегиях. Буддизм по всем позициям проигрывал битву, а во II в. он исчез с территории Ин- дии. Он нашел прибежище в таких колониях, как Цейлон или Ява, которые были то- же созданы брахманской культурой, но там победу одержали еретики благодаря эт- ническому составу жрецов и воинов. Диссидентский культ также сохранился на се- веро-востоке Индии, но там — например, в Непале, — он вырождается и уступает место брахманизму. Короче говоря, он существует там, где отсутствуют касты: в Ки- тае, Аннаме, на Тибете, в Центральной Азии. Всюду он доказывает слабость системы, основанной только на морали и разуме. Буддизм, в конце концов, захотел создать себе фундамент. Но, увы, было слишком поздно: он создал абсурд. В противоположность истинной философии в буддизме онтология вытекает из нравственного закона, а не наоборот. В результате мы видим бездушную теологию искусственного порядка и полубессмысленные тексты в виде распространенного у монголов цилиндра, который приводится в постоянное движе- ние силой воды и передает на небо содержание начертанных на нем молитв, о чем свидетельствует один миссионер из конгрегации Сен-Лазар. Как же низко пала здесь рационалистическая теория, отрицающая все школы и претендующая на право на- ставлять народы! Такой оказалась судьба буддизма. Брахманизм не замедлил воспользоваться ущербностью своего противника. Он про- явил мудрость и в неблагоприятных обстоятельствах проводил ту же политику, кото- рая оказалась успешной во время бунта кшатриев. Он смог пойти на большие уступ- ки. Он не стал насиловать или унижать умы людей. Пользуясь синкретизмом, он сде- лал из Сакья-Муни воплощение Вишну. Таким образом, брахманизм дал возможность тем, кто хотел вернуться в его лоно, поклоняться своему идолу и избавил их от пре- зрения. Затем, постепенно, в его пантеон вошли многие из буддистских богов с той оговоркой, чтобы они не занимали высокого места в иерархии. Наконец, ему удалось сделать так, что от буддизма в Индии почти не осталось следов. В общественном мнении памятники, созданные этой сектой, являются делом рук ее счастливого со- перника [Бюрнуф считает, что Будда, как воплощение Вишну, появился не раньше 1005 г. эры Викрамадита, т. е. 943 г. н. э.]. Так что же еще можно ска- зать о могуществе, терпении и мудрости школы, которая, просуществовав более двух тысячелетий, одержала столь убедительную победу? Я не вижу ничего подобного в истории человечества — ничего, что делает такую честь человеческому разуму. Есть ли в прошлом примеры стойкости, с какой брахманизм сохранил свою сущность в течение столь длительного времени, не уступив ни пяди в двух основных областях: доктрине и политической системе? С чем можно сравнить его готовность отдать должное самым ценным идеям своего противника и отказ от самолюбия в тяжелые минуты своего поражения? Я, например, таких не знаю. В продолжение долгой борь- бы брахманизм проявил двойную мудрость, которую высоко оценила английская аристократия, а именно: сумел сохранить прошлое и приспособился к требованиям настоящего. Короче говоря, он обладал настоящим организаторским духом и в на- граду за это получил признание созданного им общества. Своим триумфом он в основном был обязан принципу изоляции, чего недоставало буддизму. На его стороне была и чистота арийской крови, тогда как буддисты вербо- вали сторонников главным образом в низших кастах и игнорировали законы разде- ления и отрицали их религиозное значение. В Индии брахманизм знаменовал собой превосходство белой расы, хотя уже подверженной изменениям, а буддисты, напро- тив, искали поддержки в низших классах. Буддистский бунт не мог увенчаться успе- хом до тех пор, пока арийский тип, несмотря на чужеродные элементы, сохранял, благодаря изоляции, основную часть своих достоинств и добродетелей. Хотя из этого не следует, что долгое сопротивление буддизма не принесло своих плодов. Я не со- мневаюсь, что возвращение в лоно брахманизма многочисленных племен жреческой касты и кшатриев, которые так долго пренебрегали этническими предписаниями, посеяло дурные семена. Однако арийская природа была достаточно сильна и остает- ся сильной в наше время, чтобы сохранить свою организацию во время ужасных ис- пытаний, выпавших на долю народа. Начиная с 1001 г. н. э., Индия перестала быть страной, закрытой для западных на- ций, а великий завоеватель Александр даже не подозревал о чудесных достижениях «нечистых» народов, западных вратиев, которых он победил. Сын Филиппа Маке- донского так и не дошел до священной земли. Между тем как Махмуд Гназневид, мусульманский принц смешанной расы, более белой, чем та, из которой вышли брахманы и кшатрии, во главе армий, поддерживаемых мусульманским фанатизмом, огнем и мечом прошел по полуострову, уничтожая храмы, истребляя священников и воинов, сжигая священные книги — так начались преследования, которые с тех пор почти не прекращались. Для любой цивилизации трудно устоять перед внутренним натиском в результате проявления человеческих страстей, но многократно труднее, когда она находится под пятой чужаков-завоевателей, которые вознамерились до конца уничтожить ее. Есть ли в истории примеры столь долгого и счастливого сопро- тивления самым разрушительным факторам? Я знаю только один — это имело место в Индии. Со времен жестокого султана Гизни брахманское общество не знало ни ми- нуты покоя и посреди постоянных атак сумело вытеснить буддизм. После персов Махмуда пришли турки, монголы, афганцы, татары, арабы, абиссинцы, затем снова персы Надир-Шаха, португальцы, англичане, французы. На севере, на западе и юге происходили непрестанные набеги, чужеземные орды то и дело наводняли провин- ции страны. Целые народы, не выдержав этого, отрекались от национальной рели- гии. Кашмирцы стали мусульманами, за ними синдхи, затем другие племена Малаба- ра и побережья Короманделя. Апостолы Магомета повсюду — и не без успеха — про- поведовали опасные идеи. Брахманизм ни на мгновение не складывал оружия — на- против, на востоке, в северных горах, в частности после покорения Непала горкха- сами в XIV в. он продолжал свою успешную деятельность. Приток полуарийской кро- ви в Пенджабе привел к появлению эгалитарной религии Нанека. Брахманизм опра- вился от этого удара и все успешнее противостоял мусульманской вере. Мы знаем, с какой непоколебимой уверенностью он в течение сотни лет сопротивля- ется европейскому натиску, и я не верю, что хоть один человек, родившийся в Ин- дии, допустит мысль, что эту страну возможно трансформировать и цивилизовать на наш манер. Многие наблюдатели, которые хорошо знают Индию, убеждены, что та- кое случиться не может. Однако брахманизм переживает общий упадок; его великие личности ушли; абсурд- ные или изуверские суеверия, теологические выверты культа, обязанные черному элементу, одержали победу над древней философией с ее возвышенностью и благо- родной дерзостью. Негроидный тип и желтый принцип заняли большое место в выс- ших классах, и во многих отношениях бывает трудно, порой даже невозможно, отли- чить брахманов от представителей низших слоев. Но извращенная природа этих вы- родившихся рас никогда не сможет преодолеть превосходящую силу белых народов, пришедших из Европы. Однако если в силу обстоятельств, чуждых ходу местной политики, на этих обшир- ных землях прекратится господство англичан, и страна будет предоставлена самой себе, по прошествии более или менее продолжительного времени брахманизм, един- ственный социальный порядок, который имеет базу в Индии, в конечном счете вос- торжествует. Вначале материальное могущество, принадлежащее рохиллам на западе и сикхам на севере, окончательно перейдет к этим племенам. Тем не менее, мусульманская ци- вилизация слишком деградирована, слишком связана с самыми низшими слоями на- селения, чтобы продолжаться долго. Брахманизм терпеливо готовит свою победу. Пользуясь кривой саблей врагов, удары которой он так стойко выдержал, он уже отвоевал свои позиции у махраттов и раджапутов, а затем отвоюет большую часть потерянной территории. Впрочем, он не чужд переменам, и если он примет в ранг высших каст воинственных обращенных представителей арийских рас севера и на- рождающийся активный класс англоиндусов, сумеет ли брахманизм выдержать мощ- ный приток низших типов и не превратится ли в нечто посредственное? Такая ситуа- ция не исключена. В этом случае надо признать, что этнический беспорядок возрас- тает, и прежнее единство цивилизации уходит в прошлое. Однако это есть неизбежное следствие заложенных в нем принципов и событий, о которых я говорил. Если же отвлечься от гипотез, оставить будущее в покое, и огра- ничиться уроками, которые можно извлечь из истории Индии, что касается рас, мы получим следующие неопровержимые факты. Прежде всего, необходимо признать, что арийское семейство — самое благородное, самое одаренное в смысле ума и самое энергичное в белой расе. В Египте, где мы впервые встретились с ним, на земле Индии, где мы только что рассматривали его, мы признали в нем высшие философские способности, высокую мораль, мягкость в установлениях, жизнестойкость — словом, явное превосходство над аборигенами, будь то в долине Нила или на берегах Инда, Ганга и Брахмапутры. В Египте мы увидели его уже парализованным слишком большим количеством чер- ной крови, и с течением времени смешение становилось все более выраженным и окончательно поглотило основополагающий принцип египетской цивилизации. В Ин- дии дело обстояло по-другому. Из горной долины Кашмира на полуостров хлынул мощный арийский поток. Несмотря на уход зороастрийцев он всегда оставался силь- ным, и кастовая система, несмотря на постепенное разложение, была главной при- чиной того, что высшие классы индусского общества сохранили свои достоинства. Если какая-то часть чужой крови под влиянием революций и попадала в жилы брах- манов и кшатриев, это обстоятельство не приводило к разрушительным результатам. Движение арийских или полуарийских племен с севера подкреплялось древним бе- лым принципом, и мы отметили, что пандавы глубоко внедрились в Арьяварту. Затем на всем протяжении горной границы, постоянно появлялись другие белые народы и спускались в Индию, принося с собой белую кровь. Что касается вредоносного смешения, индийское семейство страдало не столько от соседства с желтыми народами, сколько от присутствия черных, и хотя метисы не могли похвастаться силой, присущей чистой расе, оно порождает потомство, не ли- шенное достоинств; потомки смешивались с индийской культурой и принимали ее основные принципы, хотя китайские элементы неизбежно проникали в брахманскую цивилизацию. Такими были махраты и бирманцы. Итак, сопротивляемость Индии чужеземным набегам, сила, которая крепнет, уступая натиску, сосредоточена на северо-западе, севере и западе, т. е. среди арийских на- родов более или менее чистого происхождения: синдхи, рохиллы, горцы Гиндукуша, сикхи, раджапуты, горкасы Непала, за ними следуют махраты и, наконец, бирманцы, которых я называл выше. На этой компактной территории превосходство, несомнен- но, принадлежит самым арианизированным выходцам с севера и северо-запада. Все семейства, присоединившиеся к арийской расе, отличаются необычной этнической стойкостью. Свидетельством тому является религия некоторых низших народов, жи- вущих в северных горах. Местные племена, остающиеся верными своей древней ис- тории, со всех сторон окружены желтыми народами, которые вытеснили их в засне- женные горы и в ущелья; это наши последние и несчастные родичи, они поклоняют- ся в первую очередь древнему герою по имени Бхим-Сем. Этот сын Панду представ- ляет собой персонификацию белой расы во время последней масштабной миграции, которую она предприняла в этой части земного шара. Остается юг Индии, район, который простирается вдоль Ганга до Калькутты и охва- тывает обширную территорию в центре и Декан. В этих регионах обитают многочис- ленные племена черных дикарей, там огромные непроходимые леса и почти отсутст- вуют диалекты, происходящие от санскрита. Население говорит на многих языках, в той или иной степени облагороженных печатью священного языка: тамильский, ма- лабарский и сотня других. Разноцветье кожи жителей вначале удивляет европейца, который в их телосложении не видит никаких следов однородности даже среди выс- ших каст. Здесь больше всего смешения с аборигенами. Здесь отсутствуют энергия и мужество, здесь царят суеверия, и все говорит за то, что эти люди не способны к независимому существованию. Брахманизм не имеет поддержки в этих местах, по- скольку доля черной крови в своей массе намного превосходит то, что мы наблюда- ем на севере, откуда арийские племена никогда не спускались так далеко на юг. Однако сегодня в этих южных районах Индии появился новый этнический элемент, имеющий большое значение, о котором уже упоминалось выше. Речь идет о метисах, рожденных от отцов-европейцев и туземных матерей и снова скрещенных с евро- пейцами и аборигенами. Эта прослойка увеличивалась с каждым днем и проявляла особые качества и острый живой ум, которые так привлекали внимание ученых и политиков, и в которых заключалась причина будущих потрясений в Индии. С материнской стороны происхождение этих людей было далеко не блестящим: это были представительницы низших каст, служащие для удовлетворения прихотей по- бедителей. Если некоторые женщины принадлежали к более высокому социальному рангу, они были мусульманками и не отличались качеством кровей. Тем не менее, в этих индианках было меньше черного элемента, так что можно заметить огромную дистанцию между потомством бенгальской женщины из низшей касты и отпрысками негритянки из племени Йолуф или бамбара. Со стороны отца могут наблюдаться большие различия в количестве белого элемен- та, передаваемого ребенку. Отцом мог быть англичанин, ирландец, француз, италья- нец или испанец — отсюда происходили эти различия. Чаще всего преобладает анг- лийская кровь, которая в Европе сохранила больше всего арийского, поэтому метисы обычно бывают красивыми и умными. В этом я присоединяюсь к мнению, которое связывает будущее Индии с этим новым населением. Однако следует заметить, что эта смешанная раса подвержена той же опасности, которая привела к краху почти все мусульманские нации. Только брахманизм обладает секретом, как избежать это- го. Итак, мы классифицировали индийские расы и отметили моменты, когда при благо- приятном стечении обстоятельств там может вспыхнуть живая, пусть и слабая, искра, и теперь пора вернуться к столь долгой жизни цивилизации, которая существовала еще до героической эпохи Греции и которая, если не считать этнические нюансы, сохранила до наших дней свои принципы и никогда не сворачивала с пути, потому что главная раса оставалась достаточно компактной. После Геродота этот замечательный колосс гения, мощи, красоты явил западному миру образ одной из своих жриц, которая поразила европейцев своей красотой не- смотря на плотные одежды. Позже, благодаря мусульманским завоеваниям, почти неизвестным в Европе, и новым открытиям, результаты которых, как правило, при- ходили на Запад в искаженном виде, эта загадочная страна еще больше овладела воображением европейцев, хотя знаний все еще было недостаточно. Но после того, как вот уже двадцать лет филология, философия, статистика начали систематическое изучение общества и природы Индии, по-прежнему без надежды познать такую богатую и большую тему, произошло необычное: чем больше мы зна- ем, тем сильнее восхищаемся, хотя обычно бывает наоборот. Привыкшие к непро- должительному существованию наших цивилизаций, мы твердили слова о бренности всего человеческого, а когда приподнялся огромный занавес, скрывавший от нас Азию, когда нашим взорам предстали Индия и Китай со своими незыблемыми инсти- тутами, мы не знаем, как воспринимать открытие, столь для нас огорчительное. В самом деле, какое это унижение для систем, каждая из которых объявляла себя несравненной! Какой урок для греков, римлян, для всех нас — увидеть страну, кото- рую в течение восьмисот лет терзали грабеж, истребление, нищета, которая насчи- тывает более ста сорока миллионов жителей и, возможно, в пору своего расцвета кормила вдвое больше, но которая никогда не переставала хранить безграничную верность своим религиозным, социальным и политическим доктринам и даже в пери- од упадка сохраняет свой национальный характер! Итак, повторю еще раз: какой это замечательный урок для западных государств, обреченных по причине неустойчиво- сти религиозных взглядов на то, чтобы непрестанно менять формы и направление подобно перемещающимся дюнам на берегу Северного моря! Впрочем, не стоит слишком строго судить одних и слишком возносить других. Долгое существование индийской цивилизации есть естественный закон, который редко проявляет себя с такой полнотой. В этой стране всегда доминировала одна раса и принципы оставались неизменными, между тем как в других местах происходили быстрые и беспорядочные перемены, не успевали сформироваться институты и ме- нялись взгляды и инстинкты сменявшихся поколений. Однако Индия была не единственной страной, где мы можем восхищаться этим фе- номеном: я имею в виду Китай. Пора посмотреть, не привели ли здесь одинаковые причины к одинаковым результатам. Исследование будет тем более поучительным, что между Индией и Поднебесной Империей лежит огромный Тибет, где можно встре- тить характерные признаки обеих стран. Но прежде чем понять, связана ли эта двойственность с этническим принципом, нам необходимо узнать исток социальной культуры в Китае и определить, какое место среди цивилизованных наций мира за- нимает эта страна. ГЛАВА IV. Желтая раса По мере того, как индийские племена продвигались на восток, и после того, как, пройдя по горам Виндхиа, они пересекли Ганг и Брахмапутру и пришли в страну бирманцев, они вступали в контакты с различными племенами, еще незнакомыми для нас. Разнообразие этих племен, как в физическом, так и в моральном отноше- нии, свидетельствует о том, что и среди них действует закон неравенства рас. Новое семейство народов, о которых пойдет речь, весьма характерное по облику, цвету кожи и интеллектуальным качествам, предстает перед нами, как только мы, покинув Бенгалию, двинулись на восток. Поскольку общие черты объединяют многие народы, мы дадим им общее название, не обращая внимания на очевидные различия между ними. Итак, мы имеем дело с желтыми народами, которые составляют третий элемент населения земли. Вся империя Китая, Сибирь, вся Европа, за исключением, может быть, самых южных ее окраин — вот обширная территория, которую населяет желтая раса в тот период, когда белые переселенцы ступили на земли к востоку, северу или югу от заснежен- ных горных долин Центральной Азии. В целом это низкорослая раса: некоторые ее представители похожи на карликов. Телосложение и мышечная сила несравнимы с тем, что мы видим у белых людей, а в их лицах есть что-то гротескное и даже уродливое. Словом, природа в этом случае решила не растрачивать своих сил и возможностей, или Создатель ограничился чер- новым наброском. Невыразительный нос и рот, маленькие глаза, вставленные в ши- рокое плоское лицо, редкие, прямые и жесткие черные волосы (впрочем, у некото- рых племен, напротив, устрашающего вида грива закрывает даже спину) — вот ха- рактерный облик желтой расы [К этим признакам Пикеринг добавляет отсутст- вие бороды. Зато он не считает раскосые глаза характерной чертой, но, ви- димо, здесь надо учесть примесь черной крови, благодаря которой глаза принимают другую форму. По мнению Пикеринга, в настоящее время жел- тая раса населяет две пятые земного шара. Очевидно, он причисляет сюда и многие смешанные народности.]. Что касается интеллекта, здесь мы также наблюдаем очень характерные особенно- сти, настолько отличающиеся от характеристик черной расы, что если последнюю я назвал «женской», то желтую уместно причислить к «мужским». Абсолютное отсут- ствие воображения, общая тенденция к удовлетворению естественных потребностей, упорство и последовательность в отношении повседневных дел, определенный ин- стинкт личной свободы, выражающийся у большинства племен в приверженности к кочевой жизни, а у более цивилизованных народов в уважении к домашнему очагу, слабая активность, отсутствие любознательности и страсти к украшениям, столь ха- рактерной для негров — вот основные черты всех ветвей монгольского семейства. Отсюда глубоко укорененная гордость за приземленные стремления и за умение удовлетворять их. Все, что не входит в круг знакомых вещей и понятий, кажется им бессмысленным и вызывает у них только жалость и сочувствие. Желтые народы больше довольны самими собой, чем негры, чье пылкое воображение постоянно вле- чет их за пределы существующих вещей. Но надо признать, что эта общая тенденция к повседневности и узость мышления, следствие отсутствия воображения, придают желтым большую социабельность, чем у негров. Даже самые неспособные из них в продолжение столетий имели одну- единственную цель — прокормиться, одеться и найти жилище, и, в конечном счете, добились в этом больших результатов, нежели люди не менее ограниченные по при- роде, но без конца обуреваемые размышлениями, которые подсказывает им необуз- данное воображение. Поэтому желтые народы более искусны во многих делах, и мы с удивлением находим на их землях древние следы горнорудных работ. Это можно назвать первобытным и национальным пред назначением желтой расы. Эти низкорослые люди — хорошие кузнецы и ювелиры, а, судя по тому, что они про- несли эти навыки через века до наших дней (кстати, восточные тунгусы и жители Охотского побережья, дучеры и другие народности искусны в кузнечном деле не меньше, чем пермяки в скандинавских песнопениях), можно заключить, что во все времена финские народы составляли пассивную часть некоторых цивилизаций. Откуда же пришли эти народы? С великого американского континента. Такой ответ дают физиология и лингвистика; такой вывод можно сделать из того факта, что с самых древних времен, еще до той эпохи, которую мы называем первобытной, массы желтого населения собрались на крайнем севере Сибири, а оттуда двинулись на за- пад. Они считали себя потомками обезьян и очень гордились этим. Поэтому неудивитель- но, что в индийском эпосе, где речь идет о местных помощниках героического супру- га Ситы в его походе против Цейлона, эти люди называются просто армией обезьян. Возможно, Рама действительно воспользовался помощью желтых племен, живших на южных склонах Гималаев, чтобы победить черные народы на юге Декана. Как бы то ни было, эти племена были очень многочисленны, что я собираюсь проде- монстрировать. Существует неоспоримый факт, что белые народы всегда были оседлыми и поэтому никогда не покидали по доброй воле свои земли. Самое древнее известное станови- ще белой расы находилось в горной долине Центральной Азии, и если они ушли от- туда, то потому лишь, что их прогнали. Я допускаю, что некоторые семейства могли оказаться жертвами насилия своих сородичей. Я допускаю это в отношении эллин- ских племен и зороастрийцев, но нельзя предположить такую ситуацию в отношении всех белых переселенцев. Целая раса не должна была уйти из родных мест почти одновременно, и, тем не менее, это случилось перед 5000 г. до н. э. В эту эпоху и во времена, близкие ей, хамиты, семиты, арийцы, кельты и славяне покидают свои зем- ли. Белая раса разбредается в разные стороны, оставляя родные долины желтым. Причиной могло быть только очень сильное давление со стороны диких племен. С другой стороны, физическая и моральная слабость многочисленных завоевателей настолько очевидна и доказана, что их вторжение и конечная победа обусловлена только явным численным превосходством. Поэтому нет сомнения в том, что Сибирь кишела финскими племенами, о чем имеются исторические свидетельства. Я лишь замечу следующее: допуская победу желтых народов над белыми и рассеяние по- следних, необходимо принять один из двух вариантов. Либо территория, на которой жили белые народы, простиралась далеко на север и очень мало на восток, достигая в первом направлении среднего Урала, а во втором не доходя до Куэнь-Луня, что, по-видимому, обусловило определенное движение в северо-западные степи. Либо эти народы, скопившиеся на вершинах Муцтагха, в горных долинах этой цепи и во всех трех районах Тибета, были очень немногочисленные и имели недостаточно пищи. Вначале я объясню, почему я ограничил ситуацию двумя вариантами. Затем изложу причину, почему следует отбросить вторую гипотезу и принять первую. Я уже говорил, что желтая раса обитала главным образом в Китае; кроме того, чер- ный тип с курчавой прогнатической головой, т. е. пелагийский вид, распространился до Куэнь-Луня, с одной стороны, и до Формозы, с другой [Во внутренней части острова живут совершенно черные люди. Жители побережья принадлежат к малайскому виду и похожи на харафоров. В Индии за Гангом довольно мно- го негритянских племен. Это небольшая раса с курчавыми волосами, не имеющая постоянных жилищ, питающаяся рептилиями и червями. Видимо, географы не могут объяснить чрезвычайное распространение меланийского семейства в Азии. Действительно, это загадочный факт, если относить его на период после исторических времен, но он объясняется просто, если считать, что это случилось в более древнюю эпоху.], в Японию и дальше. Даже сегодня это население можно встретить в тех далеких странах. Уже тот факт, что негры так далеко продвинулись во внутреннюю Азию, служит убе- дительным доказательством связи хамитов и семитов с этими народами низшей ра- сы: я имею в виду очень давнюю связь, потому что она ослабла еще до пришествия завоевателей в долину Тигра и Евфрата. Теперь перенесемся из долин Вавилонии в Китай и обратимся к результатам посте- пенного смешения черного и желтого типов, т. е. к метисам, которые населяют Юн- Нань и которых Марко Поло называет «зерден дамы». Еще дальше мы встретим дру- гое семейство, имеющее не меньше признаков смешения, которое живет в китайской провинции Фо-Кьень и, наконец, окажемся среди разнообразия этих групп в южных районах Поднебесной Империи, в Индии к востоку от Ганга, на архипелагах Индий- ского океана от Мадагаскара до Полинезии, от Полинезии до западных берегов Аме- рики вплоть до острова Пасхи [Пикеринг считает, что овахи Мадагаскара явля- ются малайцами.]. Таким образом, черная раса занимает весь юг старого мира и встречается далеко на севере, между тем как желтая, обитающая вместе с первой на востоке Азии, распро- странилась на все острова в направлении Северного полюса. Если считать, что центр, исток меланийского вида, находится в Африке и что именно оттуда началось его распространение, что, кроме того, желтая раса одновременно с метисами, жив- шими на островах, также продвигалась на север и восток Азии и в Европу, тогда придется признать, что белое семейство, чтобы не затеряться в толпе низших рас, было вынуждено призвать на помощь весь свой гений и мужество и объединиться. Не будем касаться разделения хамитских и семитских масс, которые по перевалам Армении спустились в южные и западные районы. Но зато рассмотрим массовое смешение с черной расой, которое имело место в долинах Эфиопии, а на севере по всему африканскому побережью за пределами Атласских гор и в Сенегале; рассмот- рим плоды этого смешения в Испании, нижней Италии, на греческих островах, и мы убедимся в том, что белая раса не ограничивалась несколькими племенами. Мы так- же увидим, что к перечисленным выше следует прибавить арийские народы всех южных ветвей, и кельтов, и славян, и сарматов, и другие менее известные, но не менее значимые народности, которые остались жить среди желтых. Следовательно, белая раса была достаточно многочисленной, а поскольку оба вида — черный и финский — не давали ей возможности перейти Муцтагх и Алтай на вос- токе и Урал на западе, она двинулась на север до среднего течения Амура, озера Байкал и Оби. Такой географический маршрут имеет важные последствия, о чем речь пойдет ниже. Я уже констатировал практические способности желтой расы. Тем не менее, призна- вая ее превосходство над черной расой, я отказал ей в способности занять высокое место на лестнице цивилизации, потому что ее интеллект не менее ограничен, чем у негров, и потому что ее инстинкт полезного слишком нетребователен. Однако следует смягчить суровость такого суждения, когда речь идет уже не столько о желтом типе или черном типе, но о малайцах как плодах смешения обоих типов. Действительно, если возьмем, к примеру, монгола, жителя Тонга-Табу, и пелагийско- го негра или готтентота, жителя того же Тонга-Табу, даже самого неразвитого, пер- вый имеет явное преимущество. Видимо, недостатки обеих рас компенсируются и смягчаются в их общем потомстве, которое имеет больше способностей к сравнению, пониманию и выводам. Изменения к лучшему мы видим и в физическом типе. Волосы у малайцев жесткие и волнистые, но не курчавые, а нос более выражен, чем у калмыков. У некоторых островитян, на- пример, на Таити, он почти не отличается от прямого носа представителей белой расы. Глаза уже не так сильно раскосые. Скулы по-прежнему выдаются, но это об- щая черта обеих рас-производительниц. В зависимости от доминирующей крови — черной или желтой — в том или ином племени преобладают те или иные физические и моральные черты. Вообще для всех этих групп характерными остаются два выра- женных признака, свидетельствующих о двойном происхождении: имея больше ин- теллекта, чем у негров и желтых, они унаследовали от одних необузданную жесто- кость, от других холодную невозмутимость и бесчувственность. Мы завершили рассмотрение народов, фигурирующих в истории Восточной Азии; переходим к рассмотрению их цивилизации. Высшее ее выражение мы найдем в Ки- тае. Здесь исходный пункт ее культуры, здесь она достигла наивысшего развития. ГЛАВА V. Китайцы Прежде всего, хочу заметить, что я не согласен с одним довольно распространенным мнением. Китайскую цивилизацию считают самой древней на земле, я же вижу ее начало в эпохе после расцвета брахманизма, после создания первых хамитских, се- митских и египетских государств. И вот мои доводы. Само собой разумеется, что не стоит больше обсуждать хронологические и исторические выкладки последователей Тао-Се. Для них циклы в 300 тысяч лет абсолютно ничего не значат. Эти весьма про- должительные периоды составляют среду, в которой действуют правители с головой дракона и с туловищем, обвитом чудовищными змеями, поэтому лучше оставить эту тему философам, но не следует ни в коем случае строить на ее основе позитивные заключения [Согласно легендам Ну-Уа, сестра Фу-Хи и его наследница была духом. Она набрала в болоте желтой грязи и при помощи веревки сделала из нее первого человека.]. Самой разумной основой датировки для рассуждения о древности Поднебесной Им- перии является царствование Цин-Ши-Хуань-Ти, который для того, чтобы положить конец феодальным заговорам и сохранить единство, свое детище, решил подавить древние доктрины, сжег большую часть книг и оставил только анналы династии Цин, из которой происходил сам. Это событие случилось за 207 лет до Рождества Христо- ва. С тех пор, согласно китайской методике, исторические факты можно считать вполне реальными. С этого времени история более или менее сходится, чего не скажешь о более ранних временах: чем глубже мы забираемся в прошлое, тем меньше ясности. Однако все-таки можно добраться до императора Яо. Он правил сто один год и взо- шел на престол в 2357 г. до н. э. За пределом этой даты мы уже не встретим кон- кретных цифр [По мнению Лассена, нельзя требовать от китайцев позитив ной истории ранее 782 г. до н. э. Он же утверждает, что, по всей вероятно- сти, начало первой династии приходится на 2205 г. до н. э. В любом случае это несравнимо с датами в индийских, египетских и ассирийских анналах.]. Хроники утверждают, что досадный пробел, который, будучи восполнен, мог бы при- вести к первым дням существования мира, есть следствие знаменитого сжигания книг, оплакиваемого из поколения в поколение и ставшего излюбленным предметом китайской риторики. Но по моему мнению, этой катастрофы недостаточно, чтобы объяснить беспорядок в первых исторических хрониках. Все народы мира могут по- хвастаться своими сгоревшими книгами, все потеряли цепочку своих династии, од- нако все они сохранили достаточно осколков своей истории, чтобы ожило прошлое под живительным дуновением критики, чтобы прошлое понемногу показало нам свой истинный лик. У китайцев же мы не видим ничего подобного. Там, где заканчиваются времена позитивной истории, сразу наступает темнота, и мы имеем дело не с мифо- логической эпохой, как это имеет место у других народов, но с противоречивыми хронологиями, с настоящим абсурдом, в котором нет ничего живого. Рядом с этим претенциозно загадочным отсутствием письменных исторических сви- детельств наблюдается полное и весьма многозначительное отсутствие памятников. И это также характер китайской цивилизации. Хроники любят ссылаться на древно- сти, а с древностями дело обстоит плохо: самые ранние датируются не позже VIII в. н. э. Таким образом, получается, что в этой, в основном спокойной, стране ни в рез- ных памятниках и статуях, ни в вазах или орудиях труда нет ничего, что могло бы сравниться по возрасту с тем, что может предъявить, причем с законной гордостью, наш Запад, переживший такие бурные и разрушительные события. В материальном смысле Китай не сохранил ничего, что хотя бы отдаленно поведало нам о тех загадочных эпохах, в которых некоторые ученые прошлого столетия нахо- дили исторические факты, пользуясь свидетельством мозаичных изображений [Под это рассуждение не подпадают ирригационные работы в бассейне Хуаньхэ, которые, возможно, относятся к очень давним временам. Но это не памят- ник в полном смысле слова. Это сооружение, которое перестраивалось мно- го раз после своего появления.]. Поэтому оставим в стороне бесплодные поиски сходства между различными система- ми на основе исторических текстов и попытки добраться до времен, предшествую- щих Цин-Ши-Хуань-Ти, и обратимся к фактам из достоверной истории других наро- дов. Китайцы считают, что первым человеком на земле был Пан-Ку. Хотя он и был самым первым, они помещают его в такие обстоятельства, которые предполагают присутст- вие других более низких существ, и возникает вопрос, не были ли они потомками обезьян, т. е. желтокожими, гордившимися столь необычным происхождением. На этот вопрос история дает положительный ответ. Местные историки утверждают, что во время появления китайцев на этих землях уже обитали племена миао, кото- рым были чужды самые простые понятия о социальной жизни. Они жили в норах и пещерах, пили кровь пойманных животных, а при отсутствии их питались травой и дикорастущими плодами. Что касается формы правления, она отличалась крайним варварством. Миао сражались ветками деревьев, победитель становился вожаком и оставался им, пока не приходил более сильный. Они не имели никакого почтения к мертвым: их уносили в кусты и оставляли там. Мимоходом отметим, что здесь мы наблюдаем историческую реальность примитивно- го человека Руссо и его последователей: человека, который живет в среде равных ему и поэтому признает только временную власть, основанную на праве дубинки. Однако если эта тория находит подтверждение у миао и у черных племен, она чужда белым народам. Итак, среди этих потомков обезьян Пан-Ку с полным правом должен был считаться первым человеком. Китайская легенда ничего не сообщает о его рождении. Он изо- бражается не творением, но творцом, т. к. подчеркивается, что именно он приступил к организации человеческих отношений. Откуда же он взялся, если, в отличие от библейского Адама или автохтонных финикийца и афинянина, он не вышел из лимо- на? На сей счет легенда хранит молчание; правда, не объясняя, где он родился, она, во всяком случае, указывает, где он умер и был похоронен: в южной провинции Хо- Нань. Это обстоятельство достойно внимания, аналогию ему можно найти в «Манава- Дхарма-Шастра». Этот религиозный кодекс индусов, составленный после появления великих поэм, но основанный на очень древних документах, упоминает, что Маха- Цин, большая страна Китай, была завоевана племенами отколовшихся кшатриев, которые перешли Ганг, некоторое время бродили в Бенгалии, затем прошли через горы на востоке и рассеялись в южной части Поднебесной Империи. Так они цивили- зовали местные народы. Это свидетельство тем более весомое, что оно исходит от брахманов, а не из другого источника. Нет никаких оснований считать, что им льстила честь цивилизации чужих земель, которая принадлежала их соплеменникам, отвергшим законы нации. Все, что не отвечало их принципам, было им противно; точно так же, как они забыли свое родство с многими белыми народами в древности, они сделали бы то же самое и в данном случае, если бы отделение значительной части племен, принадлежавших ко второй касте, случилось в более поздние времена, когда индийская цивилизация уже укрепилась. Таким образом, все подтверждает свидетельство законов Ману, от- сюда вытекает, что в эпоху после первых героических времен Индии Китай уже был цивилизован пришельцами индусской расы — кшатриями, белыми, арийцами, — сле- довательно, Пан-Ку, этот первый человек, называемый законодателем в китайской легенде, был либо одним из предводителей, либо персонификацией белого народа, обосновавшегося в Китае, в Хо-Нане, и выполнявшего ту же роль, что играла раньше индийская ветвь в верхнем течении Нила [Из китайских текстов можно заклю- чить, что страна была цивилизована между 30 и 28 столетиями до н. э. чу- жестранцами, пришедшими с северо-запада, которых назвали «людьми с черными волосами». Кроме того, покорителей называли «сто семейств». Следовательно, китайцы признают, что цивилизаторы не были местными.]. Таким образом, легко объяснить очень древние контакты Индии и Китая, поэтому нет необходимости прибегать к гипотезе о морских путешествиях между странами. В до- лине Брахмапутры и по течению Иравадди находятся равнины и многочисленные проходы в страну бирманцев, по которым туда могли проникать вратии из Хо-Наня и которыми они уже пользовались при исходе из Арьяварты. Итак, в Китае, как и в Египте и во всех регионах, которые мы уже рассмотрели, честь основания цивилизации принадлежит белой ветви, благословенной Провиде- нием. Бесполезно считать количество отщепенцев арийских племен, которые после прибытия в Хо-Нань смешались с аборигенами и утратили свою чистоту, тем более, что это смешение способствовало их цивилизаторской миссии среди желтого населе- ния. Кроме того, они не были единственными представителями славной расы, кото- рые пришли в эти далекие земли. Сегодня в верхних долинах, граничащих с Тибетом со стороны Бутана, как и в за- снеженных горах, расположенных дальше на запад, встречаются редкие малочис- ленные племена, имеющие признаки арийского происхождения. Они живут среди черного и желтого населения, и их можно сравнить с кусочками кварца, содержаще- го крупинки золота, принесенного издалека. Возможно, их занесли сюда этнические бури и расовые катастрофы. Но дальше к северу еще совсем недавно, около 177 г. до н. э., многочисленные бе- лые народы с белокурыми или рыжеватыми волосами и голубыми глазами обитали по западным границам Китая. Писатели Поднебесной Империи называют пять таких народностей. Прежде всего следует отметить географическое положение, которое они занимали в рассматриваемую эпоху. Самые известные из них — юэ-чи и у-суни. Они жили к северу от Хуаньхэ на границе пустыни Гоби. За ними к востоку от у-суней надо упомянуть ху-тэ [Риттер идентифицирует их с готами, с ним согласен барон фон Гумбольдт, хотя, как мне кажется, это мнение основано лишь на силлабическом сходстве. У-суней, живших на се- веро-западе Китая, упоминает Вэн-Сэку, историк династии Хань, и называет их белокожими людьми с рыжей бородой и голубыми глазами. По его рас четам, их было 120 тысяч семей.]. Еще выше, севернее у-суней, к западу от Байкала, жили тинь-лини. Дальше за Енисеем жили кьянь-хуани, или хакасы: низкорослые люди с рыжими во- лосами, белым лицом, зелеными или голубыми глазами. Они смешались с китайски- ми солдатами Ли-Линя в 97 г. до н. э. Наконец, дальше к югу, на земле нынешнего Кашгара, за Тянь-Шанем, обитали янь- цан, сарматы-аланы, чья территория простиралась до Каспийского моря. Таким образом, в относительно недавние времена — в XI в. до н. э. — после великих переселений белой расы, истощивших ее, в Центральной Азии еще оставались до- вольно многочисленные и мощные ветви, которые заселили Тибет и северную часть Китая; в Поднебесной Империи, в ее южных провинциях, в начале ее исторической эпохи жили арийско-индийские народы, а кроме того, логично предположить, что древние белые народы с севера и запада, спасаясь от желтокожих врагов, часто проникали в Китай и объединялись с автохтонными племенами. Можно сказать, что на востоке Азии повторилось то же, что произошло на юго-западе с хамитами, сы- новьями Сима, эллинами и зороастрийцами. В том и другом случае нет сомнения в том, что белое население на восточных границах в древнейшие времена проживало более компактно, чем в начале новой эры. Этого факта достаточно, чтобы показать вероятность и даже необходимость частых набегов и смешений. Впрочем, кровь бе- лой нации поступала в жилы китайцев не только за счет давних союзов. В близкие к нам времена также имели место подобные факты. В 1286 г. в царствование Кубилая в Фо-Кьене появилось много индусов и малайцев. Поэтому население этой провин- ции значительно отличается от жителей других земель Китая. При династии Тхань (618—907 гг.) с желтым населением смешалось много мусульман, которых сегодня называют «хоэй-хоэй». Они стали похожи на китайцев обликом, но не образом мыш- ления. Они более энергичны, в силу чего окружающее население боится и уважает их. Наконец, в Китай проникли и другие семиты при династии Чэу (с 1122 г. до н. э. до 255 г. н. э.). Они оказали очень большое влияние на государство и его создание. Сегодня многие из них стали мусульманами. В результате смешения крови произош- ли большие изменения в языке. Южные диалекты сильно отличаются от верхнеки- тайских, и житель провинции Фо-Кьень, Куэнь-Тунь или Ян-Нань так же мало пони- мает пекинца, как берлинец шведа или голландца. Тем не менее, я не сомневаюсь в том, что преобладающим было влияние кшатриев на юге. Именно на юге страны зародилась цивилизация, оттуда она распространи- лась дальше. Разумеется, кшатрии не были носителями брахманизма. Однако они усвоили глав- ное: превосходство одной касты над другими и саму организацию каст. Подобно египтянам, они откололись от основной массы арийских народов в эпоху, когда брахманизм еще не полностью сформулировал свои принципы. Поэтому в Китае мы увидим мало сходства с социальной системой индусов, но если положительных па- раллелей мало, зато много отрицательных. Когда в силу теологических разногласий зороастрийские племена порвали с сороди- чами, они настолько их ненавидели, что дали священные имена брахманских богов злым духам. Кшатрии Китая, смешавшись с желтыми народами, рассматривали дей- ствительность скорее с мужской, нежели женской точки зрения, скорее политиче- ской, нежели религиозной, поэтому представляли собой такую же непримиримую оппозицию, как зороастрийцы. Свое неприятие брахманской иерархии они выражали отрицанием самых естественных идей. Они не захотели признать различие рангов или наличие «чистых» или «нечистых» по рождению. Доктрину своих идейных противников они заменили абсолютным ра- венством. Однако, поскольку в силу белого происхождения в них жила неистребимая мысль о неравенстве рас, они восприняли нелепую идею о том, что отцов облагора- живают дети, вместо того, чтобы сохранить верность древнему понятию о гордости детей славой отцов. В этой идее нет ничего общего с понятиями желтых народов. Кроме того, эта идея абсурдна даже с точки зрения китайцев. Благородство — это почетная прерогатива для тех, кто им обладает. Если связывать ее единственно с достоинствами, тогда нет необходимости придумывать для этого отдельную катего- рию в государственной системе для того, кто пользуется ею. Если, напротив, мы хо- тим обеспечить ей продолжение в последующих поколениях, нет смысла апеллиро- вать к предкам, потому что они не могут пользоваться ею. Другой очень сильный аргумент: для тех, кто пользуется такой привилегией, нет необходимости украшать ею предков, если в стране все предки без различия являются объектом официально- го и национального культа и пользуются уважением и даже поклонением. Таким об- разом, ретроспективный титул благородства мало что добавляет к почету, который их уже окружает. Поэтому в китайской идее не надо искать то, чего в ней нет, а надо видеть только оппозицию брахманским доктринам, которые были ненавистны пере- селенцам-кшатриям, стремящимся сокрушить их. Этот факт тем более убедителен, что наряду с фиктивным признаком благородства китайцы учредили другой, вполне реальный, основанный на прерогативе происхождения. Имеется в виду аристокра- тия, состоящая из сыновей, внуков и всех потомков по мужской линии из император- ских домов, семей Конфуция, Мэнь-Цеу и других уважаемых людей. По правде гово- ря, этот очень многочисленный класс наделен только абстрактными почетными при- вилегиями, однако при этом обладает чем-то непререкаемым и в силу своего при- знания доказывает, что такая система является искусственной и противоречит есте- ственным проявлениям человеческого разума. Если считать отказ от брахманизма антибрахманской идеей и свидетельством нена- вистных воспоминаний о родине, нельзя объяснить той же причиной патриархальную форму правления Срединной Империи. В таком серьезном случае, как выбор полити- ческой системы, где речь идет о том, чтобы найти соответствие не отдельным теори- ям и не приобретенным идеям, а потребностям рас, которые, будучи объединены в одно целое, составляют государство, именно общественный разум должен судить и решать, допускать или отвергать то, что ему предлагают, и ошибка длится только некоторое время. В Китае система правления в течение столетий претерпела лишь частичные изменения: ее следует считать соответствующей желаниям национального гения. Законодатель берет в качестве авторитета право отца семейства. Он делает неоспо- римой аксиомой то, что этот принцип был сутью социального порядка и что человек имеет на детей, которых он произвел на свет, кормил и воспитал, такие же права, что и принц в отношении своих подданных, которых, так же как детей, он бережет и охраняет их интересы и саму жизнь. Само это понятие в принципе не является ки- тайским изобретением. Оно принадлежит арийской расе, а поскольку каждый от- дельный человек этой расы имел влияние, о каком он и думать бы не посмел среди инертных желтых и черных жителей, авторитет отца семейства и являлся прототипом системы правления. В глазах арийца-индуса, сармата, грека, перса, мидийца и даже кельта отцовская власть есть принцип политической власти, но вместе с тем нельзя их отождествлять. Глава государства — это не отец: он не имеет ни заинтересован- ности, ни отцовских чувств. Глава семьи очень редко желает зла своему потомству, но может случиться так, что царь, даже не имея злого умысла, правит таким обра- зом, что это наносит вред интересам отдельного человека, и начиная с этого момента ценность арийца, его достоинство, исчезает: ариец перестает быть самим собой. В силу таких причин воин белой расы отказывается от патриархата, поэтому первые цари индийских государств являлись всего лишь избираемыми чиновника ми, отцами своих подданных в очень узком смысле, обладавшими ограниченными полномочия- ми. Позже там набрали силу раджи. Но это случилось, когда среди их подданных было меньше арийцев и больше метисов и черных. В сущности, политическое чувст- во арийской расы не отвергает патриархат: просто арийцы толкуют это понятие со многими оговорками. Впрочем, такую организацию общественной власти мы видим не только у индийских арийцев. В государствах Передней Азии и на берегах Нила также применялся патри- архальный принцип. Однако первоначальная идея претерпела там изменения, кото- рые в корне отличаются оттого, что имело место, как в Китае, так и в Индии. Будучи менее либеральным, чем в Индии, понятие патерналистского правления было выработано людьми, чуждыми возвышенной рассудительности основной расы. Оно не могло быть выражением умеренного и мирного деспотизма, как в Китае, потому что требовалось обуздать толпы жителей, плохо понимавших полезное и подчиняв- шихся только грубой силе. В Ассирии власть была ужасной, безжалостной: с мечом в руках она заставляла подчиняться себе. Она не терпела обсуждения и не знала ог- раничений. В Египте не было такой жестокой власти. Там арийская кровь поддержи- вала хоть какой-то порядок, и касты, не столь категоричные, как в Индии, особенно жрецы, пользовались некоторым уважением и неприкосновенностью, в чем можно видеть пусть и слабое, но отражение благородства белого вида. Что касается черно- го населения, фараоны всегда третировали его, как рабочий скот, — так же, как от- носились к их сородичам на берегах Евфрата, Тигра и Средиземного моря. Патриархальный принцип применительно к неграм сделался абсолютным деспотиз- мом — безжалостным, безграничным и кровавым. В Китае вторая часть этого принципа была совершенно другой. Арийская семья, ко- торая принесла его с собой, не захотела отречься от прав и обязанностей победите- лей-цивилизаторов. Но она не приняла и черный принцип в силу того, что у местных жителей был другой характер и другие наклонности [Китайцы называли эти арийские племена людьми «с длинными лошадиными лицами».]. Малайская смесь, т. е. продукт соединения черной и желтой кровей, являлась тем элементом, который переселенцам-кшатриям предстояло приспособить к своим нуж- дам и цивилизовать, смешиваясь с ним. Можно сказать, что в ту эпоху слияние двух низших рас было не таким полным, как сегодня, и что во многих местах на юге Ки- тая, где действовали индусы-цивилизаторы, племена, остатки племен или даже от- дельные люди каждой из рас оставались довольно «чистыми» и успешно противо- стояли противоположному типу. Однако в результате этого неполного смешения ро- ждались потребности и чувства, очень близкие тем, которые появились позже в ре- зультате окончательного смешения, и белые столкнулись там совсем с другими про- блемами, нежели те, что стояли перед их собратьями-победителями в Западной Азии. Мы уже определили сущность малайской расы: будучи лишенной сильного вообра- жения, она все-таки осознала преимущества упорядоченной организации. У нее есть вкус к благополучию, как у всей желтой расы вообще, причем к благополучию ис- ключительно материальному. Она терпелива, инертна, легко приспосабливается к закону и к социальному порядку. С такими людьми не было нужды прибегать к жестокому деспотизму, к которому привели глупость черных и постепенное порабощение хамитов, слишком близко по- роднившихся со своими подданными. Напротив, в Китае, когда смешение начало беспокоить арийский дух, оказалось, что этот благородный элемент по мере его рас- пространения в массах впитывал в себя врожденные свойства местных народов. Он не передавал им свою гибкость, благородную энергию, вкус к свободе. Тем не менее, он укреплял их инстинктивную любовь к порядку и антипатию к издержкам вообра- жения. У китайцев очень прозаическая натура, чрезмерность ужасает их, поэтому неспра- ведливый монарх немедленно теряет авторитет и уважение. В этой стране принципом правления был патриархат, поскольку цивилизаторами бы- ли арийцы, которые жили среди низших народов, но на практике абсолютизм вла- стителя не проявлялся ни в сверхчеловеческой гордыне, ни в отталкивающем деспо- тизме и был ограничен узкими рамками в силу того, что малайская природа не про- воцировала эксцессов, а арийский дух, смешиваясь с ней, находил среду, осознаю- щую, что спасение государства есть соблюдение законов на всех уровнях населения. Итак, власть в Срединной Империи организовалась. Царь — отец подданных; он имеет право на их абсолютное подчинение и служит для них проводником божест- венной воли, поэтому приближаться к нему можно лишь на коленях. Теоретически он может все, чего захочет, но в действительности возможности его не безграничны. Народ ропщет, мандарины выказывают недовольство, министры, ползающие у ног императора, громогласно осуждают незаконное поведение отца нации, и этот отец стоит перед выбором: либо довести свои прихоти до крайности и тем самым порвать со всем священным и неприкосновенным, чему его учили с детства, либо столкнуться с открытым бунтом. Китайские историки много пишут о том, что абсолютная власть императоров была ограничена общественным мнением и нравами, о том, что тирания в Китае никогда не пользовалась уважением, потому что природа подданных не была к ней приспо- соблена. Конечно, император считается властителем Срединной Империи и даже все- го мира, отсюда все, что ему не подчинялось, рассматривалось как проявление вар- варства и нецивилизованности. Но если китайская бюрократия изощряется в выра- жениях верноподданничества по отношению к сыну Неба, то обычай не позволяет ему относиться к самому себе подобным образом. Его речи исполнены исключитель- ной скромности: царь считает себя недостойным исполнять высшие функции, дове- ренные ему его августейшим родителем. Он почтительно разговаривает со своими детьми-подданными. Следовательно, власть его ограничена, и нет нужды объяснять, что в такой империи принципы власти в основном никогда не менялись. Самое святое — традиция, и ти- рания усматривается даже в отходе императора от обычаев предков. Короче говоря, сыну Неба позволено все, за исключением посягательства на освященные традиции. Поэтому естественно, что китайская цивилизация, с самого начала опиравшаяся на малайские народы, а позже на агломерацию желтых рас, смешанных с арийцами, неизменно стремилась к материальной пользе [Я уже отмечал, что в различные эпохи проникновение белой крови в население Китая было довольно значи- тельным. Однако большинство составляла желтая раса: вначале она состав- ляла основу общества, затем пришли монголы и еще более усилили роль желтой расы. Например, первое вторжение татар имело место в 1352 г. до н. э. А в 398 г. до н. э. из Сибири пришла династия Вей.]. Если в крупных запад- ных цивилизациях администрация и полиция были на втором плане, то в Китае власть принадлежала чиновничеству, а война и дипломатия, в отличие от других стран, были отодвинуты также на второй план. Непреложный и вечный принцип заключался в нормальном функционировании госу- дарства, для этого каждый человек должен был иметь пищу, одежду и кров; сель- ское хозяйство и промышленность пользовались покровительством правительства. Но главным условием было спокойствие и безмятежность, и все меры принимались против всего, что могло нарушить порядок. Если черная раса и имела какое-то влия- ние в империи, то ее принципы не были долговечны. Напротив, желтые народы с каждым днем завоевывали новые позиции и, осознавая полезность установленного порядка вещей, охотно принимали материальное благополучие как залог спокойст- вия. Философские и религиозные воззрения, постоянные источники пожара в любом государстве, всегда были бессильны перед апатичностью народа, который имел рис для пропитания и хлопок для одежды и не помышлял о сопротивлении властям во имя некоей абстракции [В. Шлегель отмечает, что идея счастья выражается в Китае чашкой вареного риса и открытым ртом, а идея власти — в образе бамбуковой палки и еще жестом, который означает «перемешивать воз- дух».]. Китайское правительство позволяло проповедовать все, высказывать самые абсурд- ные вещи при условии, что ни одно новшество не приведет к социальным следстви- ям. Как только возникала угроза порядку, администрация действовала беспощадно и подавляла потенциальную опасность с неслыханной жестокостью, пользуясь под- держкой общественного мнения. Бдительность китайской полиции общеизвестна, также известно, с какими трудностями сталкиваются русские и англичане на юго- востоке страны. В Индии брахманизм также создал администрацию, стоявшую выше, чем то, что было в хамитских, семитских или египетских государствах. Однако эта административная система не занимала первого места в государстве, где созидательная деятельность разума требовала большего внимания. Поэтому не стоит удивляться тому, что индус- ский гений в своей свободе и гордости, в своем стремлении к великим делам и в своих сверхчеловеческих теориях отводил материальным потребностям второстепен- ное место. Кстати, этому способствовала и примесь черной крови. В Китае матери- альная организация достигла совершенства, и, учитывая различия рас, мне кажется, что в этом смысле Поднебесная Империя добилась лучших результатов, чем нынеш- няя Европа. Во всяком случае, Китай нельзя сравнить с Римской империей. Между тем нельзя не признать, что зрелище это не вызывает особого восхищения. Желтые толпы мирные и покорные только потому, что лишены чувств, выходящих за рамки физической полезности. Их религия есть отражение ситуации, которая напо- минает заповеди женевских моралистов, считающих высшим благом экономию, воз- держанность, осторожность, умение зарабатывать. Знаменитая китайская вежли- вость — это воплощение таких принципов. Она не имеет ничего общего с куртуазны- ми манерами нашего средневековья: с благородным почтением свободного человека к людям, равным ему, со сдержанным уважением к тем, кто выше по положению, и со снисходительной любовью к низшим. В данном случае мы видим чрезмерный эго- изм, который выражается в пресмыкательстве перед высшими, в нелепых церемони- ях в отношении с равными и в надменном презрении к низшим. Таким образом, веж- ливость в Китае — чисто формальная процедура, служащая для того, чтобы каждому указать его место, а не проявить искреннее чувство. Повседневные церемонии установлены в законодательном порядке. Особую важность для китайцев имеет литература. Она не является средством совер- шенствования, как в других странах, но мощным инструментом застойности. Прави- тельство показывает себя другом просвещения. Среди 300 миллионов жителей импе- рии мало людей, которые не умеют читать и писать хотя бы в той мере, какая требу- ется в повседневной жизни, а правительство заботится о том, чтобы такая образо- ванность распространилась как можно шире. Кроме того, правительство следит за тем, чтобы каждый подданный знал законы. Книги доступны всем, общественные чтения происходят в новолуние, чтобы внушить подданным основные правила, как- то: долг детей перед родителями и соответственно граждан перед императором и чиновниками. Таким образом, в каком-то смысле китайский народ более образован, чем европейцы. В древней Азии, в Греции и Риме такого нельзя представить себе. Простой человек знает, что необходимо сдать экзамены, чтобы подняться на более высокую ступень. Это является важным стимулом. Люди учатся тому, что имеет пользу, что знали предыдущие поколения, а само желание создать что-нибудь новое рассматривается как нарушение закона или даже предательство [Любовь к по- средственному возведена в принцип. Китайский министр Као-Яо обозначил это в следующем декрете: «Народ един в лоне золотой середины. Наказания нужны для того, чтобы люди придерживались золотой середины».]. В области изящной словесности в почете буриме и изящные безделушки. Элегии бессодержательны, описания природы скорее скрупулезны, чем живописны. Ценно- стью обладает только роман. Китайцы лишены воображения, но сильны в наблюда- тельности и изяществе выражения. На этом прерывается полет китайской музы. Драматургия плоска и посредственна, а поэзия парит в облаках среди разноцветных драконов, не имея сил подняться выше. Философия, особенно философия моральная, которая очень почитаема, состоит из избитых максим дидактического свойства. Зато заслуживают уважения естественные науки: прежде всего" за счет наблюдательности, точности и терпения. Но теоретиче- ской науки по сути нет, так же как нет речи об астрономии. Что касается истории, китайцы сами признают, что поручают составлять и упорядочивать свои хроники миссионерам-иезуитам. В сфере искусств мы видим еще меньше предметов для восхищения. Можно отметить точность воспроизведения цветов и растений, что высоко ценится в Европе. Есть прекрасные портретные произведения, где схвачен характер человека, которые пре- восходят наши плоские дагерротипные шедевры. Вот, пожалуй, и все. Большие жи- вописные полотна вызывают странное ощущение, в них отсутствуют гений, энергия, вкус. Скульптура ограничивается банальными и чудовищными изображениями. В архитектуре отдается предпочтение восьмирядным пагодам, которые, кстати, не со- всем являются местным изобретением и несут на себе черты индийского влияния; правда, они отличаются богатством деталей, и если при первом взгляде они могут произвести впечатление своей новизной, то затем они отталкивают эксцентричной монотонностью. Кроме того, в китайских строениях нет ничего прочного, что может выстоять века. Китайцы слишком осторожны и расчетливы, чтобы вложить в строи- тельство больше средств, чем требуется с точки зрения полезности; это относится и к бесчисленным каналам, пересекающим империю, и к плотинам, особенно на реке Хуаньхэ. В материальной области китайская администрация добилась выдающихся результа- тов, какими не может похвастаться ни одна древняя или современная нация; я уже говорил о распространении образования, о благополучии народа, о свободе в сфере разрешенного, о достижении в промышленности и в агрикультуре, в частности, что касается конкурентоспособности таких китайских товаров, как хлопок, шелк, посуда. В этом отношении китайцам есть чем гордиться. Согласно историческим анналам Поднебесной Империи, белая раса, создавшая ки- тайскую цивилизацию, не смогла противостоять натиску желтых народов, которые не принесли ничего нового, кроме распространения белых принципов среди разнород- ного населения. Сами они легко восприняли чужую цивилизацию, т. к. она была близка их природе. Когда арийцы приступили к цивилизации черных и желтых племен, иначе говоря малайцев, они принесли с собой патриархальную систему правления, отличавшуюся особенной гибкостью. Мы видели, что такая система у черных народов быстро пре- вращается в безграничный деспотизм, а у малайцев, особенно у чисто желтых пле- мен, этот деспотизм имеет более мягкие формы. Первая политическая система этой страны отличалась фрагментарностью власти, распыленной по многим княжествам, в той или иной степени подчинявшимся вер- ховному правлению. Аналогичную картину мы наблюдали в Ассирии, где хамиты, а затем семиты, создали множество отдельных государств, которые в разные эпохи подчинялись либо Вавилону, либо Ниневии, а после смутных времен при потомках Соломона образовались 32 государства на обломках завоеваний Давида. В Египте до Менеса страна была разделена на несколько княжеств; то же самое произошло в Индии, где арийский тип сохранился лучше всего. При брахманах так и не произош- ло полного территориального объединения. В Китае дело обстояло по-другому, что лишний раз подтверждает неприятие единст- ва арийцами: напомним в этой связи римское изречение «Reges et greges». Победители арийцы, покоряя низшие расы, никогда не оставляли власть в руках од- ного человека. Поэтому в Китае, как и в других завоеванных землях, территория дробилась на части, находившиеся под хрупкой властью императора: так было на- чиная со времени нашествия кшатриев до Цин-Ши-Хуань-Ти (в 246 г. до н. э.), то есть до тех пор, пока белая раса обладала достаточной жизнеспособностью [Сего- дня китайцы живут в условиях императорской демократии, но в XII в. до н. э. у них не было равноправия. Народ находился в полном рабстве, люди не имели права на собственность, а также на всеобщее образование. Как и все остальные народы, они получили политическое равенство только после ис- чезновения крупных рас.]. Но когда произошло слияние с малайским и желтым семействами и не осталось даже наполовину белых групп, феодальная система в виде большого количества небольших царств утратила всякий смысл существования. Начиная с этого момента Китай обрел нынешнюю политическую форму [С этого мо- мента начинается национальная политическая философия. Вдохновителями централизованной императорской власти был Конфуций и позже Мень-Цеу. Феодализм для них был не менее отвратителен, чем для политиков нынеш- ней Европы. Цин-Ши-Хуань-Ти самым энергичным образом сокрушил мест- ных сеньоров. Начали со сжигания книг: архивов знати и свидетельств их бывшей славы. Были отменены алфавиты провинций и названия древних территорий. Страна была разбита на 36 административных департаментов во главе с мандаринами, которые часто менялись. В столицу было переве- зено 120 тысяч знатных семейств и им было запрещено покидать ее.]. Одна- ко революционные преобразования Цин-Ши-Хуань-Ти только положили конец на- следию белой расы, и единство страны ничего не прибавило к форме правления, которая осталась патриархальной. В результате последние следы независимости и личного достоинства, присущие арийской расе, навсегда исчезли в массе желтого населения. Кстати, произошло то же самое, что у нас в 1789 г., когда новаторский дух в первую очередь счел необходимым уничтожить старые территориальные единицы. В Китае было уничтожено все, что могло напомнить о национальных различиях или княжест- вах. Были созданы чисто административные провинции и округа. Однако есть и раз- личие. Китайские департаменты очень большие, а наши очень маленькие. Матуань- Линь признает, что такая организация не совсем удобна в смысле контролирования. Однако и наша система вызывает немало критических замечаний. Следует отметить еще одно обстоятельство. В Юнь-Нане малайская раса получила первые уроки у арийцев; позже в результате завоеваний и присоединений числен- ность желтого семейства быстро увеличилась, в результате чего в течение какого-то периода нарушилось равновесие и появились варварские обычаи. Так, на севере умерших князей нередко хоронили вместе с их женами и воинами: этот обычай был наверняка заимствован у финнов. Кроме того, считалось за честь, когда император отправлял попавшему в немилость мандарину саблю, чтобы тот по- кончил с собой. Но такие жестокие обычаи продержались недолго. По мере того, как новые желтые племена вливались в китайскую нацию, они принимали обычаи и нра- вы китайцев. Затем, когда эти идеи овладели массами, наступил застой. В XIII в. н. э. азиатский мир потрясла ужасная катастрофа. Монгольский хан Темучин собрал под свои знамена огромное количество племен Верхней Азии и начал завое- вание Китая, которое довершил Хубилай. Монголы стали хозяевами в стране, и здесь можно было задаться вопросом, почему они, вместо того чтобы учредить свои инсти- туты, сразу приняли систему мандаринов, почему они в этом смысле подчинились покоренным, приспособились к порядку китайцев и к их цивилизации и, в конце концов, по прошествии нескольких веков, были с позором изгнаны оттуда. Вот мой ответ: монгольские, татарские и другие племена, составлявшие войска Чин- гисхана, почти целиком принадлежали к желтой расе. Однако поскольку основные ветви коалиции, монголы и татары, включали в себя белый элемент, например, ха- касов, цивилизация была достаточно долговременной и способной объединить под одним знаменем разные племена и бросить их на достижение одной цели. Без при- сутствия белых принципов в желтом населении было бы вообще невозможно создать большую победоносную армию, которая в разные времена выступала из Централь- ной Азии: гунны, монголы Чингисхана, татары Тимура — все эти спаянные воедино, но разношерстные орды. В этом конгломерате тон задавали главные племена в силу присутствия белого эле- мента, который придавал им энергию, однако этого элемента было недостаточно для того, чтобы создать цивилизацию. Можно сказать, что желтых победителей букваль- но опьяняла примесь белой крови и тем самым обеспечивала их превосходство над соплеменниками чисто желтой расы. Но повторяю: они не сумели последовать при- меру германских народов, которые приняли римскую цивилизацию и приспособили ее к своей культуре. Хотя надо отдать им должное в том, что они смогли понять бла- го социального порядка и с самого начала с уважением отнеслись к организации об- щественных отношений китайцев. Между тем, если и есть родство или сходство между полуварварскими народами Цен- тральной Азии и китайцами, то об идентичности говорить не приходится. У послед- них белая и, в особенности, малайская примесь ощущается намного сильнее и, сле- довательно, у них больше способности к цивилизации. У первых есть определенная склонность к китайской цивилизации, однако в меньшей степени к тому, что имеется в ней арийского, нежели к монгольским этническим корням. Поэтому они всегда были варварами в глазах побежденных, и чем больше они стара- лись учиться у китайцев, тем сильнее их презирали. Таким образом, они жили изо- лированно среди сотен миллионов местных жителей, сосредоточившись в укреплен- ных лагерях, и не отказывались от применения оружия. При этом стремление имити- ровать изнеженный образ жизни китайцев привело к тому, что достаточно было лег- кого толчка, чтобы изгнать их из страны, несмотря на то, что они уже пустили там корни и были рождены от местных женщин. Такова история монголов. Такой мы уви- дим историю маньчжуров. Чтобы пояснить свою мысль относительно склонности желтых завоевателей из Цен- тральной Азии к китайской цивилизации, напомню о других завоеваниях этих кочев- ников за пределами Поднебесной Империи. Обычно слишком преувеличивают их дикость. Например, гунны или племена хьюнь-нью [Риттер идентифицирует хьюнь-нью, тху-кью, уйгуров и хоэ-хэ. Он считает эти народы тюркскими. Впрочем, такое мнение мне кажется спорным.] были совсем не такими тупыми и жестокими всадниками, какими их представляют на Западе. Конечно, они стояли на низкой социальной ступени, но тем не менее у них были довольно развитые поли- тические институты, разумная военная организация, большие палаточные города, процветающая торговля и даже религиозные святилища. То же самое можно сказать и о других финских народах, например, киргизах — более развитой расе, чем все остальные, т. к. в ней больше примеси белой крови [Тюркские, монгольские, тун- гусские и маньчжурские языки содержат большое количество индогерман- ских корней.]. Однако эти народы, осознавая преимущества мирного правления и оседлой жизни, постоянно ополчались против всякой цивилизации, когда сталкива- лись или вступали в контакт с племенами, отличными от желтой расы. В Индии тата- ры никогда не выражали склонности к брахманизму. Орды Тамерлана поспешили принять ислам. Они никоим образом не ответили на стремление семитских народов передать им свою веру. Победители ни в чем не изменили свои нравы, манеру оде- ваться и язык. Они оставались в изоляции и отвергли местную блестящую литерату- ру, казавшуюся им абсурдной. Они вели себя как безразличные ко всему хозяева на земле покоренных народов. Насколько это чувство превосходства далеко от почти- тельного уважения, которое те же самые желтые племена испытали, столкнувшись с китайской цивилизацией! Я уже приводил причины этнического порядка, которые помешали маньчжурам, как и монголам, создать настоящую империю в Китае. Если бы не существовало духовно- го родства между двумя расами, маньчжуры, не внесшие никакого вклада в идейную систему страны, приняли бы существующий порядок, не побоялись бы слияния с разными слоями китайского общества и сделались бы одним народом. Но поскольку они ничего не давали и очень мало брали и, несмотря на статус победителей, стояли на более низкой ступени, дело закончилось тем, что их просто изгнали. Можно задать вопрос: что бы случилось, если бы произошло нашествие белой расы и осуществился бы дерзкий план лорда Клайва? Этот великий человек считал, что достаточно армии в 30 тысяч солдат, чтобы поко- рить всю Срединную Империю. И его расчет не кажется нелепым, если вспомнить о трусливости этих бедных людей, не желающих отвлекаться от безмятежного перева- ривания пищи, которое они сделали своей единственной целью в жизни. Предполо- жим, что такой план успешно осуществился. В каком положении оказались бы эти 30 тысяч человек? По мнению лорда Клайва, они должны были вести гарнизонную жизнь в городах и портах и, возможно, совершать походы в глубь страны для того, чтобы обеспечить повиновение, свободный обмен товаров и сбор налогов. Вот и все. Такая ситуация не могла бы продолжаться долго. 30 тысяч — слишком мало, чтобы господствовать над тремя сотнями миллионов, составляющими однородную массу в смысле чувств, инстинктов, потребностей. Даже при многократном увеличении армии, она оставалась бы в изоляции и в конце концов была бы вынуждена уйти. А теперь представим другое: лорд Клайв отрекает- ся от британской короны и желает царствовать сам, как император Китая, над по- корным его мечу населением. В этом случае дело могло бы обернуться иным обра- зом. Если все солдаты принадлежат к европейской расе или если среди англичан будет много индийских или мусульманских сипаев, тогда в первом поколении они найдут в себе достаточно сил, чтобы добиться повиновения. Они будут насильно внедрять новые принципы в систему правления. Будучи европейцами, они будут возмущаться претенциозной посредственностью существующей системы, педантизмом местной науки и трусливостью, обусловленной бездарными военными институтами. И сумеют реализовать, правда, в новой форме грандиозный замысел Цин-Ши-Хуань-Ти. Во втором поколении их число намного возрастет. Метисы, рожденные от местных женщин, будут надежными посредниками между ними и аборигенами. С одной сто- роны, метисы обладают разумом отцов, с другой, разделяют патриотические чувства матерей и тем самым смягчают иногда излишнюю суровость европейского мышления и лучше приспосабливаются к местному образу жизни. Затем, из поколения в поко- ление, чужестранный элемент будет все больше растворяться в массе населения, изменяя ее состав, и древняя китайская система окончательно отойдет в прошлое, потому что арийская кровь кшатриев уже давно истощилась. При всем этом, как я отмечал выше, серьезные изменения в китайской крови не мо- гут быть основой цивилизации европейского типа. Для того, чтобы изменить три сот- ни миллионов душ, вряд ли достаточно всех цивилизованных народов, собранных вместе, а метисы, между прочим, никогда не дают потомства, равного их отцам. Поэтому я делаю следующие выводы: 1. В Китае нашествия желтой расы не меняли и ни когда не изменят многовековое состояние страны. 2. При определенных условиях нашествие белых может изменить и даже сокрушить китайскую цивилизацию, но только через посредство метисов. На практике эта гипотеза вряд ли осуществима, учитывая огромную численность на- селения. Таким образом, китайской нации, видимо, суждено до конца сохранять свои институ- ты. Ее можно покорить, можно владычествовать над ней, но я не вижу никакого средства преобразовать ее. Этой незыблемости административных форм она обязана тому единственному факту, что в этой стране преобладала одна и та же раса с тех пор, как арийцы направили ее на путь социального развития, и любая чужеродная идея была бессильна сверг- нуть Китай с этого пути. Китай, так же как и Индия, являет собой убедительный пример всемогущества этни- ческого принципа в судьбах народов. Эта страна, благодаря счастливым обстоятель- ствам, добилась того, что не удалось брахманам со всей их энергией. Чтобы защитить свои порядки, последним пришлось искусственными мерами обере- гать чистоту своей расы. Кастовая система, всегда трудно реализуемая и часто ил- люзорная, имела большой недостаток: она выталкивала из индусского семейства многих людей, которые позже помогли чужеземным захватчикам и усилили беспоря- док. Тем не менее, брахманизм почти достиг своей цели, и следует отметить, что цель эта была более высокой, нежели та, у подножия которой находятся китайцы. В продолжение долгих веков Китай пребывал в мире и спокойствии только потому, что в течение четырех тысяч лет сталкивался в конфликтах с племенами, слишком мало- численными для того, чтобы растормошить сонную массу китайского населения. По- этому оно осталось более однородным, чем индусское семейство, а следовательно — более спокойным и стабильным, но и более инертным. Одним словом, Китай и Индия — красноречивые примеры того, что расы не меняются сами по себе, а если меняются, то лишь в частностях; что они не могут трансформи- роваться и никогда не отходят в сторону от пути, предназначенного каждой из них до скончания века. ГЛАВА VI. Истоки белой расы Итак, мы знаем, что рядом с ассирийской и египетской цивилизациями формируются общества меньшей значимости; мы знаем также, что Индия и Китай окружены госу- дарствами, одни из которых следуют примеру индусов, другие стремятся к китайско- му идеалу, хотя при этом балансируют между двумя системами. В первую группу входят Цейлон, Ява (ставшая сегодня мусульманской) [Начало яванской эры Айе-Сака приходится на 78 г. н. э., эпоху брахманской циви- лизации, когда на острове жили пелагийские негры, которые вели прими- тивный образ жизни Брахманские законы на Яве до сих пор запрещают представителям высших классов есть собак, крыс, ящериц, гусениц. Но брахманизм, как и буддизм, не пустил корней на этом острове. В начале XII в. н. э. яванцы приняли буддизм.], некоторые острова архипелага — Бали [На Бали сохранились обычаи и религия брахманов, несмотря на магометанское или европейское влияние.], Суматра — а затем и другие. Во вторую следует поместить Японию, Корею, Лаос. Третья включает в себя Непал, Бутан, оба Тибета, королевство Ладакх, государства Индии восточнее Ганга и часть архипелага Индийского океана, откуда малайцы пе- ревозят китайские или индийские товары в Полинезию. Мы знаем, что Ниневия влияла на Тир, а через Тир на Карфаген, вдохновляла гипиа- ритов, детей Израиля, и утратила всю свою энергию в этой стране. Мы видели, как Египет распространил цивилизацию на Нижнюю Африку. Этому же закону подчиня- ются малые государства Азии. На Цейлон, Яву, Бали первые поселенцы-брахманы принесли свою культуру и касто- вую систему. Значение таких поселений ослабевало по мере уменьшения количества индийской крови. Задолго до прибытия арийцев кровь черных аборигенов изменялась за счет нашест- вий желтых народов, и во многих местах малайские метисы начали вытеснять чисто меланийские племена. По этой причине общества, создавшиеся позже под влиянием белых метисов, несмотря на все усилия отцов-основателей, отличались от тех стран, где основу составляла чисто черная раса. Малайская натура, более хладнокровная, более рассудительная и апатичная, плохо приспосабливалась к кастовому разделе- нию, а когда появился буддизм, ему быстро удалось внедриться в полужелтые мас- сы. Эта религия не добивалась таких успехов там, где не было меланийских принципов. Цейлон и Ява долго оставались бастионами Будды. Поскольку на обоих островах су- ществовал арийско-индусский принцип, там почитали культ Сакьи; на Яве есть кра- сивые памятники — Боро-Будор, Маджапахит, Брамбана, — а также замечательная литература, в которой перемешаны идеи брахманизма и новой религии. Позже на Цейлон и Яву пришли арабские завоеватели, которые принесли ислам, и малайская кровь, разбавленная брахманскими, буддистскими и семитскими элементами, подня- ла ее носителей на ступень выше остальных народов этой расы. В Японии вся внешняя структура взята у китайцев, которые в различные времена приносили ее из Поднебесной Империи. Но там есть также совершенно другие этни- ческие элементы, обуславливающие значительные различия. Государство все еще находится в феодальном состоянии, и знать отличается воинственным характером. Двойная система правления — светская и религиозная — сталкивается с определен- ными трудностями. У китайцев была заимствована и политика подозрительности к иностранцам, и власти делают все, чтобы изолировать подданных от европейцев. Очевидно, это соответствует образу мышления японцев, поэтому Индия идет путем китайской цивилизации по причине большого притока желтого населения и одно- временно сопротивляется этому благодаря наличию этнических принципов, не при- надлежащих к финскому элементу. В японцах большая доза черной крови, а в выс- ших классах есть и белые элементы [Кемпфер в своей «Истории Японии» по- вторяет распространенное в то время мнение о том, что все народы ведут происхождение из Ассирии, и пишет следующее. «Вскоре после потопа, смешение язы ков вынудило вавилонян отказаться от мысли построить башню до самого неба и разбрестись по всей земле: греки, готы и эсклаво- ны ушли в Европу, другие в Азию и Африку, третьи в Америку. То же самое сделали и будущие японцы, судя по всему, после долгих и трудных странст- вий они добрались до этой далекой земли и, увидев ее благоприятное по- ложение и плодородие, избрали эти острова местом своего жительства»]. Первые исторические сведения о стране датируются эпохой не ранее 660 г. до н. э., поэтому сегодняшняя Япония находится в ситуации, в какой был Китай под властью пришлых кшатриев до эпохи императора Цин-Ши-Хуань-Ти. Это может быть под- тверждено тем фактом, что первоначально белые поселенцы цивилизовали малай- ское население, составившее основу страны, и что в начале исторических времен в Ассирии, Египте и даже в Китае существовали одинаковые мифы. Первыми властите- лями земли были боги, затем полубожественные существа. Развитие поэтического воображения, которое непонятно для людей чисто желтой расы, я объясняю наличи- ем меланийского элемента. И это не просто гипотеза: например, Кемпфер констати- рует присутствие черных на одном северном острове Японии в далекие времена. Так можно объяснить физиологические и моральные особенности, определяющие само- бытность японцев [На основе собственных наблюдений Пикеринг считает японцев близкими к полинезийским малайцам в расовом отношении Вполне возможно, что до прихода индусов на Яву там жили японцы. Одно из древ- них названий острова — Ча-По. Там есть два района, называющиеся Джа- Пан и Джи-Панг. Известно, что в далекие эпохи японцы совершали плава- ния по всему архипелагу.]. Кстати, этот уголок земли очень мало изучен и хранит в себе больше тайн, чем его китайский прототип, которые, в свою очередь, могут дать ответы на упомянутые вы- ше этнографические вопросы. Когда появится возможность лучше изучить Японию и соседние с ней архипелаги, мы сможем решить вопрос об американских корнях. Так же, как и Япония, Корея является копией Китая, хотя и менее интересной во многих отношениях. Поскольку арийская кровь пришла в эти удаленные районы опо- средованным образом, мы видим там результаты весьма неудачного подражания. Я уже отмечал, что Лаос стоит на более низкой ступени, еще ниже можно поставить жителей архипелага Льеу-Кьеу. Те страны, где индийский и китайский принципы пользуются уважением местного населения, также чужды стабильности — высшего достижения цивилизаций, которые они так высоко ценят. Идеи, доктрины, нравы отличаются там чрезвычайной пестро- той. К востоку от Ганга преобладают малайцы, и там наблюдаются различия, опре- деляющиеся преобладанием желтых или черных элементов. Когда верх берет влия- ние с востока, брахманский дух отступает, что имеет место в течение последних ве- ков во многих провинциях, где остались величественные руины и надписи, свиде- тельствующие о пребывании санскритской расы или, по крайней мере, изгнанников- буддистов. Иногда верх одерживает белый элемент. В настоящее время его влияние ощущается в Ассаме, аннамитских государствах, в Бирме [В цивилизации Ассама заметны брахманские формы. Цари считают себя потомками богов Индии, но их ис- тория начинается только с эпохи Викрамадитья (200 лет до н. э.). Здесь есть следы недавних переселений кшатриев; затем брахманизм на некоторое время ушел в тень, чтобы возродиться в XVII столетии. Сиамцы, несомнен- но, самый примитивный народ на земле среди относительно цивилизован- ных, хотя почти все они умеют читать и писать. Этот факт противоречит точ- ке зрения английских и французских экономистов, которые считают его убедительным критерием нравственного и интеллектуального уровня наро- да Кстати, следы брахманизма можно встретить даже в Тонкине, правда, в очень искаженном виде.], в Непале последние также привели к развитию брах- манизма, но в какой форме! Желтая раса заимствовала у него самое худшее. На севере, ближе к центру Гималаев, в неприступных горах, где находятся святили- ща ламаистского буддизма, мы видим воплощение искаженных доктрин Сакьи — это имеет место до самого побережья Ледовитого океана и Берингова пролива. В различные времена арийские набеги оставили в самом центре этих гор многочис- ленные племена, смешавшиеся с желтой расой. Именно здесь следует искать исток тибетской цивилизации и причину ее влияния. В свое время китайцы оттеснили ге- ний индусского семейства и при поддержке большинства этнических элементов за- воевывают все более обширную территорию. Вокруг Хлассы индийская культура уже потерпела поражение [По мнению Ритте- ра, религиозные идеи Тибета свидетельствуют о чрезвычайном смешении рас. Здесь мы видим индийские понятия, следы древнего местного идолопо- клонничества, китайское влияние, а также элементы католицизма, прине- сенные в XIV в. европейскими монахами и не противоречившие реформе Цонг-Каба. В V в. калмыки и джунгары почти полностью уничтожили буд- дизм. С этого времени, особенно в царствование Сронг-Дцан-Гамбо, с севера Индии, т. е. из Бутана и Непала, начался приток переселенцев. Но с каждым днем китайское влияние ощущалось все сильнее. История женитьбы Сронг- Дцан-Гамбо — это символ двойного происхождения нынешней цивилизации Тибета. Этот монарх женился сразу на двух женщинах: одну звали Дара- Нипол, т. е. «белая», она была дочерью властителя Непала; вторая, по име- ни Дара-Вен-Чинга, или «зеленая», родилась в императорском дворце в Пе- кине. Эти две царицы и основали Хлассу, где архитектура несет на себе ки- тайскую и индийскую печати.]. Ближе к северу она исчезает совершенно; это случилось, когда из степей хлынули кочевники Центральной Азии. В этих холодных землях царят искаженные китайские идеи наряду с реформированным буддизмом, почти лишенном индусских принципов. Хочу повторить еще раз: этих победителей, воинов Аттилы, Чингисхана, Тимура- Хромца, оказавших такое большое влияние на судьбы мира, даже западного, мы час- то представляем себе в утрированном виде — как тупых варваров, какими они не были на самом деле. Но, отдавая должное желтым всадникам, я признаю, что в их культуре не было ничего самобытного и что строители храмов и дворцов, руины ко- торых лежат в монгольских степях, были китайцами. Кстати, замечу, что ни один местный народ не продвинулся так далеко, как киргизы. Их князья, в частности Аб- лай, построили в пустыне буддистские монастыри, от которых сегодня остались раз- валины. Некоторые из этих памятников еще в прошлом веке, когда их увидел акаде- мик Мюллер, представляли собой большие пустынные залы, наполовину разрушен- ные, не имевшие крыши, зато все они были полны книг [У этого ученого была своя особая манера исследовать незнакомые земли. Он приезжал в город или деревню и окружал себя доступным комфортом. Затем отправлял на разведку капрала и три десятка казаков и скрупулезно записывал все, что ему докладывали.]. Эти книги служили кочевникам для того, чтобы делать пыжи для патронов и заклеивать окна. Откуда же появилось стремление к цивилизации у многочисленных воинственных племен XVI в., которые жили в суровых условиях на плодородной земле? Выше уже было сказано: в результате смешения этих рас с остатками белых народов [Свиде- тельства этому факту можно встретить в тюркских и монгольских языках, в тунгусском и маньчжурском. В них очень много индогерманских корней. Что касается физиологии, можно отметить, что у некоторых сегодняшних жите- лей Монголии голубые или зеленые глаза, светлые или рыжеватые воло- сы.]. Мимоходом коснемся проблемы, которая является очень важной и трудноразреши- мой. В предыдущей главе мы назвали шесть белых народов, известных китайцам, которые в сравнительно недавние времена жили у северо-западных и восточных границ страны. Два народа — ю-чи и у-суни, — жившие на левом берегу Хуаньхэ рядом с пустыней Гоби, подверглись нападению гуннов и юнь-нью — племени тюркской расы. Уступив превосходству в численности, отрезанные от сородичей, ю-чи ушли на юго-запад, а у-суни еще дальше в том же направлении: на северные склоны Тянь-Шаня. Но продвижение врага не давало им покоя и на новой родине. Через десяток лет ю- чи снова напали на них. Они перешли Тянь-Шань, прошли по новой стране у-суней и с юга вступили в Сихунь, оказавшись в Согдиане. Там обитал народ белой расы, ко- торый китайцы называли «шу», а греческие историки — «геттами», или индоскифа- ми. Это «кеты» из «Махабхараты», нынешние «гаты» Пенджаба, «утсавараны-кета» Западного Кашмира. Геты под натиском ю-чи отступили в земли метисов и выродив- шихся потомков бактрийцев-македонцев. Сокрушив их, они создали там империю. В это время у-суни успешно отражали натиск гуннов. Они расселились по берегам реки Или и основали там довольно крупное государство. Как и первобытные арийцы, они были воинственными и оседлыми скотоводами, их вожди носили титул, который в китайской транскрипции произносится «куэнь-ми» или «хуэнь-мо» — здесь легко угадывается корень германского слова. Очень быстро этот храбрый народ добился расцвета. В 107 г. до н. э., т. е. через 170 лет после переселения, их могущество достигло такого уровня, что китайцы опира- лись на них в борьбе против гуннов. Между императором и вождем у-суней был за- ключен тесный союз, и из Срединной Империи привезли принцессу для белого вла- стителя, которая получила титул «куэнь-ти». Но очень скоро дух личной независимости, присущий арийской расе, решил участь монархии. При внуке китайской принцессы народ разделился на две ветви, возглав- ляемые разными правителями, и в результате этого злополучного раскола северную часть страны захватили желтые варвары, называвшие себя «сянь-пи», которые бла- годаря численному превосходству изгнали местное население. Вначале беглецы от- ступили на запад и север. После четырехсотлетнего пребывания на новой земле их снова прогнали. Одна их часть нашла убежище за рекой Яксарт, в Трансоксиане; остальные дошли до Иртыша и дальше до киргизских степей, где в 629 г. н. э. они попали под власть тюрков и исчезли, смешавшись с победителями. Что касается другой ветви у-суней, ее также поглотили завоеватели, с которыми она смешалась, как вода озера смешивается с впадающей в нее крупной рекой. Рядом с у-сунями и ю-чи, когда те жили на Хуаньхэ, были и другие белые племена. Тинь-лини занимали земли к западу от озера Байкал, кху-те — равнины на запад от у-суней, чу-ле — ближе к югу, где сегодня находится Кашгар, кьянь-куани, или ха- касы, поднялись к Енисею, где позже смешались с киргизами. Наконец, янь-цаи, т. е. аланы-сарматы, дошли до северной оконечности Каспийского моря. Не надо забывать, что речь здесь идет о 177—200 гг. до н. э. и что все перечислен- ные белые народы при первой возможности создавали государства. Теперь перейдем к аргументу, вытекающему из вышесказанного. В древние времена до прихода белых народов черная раса занимала южную часть земли, граница которой в Азии проходила по нижнему побережью Каспийского моря, с одной стороны, а с другой, по горам Куэнь-Луня и Японским островам; желтая раса в ту же эпоху продвинулась до Куэнь-Луня и побережья Ледовитого океана, а в Ев- ропе она обитала в Италии и Испании, что предполагает ее присутствие в северных землях; что касается белых народов, они встречались даже по границам Турана и захватывали совершенно незнакомые им земли, поэтому вполне очевидно, что их первые поселения надо искать на плато в центре Азии. На юге граница этих терри- торий проходит от Аральского моря до верхнего течения Хуаньхэ и Кукунара. На за- паде граница идет от Каспийского моря до Урала. На востоке она резко сворачивает от Куэнь-Луня к Алтаю. Северную границу определить труднее, и мы постараемся сделать это. Белая раса была очень многочисленна, что является неоспоримым фактом [Сибирь, где она обитала, занимает огромное пространство. Там было достаточно пи- щи для множества людей. В долинах нынешней Монголии, которые китайцы называют «Земля растений», есть бескрайние пастбища, где пасутся бес- численные стада. Рожь и овес можно выращивать далеко на севере. В Каш- гаре, Хотене, Аксу, Куче, на широте Сардинии, выращивают хлопок и шел- копряд. Дальше к северу, в Яркенде, Хами, Карачаре, созревают гранаты и виноград. За Енисеем, к востоку от Саянска, особенно за Байкалом, Сибирь становится гористой и более живописной.]. Доказательства я представил выше. Кроме того, она вела оседлый образ жизни и, несмотря на значительную утечку населения, многие белые племена остались на северо-западе Китая и жили там еще долгое время после того, как желтым племенам удалось сломить сопротивление главной группы белой расы, изгнать ее и обосно- ваться в Южной Азии. Таким образом, в XI в. н. э. ю-чи и у-суни занимали не совсем обычное географическое положение на левом берегу реки Хуаньхэ, выдвигаясь к верхней части Гоби, т. е. прямо на пути желтых завоевателей, и к центру Китая; та- кое положение можно было бы считать вынужденным, результатом сильных ударов, которые вытолкнули обе белые группы с древней и более удобной территории, если бы относительное положение шести других народов, упомянутых мною, не говорило о том, что все эти племена большого разбросанного семейства расселились естест- венным образом в соответствии с древним территориальным делением белой расы в эпоху совместного проживания. Таким образом, белые народы еще в древности рас- пространились от озера Кукунор к востоку, между тем как на севере в более поздние времена они соседствовали с Байкалом и верхним течением Енисея. Теперь, когда мы уточнили границы, посмотрим, нет ли на этой территории материальных следов наших далеких сородичей. Я понимаю, что это очень трудно сделать, но задача вполне реальная, если учесть любопытные и загадочные открытия, которые в про- шлом веке привлекли внимание Петра Великого. Казаки, покорители Сибири, в конце XVI в. обнаружили земляные и каменные курга- ны посреди пустынных степей по берегам рек. Они встречаются и на среднем Урале. Некоторые, причудливо сложенные из блоков серпантина и яшмы, имели пирами- дальную форму и доходили до 500 шагов от подножия до вершины. По соседству с этими захоронениями видны остатки массивных валов и шахт, содер- жащих золото, серебро и медь. Казаки и российские власти в XVII в., возможно, не обратили бы особого внимания на эти безвестные остатки древности, за исключением, пожалуй, рудников, если бы не одно интересное обстоятельство. У киргизов был обычай раскапывать могилы, для некоторых из них это было чем-то вроде профессии. Они извлекали оттуда золо- тые, серебряные и медные украшения или орудия труда. Скорее всего, железных вещей там не было. В могилах простых людей ценных находок не попадалось, по- этому воры оставляли их в покое, и они сохранились до наших дней. А богатые за- хоронения безжалостно раскапывались, т. к. там было немало ценного. Казаки не замедлили присоединиться к этим разрушительным поискам, но Петр Ве- ликий, узнав об этом, строго запретил уничтожать или присваивать плоды раскопок и приказал отправлять их в Санкт-Петербург. Таким образом, в столице появился любопытный музей «чудских» древностей, представляющих и материальную, и исто- рическую ценность. Эти памятники древности получили название «чудские», или «даурские», в честь финских народов, т. к. другие их авторы были неизвестны [Чудские захоронения и рудники на севере доходят до 58°, на юге до 45°. С востока на запад они тянутся от среднего течения Амура до Волги и восточ- ных склонов Урала.]. Между тем открытия этим не ограничивались. По мере продвижения на восток нахо- дили все больше захоронений, остатков укреплений и рудников. На Алтае — обна- ружили даже развалины городов, и пришло понимание того, что эти загадочные сле- ды цивилизованного человека охватывают огромную территорию: от среднего Урала до верхнего течения Амура, занимая всю Азию и свидетельствуя о том, что ныне пус- тынные и бесплодные сибирские равнины когда-то были местом развитой цивилиза- ции. Южная граница древних памятников еще не установлена. В Семипалатинске, на Иртыше, в Томской губернии много больших земляных и каменных насыпей. На Тар- багатае и в Каинде найдены колоссальные руины древних городов [Эти памятники можно разделить на две группы, и самые древние свидетельствуют о разви- той цивилизации.]. Все это материальные факты, которые требуют ответа на вопрос: какие многочис- ленные и цивилизованные народы оставили нам эти укрепления, города, могилы, золотые и серебряные вещи? Чтобы ответить на него, воспользуемся методом исключения. Нет оснований припи- сывать все эти чудеса великим империям желтой расы Верхней Азии. Они также ос- тавили следы своего существования: мы хорошо их знаем и не можем спутать с теми, о которых идет речь. Они имеют другой вид и другое расположение. То же самое можно сказать о следах кратковременного расцвета отдельных народов, например, киргизов. Буддистские монастыри в Аблай-Китка никак не спутать с чудскими со- оружениями [Риттер сделал меткое замечание: каким образом такие желтые народы, как, например, калмыки, совершенно лишенные воображения, могли создать миф о грифонах или быть аримаспами.]. Давайте оставим в покое новые времена и поищем в далекой древности эпоху, к ко- торой могут относиться эти памятники. Риттер полагает, что жители этой загадочной северной империи могли быть «аримаспами» Геродота. Я позволю себе возразить достопочтимому немецкому эрудиту, который, должно быть, и сам не уверен в своей правоте. Отец истории пишет, что севернее индусов живут аримаспы — Геродот дает их описание, — севернее аримаспов живут грифо- ны, еще выше — гипор-бореи. Все это полуфантастические народы, которыми поэты Индии заселили Уттара-Куру [Греки черпали свои знания у народов Централь- ной Азии через бактрийцев, поэтому они во многом совпадают с «Махабха- ратой». Уттара-Куру, первобытная страна кауравов, или аттакори Плиния, — это Хатака, золотая земля. Рядом с ней обитают рисикасы с роскошными во- лосами, очень похожие на аримаспов.]. Я не вижу никаких оснований приписы- вать этим призрачным существам, за которыми скрываются реальные люди несо- мненно белой расы, то, что совершили исторические народы или племена. Логичнее видеть в исседонах, аримаспах, грифонах, гипербореях осколки древнего белого общества, народов, родственных зороастрийским арийцам, сарматам [Нет сомне- ний в том, что первый слог названия аримаспов содержит указание на при- надлежность к белой расе. И сегодня в северной Сибири встречается корень «ар». Вотяки называют себя «арры», а свою страну «Арима». Это, конечно, не означает, что вотяки являются арийским народом, но они могут быть ме- тисами, потомками белых и желтых, сохранившими название родины пред- ков. В монгольском языке «аре» означает «мужчина», а «арион» — «чис- тый».]. Это можно подтвердить тем обстоятельством, что до сих пор географы по- мещали эти племена на землях вокруг Согдианы, но никак не на севере Сибири. Об этом же речь идет у Геродота. Рассказы об Аристее из Проконнеса в изложении Ге- родота относятся к эпохе, когда белые народы Азии жили раздробленно и подверга- лись давлению соседей, поэтому не могли создать что-нибудь значительное и оста- вить следы крупной цивилизации на таких больших просторах. Если бы эти народы были настолько сильны, какими их изображает Риттер, китайцы непременно имели бы с ними широкие связи, а греки, узнавшие столько нового и полезного от китайцев, в которых можно узнать «безволосых, сообразительных и очень мирных аргипеев» Геродота, привели бы множество подробностей об истории памятников «чудской культуры». Поэтому я не считаю вероятным, что в VI в. до н. э. вся Центральная Азия была местом обитания большого цивилизованного народа, расселившегося от Енисея до Амура, о котором ничего не известно ни грекам, ни персам, ни индусам. Если нет возможности связать эти памятники с эпохой Геродота или отнести их ко времени Александра, когда этот завоеватель дошел до края Согдианы и не встретил ничего подобного, тогда приходится погрузиться в более далекое прошлое и при- знать Сибирь первым местожительством белой расы, когда ее различные народности жили вместе и у них еще не было причин уйти оттуда и разойтись в разные стороны. Эту гипотезу подтверждают все находки, добытые из чудских, или даурских, могил и развалин. Рядом со скелетами лежат лошадиные черепа, седла, сбруя, монеты с изо- бражением розы, медные зеркала, часто встречающиеся у китайцев и этрусков, а также в тунгусских юртах, где эти предметы служат для магических культов. Их мно- го даже в самых бедных даурских могилах [У бурятов мало юрт, где не было бы таких зеркал. Лама ловит в них отражение Будды, затем льет на них воду, сливает ее в сосуд, в котором она будет хранить священный образ.]. Еще бо- лее знаменательно то, что в прошлом веке на одном памятнике, имевшем форму обелиска, и на надгробных камнях обнаружили пространные надписи. Такая же над- пись фигурирует на вазе, извлеченной из одного захоронения, и господин Гримм утверждает, что между ними и германскими руинами существует если не полное, то хотя бы частичное сходство [Этот шведский капитан-путешественник, первый заговоривший о чудских памятниках, сделал интересное замечание в Ис- ландии в древние времена писали на рыбьих костях нестираемой красной краской, такие же таблички встречаются у пермяков, на берегах Енисея, в истоках Ирбита и в других местах Сибири.]. Еще один красноречивый факт: среди самых распространенных орнаментов — козьих, оленьих и других рогов на предметах из металла — фигурирует сфинкс. Он изображен также на ручке зеркал и высечен на камнях. Для таинственных обитателей древней Сибири сфинкс означал защиту потомства. Он не щадит себя и в конце концов возрождается. У персов на стенах Персеполиса, или в Египте, где он молчаливо взирает на пустыню, или у греков на Сифероне, сфинкс кажется недоступным и загадочным, а у аримаспов, как зорко подметил Геродот, на его плечо уже можно положить руку и назвать имя его хозяина. Скорее всего, он принадлежит всей белой расе, является ее наследием, и хотя еще не раскрыто его значение, можно с уверенностью заявить, что сфинкса можно встретить всюду, где побывали арийские народы. Итак, северные азиатские степи, сегодня такие унылые и безлюдные, но не такие бесплодные, как считалось раньше, — это и есть та земля, о которой говорят иран- цы: Арьянемваего, колыбель их предков. Рассказывается, что Ариман наслал на нее зиму, и лето там продолжалось менее двух месяцев. Это Уттара-Куру брахманов: земля, расположенная на крайнем севере, где царит самая полная свобода для муж- чин и женщин, свобода под контролем разума, потому что там обитают риши, древ- ние святые. Это Гермиония эллинов, родина гипербореев, жителей крайнего севера, высших существ, чья жизнь длинна, добродетельность велика, знания бесконечны, судьба счастлива. Наконец, это земля на востоке, о которой германские суевы рас- сказывают с безграничным уважением, потому что она взрастила их славных пред- ков, самых достойных из людей, семнонов. Итак, мы познакомились с четырьмя арийскими народами, которые после раскола в семействе, больше никогда не соприкасались друг с другом и которые обосновались в северных землях к востоку от Европы. Если отвергнуть этот факт, тогда я больше не знаю, что может служить надежной основой для истории. Сибирь хранит на своих молчаливых землях священные памятники эпохи, не менее древней, чем эпоха Семирамиды, не менее величественной, чем эпоха Немрода. Мое восхищение вызывают не глина, не резной камень, не плавленый металл. Я размыш- ляю о том, что существовала цивилизация в те далекие геологические времена, ко- гда на земле еще происходили катаклизмы и пустыня Гоби только-только освобож- далась от огромного моря. К XVI в. до н. э. хамиты и индусы появились на пороге южного мира. Мало времени остается до предела, который религия и естественные науки определили для жизни земли — какие-нибудь два тысячелетия, — и именно в этот период происходит мощный рывок в социальном развитии, не оставляющий ни малейшего шанса первобытному варварству. Я не раз говорил о социабельности и достоинстве, присущим белой расе, и надеюсь, что окончательно подтвердил этот факт. Дикое человекообразное существо, первого человека философов- материалистов, чей призрак служит им для того, чтобы отвергать все, что достойно уважения в общественных институтах, мы изгнали в краали готтентотов, в тунгус- ские хижины и пещеры пелагийцев, и теперь должны признать, что научные откры- тия подтверждают правоту Книги Бытия. Священная книга не допускает дикарей в эпоху рождения мира. Первый человек действует и рассуждает не в силу слепых капризов и животных страстей, а сообраз- но с установленными правилами, которые теологи назвали «естественным законом» и истоком которых является не что иное, как откровение, создающее мораль на бо- лее прочной основе, чем абсурдное право на охоту и ловлю рыбы, предлагаемое проповедниками социализма. Откроем Книгу Бытия и во второй главе узнаем, что если оба предка голые, так лишь потому, что они невинны или «не ведаю г стыда». Как только райское существование заканчивается, основатели белой расы не уходят бродить по пустыне: они сразу осознают необходимость работать и сразу цивилизу- ются, т. к. понятия о сельском хозяйстве и скотоводстве уже заложены в них. Библия настолько категорична в этом вопросе, что создателем первого города является Ка- ин, сын первого человека, и этот город носит имя Еноха, внука Адама. Нет смысла рассуждать о том, буквально или иносказательно следует понимать этот текст. Я ограничусь констатацией того, что, согласно религиозной традиции, которая и есть наиболее полный рассказ о первом периоде человечества, цивилизация рож- дается, так сказать, вместе с расой, на что указывают все факты. Еще несколько слов о желтой расе. Начиная с самого раннего прошлого на ее пути стоит мощная плотина в виде белой цивилизации, и чтобы преодолеть ее, желтым приходится разделиться на два потока и затем хлынуть в Европу и Восточную Азию вдоль Ледовитого океана, Японского моря и берегов Китая. Но учитывая устрашаю- щее количество, которое устремилось на север Монголии, нельзя считать, что эти толпы появились и продолжали множиться только на землях тунгусов, остяков, яку- тов и на Камчатке. Следовательно, исходным местом пребывания желтой расы является американский континент. Из этого факта я делаю следующие выводы. Белые народы, вначале изолированные от сородичей, принадлежавших к двум дру- гим видам, в результате космических катастроф и еще не встречавшие ни желтых, ни черных племен, не могли себе представить, что на земле есть люди, которые от- личаются от них. Такое мнение при первых встречах с финнами и неграми еще более укрепилось. Белые не могли допустить и мысли о том, что эти существа — такие же люди, как и они сами, тем более, что те отличались враждебностью, жестокостью, уродством и с гордостью называли себя детьми обезьян. Позже, когда начались кон- фликты, высшая раса заклеймила обе низшие, особенно черные племена, словом «варвары», которое так и осталось знаком справедливого презрения. Но при этом не следует забывать о том, что желтая раса, напористая победительница, оказавшись среди белых народов, напоминает реку, которая на своем пути размывает золото- носные пески и при этом обогащается. Поэтому так часто эта раса предстает в исто- рии наполовину цивилизованной и способной к цивилизации, играющей важную, пусть и разрушительную роль, между тем как черная раса, имеющая мало контактов с белыми народами, до сих пор пребывает в глубокой летаргии. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Полусемитские цивилизации Юго-запада ГЛАВА I. История существует только у белых народов. Почему почти все цивилизации появи- лись в западном полушарии Теперь оставим эти живущие изолированно народы, менее других подверженные этническому смешению, которые в течение многих веков смогли сохранить свой об- раз жизни. Такое редкое зрелище мы уже видели в Индии и Китае. Предметом наше- го рассмотрения будут народы, которые связали свои интересы, идеи, доктрины и судьбы с нациями совершенно иного типа и чьи общественные институты не были долговечны. Начиная с VII в. до н. э. мы будем свидетелями бурной истории боль- шинства белых народов, где преобладает нестабильность и непостоянство цивилиза- торской идеи. Рассуждая о событиях в индии и Китае, мы оперировали десятками столетий, а теперь будем измерять срок жизни цивилизаций в пять-шесть веков. Мы увидим, что самые выдающиеся политические творения живут две сотни лет, а затем трансформируются или умирают. Нас ослепит кратковременный блеск Греции и рес- публиканского Рима, затем, перейдя к новым временам, мы утешимся тем, что хотя наши социальные системы живут недолго, они все же оставляют неизгладимый след в истории, особенно начиная с VII в. до н. э., когда происходила полная трансфор- мация роли белой расы в делах западного мира. Запад всегда был мировым центром, и это заявление обоснованно, хотя все народы могут в той или иной мере претендовать на это для индусов Арьяварта — сердцевина подлунного мира, вокруг этой священной страны располагаются двипасы, соединен- ные с центром, как лепестки лотоса со стеблем божественного растения. Для китай- цев вселенная сосредоточена вокруг Поднебесной Империи. Такими же мыслями те- шились греки: их храм в Дельфах был пупком Великой Богини. То же можно сказать о египтянах. Роль нации на земле не может определяться географическим положе- нием, ни один народ не может претендовать на постоянную цивилизаторскую мис- сию, и в этом вопросе я позволю себе оспорить знаменитый труд Джоберти. Только с моральной точки зрения можно утверждать, отбросив патриотические чувства, что центр тяжести социального миропорядка находился в пределах западных земель, перемещаясь в различные эпохи между двумя крайними точками: Вавилон — Лон- дон, с востока на запад, и Стокгольм — Фивы в Египте, с севера на юг. Западный мир в очерченных мною границах представляет собой шахматную доску, на которой сталкиваются самые важные мировые интересы. Это озеро, которое то и дело выходит из берегов и изливает свои воды на остальную часть земли, иногда опустошая ее, но всегда оплодотворяя. Это сад, где все растения — лекарственные и ядовитые, питательные и смертельные — находили своих садовников. Здесь скон- центрированы самые важные события, самые разнообразные факты и конфликты. В Китае и индии также происходило немало потрясений, следы которых мы находим с большим трудом. У цивилизованных народов Запада не было ни одной серьезной битвы, революции или смены династии, которые бы не дошли до нас из глубины в тридцать столетий, причем с такими подробностями, которые до сих пор удивляют читателя, а его взор и сегодня восхищается утонченными формами скульптур. Чем же объяснить такую разницу? Тем, что в восточной части мира постоянная этни- ческая борьба происходила только между арийским элементом, с одной стороны, и черными и желтыми принципами, с другой. Нет нужды напоминать, что там, где чер- ные народы вели борьбу между собой, где желтые племена также были изолированы от других, и там, где сегодня преобладают черно-желтые метисы, история невозмож- на. Такие конфликты бесплодны, поэтому настоящая цивилизация там не может поя- виться. Примером тому служат Америка, большая часть Африки и Азии. История воз- никает только из соприкосновения с белой расой. В Индии ей противостояли низшие народы. 'Вся ее энергия была направлена на за- щиту от вторжения и от чужеродных принципов. Эта политика проводилась очень энергично с осознанием грозящей опасности и, можно сказать, с чувством безнадеж- ности, которое можно было бы считать чем-то романтическим, если бы не столь убе- дительные результаты. Хотя надо отметить, что эта борьба не привела к появлению, собственно говоря, истории. Участвующие в ней белые народы, как сказано выше, проживали компактно, и единственной их задачей было победить и выжить. У них не было желания фиксировать факты. Кроме того, если верно, что у счастливых наро- дов нет истории, то так же верно, что им просто неинтересно рассказывать о том, что и так известно им всем. Развитие унитарной цивилизации не связано с большими нововведениями и резкими переменами в мышлении, доктринах и нравах. Поэтому индийские хроники имели теологическую и поэтическую форму и были лишены хро- нологии. В Китае издревле занимались сбором фактов. Это можно объяснить тем, что китайцы рано вступили в отношения с народами, не слишком многочисленными, чтобы поко- рить Китай, но достаточно сильными, чтобы постоянно тревожить их, и эти народы приходили не только с саблей в руках, но и приносили свои идеи. Китай далеко от Европы, тем не менее, он сталкивался с самыми разными переселенцами, и чем больше читаешь китайские хроники, тем больше встречаешь в них сведений о наших корнях, которых не дает нам история Арьяварты. Благодаря им мы изменили мнение о гуннах и аланах, узнали подробности о славянах, а также о сарматах. Впрочем, древние сведения, сохранившиеся в литературе Поднебесной Империи, больше относятся к северо-западным землям Китая, нежели к южным районам. Это связано с частыми контактами китайцев с белыми или смешанными племенами, жившими рядом с ними. Итак, мы имеем следующую картину, что касается исторических хроник: полное молчание черных или желтых народностей; за ними следуют: Индия с цивилизато- рами, у которых почти нет истории, т. к. они мало общались с другими ветвями своей расы; затем Египет, где также мало исторических сведений по тем же причинам; Ки- тай — здесь мы уже видим кое-какую хронологию по причине постоянных контактов с арийцами; и наконец западный мир — Передняя Азия и Европа, где история уже существует в полном смысле этого слова. Здесь совершенно иная картина, начиная с VII в. до н. э., когда многочисленные группы белых метисов конфликтовали друг с другом и без конца изменяли форму своих цивилизаций в результате конфликтов, между тем как черные и желтые племена оказывали на белых победителей латент- ное воздействие, которое проявил ось только с течением времени. Одним словом, история начинается в западных землях, и с тех времен в ней будут фигурировать в основном арийцы, семиты (хамиты уже слились с ними), кельты, славяне — все на- роды, которые создавали свои цивилизации и всегда соперничали с другими. Этот глубокий непрекращающийся антагонизм скрупулезно регистрировался, тогда как другие народы, не переживавшие таких бурных событий, не считали нужным хра- нить в памяти даже свои победы. Таким образом, западная часть Азии и Европы представляет собой арену, на которой решались самые важные вопросы человечест- ва. Именно там происходила история. Там шла постоянная борьба амбиций, там осуществлялись грандиозные планы в той мере, в какой преобладал белый элемент: не следует забывать, что высшая раса давно утратила свою чистоту и всюду опирается на разнородную этническую основу, которая незаметно парализует ее. В эпохи, когда белая раса действовала в полную силу, мы наблюдаем на Западе, где сошлись все цивилизующие течения, взаимное обогащение различных ветвей белой расы. Так, в лучшие времена Греции Афины овладели высшими достижениями египетской науки и индийской философии. В Риме умели использовать открытия, сделанные в самых удаленных уголках земли. В средние века, когда гражданское общество во многих отношениях было ниже, чем при Цезарях и Августах, тем не менее происходило накопление знаний! Ученые все глубже проникали в сокровищницу восточной мудрости, бесстрашные путешествен- ники, подталкиваемые гением авантюризма, присущим их расе, совершали далекие путешествия. Но разве можно сравнить с гигантами Древнего Рима даже французско- го короля или папу XII в., которые поощряли такие предприятия? Но давайте вернемся в VII в. до н. э., В эпоху, когда на просторах западного мира начинается позитивная история, когда государства уже не могут существовать долго, когда столкновения народов и цивилизация происходят через короткие периоды времени, а периоды бесплодия и плодовитости в одной и той же стране чередуются и сменяют друг друга в зависимости от пропорции белых элементов в черной или желтой массе. Я не собираюсь повторять свои аргументы против теории о роли географического положения для формирования цивилизации, поскольку Париж, Лондон, Вена, Берлин или Мадрид не укладываются в эту схему, согласно которой вместо них мы бы уви- дели такие торговые центры, как Кадикс, Гибралтар или Александрия, и история по- стоянно бы вращалась вокруг них. В конце концов, это действительно места, имею- щие самое благоприятное расположение для торговых обменов. Но, к счастью, дело обстоит по-другому, и у человечества есть более важные интересы, чем экономика. Более возвышенные движущие силы определяют развитие мира, и Провидение еще на заре времен установило правила социального притяжения, а именно: самая важ- ная точка на земном шаре не обязательно должна иметь самые благоприятные усло- вия для купли и продажи, для циркуляции товаров или для их производства. Такой точкой всегда было место, где в данный момент обитала самая чистокровная часть белой расы, самая сильная и способная. И таким местом могли быть холодные по- лярные земли или знойные районы на экваторе. Это было место, где сходились все идеи, тенденции и усилия, и не было климатических или географических препятст- вий для того, чтобы туда через моря, реки и горы поступали товары из самых даль- них стран. Постоянные изменения социальной значимости больших городов — это убедительное опровержение претенциозных мнений экономистов, которые человеческую жизнь в целом и даже жизнь целых народов обосновывают принципом производства и по- требления, а слово «честь» у них теряет свое исконное значение. Личную экономию они возводят в высшую добродетель, воспевают осторожность, бережливость и мир- ную жизнь, тем самым считая преданность и верность общественным идеалом, муже- ство и стойкость едва ли не грехами. Чтобы не углубляться в эти вопросы, повторю еще раз: независимо от удобного местоположения в смысле торговли, цивилизации древности всегда стремились к западу просто потому, что сами белые племена пере- мещались в этом направлении, и, только достигнув нашего континента, они встрети- лись с желтыми метисами, которые внушили им утилитарные идеи, с оговоркой при- нимаемые белой расой и отвергаемые семитами. Поэтому неудивительно, что по ме- ре продвижения на запад белые народы становятся все более прагматичными и все менее артистичными. Но это ни в коей мере не обусловлено влиянием климата. При- чина только в том, что они все больше смешиваются с желтым элементом и отходят от меланийских принципов. Попробуем составить список, который поможет прояснить мою мысль. Иранцы были более реалистичны и имели больше «мужских» признаков, чем семиты, а те в свою очередь превосходили в этом отношении хамитов. Итак, мы имеем следующий поря- док: черные, хамиты, семиты, иранцы. Затем следует монархия Дария, пропитанная семитским элементом; она передает эстафету грекам, которые, несмотря на то, что уже претерпели смешение ко времени Александра, содержали в себе меньше меланийских элементов. Вскоре греки, оказавшись в массе азиатского населения, в этническом отношении опустятся ниже римлян, которые раздвинут границы империи еще дальше на западе, несмотря на дальнейшее смешение и семитизацию сохранили бы свое владычество, если бы не появились более белые соперники. Вот почему арийцы-германцы создали свою цивилизацию на северо-западе. Еще раз напомню, что географическое положение народов в минимальной степени влияет на их политическое, интеллектуальное или торговое могущество, как мы ви- дели это в Китае, где преимущество перешло от Юн-Наня к Пе-Че-Ли, и в Индии, где сегодня северные районы более развиты, хотя изначально пальма первенства при- надлежала югу. Точно так же и в западной части мира климат не играл большой ро- ли. Вавилон, где вообще нет дождей; Англия, где постоянно льет с неба; Каир, где печет солнце; Санкт- Петербург, где свирепствует холод, — вот красноречивые ар- гументы в подтверждение вышесказанного. То же самое можно сказать о плодородии. Голландия свидетельствует о том, что ге- ний народа преодолевает все трудности, строит города на воде и создает процве- тающее государство на болотах. Другое доказательство — Венеция, где вообще нет суши, нет даже болот, но есть государство, поражающее своим блеском и долгожи- тельством. Итак, очевидно, что только расовыми причинами можно объяснить жизнестойкость народов; история создавалась и творилась там, где собирались вместе несколько групп белой расы; история становится позитивной в среде белых народов, и только память об их деяниях имеет значение для человечества. Из этого следует, что исто- рия в разные времена благоволит больше к той нации, в которой осталось больше белой крови. Прежде чем перейти к рассмотрению перемен, происшедших в VII в. до н. э. В за- падных обществах, извлечем уроки из некоторых вышеизложенных принципов, для чего подвергнем анализу этнический состав зороастрийцев. ГЛАВА II. Зороастрийцы Бактрийцы, мидийцы, персы составляли группу народов, которые одновременно с индусами и греками отделились от остальных белых семейств Верхней Азии. Они также спустились с северных окраин Согдианы. Эллинские племена повернули на запад через горы вдоль южного берега Каспийского моря. Индусы и зороастрийцы продолжали жить вместе и называться общим именем «aryas» или «airyas» в течение долгого периода до тех пор, пока религиозные распри не приобрели невыносимую остроту и не привели к образованию отдельных народов [В «Зенд-Авесте», про- поведующей протестантский закон, говорится, что в древности вера была другой. Она называлась верой «древних людей», пискадийцев. Вряд ли речь идет о брахманизме. Скорее всего это была доктрина, породившая брахманизм, культ пурохит, возможно, даже их предшественников. «Зенд- Авеста» ясно называет пискадийцев «Древними людьми» в отличие от тех, которые жили до раскола с индусами и которые имеют отношение к сы- новьям Ману, лишенного, согласно «Ригведе», своей доли отцовского на- следства.]. Зороастрийские народы занимали довольно большие территории, северо-восточные границы которых определить очень трудно. Возможно, они простирались до Муцтаг- ха и нижних плоскогорий, откуда позже они пришли в Европу под именами сарматов, аланов и асов. На юге границы известны лучше: от Согдианы их земли охватывали Бактрию и страну мардов до пределов Аракозии и Тигра. Но эти обширные земли включали в себя большие пустынные территории, не приспособленные для большого числа людей. Там есть песчаные пустыни, пересекаемые каменистыми горами. Арий- цы не могли обосноваться в тех местах; таким образом, гений расы был навсегда исключен из деятельности, которая позже привела к появлению мидийских и пер- сидских монархий. Провидение уготовило им честь создания европейской цивилиза- ции. Даже отделившись от индусов, зороастрийцы, жившие на востоке, мало чем отлича- лись от первых. Тем не менее жители Арьяварты, признавая их как сородичей, ре- шительно отказывались видеть в них соотечественников. Этим приграничным племе- нам было тем легче оставаться наполовину зороастрийцами, что религиозная рефор- ма, определившая судьбу целого свободолюбивого народа, не способствовала созда- нию таких прочных социальных связей, как в Индии. Напротив, можно предполо- жить, что, поскольку бунт был направлен против тиранической доктрины, протес- тантский дух, в силу естественного закона обратной реакции, отверг строгую дисци- плину брахманов. Действительно, зороастрийские народы очень враждебно относи- лись друг к другу. Каждый из них, согласно природе белой расы, вел бурную жизнь среди богатой природы под властью избираемых или наследственных вождей, кото- рые считались с общественным мнением. И каждое племя стремилось к независимо- сти. В таком состоянии они постепенно спустились на юго-запад, где встретились с ассирийцами. До этой встречи первые поселенцы столкнулись в окрестностях Гедрозии с черным населением или хамитами и смешались с ними [Филолог Клапрот отмечает чрез- вычайное смешение всех наречий Передней Азии либо с арийскими или се- митскими, либо с финскими элементами. Последнее обстоятельство имеет место в древнеармянском языке, который, по его мнению, имеет много об- щего с языками северной части Азии.]. По этой причине южные зороастрийцы, те, которые разделили славу Персии, очень рано приняли определенную дозу меланийской крови. Еще до завоевания Вавилона основная их масса, особенно сильно пропитанная этим элементом, опустилась почти до состояния семитов. Об этом свидетельствует тот факт, что бактрийцы, мидийцы и персы были единст- венными зороастрийцами, которые сыграли историческую роль. Остальные остались сородичами этих славных семейств. Может показаться странным, что эти арийцы, имевшие в жилах черную кровь, кото- рую они получили непосредственно или через выродившихся хамитов и семитов, сумели занять такое видное место в истории. А если предположить у всех этих пле- мен одинаковую степень смешения, тогда будет трудно объяснить с этнической точ- ки зрения их владычество над ассирийцами. Но чтобы получить ответ, достаточно сравнить зороастрийские языки, что, впрочем, я уже делал в предыдущих разделах. Зендский язык, на котором говорили бактрийцы, жители Балка, названного на Вос- токе «матерью городов» [Бактрийцы, по-зендски «bakhdi», — это бахликасы из «Махабхараты». Они были предками последних куравов и паиду. Здесь явно указывается на их арийское происхождение. Некоторые ученые свя- зывают бахликасов с афганцами, чье национальное название — пуштуны. Название Балка, которое дали городу бактрийцы, не самое древнее. Раньше город назывался Зариаспе.], самые могущественные из древних зороастрийцев, почти не содержал семитских примесей, зато диалект Персии имел их, хотя в мень- шей мере, чем мидийский, в свою очередь менее семитизированный, чем пехлви; таким образом, кровь будущих завоевателей Передней Азии в своих самых благо- родных южных ветвях сохранила достаточно арийского, чтобы объяснить их превос- ходство. Мидийцы, и особенно персы, были продолжателями древней славы бактрийцев, ко- торые первыми в семействе ступили на путь магизма, а затем утратили все свое влияние. Их наследники оставались арийцами, конечно, в меньшей степени, чем се- веро-восточные зороастрийцы и даже греки, хотя не меньше, чем их современники индусы, но в большей, чем их сородичи на берегах Нила. Большим и непоправимым недостатком мидийцев и персов при их выходе на мировую политическую арену бы- ла их небольшая численность и выраженное вырождение остальных зороастрийских племен юга, их естественных союзников. Тем не менее, какое-то время они остава- лись властителями. В них еще оставалось кое-что от лучших признаков белой расы — религия, более близкая к истокам, чем верования семитов. Уже в далекие времена одна мидийская династия царила в Ассирии. По причине ма- лочисленности ее подчинили себе халдейские семиты, спустившиеся с северо- западных гор. С этого времени известная религиозная доктрина связывается с име- нем Зороастра, которое носил первый царь этой арийской династии; его не надо пу- тать с религиозным реформатором, но наличие этого имени в 2234 г. до н. э. может указывать на то, что мидийцы и персы в VII в. придерживались той же монотеист- ской веры, что их предки. Бактрийцы и арийские племена, граничившие с ними на севере и востоке, создали и развили эти доктрины. В далекой древности в их среде появился пророк, это было тогда, когда под властью кайанийских царей зороастрийские народы, включая пра- родичей сарматов, стояли на пороге отделения от индусов [Название «кайаний- ский» происходит от «Кай», частицы, предшествующей имени многих царей этой зороастрийской династии, например, Кай-Каус или Кай-Хосров. В зенд- ском языке она имеет форму «Кава», что аналогично санскритскому «Ка- ви» (Солнце). Небезынтересно сопоставить это слово с египетским «Фра». Кайанийские цари дали первый толчок к сепаратизму зороастрийцев. Они положили начало многим традициям, которые описаны в «Шахнамэ».]. В это время национальная религия вследствие реформы стала чуждой культу пуро- хит и превратилась в простое теологическое понятие всей белой расы в северных землях, но, несмотря на это, она была несравненно благороднее, нравственнее и возвышеннее, чем семитская. Об этом говорит тот факт, что в VII в. она пользова- лась большим уважением, чем политеизм эллинских народов. Благодаря ей нравы не были подвержены такому упадку и сохраняли свою чистоту. Мидийцы жили племенами в отдельных селениях, согласно древней организации арийских рас. Они избирали вождей так же, как их предки избирали своих виспаев. Кстати, слово «виспай» в «Шахнамэ» означает царское достоинство. Они были воин- ственны и независимы, хотя и не лишены уважения к порядку, это доказывает тот факт; что они использовали право голоса при создании постоянной монархии, осно- ванной на принципе наследственности, о чем красочно повествует Геродот. Все это мы наблюдаем у древних индийцев, у египетских арийцев, у македонян, фессалий- цев, эпиротов и германских народов. Всюду форма правления определяется выбором народа, почти всюду отдается предпочтение монархии. Для всех этих народов пре- обладающими являются два принципа или инстинкта — наследование и установлен- ный порядок, которые определяют социальные институты. Мидийцы, скотоводы и воины, оставались свободными людьми в полном смысле этого слова даже в тот пе- риод, когда по причине своей малочисленности им пришлось покориться халдеям, после чего, по про шествии шестнадцати столетий, они снова овладели троном Асси- рии. Этот народ, с тех пор, как был изгнан из Ниневии, не терпел поражений. Он упорно придерживался своего культа, что бывает очень редко и скорее всего объясняется его однородностью. Он сохранил свободолюбие при всех правителях, т. е. мидийская нация осталась арийской. После того, как она оправилась от анархии, ее взоры об- ратились на соседние земли. Мидийцы начали с того, что покорили соседей, включая персов [В «Махабхарате» персы названы «парасикасы», но в ту эпоху войн между пандавами и сыновьями Куру этот маленький народ был еще неиз- вестен. Поэтому в индийской поэме он просто упоминается.], и еще больше усилили свои позиции. Затем, когда они поставили под свои знамена другие народы, они атаковали ниневийскую империю. В этих войнах в Передней Азии, в этих скорых завоеваниях и скоро создаваемых и также скоро исчезавших государствах многие авторы видят всего лишь случайные события, не имевшие глубокой связи. Я абсолютно не согласен с подобной точкой зрения. Последние семитские переселенцы уже спустились с гор Армении и смешались с ас- сирийским населением. В прибрежных районах Каспия и на Кавказе больше не оста- валось потенциальных эмигрантов. Эллины завершили свое путешествие, а семитов, оставшихся в этих землях, никто больше не изгонял. Поэтому в Ассирию уже много веков не поступала свежая кровь, и преобладание черных элементов до- вершило упадок древних рас [Этот упадок был настолько глубок и настолько связан с этнической анархией, что египтяне, не менее выродившиеся, но более однородные, на какое-то время одержали верх над своими давними и грозными врагами. В VII в. они усилили свое влияние в Финикии. И мидий- цы не замедлили воспользоваться этим.]. В Египте ситуация была аналогичной. Но поскольку кастовая система, несмотря на свои недостатки, еще держала общество в установленных рамках, правители Мем- фиса, ощущая свою неспособность сопротивляться ударам судьбы, предпочли поста- вить заслон в лице маленьких сирийских царств между собой и ниневийской держа- вой, которую они боялись больше всего. За этим заслоном они продолжали вести привычный образ жизни, все ниже опускаясь по лестнице цивилизации по мере того, как увеличивалось присутствие черного элемента. Больше всего их пугали ниневийцы, но не только они. Египтяне также оказались беззащитными перед греческими пиратами, арийцами, называвшими себя «цари мо- рей», как позже называли их сородичей скандинавских арийцев, и египтяне приняли решение запереть устье Нила. Благодаря таким чрезмерным предосторожностям по- томки Рамсеса надеялись продлить свое хрупкое существование. Рядом с двумя крупными империями западного мира, уже в значительной мере ос- лабленными, эллины находились примерно в таком же состоянии, в каком были ми- дийцы перед созданием унитарной монархии. Они отличались такой же непоседли- востью, таким же свободолюбием, имели такие же воинственные наклонности и ам- биции в отношении других народов и в силу раздробленности не могли предпринять масштабных походов, не считая небольшие поселения в устье рек, впадающих в Эвксинское море, в Италии и на азиатском побережье, где их города зависели в ос- новном от Ниневии и Вавилона, тем более что Ассирия нуждалась в них для того, чтобы составить конкуренцию торговым городам Финикии. Именно в тот период, когда ни одна из крупных империй не была в состоянии на- пасть на соседей, мидийцы стали претендентами на мировое господство. И им пред- ставился очень удобный случай; правда, одна сила, совершенно неожиданно поя- вившаяся на сцене, едва не смешала все карты. Кимриты, киммерийцы, кимбры, или кельты, белые племена, смешанные с желтыми, племена, на которые никто не обращал внимания, вдруг появились в Нижней Азии из Тавриды и, разграбив Понт и все прилежащие земли, осадили Сард и взяли его. Эти свирепые завоеватели сеяли на своем пути страх и ужас. На их беду с ними про- изошло то же самое, что случилось с другими. Они были одновременно и победите- лями и побежденными, преследователями и беглецами. Захватывая территории, они уже думали о том, где найти убежище. В степях, которые позже стали Сарматией, им нанесли поражение многочисленные племена монголов, или скифов, и они отступили в земли семитов, покорили их, но враги настигли их и там. Таким образом, не успела Передняя Азия оправиться от опустошительного нашествия кельтов, как оказалась под пятой желтых орд. Последние, преследуя противника, разрушили много городов и захватили богатую добычу. Кельтов было меньше, чем врагов. Они были разбиты и рассеяны. После чего скифы беспрепятственно продолжали свой победный путь, а их победы больше всего нару- шали планы мидийцев. В это время Киаксар осадил Ниневию, последнее препятствие перед тем, как завоевать Ассирию. Встретившись с упорным сопротивлением, он снял осаду и обратил оружие против скифов. Но фортуна отвернулась от него; по- терпев полное поражение от этих варваров — как он их называл, — он отступил, предоставив им возможность продолжать разрушительное нашествие. Они дошли до границ Египта, но фараоны уплатили выкуп, и захватчики оставили страну в покое, обратив жадные взоры на другие страны. Это монгольское нашествие было ужасным, хотя продолжалось недолго: 28 лет. Мидийцы, несмотря на поражение, во многих отношениях превосходили скифов и не могли долго выносить их иго. На этот раз победа была на стороне Киаксара, который изгнал желтых всадников на северное побережье Эвксинского моря. После победы мидийцы вместе с другими племенами, смешанными с финским элементом, приступили к осуществлению своего плана, меж- ду тем как зороастрийцы, избавившись от беспокойных сородичей, продолжили свои прерванные дела. Киаксар снова осадил Ниневию и захватил ее. С этого времени датируется владычество южной арийско-зороастрийской расы, ко- торую я теперь буду называть иранцами. Теперь предстояло решить, какая группа этого семейства возьмет верх. Мидийцы не отличались особой чистотой крови, по- этому они не могли рассчитывать на верховенство, но они были более цивилизованы благодаря контактам с халдейской культурой, что и обеспечило им преимущество в самом начале. Во-первых, у них была стабильная форма правления, а их нравы и обычаи были более утонченными, чем у других групп их семейства. Однако все эти достоинства, обусловленные их родством с ассирийцами, о чем сви- детельствует их язык, были приобретены ценой мезальянса, который ослабил их в сравнении с другим иранским народом — персами. В результате, согласно закону этнического превосходства, потомки Киаксара потеряли власть над Азией, и она пе- решла в руки более арийской ветви. Трон занял Кир, по отцовской линии принадле- жавший к персидской нации, а по матери к известному царскому дому. Впрочем, крутых перемен во властных структурах не произошло: оба народа были по прежне- му близки, а персы вовремя осознали необходимость учиться у мидийцев, более опытных в государственных делах. Цари из династии Кира [Имена первых персидских царей указывают на пер- вородство зороастрийских народов с индусами и другими арийскими груп- пами. Отца Ахаменидов звали Куру, как и вождя куравов, которые когда-то в древности завоевали Индию.] не считали для себя позором ставить на высокие государственные должности талантливых мидийцев. Таким образом, имел место на- стоящий раздел власти между двумя независимыми племенами и другими более се- митизированными иранскими народами [Надо признать; что бактрийцы, самые древние из цивилизованных зороастрийцев, также находились под властью династии Дария. Согласно одной гипотезе, Ахамениды были вассалами пер- сидских царей.]. Что касается семитов и хамитов или черного населения, которые составляли подавляющее большинство покоренных народов, они служили той осно- вой, на которой зиждилось зороастрийское владычество. Для населения Ассирии, выродившегося, трусливого, развратного и одновременно обладавшего артистичностью, было довольно необычно оказаться под властью воин- ственной расы, которая проповедовала простую религию и мораль, близкую к идеа- лизму, что вовсе не было присуще их собственным религиозным понятиям. С приходом иранцев прекратились ужасные жертвенные ритуалы, т. к. они вызывали омерзение у сторонников магического культа. Примером такой нетерпимости можно назвать тот факт, что позже Дарий, подчинив себе Финикию, отправил посланцев к карфагенянам с запретом приносить человеческие жертвы их богам; в глазах персов такие жертвоприношения были тем более отвратительны, что оскорбляли любовь к ближнему и чистоту святого пламени костра [Дарий также запрещал им есть со- бачье мясо. Когда ослабло персидское влияние, у карфагенян возобновился финикийский обычай убивать во время иератических церемоний одновре- менно сотни детей. Грекам тоже не удалось убедить карфагенян отказаться от столь чудовищного ритуала, который существовал, хотя и тайно, еще в эпоху Тиберия и вместе с семитской кровью распространился в римских ко- лониях.]. Возможно, впервые после появления политеизма в царских указах зашла речь о человечности. И это был один из характерных признаков новой системы правления в Азии. Отныне вменял ось в обязанность уважать каждую личность и прекратить публичные ужасы, под каким бы предлогом они ни творились. Не мень- шее новшество заключалось в том, что великий царь взял в свои руки администра- цию. Начиная с этого времени грандиозное перестало пользоваться почетом, и жизнь стала приобретать позитивный характер. Особое внимание уделялось защите всех интересов. В указах Кира и его потомков уже чувствуется строгий расчет. Политику диктует здравый смысл и до некоторой степени успокаивает бурные страсти, которые прежде выплескивались через край. По мере того, как снижается помпезность власти и прогрессирует материальная ор- ганизация, резко падает уровень искусств. Памятники персидской эпохи представ- ляют собой слабое подражание древнему арийскому стилю. На барельефах Персепо- лиса уже нет изысканных украшений. Фигуры тяжелые, грубые, громоздкие. Это уже не творение скульпторов, а поделки неумелых ремесленников, и поскольку великий царь не окружал себя художественными произведениями, как это делали его хал- дейские предшественники, следует признать, что у него не было к тому ни желания, ни вкуса. Часто говорят, что искусства всегда расцветают при властителях, любящих помпез- ность; что когда пользуется спросом роскошь, находятся и творцы шедевров. Однако есть примеры, когда монархи, готовые не скупиться на искусство, тем не менее, жи- ли среди слабых произведений артистического гения своих подданных. Возможно все дело в личном восприятии прекрасного, и персидские властители довольствова- лись копией предыдущих династий. Словом, персидская монархия была богатой, но не более того. Попробуем разобраться в причинах. Мы уже видели, что арийская нация, склонная к позитивизму, но не к безудержному воображению, не является артистичной. Рассу- дительность и рассудочность — это в ней есть; высокий уровень понимания и вос- приятия — тоже есть; есть и способность распознавать преимущества даже в чуждых и незнакомых ей вещах, что является одним из самых плодотворных ее качеств. Но когда арийская раса не имеет ни капли черной крови, она лишена художественного гения. Об этом я уже писал многократно, пожалуй, даже слишком часто. Я предста- вил ядро этого семейства, ставшее основой будущих индусских, греческих, иран- ских, сарматских государств, как в высшей степени неспособное создавать достой- ные материальные произведения искусства; как бы ни были величественны руины на берегах Енисея и на Алтае, в них нет и намека на художественную ценность. Если в Египте и Ассирии произошел мощный взлет в материальном воспроизведении мыс- ли, если в Индии также наблюдался подобный расцвет, то это объясняется только примесью черной крови, которой было много в Ассирии, меньше в Египте и еще меньше на индийской земле, что обусловило различия между этими странами. В пер- вом случае искусство быстро достигло апогея, затем, также быстро, пришло в упа- док, опустившись до чудовищных извращений там, где было слишком сильно мела- нийское влияние. Во втором арийские элементы, истоки жизни и цивилизации мест- ных народов, были численно невелики, и искусство быстро поглотила черная масса. Тем не менее это произошло не так быстро, благодаря кастовому разделению, как в Ассирии. В Индии, где барьер перед натиском негритянского принципа был также достаточно прочен, в брахманской среде художественный гений развивался очень медленно. Толчком для его развития послужило появление Сакья-Муни: как только Буддисты призвали низшие племена разделить с ними «Нирвану» и допустили их в свою среду, искусства пережили такой же взлет, как в Ниневии, также быстро дос- тигли зенита и по тем же причинам скоро впали в безумие. Когда в Азии власть взяли в свои руки иранцы, они оказались в гуще населения, где искусства полностью деградировали под влиянием черных элементов. Здесь можно возразить, что, будучи арийцами, они принесли семитам белую кровь, предназначенную для возрождения и, следовательно, должны были установить в Ассирии равновесие этнических принципов, как это было у черных хамитов в их лучшие времена или, еще лучше, у халдеев эпохи Семирамид. Но ассирийские народы были очень многочисленны, а численность завоевателей, иранских племен, невелика. Все, что было плодотворного в жилах иранцев, потеря- лось в азиатских массах, но не смогло усовершенствовать их, и политическое влия- ние пришельцев продолжалось недолго. Я уже упоминал их небольшую численность, опираясь на авторитет Геродота. Изображая в своей VII книге переход армии Ксеркса через Геллеспонт, историк пе- речисляет народы, вставшие под знамена царя. Он описывает, как персы или ми- дийцы командуют войсками, как переходят по двум мостам через Босфор солдаты, согнув спины под ударами хлыстов своих командиров-иранцев. Но сколько солдат насчитывает Геродот среди мидийцев, не считая военачальников благородного про- исхождения? Сколько зороастрийцев среди этого полчища щитов, которых бросил в наступление сын Дария? Я насчитал только24 тысячи, но что это значило при чис- ленности армии в миллион с лишним человек? В смысле численности ничего, с точки зрения военной — все. Если бы эти 24 тысячи воинов не парализовала остальная инертная масса, тогда победа могла быть на другой стороне. Как было ни было, если правящая нация не могла выставить солдат в достаточном количестве, она не была способна выполнить задачу возрождения массы азиатских народов. Поэтому у нее была одна участь: затеряться в этой массе. Мы не находим там надежного барьера между иранцами и их подданными. Эту роль могла бы выполнить религия, если бы жрецы-маги не были исполнены духа прозе- литства, присущего всем догматическим религиям, что и навлекло на них, несколько столетий спустя, ярый гнев мусульман. Они захотели обратить в свою веру ассирий- цев. Им удалось отвратить их от ужасных культов древности, но вряд ли это можно назвать успехом: он не принес ничего хорошего ни инициаторам, ни неофитам, ко- торые скоро испортили иранскую кровь и извратили новую религию, приспособив ее к своим неистребимым суевериям [Напомню в этой связи Геродота, который следующим образом описывал обычаи персов: они не возводят своим богам ни статуй, ни храмов, ни алтарей. Они даже считают безумцами тех, кто это делает. В отличие от греков они не думают, что боги похожи на людей. Они приносят Юпитеру жертвы на самых высоких горных вершинах и называют Юпитером все небо. Они также приносят жертву солнцу, луне, земле, огню, воде, ветру. Однако они добавили к этому культ Венеры Небесной или Ура- нии, который они заимствовали уассирийцев и арабов. Венеру ассирийцы называют Милитта, арабы Алитта, а персы Митра. Таким образом, культ Митры, который позже заразил весь древнеримский Запад, сначала попал к персам. В этом чувствуется семитская кровь. Видимо, в царствование Дария Лкуса магизм уже сблизился с эллинизмом и фетишизмом через культ Ана- ит.]. Итак, не много времени прошло между триумфом и концом иранских народов. Тем не менее, пока их сущность не была так сильно подорвана чужой кровью, их превос- ходство в цивилизованном мире было неоспоримо: соперников они не имели. Вся Нижняя Азия повиновалась им. Небольшие королевства за Евфратом — оплот, тща- тельно оберегаемый фараонами, — перешли под власть сатрапов. Свободные города финикийского побережья были присоединены к персидской монархии вместе с госу- дарствами мидийцев. Пришел день, когда независимым остался только Египет, ста- рый соперник, который халдейские династии могли бы сокрушить одним ударом, несмотря на то, что Египет содержал наемные греческие отряды. И вот перед этим дряхлым колоссом постоянно отступали самые воинственные семитские полководцы. Персы не отступили. Судьба благоволила к ним. Египетский упадок завершился. У страны на Ниле больше не было сил сопротивляться. Правда, оставались еще грече- ские наемники, и фараон, кроме того, заменил греками почти всех карийцев и фили- стимлян. Этим ограничились все попытки сопротивления. Египтяне не могли сра- жаться сами и не могли оправиться от поражения. Персы поработили их и надругались над их культом, законами к обычаями. Внимательно читая Геродота, поражаешься, с каким презрением оба народа относи- лись к остальной части человечества, причем и персы и греки называли друг друга варварами, то ли забывая, то ли игнорируя свое древнее родство. Мне кажется, что и те и другие презирали остальные народы за отсутствие свободолюбивого духа, за слабость перед лицом несчастья, изнеженность в период процветания и трусость в бою. И греки и персы невысоко ценили ассирийцев и египтян. Дело в том, что оба народа находились в то время на одном уровне цивилизации. Несмотря на различия, арийская суть оказалась сильнее примесей, что позволяло им одинаково подходить к основным вопросам социальной жизни. Они были как два брата с разной судьбой и оставались братьями по характеру и наклонностям. Иранские арийцы занимали на Западе место старшего в семье: они властвовали над миром. Греки были младшим братом, которому предстояло надеть славную корону, и они готовились к этому вы- сокому предназначению. Что касается остальных народов, живших в поле зрения двух арийских групп, для первой они были объектом завоеваний, для второй пред- метом эксплуатации. Не следует забывать об этом параллелизме, без которого не понять перемещения центра тяжести в более поздние времена. Также не надо забывать, что презираемый ими семитский мир имел богатый опыт цивилизации, имел за плечами и труды, и победы, и славу, что черные хамиты, се- миты и египтяне уже собрали свой урожай. Посевы же двух западных арийских групп еще созревали. Более того, идеи Ассирии и Египта распространились повсюду, куда проникла кровь их творцов: в Эфиопии, в Аравии, на средиземноморском побе- режье, на западе Азии и в южной Греции к зависти последующих государств и об- ществ, которые были обречены на то, чтобы считаться с этим обстоятельством. Итак, несмотря на пренебрежительное отношение к семитским народам и изнеженным жи- телям Египта, арийцы-иранцы и арийцы-греки вошли в большой интеллектуальный поток этих народов, оказавшихся на задворках по причине этнического дисбаланса и чрезмерного количества меланийской крови. В конечном счете задача гордых иран- цев и активных греков сводилась к тому, чтобы бросить в бескрайнее стоячее озеро Азии несколько живительных элементов. Арийцы-иранцы, а затем арийцы-греки дали Ассирии и Египту то, что позже арийцы- германцы подарили Риму. Когда вся западная часть Азии перешла под власть персов, исчезли причины старой вражды между азиатской и египетской цивилизациями. Слабые попытки, предприня- тые в долине Нила для восстановления национальной независимости, представляли собой конвульсии обреченного. Оба древних общества западного мира тяготели к объединению, потому что их расы уже не имели прежних непреодолимых различий. Если бы персы были более многочисленны, если бы, по примеру более ранних за- воевателей, они могли вступить в борьбу с семитскими массами, такого бы не случи- лось. Не успели иранцы — горстка людей — захватить эти земли, как со всех сторон их окружил могучий ассирийский дух: он схватил их и швырнул в свой водоворот. Уже в царствование сына Кира, в эпоху Камбиза, властно проявилась натура хамитизи- рованных семитов: их стремление к породнению, которое, к счастью, не состоялось. Как свидетельствует Геродот, арийский дух выдержал натиск внутреннего врага. Задача заключалась в том, чтобы дать народам подходящую форму правления. Ни- какой проблемы не было для ассирийцев, которые сразу встали бы на сторону про- стого абсолютного деспотизма, а воинственным завоевателям пришлось бы хоро- шенько подумать над этим. Столкнулись три мнения: демократия (Отан), олигархия (Мегабиз) и монархия (Дарий). Победила последняя точка зрения, однако помощни- ки Дария были настолько одержимы идеей независимости, что, вручая власть из- бранному царю, они выторговали для Отана и его семейства право остаться вне дей- ствия верховной власти за исключением обязанности соблюдать законы. Поскольку при Геродоте таких стремлений у персов уже не наблюдалось, великий историк из Ионии благоразумно предупреждает, что этот рассказ может показаться читателям весьма неправдоподобным, и он не особенно настаивает на нем. После этих событий империя несколько лет жила благополучно, затем семитский беспорядок поглотил иранцев. Начиная с царствования сына Ксеркса становится очевидно, что персы больше не могут быть властителями мира, и между годом взятия Ниневии мидийцами и этой эпохой ослабления не прошло и полутора веков. Здесь история Греции уже тесно связана с ассирийским миром. Отныне афиняне и спартанцы будут фигурировать в делах ионийских колоний. Здесь мы оставим иран- скую группу и займемся новым арийским народом, самым достойным, вернее, един- ственным ее антагонистом. ГЛАВА III. Автохтонные греки; семитские поселенцы; арийцы- эллины Самое древнее население Греции состояло наполовину из семитов, наполовину из греков [Во всех древних источниках, касающихся Эллады, упоминаются за- гадочные местные племена. Гесиод считает автохтонным самое первое на- селение Аркадии: он называет этих жителей пеласгами. Эрехтей, Кекропс — имена вождей автохтонных племен. Автохтоннымис читаются пеласги, ле- легийцы, куреты, кауконы, аоны, теммикийцы, гианты, фракийские беотий- цы, телебы, эфиры, флагийцы и др. После появления арийцев-эллинов мно- гие местные народности быстро исчезли. Гекатей, Геродот и Фукидид пола- гают, что существовала доэллинская эпоха, когда от мыса Мале до Олимпа жители говорили на разных языках. После 776 г. до н. э. во всей Элладе уже не было поселений без арийцев-эллинов. Что касается этнической природы аборигенов, см. следующую книгу, где речь идет о самых древних жителях Европы.]. Царство Сицион основали семиты, это было первое цивилизованное по- селение Греции, правили там чисто семитские или местные династии, чьи имена встречаются в легендах: Инак, Фороней, Агенор, Данай, Кодр, Кекропс. Все, кто не пришли из Азии, считаются автохтонными и составляют основную массу расцветших государств. Но удивительно то, что в древнейшие времена нет никаких исторических следов арийцев-эллинов. Они не упоминаются ни в одном мифе. Они совершенно неизвестны в континентальной Греции и тем более на островах. Для встречи с ними надо обратиться к эпохе Девкалиона, который во главе лелегийцев и куретов — ме- стные, т. е. не арийские племена — обосновался в Фессалии уже после образования таких государств, как Сицион, Аргос, Фивы и Афины. Пришел он, кстати, с севера. Таким образом, начиная с основания Сициона в 2164 г. до н. э. до прибытия Девка- лиона в 1541 г., т. е. в продолжение 600 лет, мы видим в Греции только местные доарийские народы и хамито-семитских поселенцев. Где же обитали и чем занимались арийцы-эллины в течение этих шести столетий? Действительно ли они находились далеко от своей будущей родины? История молчит на их счет настолько глухо, что можно подумать, будто их появление связано с име- нем Девкалиона, что это произошло неожиданно и что до этого о них никто не слы- шал. Затем, опять-таки вдруг, Девкалион на покоренной земле дает жизнь Эллену, у того рождаются сыновья — Дор, Эол, Ксуф, последний становится отцом Ахея и Ио- на; эти ветви расы — дорийцы, эомийцы, ахейцы и ионийцы — начинают оспаривать территории, прежде населенные исключительно автохтонными племенами и ханаа- неянами. Итак, арийцы-эллины наконец отыскались. Не стоит удивляться отрывочности этих сведений. Это обычная мнемоническая фор- ма рассказа, когда народы сохраняют в названии свое происхождение. Однако нет никаких сомнений в том, что вторжение и расселение белых племен происходили совсем не так. Обычно агрессор долго бродит вдоль границ страны, будущей жерт- вы, прежде чем пересечь их. Арийцы-эллины не были исключением из этого прави- ла. До появления Девкалиона в Фессалии имя его народа не упоминается, поэтому оста- вим попытки отыскать его и посмотрим, кем был сам Девкалион, который, как и Эл- лен, остался в памяти последующих веков, т. к. он стал эпонимом расы. Начнем с его сыновей, основателей различных эллинских племен [Имена персонажей арийско- эллинской генеалогии, очевидно, символические, они обозначают основную черту и как бы объясняют биографию каждого эпонима. Это, кстати, харак- терно для всех народов, что касается их родооснователей. Таким образом, Девкалион — не только создатель эллинской расы, но и патриарх, объеди- няющий в себе древние космогонические воспоминания, свидетель потопа (в семитско-греческой традиции эту роль играет Огигес), Девкалион соот- ветствует богу-рыбе, Но ассирийцев, Ною евреев, и его имя происходит от древнего слова, означающего «новое вино» или, в устаревшей форме, «крутиться», «человек, который крутится, опьянев от нового вина». Пандо- ра переводится «которой все дано», т. е. она не имеет индивидуальности, она — женщина, принадлежащая тому, кто ее создал или цивилизовал.]. Все они произошли от Девкалиона и Пирры, дочери Пандоры. Дор начал расселять свои племена вокруг Олимпа около Парнаса. Эол царствовал в Фессалии. Ксуф до- шел до Пелопоннеса. Эллен, отец этих троих героев, породил их от юной женщины, чье местное происхождение подтверждается ее именем: легенда называет ее Орсея, т. е. горянка. Пандора тоже не из эллинского рода. Она вышла из лимона и не имеет никакого отношения к арийцам: она была автохтонной и вышла замуж за брата сво- его создателя. Таким образом, патриархи эллинского семейства не являются чисто- кровными. Что касается Пандоры, она стала женой чужеземца, ее дочь Пирра вышла за другого чужеземца, и супруги после потопа сотворили людей из камней: при этом нельзя не вспомнить китайский миф о Пан-Ку, который смастерил первых людей из глины, хотя сам был человеком. Разделенные огромным расстоянием арийско- греческая и арийско-китайская идеи нашли идентичное воплощение. Девкалион, первый грек, или первый представитель смешанной расы, наполовину семит, был сыном Прометея и Климены, вышедшей из Океана [Прометей — значит «ясновидящий». Он — сын Иафета, общего отца белого семейства, как счи- тают Гесиод и Аполлоний. Его матерью была Азия, что недвусмысленно ука- зывает на его этнические и географические корни. По другим источникам, он — сын Урана. Об этом мы поговорим позже.]. Здесь явно чувствуется откло- нение от первоисточника, что касается происхождения Прометея. Если Девкалион стал эпонимом своих потомков, значит у него была иная этническая природа, чем у отца. И это совершенно очевидно. Однако примесь семитской или местной крови не может определять его родословную: ее надо искать в отцовской линии, иначе Дев- калион не был бы назван прототипом человека в эллинской легенде, а в греческих рассказах семитского происхождения он фигурировал бы после ханаанеянских геро- ев, согласно хронологии. Следовательно, Девкалион обязан особым почетом своему отцу, и его следует называть по отцовской расе. Прометей был титаном, так же как и его брат Эпимефей, по женской линии от них произошли арийцы-эллины. Следовательно, никто не может оспорить, что арийцы- эллины до Девкалиона, арийцы-эллины, еще не так тесно связанные ни с семитами, ни с аборигенами, — это титаны [Гесиод производит слово «титан» от термина, означающего «тот, кто простирает руки». Так зороастрийские арийцы назы- вали своих предков, возможно, современников и братьев титанов Кая или Кава, носивших титул царей Псевдо-Орфей и Диодор считают титанов пер- выми людьми или «протолюдьми». В фессалийском наречии сохранились следы этой древней идеи «титан» у фессалийцев означает «господин», «вождь».]. Здесь мы видим очевидное родство. На данный момент установлено, что греки — смешанные потомки этой славной и беспокойной расы. Однако еще есть сомнения, были ли сами титаны этими эллина- ми, некогда порвавшими с арийским семейством на склонах Имауса, чье долгое пу- тешествие, как предполагается, проходило в горах на севере Ассирии и вдоль Кас- пийского моря. По правде говоря, если бы генеалогия титанов совершенно затеря- лась в веках, этот факт в любом случае можно было бы подтвердить филологически- ми и физиологическими данными, но поскольку на сей счет имеются ясные истори- ческие свидетельства, я не премину воспользоваться ими. Титаны были сыновьями древнего арийского бога, известного в Индии — в ведиче- ских текстах его зовут Варуна, — которого почитали предки белой расы и чье имя эллины сохранили в течение долгих веков: это Уран. Титаны, сыновья Урана, самого древнего бога арийцев, также были арийцами "и говорили на языке, который имеет большое сходство с санскритом, зендским, кельтским и древнеславянским. Титаны, завоеватели горных областей северной Греции, люди воинственные и неук- ротимые, оставили в памяти семитского населения Эллады и в собственном потомст- ве ту же самую подсказку о своем происхождении, которую запечатлели в истории других народов древние белые хамиты, первые индусы, египетские арийцы и арий- цы Китая [Вполне вероятно, что образцом законодательства титанов можно считать три заповеди Дракона, запечатленные на века. «Уважай своих ро- дителей, воздавай богам должное на земле, не причиняй зла быку». Это со- ответствует и индусским и зороастрийским законам, в этих словах арийский дух. Известно, что греки не сразу отказались от традиции почитать быка. Когда им приходилось приносить это животное в жертву, они устраивали паллиативную церемонию, в которой главный жрец, поразив быка, убегал, оставляя топор человеку, для которого был организован этот спектакль.]. Их обожествляли, их ставили выше всех человеческих существ, тем самым отдавая должное самым первым народам белой расы и их многочисленному, хотя и не столь славному потомству. Титаны занимали северную часть Греции. Их поход на юг возглавлял Девкалион вместе с местными воинами, отличавшимися от предводителя по крови. Впрочем, он и сам был метисом. Титаны смешивались с другими племенами и постепенно теряли свою славу в северных землях Эллады — в Хаонии, Эпире, Македонии: перед тем, как исчезнуть, они передали свои качества местным народам [От них произошли арийцы-эллины — в некотором смысле новый народ, обязанный своей энер- гией древним элементам. Все характерные особенности этой расы отражены в ее религии, появившейся одновременно с ней. Это был культ Зевса.]. Эти народы не были жителями Фракии и Тавриды и не принадлежали к чисто желтой расе. К этому времени кельты и славяне дошли до Эвксина, до греческих гор и Ад- риатики. Они продвинулись еще дальше. Массовое переселение северных белых племен под сильным натиском монгольских орд заставило арийцев, живших на юге, на азиатских плоскогорьях, спуститься вдоль хребтов Гинду-Куша; переселения происходили еще тогда, когда титаны появились за пределами Фракии. Кельты в XVII в. до н. э. и славяне, которые встречались в Испании еще раньше, издавна по- кинули свою родину в Сибири и отправились в путь по северным берегам Понта Эвк- синского. По этой причине в жилы арийцев-эллинов попала желтая кровь через пле- мена, имевшие тесные контакты с финскими народами [Вполне вероятно, что гре- ческий язык содержит фракийские и иллирийские корни, унаследованные от контактов арийцев-эллинов и даже титанов с населением, говорившем на этих наречиях. Мюллер справедливо отмечает, что эллины вернули фракий- цам их древнюю поэзию и цивилизацию. Для поклонников Орфея земля к северу от Гема была колыбелью моральной культуры.]. После Девкалиона, начиная с XVI в. до н. э. [Невооруженным глазом видна убо- гость древнейших памятников Греции по сравнению с Индией, Ассирией, Египтом и даже Китаем и Бактрией. Например, Сицион в 2164 г. до н. э. по- строили ханаанеяне, а арийцы-эллины пришли шесть столетий спустя.], племена, обосновавшиеся в Македонии, Эпире, Акарнании, Этолии, одним словом, на северных землях, собрали в себе основные арийские черты и первыми стали на- зываться эллинами. Среди этих черт преобладал воинственный дух. Образцом эллинской доблести явля- ется храбрый быстроногий фессалиец. В «Илиаде» он изображен бесстрашным вои- ном, презирающим опасность, обожающим битвы и верным долгу. Его можно срав- нить с героями индусской эпопеи, «Шахнамэ» и поэзии трубадуров. Вообще отличительной чертой этого семейства была энергичность. В соединении с ясным умом она всегда и всюду рекомендуется правителям. Север Греции во все времена поставлял югу самых стойких солдат, причем в большом количестве, и еще долгое время после того, как остальная территория страны уже находилась под вла- стью семитских элементов, на севере были отважные воины. С другой стороны, надо признать, что если северяне были сильны в бою, в командовании, организации и управлении, то они никогда не отличались способностями в других мирных делах. Среди них нет знаменитых художников, скульпторов, актеров, ораторов, поэтов или историков. Единственное, что сумел сделать их лирический гений, — это породить Пиндара, который был редким исключением в Беотии. В Афинах царил кадмейский дух, который не отличался ни изысканным языком, ни вдохновенной мыслью, зато поставлял наемников для всей Азии и иногда давал крупных государственных мужей для Эллады. Границей распространения духа северных греков были Фивы [Фивы действительно служили четким водоразделом для двух рас. О двойном про- исхождении города рассказывается в двух легендах одна арийская, которая приписывает честь создателей Амфиону и Зевсу, вторая семитская, согласно которой первым его царем был ханаанеянин Кадм. Здесь перемешаны ази- атские, эллинско-арийские и местные традиции, которые сделали древнюю историю и мифологию греков почти непонятными. В новые времена эта пу- таница только возросла под влиянием символизма и аллегорий.]. Итак, север всегда отличался милитаристскими и зачастую грубыми инстинктами и практичностью, все это объясняется союзом белой расы с желтыми принципами. В результате мы видим ярко выраженную практичность и совсем мало чувственного воображения. Кроме того, в тех районах Европы, где еще в глубокой древности ца- рили эллины, мы наблюдаем этническую и моральную антитезу тому, что происходи- ло в Индии, Персии и Египте. Такой же контраст присутствует в народах южной Гре- ции. Он становится разительным по мере того, как мы с континента попадаем на острова, а с островов в азиатские колонии. Я уже упоминал «Илиаду» для того, чтобы дать характеристику арийских и одновре- менно финских признаков у северных греков. Чтобы представить арийско-семитский дух южных греков, достаточно противопоставить Ахиллу и Пирру хитрого Улисса. И мы получим типичного грека финикийской закалки, в роду которого наверняка было больше матерей ханаанских, нежели арийских. Храбрый, но только в минуты необ- ходимости, преимущественно коварный, обладатель цветистого языка — как неосто- рожны были те, кто внимал ему! Никакая ложь его не смущает, никакая подлость его не останавливает. Он знает все. Быстрота его ума удивительна, и безгранично его упорство в достижении цели. При всем этом он — ариец. Однако продолжим рисовать этот портрет. В нем говорит семитская кровь, когда он мастерит свое брачное ложе в оливковой роще — настоящий шедевр, инкрустированный слоновой костью. Красноречивый, обладающий художественным талантом, коварный и опасный, соплеменник и сопер- ник торговца-пирата из Сидона, сенатора, который правил Карфагеном, ловкий и сообразительный, непоколебимый в своих взглядах, способный управлять своими страстями и усмирять чужие страсти, хладнокровный, когда это выгодно, скромный, потому что гордыня есть неловкая кичливость разума. Вот вам портрет арийца. Ни- какого сомнения в том, что Улисс должен одолеть Аякса, истинного арийца-финна. Греческий тип, к которому относится сын Лаэрта, создан для более высокой и стре- мительной, но более хрупкой фортуны, чем его соперник. Греция обязана своей сла- вой арийскому элементу, объединившемуся с семитской кровью, а большое внешнее влияние этой страны — это результат деятельности монголизированных северных племен. Очень давно, задолго до того, как первые племена арийцев-греков, происходившие от союза аборигенов с титанами, пришли в Аттику и Пелопоннес, ханаанские пере- селенцы уже направляли свои барки к греческим берегам. Сегодня почти никто не считает, что среди этих чужеземцев были египтяне. Последние не были колонизато- рами, они оставались у себя дома, они долго не могли овладеть морским побережьем даже своей земли. Нижнюю часть дельты облюбовали народы семитской или хамит- ской расы. Здесь пролегал великий путь в западную Африку. Если какие-то отчаян- ные путешественники и приплывали в Грецию, это не были египтяне, а скорее всего финикийцы. Все имена древних правителей Греции, которые не были аборигенами, исключительно семитские: Инак, Азей, Фегей, Ниоб, Агенор, Кадм, Кодр. Исключе- ние составляет Фороней, которого ассоциируют с египетским Фра, и Апис. Но Форо- ней — сын Инака, брат Фегея, отец Ниоба. Короче говоря, до VII в. до н. э. не могло быть постоянных контактов между Грецией и страной фараонов. Имя Инак близко к слову «анак» [В ханаанском языке «анак» означает «вели- кан», т. е. сильный человек.], Эвальд и другие эбраисты придают этому большое этническое значение. Если бы это имя имело номинативное значение, т. е. указыва- ло на расовую принадлежность, тогда оно свидетельствовало бы о родстве с чисто черными племенами, изгнанными из Ханаана и бродившими по лесам и жившими в пещерах Сеира. Однако это маловероятно, и не следует путать имя Инак со словом «анак», а если искать между ними какую-либо связь, то она находится гораздо глубже, чем в простом сходстве слогов. Следовательно, колонисты, пришедшие с юга и востока, состояли исключительно из черных хамитов и перемешанных семитов. Они находились на самых разных уровнях цивилизованности и отличались невероятным разнообразием расовых типов. В те далекие времена ни в одной другой стране не было таких этнических пертурба- ций и постоянных перемещений населения. С островов или с азиатского континента постоянно прибывали новые толпы, насыщенные черной кровью, а с севера шли другие племена, перемешанные с желтыми элементами, славяне и кельты — все они несли с собой свои привычки и нравы [Этот хаос не кончался, выражаясь во множестве диалектов. Не стоит даже говорить о том, что их разделение на четыре группы — ионийскую, дорийскую, эолийскую и аттическую — это ис- кусственная схема филологов, которая ни в коей мере не отражает истинно- го положения вещей.]. Чтобы объяснить такое обилие национальностей на тесном полуострове, почти изо- лированном от мира, не надо забывать, какие грандиозные перемены принесли фин- ские народы в южную часть континента. Фессалийские и македонские воины в окре- стностях Акарнании были первыми жертвами учащавшихся набегов; черные хамиты и семиты, прибывшие с востока и юга, бежали от аналогичных событий искать сча- стья в Греции, а их земли стали добычей еврейских или арабских захватчиков. Эти толпы вооруженных беглецов в Пелопоннесе, Аттике, Арголиде, Беотии, Аркадии вступали в сражения друг с другом. В результате появились новые победители и по- бежденные, изгнанники и угнетенные, которые устремлялись на запад, в Сицилию, Италию, Иллирию или возвращались в Азию. Эллада напоминала глубокие ямы на дне реки, куда устремляются огромные массы воды, создавая водовороты. И не было там ни отдыха, ни покоя. Героические времена только начинаются, исто- рия, пренебрегая людьми, сохраняет только богов. Позже Муза, наконец, успокои- лась и заговорила разумным языком, изображая греческие народы. 1. Эллины. Арийцы, впитавшие в себя желтые принципы, сохраняя, тем не менее, белую сущность и немного семитской крови. 2. Аборигены. Славянско-кельтское население, насыщенное желтыми элементами. 3. Фракийцы. Арийцы, смешанные с кельтами и славянами. 4. Финикийцы. Черные хамиты. 5. Арабы и евреи. Смешанные семиты. 6. Филистимляне. Более чистые семиты. 7. Ливийцы. Почти черные хамиты. 8. Критяне и другие островные племена. Семиты, похожие на филистимлян. Эта картина далеко не полная [Я разделяю мнение Грота и не считаю, что пе- ласги составляют отдельную нацию или расу. Они встречаются в разных местах и часто совершенно отличаются друг от друга. Вот как их описывает энциклопедия Эрша и Грубера: «Пеласги — это просто тень, лишенная вся- кой исторической реальности. Это "каши", т е. "древние", "предки", "абори- гены". Слово "пеласги" было ошибочно принято за название народа или ра- сы. Хронологически оно относится к древним временам Греции и племенам, которые когда-то обитали в этой стране без указания на происхождение. Позже это название стали применять к определенным племенам точно так же, как в прошлом веке считали, что готы — это скифы, геты и т. д., и даже находили остатки этого германского народа в Крыму».]. В ней нет ни одного чистого элемента. Из восьми — шесть содержат в разной степени меланийские прин- ципы, два — желтые элемента, а еще два — белый элемент, привитый к хамитской расе, т. е. весьма ослабленный, три народа представляют собой смесь белой и се- митской крови, два относятся к арийской ветви, а три объединяют в себе оба по- следних источника. Из всего сказанного я делаю следующие выводы. В целом доминирует белый принцип, арийская сущность разделяет первенство с се- митской, поскольку вторжения арийцев-эллинов были наиболее массовыми и созда- ли основу населения Греции. Тем не менее семитской крови настолько много, что она оказывает значительное влияние. Разумеется, это суждение относится к южной Греции, Аттике, Пелопоннесу, колониям, короче говоря, к Греции художников и уче- ных. На севере меланийские элементы почти отсутствуют. В эпоху Троянской войны эти районы вызывали большую озабоченность южных греков, чем азиатские народы. Дело в том, что в тот период, когда писал Геродот, Греция сама была азиатской страной, и ее политика осуществлялась при дворе великого царя. Все, что происхо- дило внутри — все, что осталось великим и благородным в памяти потомков, — было незначительным и вторичным в сравнении с внешними событиями, нити которых держали персы. После того, как Египет превратился в провинцию Ахаменидов, в западном мире больше не было двух цивилизаций, как прежде. Соперничество между Евфратом и Нилом прекратилось; не было ни Ассирии, ни Египта, вместо этого воцарился ком- промисс азиатского типа. Однако ассирийский принцип все еще сохранял свое влия- ние. Малочисленные персы не смогли его трансформировать или обновить. Они ока- зались достаточно сильны, чтобы придать ему импульс, какого они не получили от халдейских династий, и под тяжестью этого загнивающего колосса одряхлевший Египет рухнул и превратился в прах. На земле больше не существовало третьей ци- вилизации, которая могла бы заменить старые державы. Перед лицом Ассирии Гре- ция не представляла собой такую же самобытную культуру, как египетская, и хотя греки отличались своими достоинствами, большая часть их составных элементов бы- ла заимствована у семитских народов средиземноморского побережья. И доказывать этот факт уже не стоит. Сами греки большое внимание уделяли «завоеваниям цивилизации» — как они это называли, т. е. заимствованию азиатских богов, догматов, ритуалов, в том числе чу- довищных фантазий, пришедших от соседних народов, забыв об арийской простоте своих предков. Они предпочитали азиатский образ мышления. Они охотно участво- вали в делах, интересах, конфликтах громадного континента; несмотря на сознание собственной значимости и на то, что они считали всех остальных варварами, греки с почтением смотрели на Азию. Пока ассирийцы были независимы, греки были слабы и малочисленны, но когда эл- лины разделили счастливую судьбу арийцев-иранцев, у них появился выбор: проти- востоять или подчиниться государствам Передней Азии. Выбор определила их сла- бость. Они согласились с победоносной и непререкаемой властью великого царя и стали жить под сенью его могущества — если не в качестве подданных, то во всяком случае в качестве «протеже». Хочу повторить, что все способствовало этому. Родство с азиатами было очень тес- ным, цивилизация стояла на азиатском фундаменте, наконец, без поддержки персов им не удалось бы развивать свое государство, т. к. Ассирия традиционно поддержи- вала ионийские колонии. Итак, судьба колоний зависела от судьбы метрополий [13) Лучше всего это доказывает поведение большинства греческих государств во время персидской войны. В битве при Платее против афинян и их союз- ников сражались 50 тысяч пеших воинов и многочисленная эллинская кон- ница. Эти войска предоставили не ионийцы, а беотийцы, локридцы, малий- цы, фессалийцы, т. е. вся восточная Греция. К ним можно прибавить фосий- цев. Следовательно, сопротивление оказали только Пелопоннес и Аттика. Позже эту битву, где меньшая часть Греции воевала с большей, превратили в национальную славу.]. Между арийцами-греками и арийцами-иранцами было согласие. Связующим звеном являлась семитская масса, которой и те и другие правили в своих странах и которой рано или поздно предстояло поглотить их. Может показаться странным, что я веду речь о владычестве арийцев-греков над се- митами после того, как показал, что большую часть их цивилизации составляли се- миты. Чтобы устранить это противоречие, напомню приведенное выше замечание. Говоря о том, что греческая культура имеет в основном семитское происхождение, я сделал одну оговорку, которую мы рассмотрим сейчас; речь идет о том, что перво- бытная история эпического эллинизма включает в себя три совершенно арийских элемента: государственное мышление, военный талант и литературный гений. Эти элементы обусловлены соединением двух арийских инстинктов: разума и стремления к полезному. Основой государственной доктрины арийцев-эллинов была личная свобода. Хорошим и законным считалось все, что могло обеспечить это право в максимально возможной мере. Все, что его ограничивало, отвергалось. В этом заключается ощущение героев Гомера, и это мы видим только в самом начале арийских обществ. На заре героических эпох и даже долгое время после них греческие государства управляются в соответствии с принципами, которые имели место в Индии, Персии и, в определенной степени, в самом начале становления китайского общества, а имен- но: монархическая власть, ограниченная авторитетом вождей племенных семейств, силой традиций и религиозными установлениями. Здесь можно отметить националь- ную раздробленность и явные следы феодальной иерархии, столь естественной для арийцев и являющей собой надежный щит против главных недостатков этой самой раздробленности как следствие независимого духа. Мы видим реализацию этих принципов во власти Агамемнона, царя царей, а также на примере храброго прави- теля Итаки. В крупных городах правит общественное мнение, хотя газет там не бы- ло, зато не было недостатка в амбициозных красноречивых ораторах [Афины в са- мом начале представляли собой скопление нескольких селений. Спарта со- стояла из пяти поселений и никогда не была городом. То же самое можно сказать о Мантинее. Тегее и даже Мегаре и Танагре. Аркадийцы долгое вре- мя жили в поселках, равно как и эпироты. Что касается свободы мнений, Гесиод и Гомер открыто высказывались против злоупотреблений власти и даже против самого ее принципа.]. Чтобы лучше понять, чем был греческий царь перед лицом множества трудностей, достаточно вспомнить «дворцовый» бунт Улисса против любовников Пенелопы. Здесь мы видим, на какой зыбкой почве зиждилась власть правителя, несмотря на то, что на его стороне были и право и здравый смысл. В этом молодом бурлящем обществе арийский гений успешно вдохновлял эпических поэтов. Гимны, адресованные богам, содержали скорее изложение событий, нежели хвалу. Время лирики еще не пришло. Греческий герой сражался, стоя на арийской колеснице, рядом с возничим благородных, часто королевских кровей, так же, как брахманский сута; его боги были скорее духовными знаками, не имеющими опреде- ленной формы, малочисленными и легко сводимыми в группу, которая происходит из окрестностей Гималаев. В ту очень далекую эпоху цивилизаторская вдохновляющая мощь надвигалась с се- вера: на юге ее не было. Она приходила из Фракии с Орфеем, Музами и Линеем. Греческие воины были высоки ростом, белокожи и белокуры. В их глазах отражалось синее небо, и эта черта настолько запечатлелась в памяти последующих поколений, что, когда черный политеизм вместе с растущим потоком семитских переселенцев охватил все области и все умы и установил свои святилища на месте простых камен- ных нагромождений, которыми довольствовались предки, наивысшим выражением прекрасного, величественного для олимпийцев оставался типичный ариец с голубы- ми глазами, белокурыми волосами — высокий, статный, сильный. Отметим другой, не менее красноречивый признак. В Египте, Ассирии, Индии счита- лось, что белые люди — это боги, или существа, способные стать богами, и допуска- лась возможность борьбы и победы белых воинов над небожителями. Такие же поня- тия мы видим в первобытных обществах Греции — я уже говорил это в связи с тита- нами и повторю еще раз в отношении их прямых потомков, Девкалионидов. Они храбро сражались со сверхъестественными существами и персонифицированными силами природы. Диомед ранил Венеру; Геракл убил священных птиц с озера Стим- фалиды, он задушил гигантов, детей Земли, он наводил ужас под сводами подзем- ных дворцов; Тесей, который промчался по всему свету с мечом в руках, — это ис- тинный скандинав. Одним словом, арийцы-греки, как и их прародители, настолько высоко ценят права сильного, что для них нет ничего невозможного. Люди, столь жадные до славы, почестей и независимости, естественным образом стремились возвыситься друг над другом и требовали непомерных почестей. Им было недостаточно ограничить социальную власть и сделать ее зависимой от выборов, они хотели, чтобы их почитали и славили не только как арийцев — свободных воинов, — но как элиту в массе свободных воинов-арийцев. Такие амбиции заставляли каждого прилагать все усилия, а поскольку для того, чтобы достичь предполагаемого идеала, не было иного пути, кроме как быть идеальным арийцем, большое внимание уделя- лось чистоте крови. В исторические времена это понятие исказилось. Чем древнее была семья, тем было больше оснований, чтобы считаться благородным. В этом случае можно говорить об азиатских корнях, в том числе некоторых известных афинских семейств. Но на заре формирования нации право называться чистым арийцем было единственным залогом неоспоримого превосходства. Идея расовой чистоты существовала и у самых древ- них греков и во всех белых группах. И этот инстинкт встречается в полной мере только в этой группе и изменяется по мере смешения с желтой и черной расами, ко- торым он всегда был чужд. Таким образом, греческое общество, еще совсем молодое, иерархизировалось по благородству рождения. Рядом со свободой и с особенно ревнивой свободой арий- цев-эллинов нет ни тени свободы между остальными обитателями земли и их удач- ливыми господами. Скипетр в принципе давался на выборах, однако в силу почтения к древним родам неизменно находился в руках нескольких семейств. Идея родового превосходства приводила арийцев-греков к таким же результатам, которые мы виде- ли в Египте и Индии, т. е у них также существовали кастовые различия и негласные законы, запрещавшие смещение рас. Более того, они применяли эти законы до по- следнего времени своего политического существования. Были жреческие семейства, которые роднились только между собой, и гражданский закон всегда был суров к отпрыскам граждан, связанных браком с чужеземцами. Между тем хочу тут же ска- зать, что эти ограничения были не очень строгими. В этом смысле их нельзя срав- нить с законами Нила и Арьяварты. Арийско-греческая раса, несмотря на осознание своего превосходства над семитским населением, которое окружало и пропитывало ее со всех сторон, имела недостаточно опыта в сравнении с другими древними циви- лизациями. Последние пользовались своим, так сказать, внешним преимуществом, которое не позволяло игнорировать их и отказаться от союза с ними. Кастовая сис- тема всегда оставалась в зачаточном состоянии и не развивалась. В интересах элли- низма слишком часто приходилось соглашаться на мезальянсы. В этом отношении ситуация сильно напоминала ту, в которой позже оказались германцы. Как бы то ни было, у арийцев-греков чрезвычайно сильна была идея благородства крови, граждане подразделялись только по достоинствам происхождения — индиви- дуальные добродетели стояли на втором месте. Повторяю еще раз: равенство про- возглашалось в полной мере. Каждый, кто гордился своим происхождением, не же- лал слиться с толпой. Каждый претендовал на то, чтобы быть свободным и пользоваться почетом и восхи- щением, и каждый стремился прибрать к рукам как можно больше власти. Очевидно, это было трудно реализовать в таком обществе, и даже сам царь, пастырь народа, прежде чем высказывать свое намерение, должен был узнать, угодно ли оно богам, жрецам, людям высокого звания, воинам, народной массе. К счастью, еще остава- лись другие ресурсы, рабы, покоренное местное население, наконец, чужеземцы. Вначале поговорим о рабах. Во-первых, раб ни в коем случае не принадлежал городу. Любой человек, рожден- ный на этой земле от свободных родителей, имел неоспоримое право жить свобод- ным. Его рабство было бы незаконным, преступным и не могло продолжаться долго. Если вспомнить, что древнегреческий город заключал в своих стенах нацию (опре- деленное племя) и что эта нация (это племя) считала себя уникальной, видела в се- бе целый мир, тогда здесь можно применить следующий принцип: «Белый человек создан только для независимости и власти; он не должен подчиняться в своих дейст- виях другим людям». Конечно, этот закон не был местным изобретением. Его можно встретить в других местах, во всех социальных группах семейства. Из этого я делаю вывод, что не раз- решалось низводить до рабства белого человека и что угнетение, касавшееся пред- ставителей черной и желтой расы, не считалось нарушением естественного закона. После разделения различных белых семейств каждая нация оказалась среди мест- ных масс или метисов единственной представительницей рода и не гнушалась ничем в осуществлении своих прерогатив силы во всей их полноте, даже в отношении со- родичей, встречавшихся на пути и не признаваемых за таковых, потому что они при- надлежали к другим ветвям. Таким образом, хотя по правилам рабы могли быть только желтыми и черными, среди них встречались метисы, а затем и белые. Это происходило в результате злоупотребления принципом, который давал привилегии жителям города. Однако в принципе в рабство не брали население колоний, союзников, тех, с кем греки поддерживали добрососедские отношения, а еще позже это правило распро- странилось на все греческие народы. Дело в том, что еще в Центральной Азии белые народы во времена совместного про- живания не позволяли себе порабощать сородичей, т. е. белых людей, и арийцы- греки, следуя этому древнему закону, также не поступали таким образом со своими соотечественниками. Зато положение, в котором находились первые обитатели Эллады — илоты и пене- сты, — напоминало рабство. Существенная разница заключалась в том, что эти угне- тенные не жили в доме воина, как это было с рабами [Это был дом, напоминаю- щий крепость рыцарских времен, окруженный хижинами. Обычно он воз- вышался над окружающей местностью и строился из каменных глыб Веро- ятнее всего города созданы трудом ханаанских колонов. Кстати, в Италии эти впечатляющие сооружения, называемые пеласгийскими, или циклопи- ческими, долгое время приписывали аборигенам. Но местные племена за- нимались земледелием и не могли выполнять такую работу, т. е честь их создания принадлежит либо арийцам-эллинам, либо их отцам, титанам. На всем полуострове память о циклопических стенах тесно связана с историей тирренийцев. Ворота Микен — это также эллинское сооружение.]: они жили под собственным кровом, возделывали землю, платили подати и в этом смысле были похожи на серфов средневековья. Выше их стояло сословие, напоминающее буржуа- зию, также лишенное политических прав, но эти люди были богаче и к ним относи- лись лучше, чем к крестьянам. Проживавшие в Греции чужеземцы имели аналогичные права, однако все они — ра- бы, пенесты, буржуа, чужеземцы — находились под властью эллинов. Таким образом, арийцы-греки, ставившие превыше всего личную свободу, осуществ- ляли внутри государства свою власть, когда не было войн или завоевательских по- ходов. Воин в своем доме-крепости был маленьким царьком. Его приближенные арийцы пользовались уважением даже со стороны пастыря народа. Своим высокоме- рием греческая супруга была похожа на Клитемнестру. Будучи задетой в своих чув- ствах, она умела мстить, как дочь Тиндара. Эта героиня древних времен и есть та надменная женщина с белокурыми волосами, голубыми глазами, белыми руками, которую мы уже видели рядом с пандавами, а позже встретим у кельтов и германцев. Покорность была не для нее [Греческая женщина у Гомера несравнимо выше супруги цивилизованных или семитизированных эпох. Посмотрите на Пене- лопу и Елену в «Одиссее» или на царицу феаков. В ней больше суровости, сдержанности и свободы. Это положение в какой-то мере сохранилось у ма- кедонцев, судя по роли, которую Олимпия играет в делах Александра. См. также нравы дорийцев Спарты.]. Это — благородное создание, сидящее рядом со своим воинственным супругом и до- машним очагом в окружении детей, до самой смерти подчиняющихся родительской воле. Но выйдя из дома предков, сын должен был создать свой домашний очаг и продолжить то, чему он научился у родителей. Ниже детей на ступенях подчинения стояли рабы, хотя их положение нельзя назвать слишком тяжелым. Их могли купить за серебро или золото, или обменять на быков и кобыл, или они могли оказаться военнопленными — в любом случае рабы были скорее подданными, а не объектами любой господской прихоти. Впрочем, одним из характерных признаков молодого общества является непонима- ние продуктивности той или иной политики, и это «счастливое незнание» делало жизнь греческих рабов довольно сносной [Кстати, это объясняется общим пред- рассудком арийских народов: для них право собственности достигается за- воеванием на поле боя.]. Дело в том, что хозяин дома считал долгом вежливости по отношению к гостям не доверять благополучие дома рабам. Он не гнушался никакой работой и всегда тру- дился наравне со слугами, а рабыни ткали вместе с супругой господина. Кроме того, господина и слуг объединяли общие мысли и общий язык. Воин знал о мире и о жизни не больше своих рабов. Если в дом приходил поэт, путешественник, мудрец, рабы собирались после трапезы вместе с хозяевами и слушали поучитель- ные рассказы. Но что же оставалось господину? Ему оставались все прерогативы положения Он был единственным в доме, кто имел право приносить жертвы. Он защищал общину и, увешанный оружием, в роскошных одеяниях, он принимал свою долю общей свобо- ды и почета, которые были привилегией всех граждан города или поселения. Повто- рю еще раз он не был жестоким от природы, так что единственным несчастьем раба было чувство подчиненности. А если боги даровали рабу талант, красоту или ум, он становился советником — нечто вроде фригийца-горбуна в доме Ксанфа. Таким образом, ариец-грек, суверен в своем доме, свободный человек на площади, настоящий феодальный сеньор, безраздельно владычествовал над своими рабами, детьми, серфами и буржуа. Пока сохранялось влияние Севера, ситуация оставалась примерно одинаковой по всей стране, но как только потоки переселенцев из Азии и всевозможные волнения внутри страны нарушили установленный порядок, а семитские инстинкты начали набирать силу, все резко изменилось. Во-первых, усложнилась религиозная система Простые арийские понятия остались в прошлом. В принципе они изменились еще в ту эпоху, когда титаны появились в Греции. Но пришедшие им на смену верования, все еще сохранявшие духовность, все больше ослаблялись. Кронос, согласно теологической формуле, узурпировавший скипетр Урана, в свою очередь был свергнут Юпитером. Появилось множество святи- лищ, неизвестные доселе проповедники находили своих сторонников, и объявились совершенно новые ритуалы. В школах эту лихорадку идолопоклонничества называ- ют зарей цивилизации. Впрочем, я с этим не спорю, очевидно, что азиатский гений был настолько же зре- лым и даже прогнившим, насколько неопытным и не знающим своего будущего был гений арийско-греческий. Последний еще не пришел в себя после долгого путешест- вия, проделанного его создателями через множество земель и треволнений. Кстати, я не сомневаюсь, что если бы у него была передышка, прежде чем он оказался под ассирийским влиянием, он сумел бы ускорить наступление европейской цивилиза- ции. И он внес бы больший вклад в судьбы эллинских народов. Возможно, не были бы столь впечатляющи их победы в области искусств, но политическая жизнь была бы более достойной уважения и более долгой. К сожалению, арийцев-греков было намного меньше, чем азиатских переселенцев [Наука сделала большой прогресс в понимании эллинской мифологии Установлено четкое различие между догматами, культами и ритуалами, пришедшими из Азии, и теми, которые происходят из европейского сознания. Но остается самое трудное и, в то же время, самое интересное Известно, что кабирские и телькинские мистерии — семитского происхождения и что додонийский оракул, скорее всего, связан с «северными» принципами. Теперь надо отделить арийскую сущность от финских примесей Пропорция различных религиозных элементов — семит- ского, арийского, финского — и будет точным составом крови греков.]. Я не датирую трансформацию инстинктов греческих народов тем днем, когда нача- лось смешение с семитами, или когда дорийцы обосновались в Пелопоннесе, а ио- нийцы в Аттике. Я начну с момента, когда результаты всех этих факторов изменили расовое соотношение. Именно тогда пришел конец монархическому правлению. Та- кая форма власти, уравновешенная широкой личной свободой, больше не удовле- творяла темперамент — горячий и необузданный — смешанной расы. Отныне насе- ление требовало чего-нибудь нового. Азиатский дух навязал остаткам арийского ра- зума компромисс, выгодный ему, и оставил своему союзнику лишь видимость свобо- ды, чтобы только удовлетворить эту потребность белой расы. На смену умеренности пришла чрезмерность. Гений Сима привел к полному абсолю- тизму, и этот процесс был необратим, отныне вопрос заключался в том, в чьих руках находилась власть. Передать ее царю или гражданину, возвысившемуся над осталь- ными, — это означало потребовать невозможного от разнородного населения, кото- рое все еще не могло стать единым даже на небольшой территории. Эта мысль претила свободолюбивым традициям арийцев. Со своей стороны, семит- ский дух также не был склонен к этому, он привык к республиканским формам прав- ления на берегах Ханаана. Будучи неспособным подчиниться принципу династиче- ской наследственности, он отвергал институт, который никогда не был обусловлен свободным выбором народа, но всегда порождался завоеванием и насилием. Исклю- чением не является и европейское царство. Поэтому в Греции придумали искусст- венное понятие «отчизна» [В монархические времена слово, которое впослед- ствии стало означать «город», затем «государство», означало всего лишь замок знатного человека. В феодальную эпоху слово «отчизна» почти не употреблялось, оно вошло в обиход, когда галлороманы окрепли и начали играть важную роль в политике. Только после их победы патриотизм стал считаться добродетелью.], и гражданам было предписано — законом, предрас- судком, общественным мнением — жертвовать ради этой абстракции своими вкуса- ми, идеями, привычками, самыми интимными отношениями и самыми естественными потребностями, и такое самоотрицание сделалось разменной монетой другого обяза- тельства, которое требовало безоговорочно отдавать свое достоинство, имущество и свою жизнь ради отчизны. Отчизна забирала человека из семьи еще в юном возрасте на потребу дрессировщи- ков в гимназии. Когда он взрослел, она женила его по своему усмотрению. Когда ей требовалось, она отбирала у человека жену, чтобы передать другому, или вменяла ему заботу о чужих детях, или передавала его собственных детей в другие хирею- щие семьи. Если какой-то предмет в доме не нравился родине, она его конфисковы- вала и жестоко карала его владельца. Если в вашей лире было две «лишних» стру- ны, вас ожидала ссылка. Наконец, если какой-то неосторожный гражданин осмели- вался считать себя слишком честным человеком, отчизна, потеряв терпение, отправ- ляла несчастного в дальние земли с запретом возвращаться домой! А если жертва выражала недовольство, приговором были смерть, часто сопровож- даемая пытками, позор, разорение всей семьи, которая должна была радоваться, что удалось избежать более сурового наказания со стороны патриотов. Но каким образом вознаграждала отчизна человека за такие жертвы? Действительно, каждому давалось право с гордостью называть себя афинянином, или лакедемонянином, или аргийцем, или коринфянином. Однако в соседнем краю за это можно было получить и порку кнутом. Словом, это гордое название гаранти- ровало почет в одной стране и презрение или ненависть в другой. Но превыше всего гражданин мог гордиться тем, что он — свободное существо, потому что у него нет господина и потому что пресмыкался он только перед отчизной. Третья и последняя привилегия: если он подчинялся законам своего общества, неза- висимо от их справедливости, он имел право называться образцовым и несравнен- ным. В этом заключаются все преимущества, хотя я привел далеко не полный пере- чень наказаний. Таким образом, слово «отчизна» было чисто теоретическим понятием: оно не озна- чало ничего, в чем есть плоть и кровь. Оно не могло ни говорить, ни ходить; когда оно гневалось, нельзя было даже попросить у него прощения. Многовековой истори- ческий опыт показывает, что нет худшей тирании, чем та, которая действует от име- ни фикции — ни к чему не чувствительной, равнодушной, безжалостной и ненасыт- ной в своих претензиях. Дело в том, что фикция, будучи неспособной блюсти свои интересы, доверяет их соблюдение живым уполномоченным лицам. Они, поскольку действуют не в силу своего эгоизма, приобретают огромные права. Они всегда пра- вы, когда наносят удар от имени идола, чьими жрецами себя называют. То есть от- чизне нужны представители. Арийский дух, который уступил натиску чудовищных ханаанских принципов, благосклонно принял предложение передать бразды правле- ния самым знатным семействам государства, что вполне отвечало его естественным понятиям. По правде говоря, в эпохи, когда он был предоставлен самому себе, он не признавал, что почетный признак происхождения дает исключительное право на власть над соплеменниками. Отныне же он был в достаточной степени извращен, чтобы принять абсолютные доктрины, и независимо от того, шла ли речь о высших должностных лицах, называемых царями или архонтами, или исполнительная власть находилась в руках совета благородных граждан, отчизна осуществляла свое всемо- гущество через глав знатных семейств; одним словом, система правления в грече- ских поселениях была скопирована с правления финикийских городов. Прежде чем продолжить, я должен сделать одно очень важное замечание. Все выше- сказанное относится к ученой, цивилизованной Греции, более чем наполовину семи- тизированной. Что касается северной Греции, хранительницы древних устоев, в те времена находившейся в тени, это не имеет к ней никакого отношения. Эта часть территории, оставшаяся более арийской, чем юг, жила по иным законам. Южная граница перемещалась на север под давлением семитского населения. Чем выше к северу, тем чище была древнегреческая кровь. Но в целом уже и Фессалия была затронута недугом, и старые традиции можно было встретить только в Македо- нии и Эпире. На северо-востоке и северо-западе эти провинции также сосуществовали с враждеб- ными элементами. Фракийцы и иллирийцы, покоренные и трансформированные кельтами и славянами, больше не являлись арийцами. Однако контакты с белыми и даже желтыми элементами не имели для северных греков таких пагубных последст- вий, как это было на юге в результате смешения с азиатами. Итак, македонцы и эпироты сохраняли больше верности инстинктам древней расы. У них сохранилась царская власть, республиканской формы правления они не знали, как не знали и чрезмерных проявлений власти абстрактного тирана по имени «от- чизна» В этих малоизвестных землях не было аттического великолепия, зато прав- ление там зиждилось на благородных понятиях свободы, в которых не было кичли- вости. Одним словом, в ту эпоху южные греки, почти не осознавшие, насколько они утратили чистоту крови, сомневались в том, что македонцев и их союзников следует считать соотечественниками, а не полуварварами, хотя они признавали за этими на- родами высокую воинскую доблесть. Эти народы имели еще одно достоинство, кото- рое в ту пору не замечалось: если семитская Греция, несмотря на потоки пролитой крови, не могла соединить воедино разнородные племена, македонцы отличались спаянностью и все больше расширяли сферу своего могущества, включая в нее со- седей. В этом смысле, следуя древним этническим традициям, они повторяли судьбу предков, иранских арийцев, которые в свое время объединили родственные народы, а затем двинулись на завоевание ассирийских государств. Таким образом, там, в ма- кедонских горах, горел арийский факел — факел в политическом смысле. Однако вернемся на юг, где абсолютная власть отчизны вершилась аристократами, «лучшими из людей», по греческому выражению. Разумеется, они вершили ее с жес- токостью, достойной азиатского духа. Если бы местное население сохранило арий- ские корни, в результате произошли бы великие потрясения, и спустя некоторое время раса отвергла бы чуждую ей систему. Но полусемитская толпа на это была не способна. Именно поэтому до нынешнего времени в Греции ни аристократия, ни на- род не восставали против произвола. Все противоречия сводились к вопросу, кому должна принадлежать власть. Аристократы, оспаривая право первопоселенцев, подкрепляли свои претензии тра- дициями и при этом сами ощущали, насколько трудно отстаивать эту доктрину перед лицом постоянной опасности, заложенной в самой системе абсолютизма. Всякое на- силие содержит в себе специфическую силу: эта сила по причине искажений и даже простого ее употребления, порождает разрушительные последствия, избежать кото- рых можно лишь постоянным напряжением всех средств. Поэтому единственная возможность добиться стабильности — это концентрация всей энергии населения. Поэтому неограниченные полномочия всегда сосредоточивались в руках одного человека. Чтобы избежать неприятностей, приходилось прибегать к другому опасному, презираемому и проклинаемому людьми средству — тирании. Причины и основы тирании так же легко обнаружить и предвидеть, как невозможно их избежать. Когда в результате вечного соперничества городов отчизна оказыва- лась в опасности, совет знатных граждан уже был не в состоянии справиться с кри- зисом — нужен был один гражданин, взявший в свои руки всю власть. С этого мо- мента жители надеялись, что, когда минует опасность, спаситель отечества добро- вольно откажется от власти. Увы, такого не случалось. Правда, очень часто тираны, несмотря на всю нелюбовь к ним со стороны греков, правили с большей мягкостью и мудростью, чем политические собрания. Но в любом случае их правление сопровождалось заговорами и репрессиями. Редко они умирали своей смертью, еще реже трон занимали их наследники. Итак, сделаем следующий вывод: коллективное правление было правилом, тирания — исключением, и исклю- чения были более частыми, чем правила. По мере того как греческие государства с трудом сохраняли или заново завоевывали свой правовой статус, поток семитов на полуостров все усиливался. Он грозил кру- тыми изменениями, аналогичными тем, что мы видели в финикийских городах. И эта тенденция все сильнее втягивала в себя эллинские страны южной части. Однако первыми жертвами оказались ионийское побережье и Аттика. Конечно, крупные переселения и массовая колонизация давно прекратились, но вместо них началось невиданное по масштабу индивидуальное расселение людей разных классов и сословий. Города уже не могли сдерживать этот поток, лишая вновь прибывших политических прав — ничто не могло остановить нашествие чужой крови. Она тысячами разных путей просачивалась в жилы граждан Греции. Самые благородные семейства, уже в значительной мере смешанные, все больше теряли свои генеалогические принципы. Большая их часть исчезла, остальные обеднели и смешались с массой населения. А оно тем временем все увеличивалось благодаря развитию торговли. Аристократия безнадежно ослабела. Большую силу набрали средние классы. И в один прекрасный день встал вопрос: почему только аристократы представляют отчизну, почему богатые граждане лишены этого права? Конечно, благородные граждане больше не могли претендовать на прежнюю исклю- чительную знатность, потому что многие их соотечественники также овладели этой привилегией. Семитская кровь преобладала в хижинах — теперь она завоевывала и дворцы. От этого происходили большие потрясения, и вскоре богатые одержали победу. Но как только они получили право решать судьбы отчизны и защищать порядок от гнус- ной тирании, новые массы сограждан снова стали задавать себе тот же вопрос «По- чему?» и в свою очередь завоевали такое же право, пробив брешь в стане тимокра- тов. Стало очевидно, что следом за бедными гражданами придут полуграждане, по- селившиеся в стране чужеземцы, затем рабы и прочий сброд. Остановимся недолго на этом вопросе и рассмотрим его с другой стороны. Единственной и часто главной причиной длительного существования самоуправного и жестокого режима служит необходимость иметь достаточно сил, чтобы противосто- ять внешним или внутренним врагам. Но приводила ли к такому результат греческая система? Перед Грецией стояли три проблемы: первая связана с ее ситуацией отно- сительно остального цивилизованного мира, т. е. Азии; вторая — отношения грече- ских государств между собой; третья — внутренняя политика каждого суверенного города-государства. Мы уже знаем, что отношение всей Греции к великому царю всегда определялось униженным подчинением. Из Фив, Спарты, Афин — отовсюду в Сузу и обратно сно- вали послы, припадая к стопам властителя Персии с просьбой решить в их пользу споры между городами. Чаще всего до царя они не доходили. Протекции сатрапа побережья было достаточно, чтобы добиться преимуществ перед соперниками. Тис- саферн давал распоряжения, и перепуганные государства-республики повиновались Тиссаферну. В итоге эта высшая власть не препятствовала греческо-семитскому эле- менту играть основную роль в азиатской массе. Аннексия запаздывала только пото- му, что остатки арийской крови все еще служили достаточным основанием нацио- нальной раздробленности. Но на юге этого уже не было, и можно было предполо- жить, что однажды Эллада и Персия объединятся. Тем не менее, греческие города, уцепившись за свои крохотные патриотические дес- потии, шагали вразрез с арийскими традициями: они не были заинтересованы в объ- единении государств. То, что происходило в Македонии, контрастировало с ситуаци- ей в остальной части Греции. Ни один город не претендовал на власть над большой территорией. Все хотели увеличить свои масштабы, и это грозило соседям уничтоже- нием. Так, когда походы лакедемонян завершались успехом, побежденные пополня- ли стада рабов. Легко представить, что каждый город защищался до последнего. Объединение было невозможно. Знаменитые изысканные греки эпохи Перикла вели себя на войне как дикари. Все победы заканчивались массовым побоищем. Теперь посмотрим, к чему приводила внутренняя политика? Мы видели, что из деся- ти лет в течение шести была тирания, а остальное время ушло на споры и раздоры между аристократами и богатыми гражданами, между богатыми и народом. Когда в каком-нибудь городе верх брала одна партия, другая искала убежища у соседей и набирала там сторонников для борьбы с удачливыми соперниками. Греческий гражданин постоянно либо возвращался из ссылки, либо готовился туда отправиться. К чему же еще могла привести такая ситуация — постоянное противо- стояние в обществе, падение нравов и политическая система, не уважающая прав человека? К тому, что непрерывно и беспрепятственно возрастало персидское влия- ние, существовала национальная раздробленность, связанная с неравномерным со- четанием этнических элементов и мешающая греческим народам развиваться в рав- ной степени. По этим причинам объединение расы было невозможно. Наконец, ослабление внешнего влияния сопровождалось неспособностью обеспечить внутреннюю стабильность. Перед нами грустный итог, и требуется исключительное красноречие историков, чтобы гордиться им. Эти ловкие художники слова не имели права ни обсуждать и, тем более, ни осуждать вопиющий деспотизм своей отчизны. И только вывернутая наизнанку логика и злонамеренность могут рекомендовать афинскую анархию в качестве примера для наших государств. К нарисованной мною картине осталось добавить несколько слов о некоторых раз- рушительных последствиях патриотического абсолютизма для нравов. Подменив искусственной гордостью гражданина законное чувство достоинства мыс- лящего человека, греческая система совершенно развратила мораль: все, что дела- ется на благо отчизне, — это хорошо. Все вопросы совести остаются нерешенными, пока человек не узнает, какой образ мыслей предписывает отчизна. Например, как обстояло дело с уважением к собственности? В принципе она счита- лась неприкосновенной, но если воровство сопровождалось хитростью, коварством или насилием, оно считалось доблестью. Надо ли хранить супружескую верность? По правде говоря, измена не считалась преступлением. Но если супруг слишком сильно привязывался к жене и больше времени проводил с ней, чем в общественных мес- тах, ему могло грозить наказание. Я уже не говорю о представлениях обнаженных девушек на стадионе: конечно, их цель заключалась в том, чтобы продемонстрировать физическую красоту, но как от- носиться к тому, что происходило после таких представлений, когда несчастные ста- новились жертвами самых диких прихотей. Впрочем, чтобы получить об этом пред- ставление, читатель может познакомиться с диалогами Демоса со своими слугами у Аристофана. Греческий народ, будучи арийским, имел достаточно здравого смысла, а будучи се- митским, обладал достаточным разумом, чтобы не понять, что его положение не из лучших и что в этом виновата политическая система. Но как содержимое сосуда не может охватить сам сосуд, так и греки не могли вылезти из самих себя и не осозна- вали, что источник зла заключается в абсолютизме принципа власти. Они искали лекарство в другом. В лучшую эпоху, между Марафонской битвой и Пелопоннесской войной, все знатные люди склонялись к тому неопределенному мнению, которое се- годня мы назвали бы «консерватизмом». Они не были аристократами в строгом смысле этого слова. Ни Эсхил, ни Аристофан не желали восстановления вечного или даже десятилетнего правления архонта, но они верили, что в руках людей богатых власть может функционировать лучше, чем в руках матросов из Пирея. Никто не замечал истинного зла и не мог его заметить, потому что это зло гнезди- лось в самой природе эллинских народов. Все создатели новых систем, начиная с Платона, проходили мимо этого факта; более того, они даже считали его главным элементом своих реформ. Сократ, возможно, был единственным исключением. Пыта- ясь отделить идею от порока и добродетели, от политики и возвысить внутреннего человека до гражданина, этот риторик, по крайней мере, предвидел немало трудно- стей. Отчизна не пощадила его, и я уверен, что во всех отчизнах всегда найдутся люди — кстати, к ним несправедливо причисляют Аристофана, — которые потребо- вали бы его осуждения. Сократ был антагонистом абсолютного патриотизма. В этом качестве он заслужил свою участь. Однако было что-то настолько чистое и благо- родное в его доктрине, что честные люди, помимо своей воли, поддались ее воздей- ствию. Когда он умер, народ оплакивал его, собравшись в театре Вакха, когда хор из трагедии Еврипида «Паламед» исполнял печальную песнь: «Греки, вы послали на смерть самого мудрого соловья Муз, который никому не сделал зла, самого мудрого человека в Греции». Если бы небо воскресило его, никто бы не стал его слушать. А теперь это был соловей Муз, красноречивый оратор и логик. Его оплакивал художе- ственный дилетантизм, его оплакивали сердцем; что касается политической стороны дела, он был тем, чем он был: неотъемлемой частью самой природы рас, отражением их недостатков и достоинств. Я продемонстрировал мало уважения к эллинам, что касается общественных инсти- тутов, а теперь я имею право выразить безграничное восхищение этим народом, коль скоро речь заходит о его духовности и разуме. Я склоняю голову перед искус- ствами, которые он вознес так высоко. Если своим порокам греки были обязаны семитской части своей крови, то именно она определила их выдающийся талант впечатлительности, вкус к проявлениям фи- зической природы, их постоянную потребность к умственным наслаждениям. Чем глубже я проникаю в истоки — наполовину белые — ассирийской античности, тем больше нахожу красоты и благородства, больше силы в произведениях искусст- ва. И в Египте искусство стоит тем выше, чем больше арийская кровь пропитана чу- жеродным элементом. Так и в Греции гений достиг высшего совершенства во време- на, когда преобладала семитская кровь, но не совсем поглотила арийскую: это было при Перикле и на той территории, куда больше проникали эти элементы, т. е. в ио- нийских колониях и в Афинах. Сегодня уже нет сомнений в том, что подобно тому, как основы моральной и полити- ческой системы пришли из Ассирии, так и художественно-артистические принципы были заимствованы оттуда же. В этом отношении раскопки и открытия в Хорсабаде, установив очевидную связь между барельефами ниневийского стиля и произведе- ниями из храма Эгины и школы Мирона, совершенно прояснили этот вопрос. Но по- скольку греки были более привержены белому арийскому принципу, чем черные ха- миты, в них было больше организующей силы, и греки успешно сопротивлялись из- лишествам, которым предавались их победители. Они тем более заслуживают ува- жения за такое сопротивление, что в них жило искушение поддаться им: и эллины создавали иератические куклы с подвижными членами и другие чудовищные пред- меты сакрального назначения. К счастью, изысканный вкус народа не принял этих извращений. Греческое искусство в целом не приняло ни отвратительных и возмути- тельных символов, ни примитивных монументов. Его упрекали в меньшем спиритуализме, чем мы видим в святилищах Азии. Этот уп- рек несправедлив или, по меньшей мере, вызван путаницей понятий. Если спиритуа- лизмом назвать совокупность мистических теорий, тогда все правильно, но если — что соответствует истине — считать, что истоки этих теорий следует искать в вооб- ражении, лишенном разума и логики и подчиняющемся только чувственности, тогда надо признать, что мистицизм не есть спиритуализм и что нельзя обвинять греков в том, что они впадали в сферу чувственности, отвергая ее. Напротив, они в большей степени, чем азиаты, были лишены основных недостатков материализма, и культ Юпитера Олимпийского благороднее, чем культ Ваала. Впрочем, я уже говорил об этом. Между тем и греки не были слишком явными спиритуалистами. У них была сильна семитская идея: она выражалась в мощи священных мистерий, которые проводились в храмах. Население принимало эти ритуалы, хотя иногда смягчало их, если физиче- ское уродство внушало слишком большой ужас. Что касается морального уродства, мы уже видели, что к нему в Греции относились терпимее. Это редкое совершенство артистизма опиралось на умеренность арийского и семит- ского элемента и некоторые желтые принципы. Такое равновесие, то и дело нару- шаемое очередным притоком азиатов в ионийские колонии и континентальную Гре- цию, в конце концов исчезло, уступив место упадку. Можно приблизительно подсчитать, что художественно-литературная деятельность семитизированных греков началась в VII в. до н. э., когда был пик славы Архилока, за 718 лет до Рождества Христова, и славы двух создателей бронзовых статуй — Феодора и Рекуса — за 691 год до н. э. Упадок начался после македонской эпохи, когда азиатский элемент восторжествовал окончательно — в конце IV столетия до н. э. Эти четыреста лет отмечены непрерывным ростом азиатского влияния. Стиль Фео- дора в Юноне Самосской был простым воспроизведением статуй, посвященных Тиру и Сидону. Чтобы найти исток революционного взлета искусств, создавшего чисто греческий стиль, следует вернуться в эпоху Фидия, который первым освободился от ассирийского влияния, сильно заметного у эгинетов и во всей Греции, и от подража- ний ассирийскому искусству, распространенных на финикийском побережье. Фидий закончил Минерву для Парфенона в 438 г. до н. э. Вместе с ним началась его школа, а прежняя система продолжала существовать как бы на обочине. Таким об- разом, греческое искусство было семитским, пока не появился великий художник, друг Перикла. Следовательно, с начала VII до V столетия в Греции не было ориги- нального искусства, а национальный гений творил лишь с 420 до 322 г., года смерти Аристотеля. Разумеется, эти даты не отличаются точностью и указаны здесь только для того, чтобы объединить духовное движение — развитие и литературы и искусств — в общий временной промежуток. Во всяком случае 420 г., когда творил Фидий, и 322 г., когда умер наставник Александра, отделены друг от друга сотней лет. Иными словами, эпоха прекрасного была кратковременной и совпала с равновесием всех составных расовых принципов нации. Когда это время прошло, исчезло творче- ство, оставив после себя имитацию — часто очень удачную, но всегда рабскую, ими- тацию невозвратимого прошлого. Может сложиться впечатление, будто я абсолютно игнорирую лучшую часть элли- низма, оставляя в стороне эпоху эпических произведений. Она предшествует Архи- локу, т. к. Гомер жил в X в. до н. э. Но я ничего не упускаю, хотя повторю еще раз: славной эпохой литературы и ис- кусств Греции был период, когда умели строить, ваять, отливать в бронзе, рисовать, писать лирические песни, философские и исторические книги. Но одновременно я признаю, что до этой эпохи — задолго до нее — был период, когда арийский гений, не будучи скован семитскими объятиями, посвятил себя эпическому творчеству и продемонстрировал великолепные неподражаемые достижения в этой области, хотя и оказался невежественным и неспособным во всех остальных областях творчества. История греческого духа состоит из двух почти противоположных по существу эта- пов: эпос, вышедший из того же источника, что и Веды, и «Рамаяна», и «Махабхара- та», и саги, и «Шахнамэ», и песни трубадуров — т. е. из арийского источника. Позже наступила эпоха семитского вдохновения, когда эпическое искусство стало архаиз- мом, а азиатские лирические и изобразительные искусства окончательно взяли верх. Гомер — неважно, один конкретный человек, или общий псевдоним нескольких ска- зителей — творил в тот момент, когда на побережье Азии обосновались потомки арийских племен, пришедших из Греции. Судя по историческим свидетельствам, он родился между 1102 и 947 гг. Эолийцы пришли в Трою в 1162 г., ионийцы в 1130 г. Примерно на тот же период приходится творчество Гесиода, родившегося в 944 г. в Беотии, стране, которая из всех южных окраин Греции дольше сохраняла прагмати- ческий дух, обусловленный арийским влиянием. В период, когда особенно сильно ощущалось это влияние, было создано множество произведений, и еще большее количество утеряно бесследно. Мы хорошо знаем «Илиаду» и «Одиссею», но не знаем трагедию «Эфиопки» Арктиния, «Маленькую Илиаду» Леския, «Кипрские стихи», «Возвращение победителей Трои», «Фивиаду», «Эпигонов», «Аримаспов» [Особенно жаль потери этой поэмы. Из нее мы мог- ли бы многое узнать об арийцах Центральной Азии.] и многих других. Такой была литература самой Древней Греции: дидактической и повествовательной, пози- тивной и рациональной, пока она оставалась арийской. Позже мощный приток мела- нийской крови направил ее в русло лиризма, навсегда отвратив от прежней достой- ной дороги. Нет смысла дальше говорить на эту тему. Достаточно признать превосходство эллин- ского вдохновения над всем, что было сделано впоследствии. Гомеровских высот никому не удалось достигнуть. Все, что творилось позже, является прекрасным, но не возвышенным. Конечно, и поздние творения остаются непревзойденными, т. к. больше не было в истории такого сочетания рас, подобного тому, что стало их при- чиной. ГЛАВА IV. Семитские греки Я намного опередил время и попытался охватить историю эллинской Греции во всем ее масштабе после того, как продемонстрировал причины ее политического скудо- умия. Теперь вернемся назад к вопросам государственности и проследим, как состав крови влияет на жизнь в Греции и других народов той эпохи. Мы определили диапазон художественности, теперь сделаем то же самое в отноше- нии различных стадий в развитии системы правления. Мы увидим, к каким ужасным потрясениям в судьбе общества приводит смешение рас. Если начать с прибытия арийцев-эллинов во главе с Девкалионом и датировать этим событием начало героических времен, когда греки жили согласно предписаниям предков из Согдианы в условиях ограниченной индивидуальной свободы и очень гибких законов, тогда это начало восходит к 1541 г. до н. э. Первобытная эпоха в Греции ознаменована борьбой между аборигенами, семитскими колонами, издавна поселившимися здесь и прибывавшими сюда ежедневно, и арий- скими завоевателями. Южные территории сотни раз переходили из рук в руки. В конце концов, арийцы- эллины, уступавшие в численности и цивилизованности, оказались изгнанными или наполовину поглощенными в массе аборигенов, наполовину рассеянными в семит- ских селениях: таким образом, сформировалась большая часть греческих народов [Эллинские народы часто считали себя автохтонными, но внимательное изучение показывает, что они произошли от божества или от местной ним- фы. В первом случае прародителем может быть ариец или семит, во втором — результат смешения с аборигенами. Таким образом, можно вспомнить ха- наанского пирата Инака, сына Океана и Тефиды. Он вышел из моря. Напом- ним, что Дардан был сыном Юпитера или Зевса, арийского бога. То есть он сам был арийцем и происходит из Самофракии, Аркадии или даже Италии — одним словом, с Севера. В Лаконии перед дорийским нашествием встреча- ются полуавтохтонные народы — ни чисто арийские, ни чисто семитские Они восходят к Лелеху и местной нимфе Клеохарии.]. Благодаря вторжению гераклидов и дорийцев монголизированный арийский принцип на короткое время взял верх, но, в конечном счете, снова отступил под натиском ханаанеян, и умеренное правление царей навсегда уступило место абсолютному республиканскому режиму. В 752 г. Афинами правил первый архонт, избранный на 10-летний срок. Семитское правление началось в самом финикийском из греческих городов. Окончательно оно утвердилось позже — у дорийцев Спарты и Фив. Героическая эпоха вместе с ее по- следствиями, т. е. умеренным монархическим правлением, продолжалась 800 лет. Я не веду речь о более арийской эпохе титанов: достаточно напомнить об их сыновьях, эллинах, чтобы показать, что в их руках долгое время находилась власть. Аристократическая система не отличалась таким долгожительством. Начавшись в Спарте в 867 г. и Афинах в 753 г., она закончилась именно в последнем упомянутом городе, величественном и славном; она превратилась в архонтат Исагора, сына Ти- сандра, в 508 г., просуществовав 245 лет. С тех пор, вплоть до краха эллинской не- зависимости, верх часто одерживала аристократическая партия, которая даже пре- следовала своих противников, но в сущности это было нечто вроде фракционной группировки, периодически сменявшейся тиранами. С тех пор нормальным состояни- ем общества, если вообще слово «нормальное» можно применить к хаосу и насилию, была демократия. В Спарте могущество аристократии под сенью остатков монархии было гораздо ста- бильнее. И население было в большей мере арийским [Спартанцы были сороди- чами фессалийцев. По крайней мере, алевадийцы называли себя геракли- дами, как и цари Спарты, существует большое сходство между сервильной системой илотов и периаков, с одной стороны, и фенестов, перребов и маг- нетов, с другой Дорийцы, в социальном отношении превосходившие осталь- ные эллинские племена, относились к последней волне миграции Они даже не упоминаются в «Илиаде». Этим они похожи на пандавов. Очевидно, они захватили Пелопоннес с моря, так же как арийцы-индусы появились на юге Индии. Интересно отметить, что арийцы, происходившие из континенталь- ных земель, легко становились бесстрашными и умелыми мореходами.]. За- коны Ликурга окончательно утратили силу только в 235 г., продержавшись 632 года. Что касается ситуации в Афинах, можно сказать следующее: в ней столько постыд- ных политических явлений рядом с непревзойденными интеллектуальными достиже- ниями, что на первый взгляд можно подумать, будто для этого потребовались столе- тия. Однако, если датировать начало этого режима архонтатом Исагора (508 г.), его окончание можно связать с битвой при Хероне в 339 г. Система правления, конечно, и позже продолжала называться республикой, но самое главное — кристаллическое соответствие нации — было утрачено, и когда граждане Афин взяли в руки оружие, чтобы противостоять власти македонцев, те рассматривали их не как врагов, но как бунтовщиков. С 508 по 339 г. прошло 169 лет. Из этого периода следует вычесть годы, когда правили богатые, затем годы, когда у власти были то писистратиды, то тридцать тиранов, поставленных лакедемонянами. Сюда не входит также монархия Перикла, которая длилась около 30 лет. Таким об- разом, на демократическое правление приходится от силы половина этих 169 лет, причем и этот период то и дело прерывался моментами ошибок и преступлений вла- стных институтов. Вся энергия нации уходила на то, чтобы привести Грецию к рабст- ву. Организованное и управляемое таким образом эллинское общество около 504 г. ока- залось в жалком состоянии перед лицом иранского могущества. Континентальная Греция трепетала в страхе. Ионийские колонии платили дань или были подданными восточного соседа. Конфликт должен был вспыхнуть по причине естественного притяжения полусемит- ской Греции к азиатскому побережью, к ассирийскому центру, а от побережья Азии, в определенной степени иранизированного, к Элладе. Вскоре нам предстоит увидеть первую успешную попытку аннексии. К этому все уже было готово, но, к всеобщему удивлению, события разворачивались противоположно тому, что следовало ожидать. Персидская империя, разросшаяся сверх всякой меры и чрезвычайно опасная, пове- ла неправильную политику. Ксеркс, обуянный неистовым юношеским пылом, не слушал советов мудрых придворных. Несмотря на то, что греки предавали друг дру- га, совершали непростительные ошибки и проявляли невероятную трусость, царь, вместо того, чтобы обрушить на них регулярные войска, пожелал потешить взор своим могуществом. С этой целью он собрал толпу в 700 тысяч воинов и погнал их через Геллеспонт, соорудив гигантскую переправу, разгневался на бурное море и в результате, к всеобщему изумлению, потерпел поражение от людей, еще более удивленных такой невероятной удачей. Греческие писатели очень ярко и волнующе описывают то, что произошло при Фер- мопилах, Марафоне, Платее. Такое красноречие естественно для столь спиритуаль- ной нации. Но, по правде говоря, эти выдающиеся победы были всего лишь случай- ностью, и естественный ход событий, т. е. неизбежное следствие этнической ситуа- ции, от этого ничуть не изменился [Битва при Платее произошла 22 ноября 479 г. до н. э., а опьянение греков от этой победы не прошло и сегодня. Но кро- ме того, что большая часть Греции была в союзе с персами, Спарта, самый сильный из их врагов, поспешила заключить сепаратный мир в 477 г., т. е. два года спустя после победы. Если Афины дольше сопротивлялись этому порыву, то только потому, что это было им выгодно. О характере этой поли- тики можно судить по указу Перикла, согласно которому афинский народ отказывался давать отчет об использовании общих средств греческой ли- ги.]. После битвы при Платее мы видим следующее положение. Самая могущественная империя должна поглотить самую слабую; как в свое время семитизированный Египет подчинился персидской монархии, управляемой арийским духом, так и Греция, где давно воцарился семитский принцип, должна признать пре- восходство семейства, из которого вышли матери ее народов, поскольку в Афинах, Фивах и даже в Лакедемоне не больше чистых арийцев, чем в Сузе, и в действие вступает закон численности и размеров территории. Это была драка двух братьев. Эсхил осознавал кровное родство, когда вкладывал в уста матери Ксеркса такие слова: «Мне кажется, я вижу двух девственниц в роскошных одеяниях. Одна одета по пер- сидской моде, а другая по обычаю дорийцев. Обе превосходят статью остальных женщин. Красота их безупречна. Обе они — сестры одной расы» [«Персы», Эс- хил.]. Несмотря на неожиданный исход персидской войны, Греция, в силу семитского эле- мента в своей крови, рано или поздно была вынуждена разделить судьбу Азии. Сюр- призы на этом не закончились, и снова итог оказался не таким, каким следовало его ожидать. Сразу после отступления персов восстановилось влияние двора в Сузах на эллин- ские города; как и прежде, царские послы давали приказы, которые беспрекословно выполнялись. Местные народы продолжали ненавидеть друг друга, не упускали ни одной возможности навредить друг другу; приближался момент, когда истощенная Греция должна была сделаться персидской провинцией и, возможно, возрадоваться этому обстоятельству как залогу покоя и мира. Со своей стороны, персы, учитывая свои недавние поражения, вели себя настолько же осторожно и сдержанно, насколько безрассудно вели себя их малые соседи. В своей армии они держали многочисленные вспомогательные отряды эллинов, они им хорошо платили и осыпали почестями. Они часто использовали их против ионийцев и со злорадным удовлетворением видели, что совесть их наемников не выказывает никаких признаков пробуждения. Изгнанники из Аттики, Беотии, Пелопоннеса постоянно пополняли наемные отряды, и их воинский талант и доблесть в первую очередь были направлены против их род- ных городов. Наконец, когда один знаменитый изгнанник, известный государствен- ный деятель, прославленный воин, почитаемый писатель и оратор, попросил у вели- кого царя защиты, ему было оказано невиданное ранее гостеприимство; когда кру- той политический поворот вернул этого человека в родную страну, он принес с со- бой, в глубине своей совести, конец цепи, другой конец которой был прикован к подножию персидского трона. Таковы были отношения между двумя народами. И в твердом разумном правлении персов мы видим больше арийских признаков, чем в системе власти городов южной Греции, которые уже были накануне того, чтобы за- платить горькую цену за свои парадные победы, когда судьба опять улыбнулась им. Пока южные греки деградировали и прославляли себя, жители севера, которые ос- тавались в тени и считались полуварварами, с чем они, кстати, не спорили, жили в своей монархической системе, и в один прекрасный день они достигли такого могу- щества, что овладели всей Грецией и предстали перед азиатами в новом свете, в качестве достойного противника. Когда македонцы завоевали Грецию, в этом про- явилась сущность их крови. Победители разительно отличались от южных греков, и это доказали их политические институты. Южные эллины после очередного завоевания фазу принимались за разрушение. По малейшему поводу они могли снести с лица земли город и обратить его жителей в рабство. Точно так же вели себя семитские халдеи в эпоху своих побед. Евреи испы- тали это на себе во время вынужденного переселения в Вавилон; то же самое дела- ли сирийцы, совершая набеги на Кавказ. Такой же была политика карфагенян. Завоеватели-семиты в первую очередь думали о разрушении и только потом прини- мались за преобразования. Персы видели выгоду побед в другом. Разумеется, и у них можно найти немало примеров подражания ассирийцам, однако в целом они ог- раничивались тем, что лишали власти местные династии, оставляя государственную организацию нетронутой. Царство сохраняло монархические формы, республики ос- тавались республиками, покоренные страны лишались только независимости, т. к. персы разделяли их на сатрапии для удобства управления: в таком положении нахо- дились ионийские колонии во времена войн Дария и завоеваний Александра. Македонцы остались верны арийскому духу. После битвы при Хероне Филипп ничего не разрушил, никого не обратил в рабство, не лишил завоеванные города их преж- них законов, а граждан их обычаев. Он просто установил свою власть с тем, чтобы умиротворить покоренные народы и поставить их на службу своим планам. Словом, северные греки подчинили себе остальную часть Греции, не меняя сущест- вовавших там социальных установлений. Трудно привести более убедительное дока- зательство относительной чистоты благородной крови. Это был воинственный и прагматичный народ, не обладавший ни художественными, ни литературными талан- тами, но отличавшийся глубоким политическим чутьем. Примерно ту же картину мы наблюдаем у иранских племен некоторых эпох. Впрочем, не следует делать поверхностные заключения: если сравнить две нации в период их становления, когда первая под властью Филиппа овладела Грецией, а вторая немно- го раньше, под предводительством Фраорта начала свои завоевания, то иранцы по- кажутся нам более могущественными и достойными восхищения. Это впечатление справедливо. В отношении религии духовные или спиритуалистские доктрины мидийцев и персов превосходили македонский политеизм, хотя и послед- ний, в свою очередь, будучи привязан к тому, что на юге называли «старыми боже- ствами», был меньше проникнут семитскими идеями, чем афинская или фиванская теологии. Чтобы быть точным, необходимо признать, что религиозные доктрины Ма- кедонии были почти лишены вывертов воображения, зато компенсировали это напо- ловину финскими суевериями, которые по непонятности и мрачности не уступали сирийским фантазиям. В целом, македонская религия уступала персидской, т. к. со- держала в себе кельтские и славянские элементы. Что касается уровня цивилизации, здесь также имеет место отставание. Иранские народы, с одной стороны, соприкасались с вратиями и отступниками-индусами, ко- торые несли на себе отблеск брахманизма, а с другой — с ассирийскими народами и, находясь между двух ярко горевших очагов, соприкасались с развитыми культурами. Будучи сородичами вратиев, восточные иранцы не теряли связей с ними. Будучи данниками ассирийцев, западные иранцы также испытывали влияние этой расы. Македонцы находились в менее выгодном положении. Они не соприкасались с раз- витыми народами, не считая южных границ. С остальных сторон их окружали варва- ры. Поэтому они впитали в себя дух цивилизации в меньшей степени, чем иранцы, которые получили его в результате «двойного брака» и переделали его на свой ма- нер. Кроме того, в Азию стекались сокровища со всего мира, а Македония находилась в стороне от торговых путей: иранцы становились богаче, а их будущие завоеватели пребывали в бедности. Но, несмотря на такие преимущества, доставшиеся мидийцам при Фраорте, исход борьбы между их потомками, т. е. подданными Дария, и воинами Александра, не вы- зывал сомнений. Победа по праву досталась последним, потому что когда началась война, разницы в чистоте их арийской крови почти не было. Иранцы, которые уже во время взятия Вавилона Киаксаром, были в меньшей степени белыми, чем македон- цы, и более семитизированными, когда 269 лет спустя, сын Филиппа ступил на тер- риторию Азии. Без гения Александра, который ускорил события, это все равно бы произошло — пусть и позже, — учитывая огромную разницу в численности двух на- родов-соперников, но сомнений в исходе быть не может. Азиатская кровь заранее была обречена, точно так же, как когда-то она оказалась под игом иранцев, которые с тех пор ассимилировались с выродившимися расами покоренной страны. Здесь снова вступает в силу принцип неравенства рас. Семитская раса в своих мно- гочисленных поколениях больше оплодотворила хамитское население, чем иранское вторжение. Когда греки покорили Азию, они были немногочисленны, и их победа не привела к колонизации. Их небольшие группы, оказавшись в изоляции в огромной империи, сразу влились в массу местного населения. Великий Александр осознал, что его триумф означает конец Эллады, что его меч довершил дело Дария и Ксеркса, что если Греция не пала, находясь под властью великого царя, то она пала теперь, когда ее поглотила собственная победа. Семитская кровь поглощала все, что встре- чалось на пути. Марафон и Платея потускнели и стерлись в памяти после Арабелл и Иссы, и грек-победитель, македонский царь, сам сделался великим азиатским царем. Не было больше ни Ассирии, ни Египта, ни Персии, но не было и Эллады: западный мир с тех пор слился в единую цивилизацию. Александр умер, его соратники разрушили политическое единство; они сквозь паль- цы смотрели на то, как вся Греция вместе с Македонией, завоеванной семитским элементом, превращается в придаток азиатского побережья. Единое общество, раз- нообразное в своих нюансах, но объединенное общими формами, распространилось на этой части земного шара, которая от Бактрии до гор Армении охватывала всю Нижнюю Азию, страны на Ниле, их колонии в Африке, Карфаген, острова Средизем- ного моря, Испанию, Фосийскую Галлию, эллинизированную Италию, эллинские зем- ли. Долгая борьба трех родственных цивилизаций, которые до Александра спорили за право называться самой достойной, завершилась слиянием сил, в равной мере истощенных большим количеством семитской крови, принесшей с собой большую дозу черных элементов, и из этого грандиозного объединения возникла новая ситуа- ция. Новое общество не обладало чувством величественного, характерного для древней Ассирии и Египта, и в то же время не отличалось и стремлением к физическому и моральному безобразию, присущему этим слишком меланийским народам. И в добре и во зле оно опустилось на ступень ниже за счет двойного влияния иранцев и гре- ков. От последних оно унаследовало умеренность в области искусств, что вырази- лось в копировании эллинских методов и форм, но, с другой стороны, оно несло на себе печать семитского вкуса — любовь к усложненности, к утонченному мистициз- му, претенциозному многословию и безумным философским доктринам. В поисках выражения оно достигало иногда блистательных высот, но не отличалось глубиной и вдохновением гения. Основным его достоинством был эклектизм: оно всегда горди- лось тем, что знает секрет, как примирить непримиримые элементы — осколки об- ществ, чьей смертью оно питалось. В нем жила неистребимая любовь к арбитражной рассудочности. Эта тенденция чувствуется в литературе, философии, морали, в сис- теме правления. Эллинское общество употребляло всю свою энергию на сближение и объединение далеких друг от друга идей и интересов, что само по себе очень хоро- шо и полезно в такой среде, но совершенно неплодотворно, тем более что это пред- полагает отказ от своего предназначения. Участь таких непродолжительных обществ, составленных из лоскутков, в том, чтобы истощать свои скудные силы без пользы: не мыслить, поскольку у них нет своих идей, не идти вперед, потому что у них нет цели, но сшивать и перешивать, горестно вздыхая, изношенные пестрые лоскутки, которые постоянно расползаются. Первый же спаянный однородными элементами народ, может легко разорвать эту непрочную ткань. Новый мир стремился к единству. Он хотел выразить все материальное в словах. Чтобы выразить идею максимально возможного интеллектуального совершенства, стали употреблять термин «аттический». Это был идеал, на который не могли пре- тендовать современники и соотечественники Перикла. Немного ниже стояло слово «эллин», еще ниже такие производные от этого слова, как «эллинский», «эллинизи- рованный», которые характеризуют степень цивилизации. Человек, рожденный на берегу Красного моря, в Бактрии, в стенах египетской Александрии, на побережье Адриатики, считал себя — и его считали — настоящим эллином. Пелопоннес превра- тился в обычную малоизвестную территорию, его жители были не более чистыми греками, чем сирийцы или лидийцы, и это положение оправдывалось состоянием рас. При первых преемниках Александра во всей Греции не оставалось ни одного народа, который имел бы право отречься от родства с сомнительными «эллинизированными» элементами из Олбии или Дамаска. Варварская кровь поглотила все. На севере сме- шение со славянским и кельтским населением привело эллинизированные расы к грубости и жестокости, которые царили на берегах Дуная, между тем как на юге браки с семитами обусловили деградацию, похожую на ту, что мы видели на азиат- ском побережье, хотя в сущности это были малозначительные факторы, подрываю- щие арийский дух. Если бы победители Трои вышли из ада, они нашли бы, и в Мике- нах и в Спарте, одних выродившихся граждан. Как бы то ни было, основы единства цивилизованного мира были заложены. Этому миру был нужен закон, но на что мог опереться такой закон? Откуда он мог появить- ся, если вместо государств имело место нагромождение руин, в котором исчерпали жизненные силы все древние племена? Как извлечь из меланийских инстинктов, ко- торые пропитали все, вплоть до самых глубоких складок социального порядка, ум- ный и твердый принцип и сделать из него непререкаемое правило? Это было невоз- можно; в первый раз в мире появился феномен, который с тех пор повторялся еще два раза: массы людей, не объединенных ни политической религией, ни твердыми социальными принципами, не имеющих иной цели, кроме как выжить. Греческие цари, за неимением лучшего, приняли всеобщую толерантность во всем и ограничи- ли свои полномочия требованием почтения к своему могуществу. Государства, которые хотели быть республиками, остались таковыми; один город сохранял аристократические формы, другой выбрал чистую монархию. В такой си- туации властители ничего не отвергали и ничего не утверждали. Ни Птолемеи, ни Селевкиды не вмешивались в дела граждан или подданных, если эти дела не затра- гивали царские законные или сверхзаконные доходы и привилегии. В течение долгого периода, пока существовала эта ситуация, встречались и выдаю- щиеся личности, но они не пользовались любовью или почетом, поэтому не могли изменить положение вещей. Часто возникает вопрос, почему некоторые эпохи не рождают ничего выдающегося. Ответ, как правило, бывает таким: по причине недос- татка свободы или потребности. Одни отдают должное афинской анархии за то, что она породила Софокла и Платона, и утверждают, что не будь непрерывной смуты в Италии, Петрарка, Боккачо и Данте не удивили бы мир своими великими произведе- ниями. Другие, напротив, объясняют величие века Перикла благородством этого го- сударственного деятеля, взлет итальянской музы — протекцией Медичи, классиче- ский век нашей литературы — благоприятным влиянием Короля-Солнца, Людовика XIV. Таким образом, в окружающей среде можно найти объяснение и оправдание всему — и анархии и деспотизму. Существует еще одна точка зрения: нравы той или иной эпохи можно объяснить предпочтением, которое современники отдают тем или иным занятиям — войне, ли- тературе, искусствам. Я бы разделил это мнение, если бы оно было до конца обосно- ванным; к сожалению, когда при этом возникает вопрос об основной причине, опре- делившей состояние нравов и идей, его сторонники не отвечают, что она целиком заключается в равновесии этнических принципов. Мы уже говорили об определяю- щей причине уровня народа. Когда Азия разделилась на несколько государств исходя из разного состава крови их населения, в каждой стране — в Египте, Греции, Ассирии, на иранских землях — появился мотив или потребность к конкретному виду цивилизации, к тому или иному направлению развития, к концентрации интеллектуальных сил общества на конкрет- ных целях, и все это было обусловлено сочетанием этнических элементов. Что касается национального характера, он определялся ограниченным числом этих элементов и долей каждого из них в общей массе. Египтянин XX в. н. э., бывший приблизительно на треть арийцем, на треть белым хамитом и на треть негром, не похож на египтянина VIII столетия, чья природа была наполовину меланийской, на одну десятую белой хамитской, на треть семитской и в остальном арийской. Нет ну- жды напоминать, что дело вовсе не в точности этих цифр — этим я хочу лишь под- черкнуть свою мысль. Но египтянин VIII в., даже выродившийся, тем не менее имел свою национальность. Конечно, в нем уже не было качеств своих предков, однако этническое сочетание, из которого он вышел, оставалось присущим ему. Начиная с V в. ситуация изменилась. В эту эпоху арийский элемент настолько раздробился, что утратил всю свою актив- ность. Его роль ограничивалась тем, чтобы лишать чистоты остальные элементы, т. е. лишать их свободы действий. Те же самые выводы можно сделать в отношении греков, ассирийцев, иранцев. Но здесь можно задать вопрос: почему в эпоху становления единства рас не появилось ни одной единой нации, обладавшей всеми достижениями древних цивилизаций, собранных воедино? Почему вся Передняя Азия, объединенная с Грецией и Египтом, была не в состоянии осуществить малую часть того, что сделала каждая ее часть, будучи отдельной, тем более, что каждая была раздираема внутренними конфликта- ми? Причина этого парадокса заключается в том, что единство действительно имело ме- сто, но с отрицательным знаком. Азия внешне объединилась, но не стала единой. Посмотрим, почему произошло объединение. Только потому, что более сильные эт- нические принципы, которые уже сформировали в разных местах самобытные циви- лизации или, получив эти цивилизации, так сказать, в готовом виде, изменили их или даже усовершенствовали, оказавшись в разлагающей массе слабых элементов и потеряв энергию, предоставили национальный дух самому себе — без направления, без инициативы, без сил. Повсюду три главных принципа — хамитский, семитский и арийский — отреклись от прежней инициативы и перестали благотворно питать кровь населения. Между тем низшие этнические принципы продолжали подпиты- ваться там, где прежде находились древние цивилизации. Грек, ассириец, египтя- нин, иранец V в. мало напоминал своих предков, живших в XX в.: они все больше походили друг на друга равным недостатком активных принципов; этому способст- вовало то, что они сосуществовали в похожих массах населения, хотя их разделяли порой малозаметные различия. Они не хотели менять существующее положение ве- щей, но не могли объединиться между собой; поэтому, вынужденные жить вместе, слишком слабые, чтобы навязать свою волю, все они склонялись к скептицизму и терпимости и считали самой полезной добродетелью «атараксию», как назвал такое состояние души Секст Эмпирик. У малочисленных народов этническое равновесие устанавливается только после ис- чезновения всех цивилизаторских пружин, поскольку цивилизаторский принцип, непременно почерпнутый в благородной расе, всегда слишком незначителен, чтобы его можно было безнаказанно разделять. Однако пока он сохраняет относительную чистоту, он играет основную роль, следовательно, препятствует установлению рав- новесия с низшими элементами. Что может случиться, если объединение происходит только между расами, которые, пройдя через первую трансформацию, оказываются истощенными? Новое равновесие, видимо, может установиться (я сказал «видимо», потому что в истории такого еще не было) только ценой вырождения, к тому же обычно это влечет за собой почти полный возврат к самому низшему этническому элементу, который всегда самый многочисленный. В Азии этим самым многочисленным элементом был черный. Хамиты, с самого начала своего нашествия, встретились с ним на севере; возможно, и семиты вступили с ним в контакт в то же время. Два первых семейства Центральной Азии, более многочисленные, чем все прежние волны белой миграции, спустились так далеко на запад и на юг Африки, что еще не известно, где искать предел их продвижения. Однако анализ семитских языков по- зволяет утверждать, что черный принцип повсюду одержал верх над белым элемен- том хамитов и их союзников.Для греков, так же как и для их собратьев иранцев, арийские нашествия были мало плодотворны в сравнении с населением, меланизи- рованным более, чем на две трети, в среде которого они оказались. Поэтому, как и следовало ожидать, изменив в течение определенного времени состав населения, с которым они соприкасались, они сами затерялись в среде разрушительного элемен- та, который еще раньше поглотил их белых предшественников. Это произошло во времена македонцев и происходит сегодня. Под властью греческих или эллинизированных династий ситуация была не столь плачевной, как нынешняя. Окончательное, фатальное, неизбежное и все усиливаю- щееся преимущество меланийского принципа — вот итог существования Передней Азии и соседних с ней территорий. Можно сказать, что с того дня, когда первый хамитский завоеватель объявил себя господином первобытных черных пле- мен, побежденные не теряли ни минуты, чтобы вернуть свои земли и отплатить за- воевателям. Изо дня в день они добивались своей цели — терпеливо и неуклонно, как всегда природа осуществляет такую миссию.Начиная с македонской эпохи все, что происходит из Передней Азии или Греции, служит расширению меланийского влияния. Мы вели речь о различии между пагубным единством азиатов и эллинизированных народов: отсюда проистекают две противоположные тенденции, усиливающие анар- хию этого общества. Никто не терпит поражение, никто не торжествует победу: все довольствуются хрупким, то и дело меняющимся правлением, которое живет за счет бесплодного компромисса. Единая монархия невозможна, потому что ни одна раса не в состоянии питать ее. Нигде нет четкого проявления национальности. Всюду происходит постоянный передел территории. Нет стабильности, нет движения. В истории известны только два исключения из этого правила: нашествие галатов и появление парфян [Они говорили на языке пехлви, затем перешли на парси, в котором больше семитских корней — результат долгого пребывания арсаки- дов в Ктесифоне и Селевкии. По мнению Жюстэна, исходным материалом был скифский, но скифы говорили на арийском диалекте. В «Махабхарате» упоминаются парфяне под именем «парада». Эпопея идентифицирует их с саками, т. е. монголами. Этнический состав парфенян — это итог деятельно- сти многих туранских рас.], арийского народа, смешанного с желтой расой, кото- рый был семитизирован, как и его предшественники, а затем также растворился в пестрой массе. Однако и галаты и парфяне были слишком малочисленны, чтобы надолго изменить ситуацию в Азии. Если бы на сцене не появилась новая мощная и активная белая сила, такая участь постигла бы мировую цивилизацию. Пока в Передней Азии воца- рилась анархия — предвестник окончательного упадка, — Индия медленно, но также неотвратимо, шла к тому же исходу. Только Китай продолжал двигаться своим путем, умело избегая отклонений и больших опасностей. Но Китай не представлял собой мир, он оставался в изоляции, жил сам по себе, озабоченный лишь пропитанием своего населения. Такой была ситуация, когда в затерянном уголке средиземноморского полуострова забрезжил свет. Вначале слабый, он разгорался все сильнее, распространяясь все дальше и дальше, и вдруг озарил западную часть земного шара. Это произошло там, куда для греков каждый вечер спускался Гелиос — на ложе нимфы Океана. Там взошла звезда новой цивилизации. Затрубила в фанфары победа, объявив имя «Ла- тиум», и на арену вышел Рим. КНИГА ПЯТАЯ Семитизированная европейская цивилизация ГЛАВА I. Древние жители Европы Долгое время считалось, что невозможно обнаружить между фракийским Босфором и морем, граничащим с Галицией, и от Зунда до Сицилии ни одного места, где люди, принадлежавшее к желтой, монгольской, угорской, финской расе, т. е. люди с узки- ми глазами, небольшим плоским носом, невысокого роста, когда-либо формировали постоянные нации. Эго мнение, которое стали в какой-то мере отрицать только в последние годы, не подтверждалось никакими доказательствами. В его основе лежа- ло почти абсолютное незнание фактов. Речь идет о самых разных фактах, которые в совокупности составляют убедительное доказательство [Шаффарик одним из первых доказал очень давнее распространение азиатских финнов в Европе, но он рассматривал только северные земли и утверждал, что желтая раса спустилась гораздо дальше на восток и юг, чем обычно предполагается. Мюллер отмечает следы лапонских поселений в самой южной части Скан- динавии вплоть до Шонена. Потт приписывает азиатское происхождение всем финским племенам Европы и полагает, что это семейство продвину- лось далеко на юг.]. Определенная группа очень древних и бесформенных памятников, встречающихся почти во всех районах Европы, издавна привлекала внимание ученых. С другой сто- роны, с ними связано немало легенд. Это либо неотесанные камни в виде обелисков, сложенные посреди поляны или на берегу водоема, либо нечто, напоминающее гра- нитные своды из нескольких блоков. Эти блоки отличаются гигантскими размерами и не несут на себе следов обработки. К той же категории относятся нагромождения камней или валунов, уложенных таким образом, что они вибрируют при малейшем толчке. Эти памятники, большей частью исключительно впечатляющие даже для невнимательного взора, навели ученых на предположения, связанные либо с никий- цами, либо с римлянами, возможно с греками, или кельтами, или даже со славянами. Но крестьяне, хранящие верования отцов, отвергают такие мнения и приписывают эти загадочные объекты феям и карликам. Ниже мы увидим, что крестьяне правы. Согласно Клементу Александрийскому, о них сложены предания столь же легендар- ные, как греческая философия. Этот отец Церкви сравнивает их с орехами, мало привлекательными по внешнему виду для христианина, но если расколоть их, мы найдем внутри вкусные и питательные плоды. Архитектура финикийцев, греков, римлян, кельтов и даже славян не имеет ничего общего с упомянутыми памятниками. Мы знаем произведения этих народов разных эпох; мы знаем, для чего они служили, но в данном случае ничто не указывает на назначение этих объектов. Кроме того, камни, поставленные вертикально, пирамиды из камней и дольмены встречаются в тех местах, где никогда не проходили победи- тели Тира и Рима, или торговцы из Марселя, или кельтские воины, или трудолюби- вые славяне. Поэтому к этой проблеме следует подойти по-новому. Если исходить из общепризнанного факта, что все древности Западной Европы, о которых здесь идет речь, по своему стилю предшествуют римским завоеваниям, то- гда мы имеем надежную хронологическую базу и ключ к решению проблемы. Я на- стаиваю на этом обстоятельстве, хотя дело касается только датировки стиля, но ни в коем случае не даты сооружения того или иного конкретного памятника. Вначале необходимо рассмотреть вопрос в общих чертах, а затем конкретизировать. Поскольку армии Цезарей захватили всю Галлию и часть Британских островов в I столетии до н. э., галльские и британские древности восходят к более ранним вре- менам. Но в Испании также есть памятники, идентичные указанным. Римляне овладели этой землей задолго до того, как пришли в Галлию, а до них сюда принесли свою кровь и свои принципы карфагеняне и финикийцы. Следовательно, народы, которые соорудили испанские дольмены, не могли сделать этого после пер- вых переселений финикийцев. Впрочем, не будем углубляться дальше III в. до Рож- дества Христова. Более определенная ситуация — в Италии. Никто не сомневается в том, что соору- жения, похожие на галльские. И испанские, не предшествуют римскому и, тем более, этрусскому периоду. Т. е. их надо перенести из III в. по крайней мере, в VIII в. до н. э. Но поскольку сооружения на Британских островах, в Галлии, Испании и Италии от- носятся к тому же типу, они естественно наводят на мысль о том, что их строители принадлежат к той же расе. При этом возникает желание определить область рас- пространения этой расы исходя из Местоположения памятников, которые свидетель- ствуют о ее присутствии. Поэтому ученые начинают вести поиски за пределами этих четырех стран, и результат получается поразительным. Территория, оказавшаяся в центре внимания, простирается от обоих южных полу- островов Европы, охватывает Швейцарию, Галлию, Британские острова, всю Герма- нию, Данию, юг Швеции, Польшу и Россию, переходит через Урал, проходит по се- верной Сибири, пересекает Берингов пролив, включает в себя прерии и леса Север- ной Америки и заканчивается в верхнем течении Миссисипи, а возможно, и еще ни- же. Следует признать, что если оставить в покое финикийцев, греков и римлян и соотно- сить столь обширные территории с кельтами или славянами, тогда надо быть гото- выми к тому, чтобы обнаружить и другие аналогичные сооружения. Будь они кельты или славяне, аборигены должны были повсюду оставить следы своей культуры, сравнимые с теми, что мы видим во Франции, Англии, Германии, Дании, России, ко- торые можно приписать только им. Но дело в том, что эта теория ничем не подтвер- ждается. На тех же землях, где существуют сооружения из каменных глыб, встречается мно- жество построек разных типов, свидетельства человеческого таланта, которые, ра- дикально отличаясь друг от друга в различных местах, со всей очевидностью указы- вают на существование отличных друг от друга народов. Так, в Галлии есть руины, совершенно не похожие на славянские, которые, в свою очередь, отличаются от си- бирских, а те от американских. Таким образом, становится ясно, что еще до контактов с развитыми нациями с побе- режья Средиземного моря, финикийцами, греками и римлянами, в Европе жили раз- ные многочисленные племена. Одни из них занимали только некоторые районы кон- тинента, между тем как другие оставили следы повсюду, причем задолго до VIII в. до н. э. Теперь предстоит определить, какие из упомянутых сооружений самые древние, ка- кие встречаются в ограниченных местах и какие распространены повсюду. Те, что встречаются редко, отличаются определенным мастерством, более высоким техническим совершенством и социальным предназначением, чем памятники, рас- пространенные во многих местах. К тому же последние редко несут на себе следы металлических инструментов, а некоторые относятся к двум эпохам, где бронза и железо предстают в самых причудливых формах, и эти формы не оставляют ни ма- лейшего сомнения в том, что они не принадлежат ни кельтам, ни славянам, потому что это подтверждает классическая литература. Следовательно, поскольку кельты и славяне были последними хозяевами Европы до VIII в. до н. э., оба периода, которые названы археологами «бронзовый» и «желез- ный» века, относятся и к этим народам. Они охватывают последние времена древней античности наших стран, и более ранний период можно назвать по аналогии «ка- менным веком». Именно к этой эпохе относятся памятники, о которых мы ведем речь. Здесь есть один неясный вопрос. Привычка ничего не замечать в Европе докельтов- ского и дославянского периода убеждает некоторых мыслителей в том, что три века — каменный, бронзовый и железный — знаменуют всего лишь градации в культуре одних и тех же рас. По этой логике это были еще дикие предки умелых рудокопов, талантливых творцов, чьи произведения вызывают наше восхищение. Их варварство объясняют периодом социального детства, когда были неизвестны технические воз- можности, появившиеся позже. Эту гипотезу, неприемлемую и по многим другим причинам, безусловно опровергает одно возражение [Кеферштайн пишет: «Если проследить движение науки и искусства в Европе, нигде мы не увидим по степени его развития, а скорее колебания, при которых состояние дел опускается или возвышается подоб- но морским волнам. Некоторые обстоятельства способствуют прогрессу, другие — упадку. Невозможно обнаружить переход абсолютно диких наро- дов к стадии скотоводов или охотников, затем оседлых людей, наконец, земледельцев и ремесленников. Как бы глубоко мы ни проникали в перво- бытные времена, за пределы времен героических, мы встречаем только оседлые и социабельные народы, обладающие этими способностями».]. Ме- жду бронзовым и железным веками разница только в количестве используемых ма- териалов и в совершенстве результатов труда. Движущая мысль не изменяется: она продолжается, модифицируется, совершенству- ется, движется от хорошего к лучшему. Зато между каменным и бронзовым веками видны бросающиеся в глаза контрасты, и в сущности нет перехода одного в другой: созидательный дух преобразуется «изо всего во все». Поэтому каменный и бронзовый века связывают совсем не те отношения, которые имеют место между бронзовым и железным веками. В первом случае существует пе- реход от одной расы к другой, а во втором мы видим просто прогресс внутри рас, если не полностью идентичных, то по крайней мере очень родственных. Поэтому нет сомнений в том, что славяне обосновались в Европе как минимум 14 тысяч лет тому назад. С другой стороны, кельты уже сражались на Гаронне в XVIII в. до н. э. Итак, мы пришли к следующему выводу, математическому результату всего вышесказанно- го: памятники каменного века, что касается их стиля, предшествуют 2000 г. до н. э. Раса, построившая их, издавна обитала на этих землях, а поскольку они встречаются все чаще по мере продвижения к северо-западу, северу и северо-востоку, эта же самая раса занимала с самых древних времен и эти регионы. Если хотя бы приблизи- тельно определить вероятную эпоху ее расцвета, тогда можно с уверенностью при- нять период за 3000 лет до н. э., как предлагает один датский ученый [Вот что пи- шет Вормсааз: «Если кельты имели оседлые жилища на западе Европы бо- лее двух тысяч лет тому назад, насколько древнее должен быть народ, ко- торый жил здесь до кельтов? Много лет прошло, прежде чем кельты распро- странились по Западной Европе и сделали землю плодородной. Поэтому без всякого преувеличения можно отнести период 3000 лет тому назад к камен- ному веку».]. Теперь остается определить этническую природу этих древних народов, в таком большом количестве распространенных в нашем полушарии. Они, конечно,очень близки различным группам желтого вида — невысокие, приземистые, некрасивые люди ограниченных умственных способностей, но обладавшие практичным умом и ярко выраженными «мужскими» инстинктами [Я достаточно говорил о физиче- ских характеристиках желтой расы.]. Недавно в Дании и Норвегии обратили внимание на огромные нагромождения раку- шек, смешанных с костяными и кремниевыми ножами очень грубой работы. Встре- чаются останки скелетов оленей и кабанов с удаленными внутренностями. Господин Вормсааэ, анализируя это открытие, сожалеет, что аналогичные находки до сих пор не встречались на побережье Франции. Он считает, что их следует искать прежде всего в Бретани, добавляя: «Всем известно, как много таких скоплений ракушек и костей в Америке. Они содержат в себе грубые орудия на подобие тех, которые об- наружены в Дании и Норвегии, что свидетельствует о поселениях древних племен». Эти памятники настолько необычны и поражают воображение, что становится понят- ным, почему они так долго скрывались от глаз. Тем ценнее этот подарок для науки, т. к. это доказывает, что на севере Европы есть следы, аналогичные тем, какие на- ходят до сих пор на побережье нового мира в окрестностях Берингова пролива. Кро- ме того, это дает возможность интерпретировать другую находку такого же рода, еще более интересную, сделанную совсем недавно под Намюром. Бельгийский уче- ный Спринг извлек из грота груду обломков, заваленных слоем сталагмита и слоем ила, содержащих фрагменты кальцинированной глины, органического угля, кости быков, баранов, свиней, коз, оленей, зайцев, а также женщин, юношей и детей. Ин- тересный факт, отмеченный в Дании и Норвегии: все мозговые кости раздроблены — как человеческие, так и животные, и Спринг справедливо заключает, что это была кладовая людоедов. Это — черта, совершенно чуждая всем племенам белого семей- ства, даже самым свирепым, но часто встречающаяся у американских народов. Что касается других фактов, обнаружены интересные земляные курганы, которые по небрежности исполнения не имеют ничего общего с арийскими захоронениями Верх- ней Азии, а также пышными могилами в Греции, Трое, Лидии, Палестине, которые свидетельствуют если не о художественном вкусе создателей, то, по крайней мере, о понимании грандиозного и величественного. Между тем упомянутые выше памятники — это простые нагромождения земли и глины. Под ними находятся не сожженные трупы, рядом с которыми обнаружены следы пепла. Кстати, отсутствие признаков сожжения костей считается одной из особенностей финских захоронений, т. к. кель- ты и славяне сжигали своих покойников. Часто мертвые тела лежат на ложе из ве- ток. Это обстоятельство напоминает погребальные вязанки аборигенов Китая. Таких примитивных захоронений много по всей Европе. Аналогичные сооружения есть в верхнем течении Миссисипи, и чрезвычайная хрупкость скелетов, которые при ма- лейшем прикосновении рассыпаются в пыль, указывает на их древность. Эти курганы, всегда похожие друг на друга, насыпанные в Америке, на севере Азии и в Европе, подтверждают мнение, что когда-то на этих территориях жила одна и та же раса и эта раса была желтой. Повсюду курганы соседствуют с длинными земля- ными валами, иногда двойными или тройными, которые тянутся по прямой на не- сколько миль. Они встречаются между Вислой и Эльбой, в Ольденбурге, в Ганновере. Таким образом, из этих достаточно многочисленных и согласующихся между собой фактов следует такой вывод: желтые племена, пришедшие из Америки и скопившие- ся на севере Азии, в далеком прошлом заполнили всю Европу, и именно им принад- лежат эти грубые памятники из земли или неотесанных камней. Пора отказываться от соблазна видеть в них результаты спорадической культуры кельтских и славян- ских народов. Теперь, установив этот факт, двинемся вслед за финскими племенами на запад и рассмотрим внимательнее результаты их деятельности, которые сегодня удивляют нас. Одновременно мы узнаем, хотя бы в общих чертах, какой была соци- альная жизнь первых жителей Европы. Медленно двигаясь через заснеженные степи и болота северных регионов, их орды большей частью шли ровным и легким путем. Они шли по берегам моря и больших рек, выбирая менее лесистые дороги и удобные переходы в горах и скалах. Они бы- ли недостаточно развиты и энергичны, чтобы проложить путь через труднопроходи- мые препятствия, и единственным их инструментом был кремневый топор, кое-как при вязанный к толстой ветке дерева. Для переправы через реки или болота они пользовались примитивными лодками из толстого ствола срубленного дерева, вы- долбленного или выжженного огнем. Такие суда, доходящие до 10 м длиной, обна- ружены в торфяниках Англии и Шотландии. Некоторые имеют деревянные ручки с обоих концов, облегчавшие переноску. Когда требовалось свалить дерево, финны применяли способ, который до сих пор распространен у диких племен их родного континента. Кремниевым топором они вы- далбливали небольшие углубления в стволе дуба или сосны, затем долго и терпели- во подкладывали в дупло раскаленный древесный уголь. Судя по сохранившимся признакам, желтые племена устраивали стоянки на морском или речном берегу, хотя финские следы встречаются и в глубине материка, в мало- водной местности. Остатки их поселений есть в центре Франции: в долине Возж, Юра, Лемана. Некоторые сегодня оказались на дне швейцарских озер. Приведем краткий обзор главных находок, которые могут принадлежать только або- ригенам желтой расы и которые все археологи относят к каменному веку. Я уже упоминал нагромождения съедобных ракушек, костей четвероногих и людей впере- межку с ножами из камня, кости и рога, кремниевые топоры и молотки, лодки из стволов деревьев, остатки жилищ на сваях, которые впервые обнаружены на бере- гах озер Гельвеции. К ним следует прибавить наконечники стрел из острых камней или рыбьих костей, наконечники копий и гарпуны из таких же материалов, пуговицы для кожаных одежд, кусочки янтаря с отверстиями или сплошные, глиняные шарики, выкрашенные в красный цвет, которые нанизывались на нить и служили ожерелья- ми. Наконец, это сосуды часто очень вместительные, т. к. некоторые использовались как гробы. Но самое большое впечатление производят архитектонические сооружения. Их ос- новная черта, определяющая их особый стиль, заключается в абсолютном отсутствии кладки. В этих постройках использованы только цельные и очень крупные глыбы. Таковы менгиры или пеульвены, называемые по-немецки «Hunensteine» [Слово «huns» вовсе не означает «гунны», как обычно считают. Оно происходит от кельтского «hen», т. е. древний, старый, или от «hun» спящий. Оно пере- шло во фризский со значением «мертвый». «Hunensteine» переводится как камень «древних», «спящих» или «мертвых», т. е. не имеет никакого от- ношения к гуннам.] — обелиски из неотесанного камня значительной высоты, на четверть вкопанные в землю, кромлехи, или «Hunenbette», — камни, сложенные в круг или квадрат довольно большой площади. Еще есть дольмены — тяжелые короб- чатые сооружения из трех-четырех фрагментов породы, уложенных под прямым уг- лом, накрытые сверху пятой массивной глыбой; внутри они вымощены плоскими, похожими на плитки камнями, иногда к ним пристроен коридор такого же типа. Час- то эти чудовищные строения открыты с одной стороны, а иногда вообще не имеют входа. Это, наверняка, могильные сооружения. В некоторых районах Бретани они расположены группами штук по тридцать, не меньше их в Ганновере. Большая их часть содержала, когда их обнаружили, несожженные скелеты. Как по своей массивности (это самые крупные произведения финской расы), так и по своему содержимому! дольмены следует считать одним из самых убедительных свидетельств присутствия желтых народов в той или иной местности. Несмотря на самые тщательные раскопки в них не нашли ни одного металлического предмета, кроме самых примитивных орудий и инструментов – примитивных как по форме, так и по материалу. Дольмены встречаются по всей Европе. Перейдем к кернам или пирамидальным сооружениям, которые распространены не меньше. Это скопления камней разных размеров. Внутри некоторых находят трупы, причем всегда не обгоревшие, рядом с которыми захоронены костяные или кремние- вые предметы. Иногда мертвое тело покоится под небольшим дольменом, сооружен- ным в центре керна. Чаще всего тело лежит на стене, но иногда голова прижата к согнутым коленям. Последний обычай широко распространен у американских абори- генов. Встречаются сплошные груды камней, очевидно служившие простым памятни- ком или ориентиром. Например, в Ирландии встречаются огромные массы такого ти- па. Сочетание дольмена и керна часто подсказано типом местности, так же как сочета- ние дольмена и кургана [Керны сооружались в каменистой местности. Их мно- го на юго-западе Швеции, зато нет в Дании.]. Такие примеры можно отметить почти повсюду: в Лациуме, около Чивита-Веккия недалеко от Рима, вблизи древнего Альциума и Санта-Мартинелла. Они есть в Кьюзе и около Пратины, на месте Лавиния [Согласно Варрону, все погребальные сооружения, имеющие признаки дольмена, обычно засыпались землей в виде кургана, которые позже раз- рушались. Это лишнее свидетельство присутствия финских племен в Ита- лии.]. Скелеты, извлеченные из дольменов, позволяют констатировать наличие у первых жителей Европы определенных талантов, которых в них прежде не предполагали. Они умели делать хирургические операции. В американских курганах обнаружены черепа со вставными зубами. В одном дольмене возле Мантуи найден труп взрослого мужчины, у которого сломана берцовая кость, и перелом искусно залечен. Для нас тем более удивительно обнаружить у желтой расы такие знания, что ничего подобного не отмечено у чистых или смешанных потомков меланийской группы. По- следние абсолютно ничего не знают о человеческом организме и его строении. Это связано с ужасом, который внушают им мертвецы: этот ужас порожден суевериями, которые долгое время не давали им вмешиваться в эту опасную сферу. Между тем как желтые народы, защищенные своим флегматичным характером от подобных вы- вертов воображения, вполне трезво и даже торжественно подходили к останкам по- бежденных врагов. Антропофагия давала им богатые возможности изучить строение человека и применять эти знания на практике. Подобными навыками отличаются нынешние обитатели южной Сибири. Их анатомические знания настолько же широ- ки, насколько глубоки. Остается всего лишь шаг от привычки видеть скелеты, дробить кости в поисках моз- говой части до умения вылечить сломанный череп или заполнить альвеолу. Здесь не требуется ни выдающегося ума, ни большой культуры. Тем не менее интересно отме- тить, что финны умели делать такие вещи, которые до сих пор остаются загадкой, например, пломбирование больных зубов у самых древних римлян, о чем есть упо- минание в одном из пунктов законоуложения «Двенадцать табличек». Этот медицин- ский метод, неизвестный жителям великой Греции, заимствован у сабинских племен, или расенов, а те могли перенять его только у первых желтокожих хозяев полуост- рова. Вот так из зла рождается добро, так остеология берет исток в антропофагии. Если мы вправе сделать подобные выводы из анализа скелетов, обнаруженных в дольменах, тогда мы имеем право ожидать от них дополнительных данных для фи- зиологической характеристики этнического характера людей, которым принадлежа- ли эти останки. К сожалению, полученные результаты не оправдали ожидания, по- тому что они чрезвычайно скудны. Первая трудность в том, что сохранил ось очень мало целых тел. Чаще всего речь идет о трупах, подверженных неизбежным изменениям в результате долгого пребы- вания в земле. Кроме того, очень часто исследователи, по причине невежества или неловкости, неосторожно обращались с останками. Одним словом, на данный момент физиология не прибавила ничего нового к результатам других дисциплин, изучаю- щих пребывание финнов на всем европейском континенте. Эта наука до сих пор не доказала типичную идентичность скелетов, найденных в разных местах, и даже не может нам помочь в определении численности первобытного населения. Чтобы сформулировать точку зрения на этот счет, необходимо вернуться к свидетельствам памятников, число которых удивительно велико. Сам факт широкого распространения дольменов позволяет утверждать, что захват- чики дошли до центра, до горных районов нашей части мира. У них не было доста- точных материальных средств для таких завоеваний, поэтому они должны были ис- пользовать подавляющее преимущество в численности, и именно большая числен- ность вынуждала их распространяться вглубь континента. Этот сильный аргумент подтверждается еще одним материальным фактом, попол- нившим список финских памятников. В Лотарингии, в долине Сейль, где сегодня расположены такие города, как Диез, Марсель, Муайенвик и Вик, в первобытные времена, когда сюда еще не ступала нога человека, простиралось огромное и бездонное болото, образованное многочислен- ными солеными источниками. В окружении холмов этот уголок был труднодоступен. Финское племя облюбовало его как надежное убежище от врагов и сумело сотворить на его месте устойчивую сушу. Переселенцы использовали глину с окрестных возвышенностей и вручную слепили огромное количество островков суши. Еще сегодня на фрагментах, извлекаемых из ила, находят различимые следы человеческих пальцев. Затем эти фрагменты обжи- гались на огне и превращались в ровные кирпичи размером примерно 25х25 см. Их как попало бросали в грязь без всякого цементирующего вещества. Таким образом, на болоте образовалась мощная корка, которая постепенно отвердела до такой сте- пени, чтобы выдерживать многие города с населением до 30 тысяч человек. Если осуществить масштабные раскопки на этой территории, можно ожидать откры- тия впечатляющих свидетельств пребывания финских племен. Конечно, эти древние жители, чьи следы мы находим главным образом на берегах морей, рек, озер и даже посреди болот, что указывает на их предпочтение воде, должны были отличаться грубыми вкусами, однако им нельзя отказать в социабель- ности или в энергии, даже если они были лишены чувства прекрасного. Ясно, что искусство не имело никакого отношения к этим народам, судя по примитивным об- разцам, которые они нам оставили. В дольменах часто встречаются украшенные орнаментом глиняные сосуды. Почти постоянно мы видим простейшие спиральные линии — двойные или тройные, иногда дополняемые завитками. Эти арабески поразительно похожи на узоры, которыми американские аборигены украшают свою посуду: Эти спирали кажутся пределом воображения финнов, они выполнены не только на горшках и вазах, но и на некото- рых архитектурных сооружениях. Вполне вероятно, что эти сооружения относятся к более поздним временам, когда у аборигенов появились соответствующие орудия и инструменты или им помогали кельты, что нередко случается в переходные периоды. Так, большой дольмен в Нью-Гранж, в Ирландии, украшен не только спиральными линиями, но имеет вход в виде стрельчатой арки. На другом, неподалеку от Даута, изображен крест, вписанный в окружность. В музее Клюни хранится кость с выгра- вированным изображением лошади. Все это дурно выполнено и отличается превос- ходством воображения над совершенством исполнения, что характерно для произве- дений меланийского типа. Впрочем, нет уверенности в том, что речь в данном случае идет о финском наследии, хотя этот предмет обнаружен в гроте, который можно от- нести к очень древнему периоду. До сих пор мы обосновывали присутствие желтой расы в Европе в далекой древности только методом сравнения и исключения, но этот метод не совсем убедителен. Поэтому здесь нужны более убедительные и прямые доказательства. К счастью, не- достатка в них нет. Самые древние традиции кельтов и славян, первых белых народов, обитавших на севере и западе Европы, которые лучше всех сохранили в памяти все, что происхо- дило на этом континенте, богаты преданиями о неких существах, совершенно отлич- ных от них. Эти рассказы, передаваемые из уст в уста, из поколения в поколение, неизбежно утратили фактографическую точность и претерпели значительные изме- нения. Каждый век что-то терял из наследия предыдущего, и финны, которые преж- де представляли собой только отдельный исторический фрагмент, превратились в персонажи сказок, в сверхъестественные существа. Они давно перешли из мира реальности в туманную сферу мифологии нашего конти- нента. Они стали карликами — чаще всего бесформенными, капризными, злобными и опасными, иногда, напротив того, добрыми, мягкими, симпатичными и очарователь- ными [См. «Сон в летнюю ночь» и «Бурю» Шекспира. См. «Отважный Робин Гуд» в собрании Томаса Переи (Лондон, 1847 г.). Карлики фигурируют в ис- тории всех народов Европы. Если карлики храбрые, добрые, значит, здесь есть влияние скандинавских мифов или восточных сказок. В италийских, кельтских и славянских преданиях отношение к ним совсем иное.], но в лю- бом случае карликами, которые живут в памятниках каменного века, которые днем спят под дольменами, в подземельях, а ночью бродят по ландам, по труднодоступ- ным тропам, по берегам озер и рек, в чащах рощ и лесов. Крестьяне Шотландии, Бретани, Германии считают, что карлики воруют детей и под- меняют их своими младенцами. От них очень трудно уберечься: единственный спо- соб — забить до смерти крошечное существо, которое подложили несчастной матери. Цель этих карликов — дать возможность своему потомству жить среди людей, и, со- гласно легендам, украденного младенца используют для улучшения породы этих низших существ. На первый взгляд может показаться, что ими движет не совсем объяснимая зависть к нашему роду, тем более, что в смысле долгожительства и сверхъестественных воз- можностей они превосходят потомков Адама. Но вопрос стоит так: либо принимать предания такими, какие они есть, либо отвергать их. На мой взгляд, разумнее по- следнее: этнические амбиции карликов – это не что иное, как ощущение, которое бытует сегодня среди лапонов. Будучи уверены в своем уродстве и своей ничтожности, представители этих племен получают удовлетворение оттого, что они будут иметь от женщин высшей расы от- прыска, который будет превосходить их во всем. Память о карликах лучше всего сохранилась в тех странах Европы, где больше кельтских корней. Это — Бретань, Ирландия, Шотландия, Германия. Эта тенденция меньше ощущается на юге: во Франции, Испании, Италии. Она сохраняется у славян, которые подверглись нескольким нашествиям и пертурбациям, хотя эта традиция пропиталась чужеродными понятиями. Такая ситуация объясняется очень просто. Северные и западные кельты, подверженные главным образом германскому влия- нию, не могли избавиться от древних воспоминаний. То же самое можно сказать о славянах. Но семитизированные жители южной Европы издавна познакомились с легендами, пришедшими из Азии, которые отличаются от преданий древней Европы и, тем не менее, оказали на них огромное влияние. Эти карлики, похитители детей, убежденные в своем ничтожестве по сравнению с белой расой и в то же время обладающие невероятными тайнами, могуществом, муд- ростью, тем не менее не считаются существами ущербными. Они — работники, чаще всего рудокопы [Шотландские горцы приписывают псевдо-кельтские памят- ники своей страны таинственному народу, жившему на их земле задолго до них, который они называют «drinnach», т. е. «работники».]. Они могут быть фальшивомонетчиками. В недрах земли они могут изготавливать превосходное ору- жие, предназначенное не для их расы, но для тех, кто может им пользоваться. Рассказывают, что деревенские музыканты, возвращавшиеся со свадьбы после полу- ночи, видели в поле на скрещении двух дорог толпу карликов. Другие очевидцы ви- дели их рядом с дольменами, их обычным обиталищем — карлики таскали гранитные глыбы и, видимо, извлекали из земли золотую руду. Такие случаи чаще всего рас- сказывают в Германии. Почти всегда отмечалось, что эти трудолюбивые человечки совершенно лысые. Надо сказать, что небольшое количество волос — это специфи- ческая черта большинства финнов. Иногда за ночной работой заставали уже не рудокопов, а прачек, которые с усерди- ем стирали белье на берегу озера или болота. Ирландским, шотландским, бретон- ским, немецким, скандинавским или славянским крестьянам необязательно было выходить из дома ночью, чтобы увидеть такое зрелище. Многие карлики работали на ферме, на кухне, в конюшне у селян. Они отличались старательностью, чистоплот- ностью, исполнительностью и помогали выполнять самые тяжелые и черные работы. Но у них есть недостатки, и немалые. Карликов обычно считают лживыми, коварны- ми, трусливыми, жестокими, исключительно прожорливыми, пьющими до беспамят- ства и похотливыми, как козы Феокрита. В этом смысле очень убедительны истории о влюбленных русалках — если оставить в стороне литературный орнамент, — кото- рые широко известны и в Германии, и в Шотландии, и в Бретани. Поэтому карлики по своим достоинствам и порокам являются точным портретом на- рода рабского духа, эти традиции сформировались в эпоху, когда он большей частью оказался под игом переселенцев белой расы. Это подтверждается, равно как и дос- товерность легенд и преданий, очевидными и недвусмысленными фактами из исто- рии карликов. Филология, мифология и даже история греков, этрусков и сабинян свидетельствует об этом. В Европе карлики известны под четырьмя главными именами, такими же древними, как и пребывание белых народов на нашем континенте. Корни их принадлежат к фонду самого древнего языка благородной расы. Если отбросить в сторону незначи- тельные изменения в форме, речь идет о следующих словах: «pigmee», «fad», «gen» и «nar». Первое мы встречаем в «Илиаде», где поэт, описывая крик и шум в стане троянцев, готовящихся к битве, пишет: «Точно так же поднимаются в небо крики журавлей, когда, спасаясь от зимы и непрестанных дождей, они летят, курлыча, к реке Океан и несут смерть и погибель пигмеям». Это сравнение, характеризующее поведение троянцев, говорит о том, что во времена Гомера пигмеи были хорошо известны. Эти маленькие существа обитали на берегу реки Океан к западу от страны эллинов, а поскольку журавли в конце зимы летят на север, пигмеи жили и в северных землях, т. е. в Западной Европе. Именно там мы и находим плоды их трудов. В древности о них упоминал не только Гомер. О них пишет Гекатей Милетский как о крошечных трудолюбивых человечках, которые жнут при помощи топора. Евсгахий помещает пигмеев в северные земли, примерно на широте Тулы. По его описанию, это исключительно маленькие люди, которые живут очень долго. Наконец, и сам Аристотель не обошел их вниманием. Он вовсе не считает их существами сказочными, а их маленький рост объясняет, как это ни нелепо, неболь- шими размерами их лошадей. Поскольку философ жил в эпоху, когда; согласно на- учной моде, все происходило из Египта, он называет их родиной долину Нила. С его легкой руки и Страбон и Овидий дают об этих существах совершенно фантастиче- ские сведения, о которых говорить мы не будем. Слово «пигмей» означает расстояние от ладони до локтя. Таков должен был быть рост маленького человечка, но нетрудно представить, как искажалось в легендах все, что связано с величиной и количеством. Даже самая точная история не обходит- ся без преувеличений и ошибок такого рода. «Пигмей» — это мальчик-с-пальчик французских сказок и «Daumling» немецкого фольклора. Первобытная утраченная форма слова «пигмей» восходит к санскритскому «pit» (в женском роде «pa»), что значит«желтый», и к местоименным формам санскритского, зендского и греческого языков — «aham», «azem», выражающим абстрактное понятие «существо», от кото- рого происходит готское «guma», т. е. «человек»). Итак, «пигмей» — это значит все- го-навсего «желтый человек». Стоит отметить, что местоименный корень слова «guma» в славянских языках сбли- жается с санскритским «gan», что сохранилось в немецком в виде «gnome». Т. е. «пюм» — это то же самое, что «пигмей» и по названию и по сути. Разберем слово «fad» в кельтском языке. Галлы так называли людей — мужчин и женщин — одержимых. Это то же самое, что «vates» у италийских народов оккульт- ная способность проникать в тайну, т. е. в «fatum». И сегодня во многих француз- ских диалектах так называют человека, обладающего сверхъестественными способ- ностями, но потерявшего рассудок. «Fada», «fadet» — одновременно и колдун и иди- от, т. е. в любом случае существо фатального порядка. Следуя этой логике рассуждения, мы находим те же самые обобщенные понятия в другой лексикологической форме — у белых аборигенов Италии. Это «faunus» или «fauna» женского рода. Издавна ученые отмечали любопытный факт: эти низшие божества-супруги зовутся одним и тем же именем, чему нет второго такого примера в классической мифологии. Единственное объяснение в том, что речь идет не о лю- дях, а о народностях. Греческая параллель слова «фавн») — это «Пан», или народ- ность «эгипаны», то же самое, что «фавны». Замена «п» на «ф» часто встречается в этих языках. Фавн, так же как и Пан, — это гротескные, уродливые создания, стоящие ближе к животным; они пьяницы, дебоширы, грубияны, жестокие, хотя знают будущее и предсказывают его. Здесь нетрудно узнать моральный и физический портрет желтой расы, какой ее увидели первые белые переселенцы. — Неискоренимая склонность ко всякого рода суевериям, приверженность к магии, колдовству — вот характерные черты финской расы во всех странах, где она встречается. Кельты-метисы и славяне в эпохи упадка неизбежно впитывали в себя религиозные идеи побежденных и их именем называли своих магов — наследников или имитаторов варварского культа. В похотливости ундин И русалок виден тот порок, в котором всегда преуспевали жен- щины желтой расы и который, по некоторым гипотезам, обусловил обычай увечить ноги китайских девочек, а там, где нет общественных ограничений, как, например, на Камчатке, он выливается в оргии, которым предавались менады Фракии или неис- товые женщины, убившие Орфея. Фавны отличаются неумеренным потреблением вина и обжорством, что характерно для монгольского семейства, и у них ярко выра- женная склонность к сельскохозяйственным и домашним занятиям и к материально- му миру. Обе формы — «faunus» и «pan» — этимологически родственны таким словам, как «knorrigan» и «knoridwen» так армориканские крестьяне называют магов-карликов в своих странах [Иногда корриганов называют «duz», т. е. «боги», что проис- ходит от арийского «дэвы».]. Галлы называют их «gwrachan»). У латинян это «genius», у французов «genie». В этих гениях, низших духах, нетрудно распознать финнов. Древность этого понятия, его обобщенный характер и повсеместное распространение во всех европейских землях — «faunus», «pan», «gen», «genius», «fee», «knorrigan», «fairy» — не остав- ляют никаких сомнений в том, что оно опирается на достоверные исторические фак- ты. В заключение разберем слово «nar». Оно идентично с «nanus» и кельтским «пап» (карлик) и в нынешних древнегерманских диалектах означает «сумасшедший». Это трудолюбивое существо, обладающее магическим даром, но глупое, ограниченное, необузданное и жестокое; оно всегда отличалось небольшим ростом и почти полным отсутствием волос. Из Аквитании отравимся в страну скифов, т. е. в восточную часть Европы, которая простирается от Понта Эвксинского до Балтики. Геродот рассказывает о том, что в этих странах есть колдуны, которые пользуются огромной популярностью, к ним прислушиваются, у них просят совета, и называются они «neures». Кстати, белые, которые жили среди аборигенов, несмотря на очень большое доверие к их предска- заниям, относились к ним с крайним презрением, а иногда с исключительной жесто- костью. Если предсказания не сбывались, несчастных сжигали живьем. Сами невры считали,- что их дар обусловлен физическим состоянием, близким к женской истерии. Возможно, это напоминало конвульсивные движения пророчиц-сивилл. Такими недугами чаще страдают желтые народы, чем другие расы. Поэтому им особенно подвержены рус- ские по сравнению с остальными смешанными народами Европы. Итак, это существо, встречающееся у всех древних наций белой группы в Европе и называемое «пигмей», «гений», «фад» или «нар», имеет одни и те же физические и моральные качества, одни и те же пороки и добродетели; оно действительно суще- ствовало в давние времена. Невозможно приписать коллективному воображению стольких народов, которые никогда не имели контактов с незапамятного периода после их разделения в Верхней Азии, такой достоверный образ. Это предположение отвергается элементарным здравым смыслом. Это отвергает и лингвистика. Кстати, в силу родства некоторых звуков — гласных, полугласных и согласных – можно соста- вить следующий лингвистический ряд: pit — gen, fit — gen, fi — gen, fi — ouen, gan, fiun — fen. В последнем слове нет ничего мифического. Это древнее название настоящих фин- нов, о чем свидетельствует Тацит: «У финнов мы наблюдаем удивительную дикость и отвратительную нищету: ни орудий, ни лошадей, ни жилищ. Из пищи — только тра- ва, из одежд — шкуры, вместо кровати — земля. Единственный источник существо- вания — стрелы с костяными наконечниками за неимением железа. Охотой занима- ются и мужчины, и женщины, и каждый имеет свою долю добычи. Единственная защита от диких зверей — ветки деревьев». Сегодня слово «финн» утратило первоначальный смысл, а сами финны — это боль- шей частью германские или славянские метисы. Итак, мы изобразили аборигенов Европы со всеми их физическими и моральными характеристиками. На сей раз у нас не было недостатка в сведениях. Может быть, нам недостает физических портретов этих магов-карликов? Однако они также сохранились. Между Женевой и горой Салев, на естественном возвышении, находится необрабо- танный каменный блок, который несет на себе грубый барельеф с четырьмя стоящи- ми фигурами — сгорбленными, без волос, с большими плоскими лицами; в обеих руках они держат цилиндрический предмет. Этот памятник связывают с остатками некоторых древних церемоний, которые практиковались во всех кантонах, где было кельтское население. У этого барельефа есть аналогии — грубые статуи, называемые «бабами», которые сегодня можно видеть на холмистых берегах Енисея, Иртыша, Самарки, Азовского моря, по всему югу России. В обоих случаях перед нами явный монгольский тип. Медная чаша, найденная в кургане в Оренбургской губернии, украшена аналогичной фигурой, а чтобы не осталось никаких сомнений относительно изображенных персо- нажей, напомню, что в московском музее хранится одна из таких «баб» с головой животного — образ невров, которые обладали способностью превращаться в волков. Эти изображения — чисто монгольской природы, о чем свидетельствуют не только памятник на горе Салев, русские каменные изваяния, но и тот цилиндрический предмет, который мы отмечали выше. В бретонских легендах основным атрибутом корриганов называется небольшой мешок, в котором находятся конские волосы, ножницы и другие предметы магических культов. Если отобрать у них этот мешок, тогда нет предела их горю, и они делают все, чтобы вернуть его. В таких мешках нынешние шаманы хранят свои магические принадлежности. Таким образом, и каменные «бабы» и женевский камень это неопровержимый мате- риальный портрет первых жителей Европы, которые принадлежали к финским пле- менам. ГЛАВА II. Фракийцы; иллирийцы; этруски; иберийцы Наконец, в южной Европе появляются четыре народа, достойные этого статуса, ко- торые оспаривают у финнов владение этой землей. Невозможно определить, даже приблизительно, эпоху их появления. Можно лишь предположить, что их самые пер- вые поселения предшествуют 2000 г. до Рождества Христова. Что касается названий, их сохранила греческая античность и отобразила в религиозных мифах. Это фракийцы, иллирийцы, этруски и иберийцы. В своих истоках и, возможно, во время их пребывания в Азии, фракийцы представляли собой большой и сильный на- род. Об этом свидетельствует Библия, где они названы в числе сыновей Иафета [В Библии они фигурируют как «Фиры». Геродот утверждает, что после ин- дийцев фракийцы — самый многочисленный народ на земле.]. Желтые пле- мена, когда они сохраняли свою расовую чистоту, в целом не были воинственными, причем воинственный дух уменьшается по мере увеличения их крови в том или ином населении, поэтому есть основания считать, что фракийцы не состояли с ними в близком родстве. Греки часто упоминали о них в исторические времена. Они нани- мали их вместе с выходцами скифских племен в качестве полицейских и нигде нет упоминания об их внешнем уродстве, характерном для финской расы. Исходя из это- го, я прихожу к выводу, что фракийцы не были финнами. Этнический вопрос решал- ся бы проще, если бы сохранились памятники, связанные с ними — хотя бы остатки их языка. Однако в этом смысле мы ничем не располагаем. Судя по скудным лин- гвистическим следам, фракийцы происходят от арийцев. С другой стороны, у них было большое расположение к греческим нравам и обычаям. Об этом пишет Геродот, который не сомневается в том, что фракийцы — это геты, т. е. несомненные арийцы. Греческие хроникеры с глубоким уважением отзываются о древних фракийцах, та- ким образом, можно сказать, что, несмотря на непоправимый упадок, вызванный смешением, эти фракийцы были метисами белых и желтых народов; вначале доми- нировал белый элемент, затем, с течением времени, он уступил место мощному кельтскому наступлению и славянским элементам. Не меньше трудностей при определении этнического характера иллирийцев, однако, они совсем другого рода и требуют иных средств для их преодоления. Иллирийцы сегодня называются арнаутами, или албанцами, т. е. от них остались и народ, и его язык. Прежде всего, поговорим о физической индивидуальности. Албанец в своих чисто национальных чертах значительно отличается от населения соседних стран. Он не похож ни на сегодняшнего грека, ни на славянина. У него осталось мало сходства с валахом. Многочисленные союзы, физиологически сближающие его с соседями, сильно изменили его первородный тип, однако не смогли уничтожить самые харак- терные черты. Во-первых, у него высокий рост, хорошее телосложение, костистое лицо, отличающееся от калмыкского типа, хотя и несет на себе его следы. Можно сказать, что албанец имеет такое же отношение к монголу, как последний к турку и особенно к венгру. Выступающий нос, большой, четко очерченный подбородок, кра- сивые, хотя несколько грубоватые черты, как у мадьяра, т. е. никакого сходства с утонченным греческим типом. А поскольку доказано, что мадьяр имеет в своих жи- лах монгольскую кровь, т. к. происходит от гуннов, я утверждаю, что албанец — это результат аналогичного смешения. К сожалению, изучение языка не может подтвердить эту точку зрения, т. к. он силь- но искажен и до сих пор мало исследован. Прежде всего из него следует исключить слова, заимствованные из тюркского, современного греческого, славянских наречий, которые проникли в иллирийский недавно и в большом количестве. Затем пришлось бы отбросить эллинские, кельтские и латинские корни. Остается основа, которую все равно трудно анализировать и о которой до сих пор нельзя сказать ничего определенного, за исключением того, что этот язык не родст- венен древнегреческому. Поэтому нельзя отнести его к арийской группе. Но тогда, возможно, что он имеет какое-то отношение к финским языкам. Этот вопрос не ре- шен и поныне. Так что в настоящий момент лучше отказаться от поспешных филоло- гических выводов и ограничиться теми, которые мы уже сделали в области физиоло- гии. Итак, я заявляю, что албанцы — это белый народ, арийцы, непосредственно смешанные с желтыми, а если он и принял от соседей язык, не являвшийся для него родным, то в этом нет ничего необычного: такое случалось со многими народами и племенами [Иллирия очень часто меняла размеры своей территории и свои границы. В нее входили самые разные народы, объединенные одним назва- нием. В самом начале это была страна на берегу Адриатики, между Нерет- вой и Дриной на юге. На востоке она граничила с трибаллийцами. Затем ее территория расширилась до Эпира и Македонии. После II в до н. э. она включала в себя много провинций, в том числе Фракию. Константин исклю- чил из нее Фракию и Мэсию, зато включил Македонию, Фессалию, Ахайю, оба Эпира, Прэваллис и Крит — всего 16 провинций Возможно, по этой при- чине иногда считают фракийцев и иллирийцев одним народом.]. Фракийцы и иллирийцы в достаточной степени сохранили свои арийские корни, а первые принимали активное участие во вторжении арийцев-эллинов в Грецию. Вторые, смешавшись с греками-эпиротами, македонцами и фессалийцами, помогли им овладеть Передней Азией. Если в исторические времена обе группы — фракийцы и иллирийцы, — несмотря на свою энергию и ум, занимали подчиненное положение и ограничивались тем, что поставляли (в особенности вторые) множество своих луч- ших представителей вначале в Грецию, а затем римлянам и византийцам и, наконец, в Турцию, это обстоятельство следует отнести за счет их раздробленности, относи- тельной слабости групп и пребывания в среде плодовитых племен, которые вытес- няли их на горные и неплодородные территории. В любом случае фракийцы и илли- рийцы, если рассматривать их отдельно от примесей, представляли собой две ветви человечества, одаренные, сильные и благородные, в которых четко прослеживается арийская сущность. Теперь отправимся на другой конец южной Европы к иберийцам, тогда мы увидим, что исторический туман несколько рассеивается. Не стоит упоминать, сколько сил было потрачено для того, чтобы определить происхождение этого загадочного наро- да, представителями которого — справедливо или несправедливо — считаются ны- нешние эскарийцы, или баски. Название этого народа встречается на Кавказе, и бы- ли попытки найти дорогу, которой он прошел из Азии в Испанию. Кстати, Эвальд полагает, что кавказские иберийцы должны принадлежать к эбрийской ветви. Но все эти гипотезы слишком запутаны и неоформлены. Лучше известен тот факт, что ибе- рийское семейство наводнило полуостров, населило Сардинию, Корсику, Балеарские острова, некоторые области на западном побережье Италии. Их дети овладели югом Галлии вплоть до устья Гаронны, включая Аквитанию и часть Лангедока. Иберийцы не оставили ни одного материального памятника, и было бы весьма труд- но определить их физиологический характер, если бы не Тацит [Есть и другие свидетельства о том, что жители Испании — блондины. Надо сказать, что в римскую эпоху в Испании было самое разнообразное население, и уже то- гда было трудно встретить иберийца чистой расы.]. По его мнению, они были смуглые и низкорослые. Нынешние баски не сохранили этих черт. В основном это белые метисы, напоминающие соседей. И это неудивительно. Ничто не могло гаран- тировать чистоту крови горцев в Пиренеях, и я не собираюсь получить из рассмотре- ния этого вопроса такие же результаты, как в случае с албанским воином. В нем я вижу резкое отличие от соседних народов. Невозможно спутать арнаутов с турками, греками, боснийцами. И напротив того, очень трудно спутать эскарийца с французом и испанцем. В лице баска нет ничего примечательного. У него велико- лепная кровь, хорошая энергетика, но в нем очевидна смесь, вернее, целое сочета- ние смесей. В нем отсутствует черта однородных рас — сходство людей, — что в высшей степени характерно для албанцев. Да и как пиренейский ибериец мог бы принадлежать к чистой расе? Целая нация была поглощена кельтскими, семитскими, римскими, готскими элементами. Что касается ядра, укрывшегося в высокогорных долинах, известно, что туда же периодически уходили в поисках убежища многочис- ленные группы побежденных. Поэтому оно не могло уцелеть в большей мере, чем аквитанцы и руссильонцы. Язык эскара не менее загадочен, чем албанский [Римлян очень отталкивала его грубость.]. Ученых поражало упорство, с каким он сопротивлялся какому бы то ни было воздействию. В нем нет ничего хамитского и мало арийского. В нем, видимо, есть родство с желтыми языками, но оно скрытое и определимое только приблизи- тельно [В языке эскара находят несколько финских корней.]. Единственный достоверный факт в том, что своим полисинтетизмом, своей тенденци- ей к переходу слова из одного в другое он близок к американским языкам. Это от- крытие привело к появлению немалого количества романов — один фантастичнее другого. Люди с буйным воображением поспешили вслед за иберийцами перепра- виться через Гибралтарский пролив, направить их вдоль западного побережья Аф- рики, сотворить для них Атлантиду и послать бедняг на берег нового континента. Я же считаю, что американские черты языка эскара имеют своим источником меха- низм, издавна общий для всех финских языков. Но поскольку этот вопрос еще не- достаточно разъяснен, я предпочитаю не касаться его. Поэтому обратимся к тому, что может рассказать нам история об обычаях и нравах иберийской нации. Здесь мы найдем больше ясности. История свидетельствует, что иберийцы не были варварами, они имели законы и создавали организованные обще- ства. Они были немногословные и сдержанные люди. Одевались в темные одежды и не питали страсти к нарядам, как меланийцы. Их политическая организация не отли- чалась устойчивостью: захватив значительную часть страны, эти народы, изгнанные из Италии и с островов, лишились большой территории Испании под давлением кельтов, а позже их без особого труда изгнали финикийцы и карфагеняне [В эпоху Страбона много говорилось об интеллектуальном развитии жителей Бети- кии, о том, что у турдетов были поэмы и законы, созданные 6000 лет назад. Но вряд ли можно приписывать иберийцам эту замечательную литературу. Она опиралась на очень древнюю семитизированную основу и представляет собой копии ханаанских или пунических произведений.]. Наконец, самый главный аргумент: они отличались большим талантом в горнорудном деле. В далекой древности Испания за несколько лет получила 400 пудов золота, т. е. столько же, сколько было добыто в Бразилии и на Урале, вместе взятых, в самые плодотворные периоды. Разумеется, эта область деятельности требует от человека большого искусства. Ни один черный народ не способен на это. Из белых народов этим отличались те, кото- рые, живя в Азии, больше соприкасались с желтыми. К ним можно отнести славян. Получается, что иберийцы были славянами. Еще раз приведу свои аргументы: ме- ланхоличные люди: предпочитающие темные одежды, маловоинственные, хорошие рудокопы, обладающие прагматичным характером. Все эти признаки мы видим сего- дня у населения северо-востока Европы [Раск считает иберийцев финнами и обосновывает свою точку зрения лингвистикой.]. Переходим к расенам [Это самоназвание данного народа, по мнению О. Мюл- лера. Деннис, напротив, утверждает, что это название относится к победи- телям-тирренцам. Я не считаю это утверждение обоснованным.] или, иначе говоря, к этрускам первого поколения. В результате нашествий пеласгов этот народ, заслуживающий особого рассмотрения, в эпоху, предшествующую X в. до н.э., со- стоял из двух главных элементов, один из которых, пришедший последним, придал нации цивилизаторский толчок. Я пока не буду касаться этого второго периода. Мы рассмотрим только самую большую долю крови, которая одновременно является са- мой древней, и только она в этом качестве должна учитываться у древних жителей — фракийцев, иллирийцев, иберийцев. Разумеется, расенов было намного больше, чем их цивилизаторов. Впрочем, это обычная ситуация при любых завоеваниях. Их язык также одержал верх над языком завоевателей и стер в нем почти все первородные черты. Этрусский язык в том виде, в каком он сохранился в древних надписях, довольно далек от греческого и даже латинского. Римляне называли его варварским, чего они не говорили ни о сабин- ском, ни об оскском, может быть потому, что не понимали его. Этрусский отличается гортанными звуками и грубостью. До сих пор безрезультатны все попытки интерпре- тировать то, что от него осталось. Гумбольдт склонен считать его чем-то переходным от иберийского к остальным италийским наречиям. Это мнение разделяет Мюллер. Некоторые филологи высказали мысль о том, что его остатки можно найти в роман- ском диалекте, на котором говорят в Ретских горах. Возможно, они правы; однако все три диалекта, используемые в кантоне Гризон в Швеции, состоят из латинских, кельтских, немецких, итальянских осколков. Они содержат немного слов из других источников, исключая географические названия. Осталось много этрусских памятников разных эпох. И каждый день находят новые. Кроме развалин городов и замков, ценные физиологические сведения дают могилы. Расенец, изображенный на крышке саркофагов из камня или обожженной глины, — человек небольшого роста, с большой головой, толстыми короткими руками, грузным телом, узкими глазами, смуглый, светловолосый. Подбородок сильный, выдается вперед, лишен растительности. Лицо полное и круглое, нос короткий, приплюсну- тый. Великий латинский поэт кратко нарисовал портрет этрусков следующим обра- зом: «Obesos et pingues Etrusos» [Виргилий: «Жирные и скаредные этруски».]. Однако характеристика поэта и изображения, о которых сказано выше, относятся не к чистым расенам, а к этрускам римской эпохи, т. е. к метисам. Это еще одно доказа- тельство того, что цивилизаторское влияние было незначительным, потому что оно лишь немного изменило первобытную природу населения. Достаточно этих двух фактов — сохранение языка, чуждого белой группе, и физиологическая конституция, — чтобы сделать следующий вывод: кровь побежденной расы оказалась сильнее крови победителей. Об этом свидетельствует культура этрусков. И опять я не имею в виду расенско-тирренскую смесь — речь идет об истинной природе первобытного расенского населения. У них была своеобразная религия. Их боги, в отличие от богов семитизированных эллинов, никогда не спускались на землю. Они никогда не показывались людям и сообщали свою волю знаками или через посредство таинственных существ [По мне- нию Мюллера, этруски не знали культа местных героев, по этому у них не было эпонимов, как у их завоевателей, тирренцев или греков. Выше всех своих божеств, даже самой великой богини Тинии, они почитали сверхъес- тественных существ, которых римляне называли «dii involuti», т. е. «скры- тые боги».]. Следовательно, основным занятием жрецов было толкование непонят- ного выражения высшей воли. Предсказания и знание природных явлений, таких как гроза, молния, метеоры, были в центре внимания жрецов и служили основой суеве- рий, еще более темных, изощренных и абсурдных, нежели астрология семитов, ко- торая, по крайней мере, имела дело с обширным миром и с тайнами высшего поряд- ка. Если халдейский священник, забравшийся на одну из башен, которыми щетини- лись Вавилон и Ниневия, следил пытливым взором за движением бесчисленных звезд, рассеянных в небе, и постепенно познавал тайны их орбит, то суеверный эт- руск — толстый, низкорослый, широколицый, мрачный и пугливый, — с ужасом при- слушивался к шуму леса; бледнеющий от вспышки молнии, дрожащий от шума ли- стьев и от пролетавших птиц, пытался истолковать все мимолетные движения окру- жающего мира. Мысли семита плутали в абстрактных дебрях, но охватывали природу во всей ее целостности и уносили его воображение на крыльях вдохновения. Расен направлял все свои помыслы на самые элементарные моменты существования, а его антипод пытался связать ход планет с капризной игрой событий, которые определя- ли его повседневную жизнь. В этом заключается различие между индусским мышле- нием, высшим выражением арийского гения, смешанного с черной кровью, и китай- ским образом мысли, типичным для желтой расы, подверженной воздействию белого элемента. Следуя этой логике, которая наводит в конечном счете на мысль о слабо- умии первых и о скудоумии вторых, мы видим, что расены попадают в ту же катего- рию, что и желтые народы, и отличаются слабым воображением, детским восприяти- ем и боязливостью. Слабость воображения подтверждается тем, что этрусская нация, которую в чем-то ставят в пример и которая обладает способностями к историографии [Этруски дали римлянам образец исторических анналов, но это скорее всего лишь катало- ги фактов, лишенные хронологической последовательности и повествова- тельного таланта. Веррий Флакк и император Клавдий использовали этрус- ские хроники для своих сочинений.], ничего не дала литературе, кроме тракта- тов пророческого характера. Если прибавить сюда ритуалы, в которых скрупулезно сформулирован процесс религиозной службы, это будет все, что занимало интеллек- туальный досуг этого народа, пропитанного духом формализма. В области поэтиче- ской он довольствовался гимнами, в которых больше имен божеств, чем искренних излияний души. В более позднюю эпоху в этрусском городе Фесений мы видим об- разчики сочинений, написанных в виде драм, которые долго восхищали римлян. Но даже эти удовольствия указывают на грубые вкусы. Фесенийские стихи — это нечто вроде просторечного катехизиса, набор инвектив, единственным достоинством кото- рых является язвительность, и в них полностью отсутствует полет мысли. Наконец, даже этот скудный образчик поэтического таланта нельзя целиком отнести на счет расенов, потому что их города в основном были населены чужестранцами, в частно- сти сикулами. Таким образом, достоинства расенов надо искать в другой области. Они были непло- хими земледельцами, ремесленниками, моряками, строителями акведуков, дорог, крепостей и других полезных сооружений. Простые удовольствия и материальные интересы — вот что в основном заботило, их. В далекой древности они были знаме- ниты страстью к еде и к чувственным наслаждениям [Этруски использовали сво- их женщин в культовых обрядах и церемониях. Это также финский обы- чай.]. Они не были героическим народом, но сегодня они первыми из народов про- шлого поняли бы утилитарную сторону нашей нынешней жизни и быстрее всех при- выкли бы к ней. А еще больше этому способствовало присоединение к финской им- перии. Во всяком случае, этруск кажется отпрыском этого народа. Например, у него ярко выражена характерная черта желтой расы — глубокое почтение к чиновнику. Оно сочетается со стремлением к индивидуальной свободе в той мере, в какой это отно- сится к чисто материальной сфере. То же самое можно сказать об иберийцах, между тем как иллирийцы и фракийцы понимали независимость по-иному: для них она должна была быть абсолютной. Расены всегда находились под властью аристократов другой расы и не участвовали в правлении. Однако у них нет примеров крайнего и жестокого деспотизма, как это имело место в семитских государствах, и подданные пользовались относительными привилегиями, в частности, материальными благами и правом на образование. В какой-то мере это обусловлено стремлением финнов к изоляции в отличие от тенденции черной расы к коллективному проживанию. Исходя из вышесказанного, я считаю, что расены, если убрать чужеродный элемент, привнесенный тирренийцами, были почти целиком желтым народом, или, если хоти- те, славянским племенем с небольшой примесью чистой белой крови [Этрусков ошибочно называли пеласгами, расшифровывая этот непонятный термин как «примитивные эллины». Геродот считал местных этрусков лидийским народом, с ним согласно большинство историков. О. Мюллер видит в них отдельную расу среди италийских племен. По мнению Лепсиуса, их состав- ным элементом были умбрийские племена, которые одержали, в конечном счете, верх над своими завоевателями-пеласгами и создали новое этниче- ское сочетание, из которого вышли этруски. Сэр Уильям Бетхэм уверяет, что расены, тирренийцы и некоторые другие группы — всего лишь народы- призраки. В Европе он видит только кельтов, т. к его задача в том, чтобы по- роднить с ирландцами эти знаменитые народы.]. Такое же заключение я делаю в отношении иберийцев, отличающихся от этрусков численностью и степенью смешения. Иллирийцы и фракийцы, обладающие специфи- ческими нравами, имеют большое сходство с финнами. Это лишний раз доказывает, что первородная основа населения была желтой. Ясно, что этот этнический элемент не встречается в чистом виде ни у иберийцев, ни даже у этрусков первого поколе- ния. Социальный прогресс, пусть и довольно скромный, какого достигли эти народы, указывает на присутствие цивилизаторского зародыша, не имеющего отношения к финнам, и что финский элемент способствовал этому в малой степени. Итак, иберийцев, затем расенов, иллирийцев и фракийцев — все более или менее монголизированные народы — следует считать авангардом белой расы в ее движе- нии к Европе. Они имели прямые контакты с финнами и приобрели характерные чер- ты, которые отличают население нашего континента от жителей южных регионов земного шара. Первая и вторая волны эмиграции — иберийцы и расены, вынужденные двинуться на крайний запад, поскольку юг Азии уже был занят арийцами, — шли сквозь плотные слои финских племен. В результате неизбежного смешения они скоро сделались ме- тисами, и в них стал доминировать желтый элемент. Иллирийцы, затем фракийцы, в свою очередь двигались вдоль Черного моря. Поэто- му у них было меньше разрушительных контактов с желтыми ордами. Отсюда их бо- лее внушительный вид и большая энергичность. Если иберийцам и расенам было с ранних времен предначертано рабство, то фракийцы долго этому сопротивлялись и поздно влились в массу окружающего населения, причем сделали это с достоинст- вом. Что касается иллирийцев, они до сих пор остаются уважаемым народом. ГЛАВА III. Галлы Поскольку переселение иберийцев и расенов, иллирийцев и фракийцев предшество- вало появлению всех других групп белого семейства на юге Европы, нужно считать доказанным тот факт, что когда иберийцы прошли Галлию с севера на юг, а расены дошли до Паннонии и края Ретских Альп, на их пути не было ни одного народа бла- городной расы. Иберийцы и расены являлись лишь отрядами, отколовшимися от ос- новной массы славян, уже обосновавшейся на севере континента, которые начинали тревожить другие родственные народы, в частности галлов. Славяне не играли большой роли в античную эпоху, поэтому пока нет смысла гово- рить о них. Достаточно отметить их присутствие в Испании и Италии и добавить, что они укрепились на побережье Балтики, в районах между Крапакскими горами и Ура- лом, а немного позже некоторые из их племен влились в кельтский поток. За исклю- чением этих деталей, о чем мы поведем речь позже, этот народ останется в тени до того момента, когда история выведет его на сцену. Определить, даже приблизительно, эпоху продвижения галлов на север и запад практически невозможно. Вот что можно сказать об этом: в XVII в. до н. э. галлы пытаются перейти Пиренеи, защищаемые иберийцами. Это первое историческое сви- детельство об их появлении на западе. Однако они уже занимали земли между Га- ронной и Рейном и берегом Дуная задолго до этой эпохи. С другой стороны, нет со- мнения в том, что, покидая Азию, они двинулись на запад, хотя этот путь был менее привлекателен, чем на юг, потому что южные дороги были для них закрыты арийца- ми, перемещавшимися к Индии, Передней Азии и Греции. Поэтому их появление в Западной Европе произошло после появления арийцев на гималайских хребтах и семитов в Армении. Теперь мы приблизительно установили время этого появления — около 5000 г. до н. э. И в промежутке между этой датой и примерно 2000 г., т. е, на протяжении 3000 лет, следует искать эпоху расселения кельтов на западе. Война между иберийцами и галлами на берегах Гаронны в XVII веке стала предметом первой исторической хроники западного мира. Это лишнее подтверждение тому, что история всегда рождается только из столкновения интересов белых народов. Ибе- рийцы, трудолюбивые, но сравнительно слабые племена, столкнулись с храбрыми энергичными воинами, которые долгое время задавали тон в нашей части земного шара. Название этих воинственных племен происходит от слова «gall», т. е. «сильный». Оно связано с древним корнем языка белой расы, который остался в санскрите — «wala» или «walya» — и имеет то же значение. Сарматские племена, а затем готы, сохранили верность этой форме и назвали галлов «walah». Славяне переделали это слово в «wlach». Греки произносили его как «кельты», это произношение заимство- вали у них римляне — «Celtae». Наконец, оно приняло нынешнюю форму — «Galli». Кроме этого имени у галлов было еще одно — «Gomer», запечатленное в библейской генеалогии как имя одного из сыновей Иафета. В качестве отступления будет уместно отметить следующие интересные факты. Ар- мяне, вписывая это слово в свои хроники, превратили его в «Gamer». Я не могу ска- зать, откуда оно у них появилось, но, возможно, сами они были родственниками кельтов. Этому можно найти косвенное подтверждение в Библии, где армяне назы- ваются племенем, отколовшимся от этих «гомеров» или «гамиров». В Бытии (X, 3) они зовутся «Фогарма» — сыновьями Гомера. Обратимся к иафетской генеалогии. Надо сказать, что она весьма фрагментарна, в ней нет речи ни о зороастрийских на- родах в их совокупности, ни об индусах. Самый первый из сыновей Иафета — Гомер. По библейским меркам, это самый значительный народ, вышедший из семейства Иа- фета, и по численности, и по могуществу. Во времена Иезекииля он еще находится в Иерусалиме. Таким образом, для евреев народом Иафета являлись кельты, соеди- нившиеся с армянами. (Пророк их называет: «Гомера со всеми отрядами его, дом Фогарма, от пределов севера, со всеми отрядами его, многие народы с тобою». Иезе- кииль, XXXVIII, 6). Затем идет Магог. Это — народы Кавказа, возможно, арийцы: «Gog» — семитская транскрипция арийского «kogh». Священное Писание ставит их в оппозицию к Гомеру, т. к. вождь, который должен вести киммерийские армии, назы- вается Гог. Между Гогом и Магогом вражды нет (Иезекииль, XXXVIII, 2, 3,4). В Маго- ге я вижу народ, географически близкий к киммерийцам, т. е. славян. За этими на- родами следует Мадай: это мидийцы, самая древняя группа зороастрийцев и единст- венная, какую знали черные хамиты и первые семиты. Естественно, что Книга Бытия упоминает только их. После Мадая идет Яван. По моему мнению, Яван не означает ни ионийцев, ни греков, а просто жителей западной части Палестины, что можно понимать и как север, и северо-запад, и просто запад. За Яваном следует Фубал. Комментаторы видят в нем небольшой народ в Понте — тибарейцев. То же самое можно сказать о Меше-ше — это народ, живший между Иберией, Арменией и Колхи- дой. Список первого поколения Иафета завершает Фирас, т. е. фракийцы. За ними следуют сыновья Гомера и Явана, т. е. самые малоизвестные ветви семейства. Сыно- вья Гомера — это Фагарма, Ашкенас и Рифат. Ашкенас пока не поддается истолкова- нию. Некоторые видят в нем племя, жившее между Арменией и Черным морем. По- скольку ашкеназы — сыновья Гомера — настоящие кельты, их логичнее поместить на западе: возможно, это славяне. Что касается Рифата, жителей Рифейских гор, — это тоже кельты, которые на Карпатах смешиваются с ашкеназами. У Явана четыре сына: Элиша, жители континентальной Греции, Элиды или Элевсии, не эллины, а скорее всего аборигены — кельты и славяне (см. подробнее главу IV); Фаршиш, иберийцы Испании и, возможно, соседних с ней островов; Киттим, жители Кипра и греческих островов. И наконец, Доданим, жители Эпира, т. е. иллирийцы. Из этого отступления сделаем следующие выводы. География Иафетидов в Книге Бытия, основанная на древних сведениях хамитов и халдейских семитов, не охваты- вает все белые народы Севера. Арийцы представлены только мидийцами, народами Кавказа, фракийцами и иллирийцами, второстепенными представителями семейства. Достоверно можно сказать следующее: 1) Гомер, Магог, Фубал, Мешеш, Фирас и Аш- кенас — это родовые названия народов; 2) Яван, Киттим и Доданим — это собира- тельные названия народов, полученные ими после первых переселений; 3) Мадай, Рифат, Фогарма, Элиша и Фаршиш — географические названия земель. Таким образом, мы установили древнюю иерархию могущественной ветви белого семейства. В ту очень древнюю эпоху семиты еще обитали вместе в горах Армении, а, находясь вблизи Кавказа, они, конечно, могли иметь прямые связи с кельтами или Гомерами, многочисленные племена которых жили тогда на северном побережье Черного моря. Однако вполне вероятно, что кельты имели контакты с семитами еще до этой эпохи. Редакторы Книги Бытия опирались в основном на космогонические и исторические сведения ханаанеян, но могли дополнять их более близкими им воспо- минаниями, истоки которых восходят к периоду, когда все белое семейство прожи- вало совместно в глубине Верхней Азии. Эти Гомеры, издавна известные ханаанским племенам юга, еще лучше были извест- ны ассирийцам. В конце XIII в. между двумя народами имели место и конфликты и союзы. Кельты не оставили потомкам памятников своего триумфа и забыли их, но их более аккуратные соперники из Азии сохранили следы подвигов, которые они при- писывали себе. Подполковник Роулинсон в клинописных надписях часто встречал название «гумирийцы» (Gumiris), в частности, в Бисутуне. Значит, именно в Запад- ной Азии встречаются первые упоминания о народе, которому предстояло распро- страниться в Европе. Кроме Библии и ассирийских свидетельств, о кимрийском вторжении во времена Ксиаксара говорит и греческая история. Начиная с этого времени, мы проследуем за кимрийцами, или гумирийцами, за Эвксин, поднимемся с ними к западу и северо- западу, не теряя их больше из виду. Они проникли в земли, соседствующие с Чер- ным морем, и принесли туда свое имя «кимбры» [Кельтская национальность древнейших кимбров неоспорима. Оке ан, на берегу которого они жили, они называли Мори-Маруза. Эти два слова означают «Мертвое море». Когда они напали на Мариуса, одного из их вождей звали Бойорикс, т. е. «боийский вождь», а боийцы были настоящими галлами. Рядом с этим Бойориксом фи- гурирует некий Луций, или Лук: это имя, хорошо известное латинянам, при- шло к ним от умбрийцев-кельтов италийского полуострова, т. е. оно было галльским.]. Они заняли Галлию, и эта земля узнала кимрийцев. Они поселились в долине По и распространили там славу умбрийцев, или амбронов [В кельтских языках согласные «к» и «g» произносятся одинаково.]. Например, в Шотлан- дии существует клан Камерон, в Англии — Кэмбрий, во Франции — города Кэмпер, Камбрэ. Считалось, что слово «гумиры» («кимры», «кимбры») может означать ветвь кельтского семейства, отличающуюся от галлов, а в кельтах не признавали послед- них. Но достаточно вспомнить, как часто оба эти названия — «галл» и «кимриец» — употребляются для обозначения одних и тех же племен и народов, чтобы отвергнуть это различие. Кстати, оба слова имеют очень близкое значение: «галл» значит «сильный», а «кимриец» — «отважный». В действительности не существует никакой причины делить кельтские народы на две различные части, но не меньшей ошибкой было бы считать, что обе ветви абсолютно схожи между собой. Эти массы людей, собравшиеся на берегах Балтики от Северного моря [Я не утверждаю, что кельтский поток остановился в Дании. Вормсааэ считает, что кельты жили в южной Скандинавии, и за не имением историче- ских сведений иногда путает оружие, орудия тру да и украшения из бронзы и золота, найденные в северных курганах, с находками, сделанными в Анг- лии и Франции. Это мнение разделяют и датские историки.] до Гибралтарского пролива и от Ирландии до России [Шаффарик, описывая перемещения славян- ского семейства, дает точную характеристику расселению кельтов, основ- ных соперников вендов. Главный вывод заключается в том, что во многих местах очень трудно различить эти две группы.], значительно отличались друг от друга, и степень различия зависела от того, с кем у них было больше родства: со славянами, фракийцами, иллирийцами и, в особенности, с финнами. Истоки всех этих племен лежат в одной ветви, но часто мы наблюдаем у них отдаленное сходство в языке, что связано с бесконечными изменениями в диалектах. Впрочем, иногда они вели себя как соперники и враги, а позже австразийские франки с ожесточением воевали против невстрийских франков. Они постоянно создавали политические сою- зы, направленные друг против друга [Золотые монеты, которые чеканили кельтские государства, имели хождение только на территории конкретного народа. Хотя это замечание относится к IV в. до н. э., к эпохе полной неза- висимости кельтских народов, я считаю, что в нем содержится лишнее под- тверждение общности разных кимрийских народов.]. Но повторяю, нет никаких сомнений в том, что все они принадлежали к белой расе по самой своей сути. Их воины отличались высоким ростом, могучим телосложением, у них были голубые или серые глаза, белокурые или рыжеватые волосы. Это были люди необузданных страстей, их исключительная жадность и любовь к роскоши час- то заставляли их браться за оружие. Они обладали быстрым умом, ненасытным лю- бопытством, гибкостью перед лицом трудностей и, в довершение всего, опасным не- постоянством настроения — результат органической неспособности к долгой привя- занности к чему бы то ни было [Такими же словами Цезарь описывает галлов. Страбон более снисходителен к ним. Он находит галлов доброжелательны- ми и бесхитростными людьми, не злоупотребляющими своей силой и легко поддающимися убеждению.]. Имея такие черты, галльские народы очень рано построили довольно развитое социальное государство, достоинства и недостатки которого отражали и благородные истоки, и финскую примесь, изменившую их при- роду [Шаффарик считает кельтов первым белым народом, который обосно- вался в Европе, и добавляет, что с незапамятных времен они были не толь- ко очень богаты и могущественны, но и чрезвычайно цивилизованны. Они занимали треть Европы и с III по II в. до н. э. дошли, с одной стороны, до Вислы, а с другой, заселили нижнее течение Дуная до самого Днестра.]. Их политическая организация представляет собой такую же картину. Мы видим у них чисто феодальную систему и слабое правление в лице избранного вождя наподобие той, что имела место у древних индийцев, иранцев, гомеровских греков, самых древних китайцев. Неустойчивость власти и гордыня воинов часто парализовали деятельность исполнительного органа. В системе правления галлов, как и у осталь- ных народов семейства, нет и следов беспредельного деспотизма, характерного для семитских республик. Законы были довольно зыбкими и исполнялись плохо. Одним словом, кельтский гений сохранял те права происхождения, которые черные народы уничтожали всюду, куда они проникали. Я не собираюсь приписывать эти инстинкты и эту неустойчивую организацию их варварству. Стоит бросить взгляд на политическую ситуацию нынешней Африки, чтобы убедиться в том, что самое явное варварство не исключает самого чудовищно- го деспотизма. Быть свободным и быть рабом одновременно — часто эти черты в народе проистека- ют из череды долгих исторических комбинаций, но естественная предрасположен- ность к свободе или к рабству всегда заложена в этнической сущности. Об этом сви- детельствует распределение социальных идей среди различных рас. Рядом с политической системой естественным образом стоит система военная. У гал- лов было настоящее воинское искусство. Их армия по примеру армий арийцев- индусов состояла из четырех элементов: пехоты, усиленной искусными лучниками, конницы, боевых колесниц [На боевой колеснице гомеровских греков и инду- сов, как у ассирийцев, находился воин, и управлял ею возничий Часто воин, метнув свои дротики и копье, сходил на землю и сражался врукопашную. Точно такая же тактика применялась в Азии.] и боевых собак, занимавших ме- сто слонов. Конечно, их стратегия уступает тому, что мы видим у римских легионов, но не имеет ничего общего с единым порывом толпы, рвущейся к добыче. Об этом можно судить по организации крупных кельтских походов и по системе администра- ции, которую завоеватели устанавливали в покоренных странах. Особенно это оче- видно у галло-греков. Кимрийцы обычно сражались оружием из металла; если они иногда употребляли ка- менное оружие, оно было искусно обработано бронзовыми или железными инстру- ментами. Скорее всего каменные мечи и топоры, найденные в могилах, несли эмбле- матический смысл или предназначались не для сражений, а для сакральных целей. К этой же категории относятся мечи из обожженной глины, богато украшенные и ис- кусно выполненные. Впрочем, вполне возможно, что самые бедные пользовались любым оружием, доступным для них. Но это совершенно не означает, что галлы не умели получать и обрабатывать металлы, потому что в их языках есть слова, отно- сящиеся к этому роду деятельности и не заимствованные ни из греческого, ни латин- ского, ни финикийского. Если некоторые слова имеют сходство с эллинскими экви- валентами, это не значит, что их принесли массалиоты. Это сходство доказывает, что эллинские арийцы, отцы фосийцев и предки кельтов, вышли из одной и той же расы. Например, существуют чисто галльские названия металлов, которые свидетельству- ют о том, что кимрийцы в древности знали горнорудное дело. Впрочем, было бы странно, если бы таким талантом не обладали галлы, которые последними пришли на эти земли с северо-востока — на земли, где этим ремеслом успешно занимались и иберийцы, и местные этруски. Памятники бронзового и железного веков содержат огромное количество различных инструментов и орудий труда, указывающих на высокий уровень выплавки металлов у кельтских народов. Это мечи, топоры, наконечники копий, алебарды, шлемы и многие другие предметы, сделанные из золота, бронзы, серебра, свинца, цинка. Галлы вели оседлую жизнь. Они жили в больших селениях, которые быстро превра- щались в города. До римской эпохи некоторые столицы кельтских народов стали весьма влиятельны. Например, Бурж в те времена насчитывал 40 тысяч жителей [Кельты Буржа в начале своего восстания за один день сожгли двадцать своих городов, которые они не могли защищать.]. Можно также назвать Отун, Реймс, Безансон в Галлии, Карродунум в Польше и другие [Карродунум находился рядом с Краковом. Другой кельтский го род Паннонии называется Карнун- тум в память о племени карнутов.]. Латинская античность оставила нам много архитектурных памятников и во Франции, и в южной Германии. Некоторые достигают ста шагов по периметру. Обычно они круглой формы и всегда сдвоенные: одна половина служила жилищем, вторая амба- ром. Часть из них, видимо, была окружена каменной стеной, на которой возвыша- лась постройка из досок и самана, часто оштукатуренная. В строительстве галлы охотно сочетали камень и дерево. Эти старые дома, широко распространенные почти во всех наших провинциальных городах, а также в Германии, с каркасными стенами, промежутки которых заполнены камнем или землей, построены по кельтскому типу. Нет никаких указаний на то, что кельтские строения имели несколько этажей или отличались роскошью. Кельты ценили благополучие больше, чем красоту. У них бы- ла добротная, аккуратно сделанная мебель, бытовые предметы из кости и красного дерева — гребни, заколки, ложки, игрушки, кубки из рога, конская сбруя, украшен- ная медными и бронзовыми пластинками, самая разнообразная посуда и т. д. Они широко пользовались стеклянными предметами — прозрачными, расписными, окра- шенными в синий, желтый и оранжевый цвета. Из цветного стекла они делали бусы и сакральные украшения для друидов. На широкую ногу было поставлено изготов- ление тканей. В могилах находят остатки льняных покрывал тонкой работы, в част- ности, хорошо сохранившиеся шотландские ткани — тартаны, о которых пишет Та- цит. Такая любовь к материальным радостям сделала кельтов хорошими работниками, а трудолюбие, в свою очередь, обусловило вкус к торговле. Массалиоты процветали потому, что окружавшие их племена отличались такими же способностями к торго- вым обменам. В их распоряжении были надежные транспортные средства. Кельты имели морской флот. Это не были утлые финские пироги, а добротные суда с высо- ким бортом, оснащенные мачтами и парусами из искусно выделанных кож. По свиде- тельству Цезаря, они были лучше приспособлены к морским плаваниям, чем римские галеры. Полководец использовал их для завоевания Британского острова и имел возможность по достоинству оценить их в войне против венетов. Таким образом, кельты имели на море мощный инструмент для проведения своей политики. Поэтому их города, не отличавшиеся особым блеском, были большими, многолюдными, заваленными всевозможными товарами. Многие из них были хорошо укреплены, и не только посредством ограды или рва, но по всем тогдашним канонам фортификационного искусства. Цезарь отдал должное таланту галльских аквитан- цев, которые использовали подкопы при осаде городов. Вполне естественно, что кельты, как и иберийцы, искусные в рудокопстве, употребляли свои знания и в во- енном деле. Не зря Цезарь отказался от штурма Суассона, увидев широкие рвы и мощные крепостные стены. А в Бурже крепостные башни для прочности были покры- ты кожей. Еще более древние любопытные находки обнаружены в некоторых местах в Шотлан- дии и Франции. Речь идет о толстых стенах, поверхность которых была специально обожжена огнем, в результате чего образовалась остекленевшая корка необычайной прочности. Долгое время сомневались, что это — дело рук человеческих, и приписы- вали эти стекловидные поверхности действию вулканов, забыв о том, что в данной местности никаких вулканов не существовало. Причем все это относится к очень глубокой древности. Подтверждение я вижу в том факте, что во времена римлян Шотландия находилась в упадке, и подобные сооружения уже были ей не под силу. Следовательно, их придется отнести к более ранней эпохе, когда каледонское насе- ление еще не было в такой разрушительной мере смешано с финскими племенами. В I в. до н. э., собственно говоря, Англия имела два типа кельтского населения: одно, считавшее себя автохтонным и жившее в глубине острова, и другое, которое было связано с переселением бельгийцев и германизированных галлов. Именно этим за- воевателям принадлежат кельтские монеты Англии, аналогичные тем, что встреча- ются от Шельды до Реймса и Суассона. Кельты, обитавшие во внутренних землях Англии, превратились в варваров. Они одевались в звериные шкуры, у них была распространена полиандрия, т. е. многомужие. У бельгийских переселенцев они пе- реняли обычай раскрашивать свое тело, хотя последние стояли гораздо выше их во всех отношениях. На более низкой ступени стояли ирландцы. Можно предположить, что в очень давние времена на их острове появились финикийцы и карфагеняне. В древнеирландском галльском языке есть семитские элементы. Между прочим, счита- ется, что этот язык был единственным, который так и не смог выучить дьявол. Воз- можно, имела место также иберийская, вернее, кельтиберийская, иммиграция. Как бы то ни было, Страбон считает ирландцев каннибалами, которые поедали своих престарелых родителей. Об этом пишут Диодор Сицилийский и Святой Жером. Все эти истории, связанные с Парфоланом, пятым потомком Магога, сына Иафета, с Кан- ной и Кемихидом, родителями этого героя, с Фир-Болгами, выходцами из Фракии, наконец, с Милесинцами, сыновьями Миледа, пришедшими из Египта в Испанию, а из Испании в Ирландию, слишком приукрашены библейскими и классическими автора- ми, чтобы относить их к далекой древности и, следовательно, считать достоверными. Это подобно историям о Франции, которая началась с Франкуса, сына Гектора. По всей очевидности, остров начал выходить из варварства только в IV в. н. э. Именно тогда у ирландцев появился морской флот. Однако вернемся к достижениям кельтов. Их каменные постройки дают основание предполагать у них знание основ архитектуры. В отличие от желтых племен, кельты не просто складывали друг на друга огромные глыбы: они укладывали многогранные блоки, оставляя их необработанными, чтобы сохранить прочность. В этом исток сис- темы, известной как пелагийская и циклопическая. Такие памятники встречаются во Франции, Греции, Италии. К ним относятся развалины, обнаруженные в провинциях Франции, и погребальные помещения во многих курганах, которые абсолютно отли- чаются от финских построек, где блоки не образуют стену. Кеферштайн отмечает, что в Англии и Скандинавии очень мало кельтских сооружений, выполненных мето- дом кладки. Это замечание совпадает со словами Цезаря о том, что британцы, живу- щие в глубине острова (не путать с бельгийскими переселенцами), называют горо- дом поселок, состоящий из хижин, сделанных из веток и стоящих на сваях. Итак, эти каменные сооружения выдержали испытание временем. Римляне использо- вали их как основу для своих построек. Позже средневековые рыцари возводили на них свои замковые башни. Кроме камня и дерева, галлы применяли кирпич. Они со- орудили внушительные башни, часть из которых сохранилась до сих пор. Одна из них стоит на Луаре: возможно, она использовалась в культовых целях. Города, надежно построенные и защищенные, со значительным населением, имев- шим в своем распоряжении мебель, утварь, предметы роскоши, сообщались между собой посредством хороших постоянных дорог и мостов. Римляне не первыми орга- низовали сообщение в кимрийских странах: они увидели готовые дороги, отремон- тировали их и поддерживали в хорошем состоянии. Что касается мостов, Цезарь сам отмечает, что не все они построены римлянами [Вместо римской мили во Фран- ции пользовались кельтским лье. Кельтские мосты были в Орлеане и Пари- же.]. Помимо обычных путей сообщения, кельты организовали экстренные способы связи. У них был настоящий телеграф. Они расставляли людей, которые криком передавали важную новость. Таким образом, сообщение, вышедшее на восходе солнца из Ор- леана, поступало в Овернь около 9 часов вечера, пройдя расстояние в 80 лье. Деревни были населены не меньше, чем города. Об этом можно судить по большому количеству кладбищ, обнаруженных в разных районах кельтской Европы. Их разме- ры обычно достаточно велики. Погребальных курганов не встречается. Подобные сооружения, если они дополнены дольменом, принадлежат первым жите- лям, т. е. финнам, и не о них сейчас речь. Если в захоронении есть погребальное помещение с выложенными из камней стенами, значит, оно предназначалось для князей, знати и богатых людей. А кладбища служили последним пристанищем про- стого народа. Это обычные могилы, иногда с насыпанным холмиком. Мертвые тела почти всегда сжигались. В этом заключается разница между захоронениями самых первых жителей, которые ни сжигали умерших, и кельтскими. Во всяком случае в курганах с погребальными помещениями, пелагийскими и циклопическими, возмож- но, современниками кладбищ, никогда не встречаются целые скелеты, а только ос- татки сожженных костей в урнах. Можно отметить еще одно различие между захоронениями, которые относятся к «на- циональной» эпохе, и теми, которые появились в римский период: предметы, обна- руженные в последних, имеют смешанный характер, где всегда легко увидеть латин- ские эллинизированные элементы. Такое кладбище есть недалеко от Женевы. Обилие чисто кельтских кладбищ не только свидетельствует о большом количестве населения, которое ими пользовалось, но наводит на некоторые другие мысли. Забо- та, с какой оборудовались кладбища, расходы, связанные с ними, их количество и богатство предметов, содержащихся в могилах простых людей, — все это свидетель- ствует об общем благополучии народа. Итак, вряд ли можно согласиться с давним мнением об абсолютном варварстве галльских племен, причем это мнение было ос- новано на ложном предположении, что финские памятники — дело рук кельтов. К сказанному следует добавить, что кельты, искусные в самых разных областях, не могли не понимать ценности человеческого труда и не вознаграждать своих творцов. Они имели систему счета и за триста лет до прихода Цезаря чеканили деньги для внешних торговых связей. У них были монеты из золота, серебра, сплава золота, серебра и меди, из меди и свинца, из железа, из чистой меди; круглые, квадратные, радиальные, вогнутые, сферические, плоские, толстые, тонкие, с вдавленным и рельефным рисунком. Очень многие монеты несут на себе массалиотскую, македон- скую или римскую печать. Но другие не дают никакого повода заподозрить такое родство. Конечно, это самые древние: они восходят к глубокой древности. сть радиальные монеты, имеющие аналоги в Этрурии: либо местные жители получа- ли их от умбрийцев, живших по соседству, либо имела место оживленная торговля между двумя народами, в чем нет никаких сомнений, учитывая большое количество янтаря в тосканских могилах древнего периода [Такие радиальные монеты эт- русского происхождения с изображением колеса найдены в Позене и Саксе вместе с эгинскими и афинскими медалями VIII в. до н. э.]. Наряду с денежной системой кельты имели письменность. Надписи на кельтиберий- ских медалях, до сих пор не расшифрованные, указывают на очень отдаленную эпо- ху. Со своей стороны, Тацит отмечает один факт, относящийся к такому же почтенному возрасту. В его время считалось, что в Германии и в Ретских Альпах существуют ан- тичные памятники, покрытые греческими надписями. Считалось, что эти памятники воздвиг Улисс во время своих северных путешествий, о которых не осталось никаких свидетельств. Сообщая об этом, Тацит выражает логичное сомнение в том, что сын Лаэрта вообще когда-либо путешествовал в Альпах или по берегам Рейна, но факт наличия надписей остается фактом [Доказано, что до римской эпохи письмен- ность была распространена за пределом Альп и Роны вплоть до Дуная.]. К этим словам Тацита следует добавить свидетельство Цезаря, который после побе- ды над жителями Гельвеции нашел в их лагере подробный перечень пришлого насе- ления, включая воинов, женщин, детей и стариков. Интересно то, что он был напи- сан по-гречески. В другом месте «Комментариев» диктатор пишет, что во всех своих общественных и частных делах кельты пользовались греческими буквами. По необъяснимой причине друиды ничего не записывали — ни свои доктрины, ни ритуалы — и заставляли уче- ников учить их наизусть. Это правило строго соблюдалось. Судя по этим сведениям, прежде чем оказаться под римским влиянием, кельтские народы привыкли к графическому изображению своих мыслей, и что самое интересное, их система резко отличалась от того, что нам оста- вили великие азиатские народы древности. У последних письменность предназнача- лась главным образом для жрецов и считалась чем-то вроде религиозной тайны, по- этому она с таким трудом проникала в обиход, и вплоть до эпохи Писистрата не за- писывались даже поэмы Гомера, хотя они и вызывали всеобщее восхищение. У кель- тов против алфавита выступали священники, а в частной и государственной жизни он употреблялся, например, для того, чтобы обозначать достоинство денег. Одним словом, у кельтов письменность, лишенная всякой религиозной тайны, является светской наукой. Но и Тацит, и Цезарь добавляют, что этот распространенный алфавит, по поводу су- ществования которого в Германии уже нет никаких сомнений [Это относится ко всем землям за Дунаем.], был в ходу и на Апеннинах, и в Галлии, и в Гельвеции, и в нем нет ничего национального, т. е. он полностью заимствован у греков. Объяс- няя этот факт, ученые, которые склонны видеть повсюду только принесенные извне цивилизации, обращаются к массалиотам. Это их единственный аргумент, когда они не могут закрыть глаза на реальность — на факты, не укладывающиеся в наличие варварства в кельтских странах. Но их гипотеза не выдерживает никакой критики. Если бы массалиоты могли воздействовать на идеи галльских народов до такой сте- пени, чтобы распространить на них свой алфавит, тогда они тем более передали бы им соблазнительные формы своего оружия и своих орнаментов. И такая победа была бы убедительнее всего. Однако они в этом не преуспели. Когда народы Галлии ре- шили копировать греческие деньги, ими двигал только прагматизм и очевидное пре- имущество денежной системы, но что касается искусств, у них это получалось неук- люже и грубо. Когда одна раса заимствует у другой алфавит, она берет у нее еще что-нибудь — религиозные воззрения, например; а друиды не желали и слышать о письменности. Между тем у кельтов письменность не несла в себе никакой догмы. Иногда, за неимением теологических доктрин, предметом заимствования может быть литература. Но следов этого мы не видим ни у одного писателя античности [Страбон утверждает, что галлы писали свои тексты на греческом, причем не только греческими буквами, но и на языке Эллады. Но, несмотря на авторитет Страбона, с этим вряд ли можно согласиться. Если бы у кельтов были на- столько дружественные отношения с греками, чтобы они сделали греческий язык своим повседневным инструментом, их не называли бы варварами Скорее всего Страбон или кто-то другой видели у массалиотских торговцев какие-то греческие тексты.]. Наконец, каким образом этот распространенный ал- фавит, укоренившийся даже в нравах галльских народов, которые почти не имели контактов друг с другом, мог перейти от жителей Гельвеции к населению Кельтибе- рии? Если бы кельтам пришло в голову заимствовать у чужаков средство хранить память о фактах и событиях, они, конечно же, обратились бы к финикийцам. Итак, знаки, выгравированные на местных медалях, распространенных на полуострове, не имеют никакого отношения к ханаанскому или греческому алфавиту. На этом закончим дискуссию о материальной идентичности двух алфавитов. И если это не доказано для кельтиберийцев, тогда нельзя этого утверждать в отношении большинства остальных кимрийских племен. Тем не менее, я не хочу сказать, что у них был один и тот же алфавит. Кстати, Моммсен насчитал до девяти различных ал- фавитов, которые он собрал на севере Италии и в Альпах. Он приводит следующий топографический перечень: Тоди, Прованс, Этрурия, Вале, Тироль, Стирия, Конже- лиано, Верона, Падуя. У них идентичная система строения, хотя различия между ни- ми вполне очевидны. Можно задаться вопросом, как могло оказаться, что Цезарь, хорошо знающий грече- ские произведения, ошибся в текстах из Гельвеции и увидел греческие буквы там, где их не было? А вот мой ответ: Цезарь, возможно, держал в руках эти манускрип- ты, но их содержание объяснил ему переводчик. По свидетельству очевидца, они были написаны греческими буквами, т. е. буквами, очень похожими на греческие, но язык был галльский. Завоевателя обмануло внешнее сходство, а поскольку он был уверен, что италийские и этрусские алфавиты происходят из греческого, он пришел к ошибочному выводу. Кстати, этому есть подтверждение: на недавно обнаруженных памятниках есть буквы, которые еще до римлян употреблялись салассами Прованса, кельтами Сен-Бернара, горцами Тессина и которые только отдаленно напоминают греческий алфавит. Древнегреческий алфавит, который по мнению специалистов первым использовался арийцами-эллинами, состоял из 16 букв. Они действительно носят семитские назва- ния и очень похожи на ханаанские и еврейские буквы, но нет никаких указаний на то, что и те и другие произошли из местного источника, а не были занесены с севе- ро-востока первыми переселенцами белой расы. Вообще вопрос о происхождении алфавитов далеко не решен. Он тесно связан с этническими вопросами, а кроме то- го, осложнен одной априорной концепцией, появившейся в XVIII в. По мнению так называемых философов истории, письменность началась с рисунка, от рисунка пе- решла к символическому изображению, а на третьей стадии породила фонетические системы. По правде говоря, это стройная теория, и жаль, что она граничит с абсур- дом. Фигуративные системы, например, у мексиканцев и египтян, с первых дней сво- его изобретения стали идеографическими, потому что, отражая форму дерева, плода или животного, требовалось выразить графически «материальную» идею, которая мотивировала изображение этих вещей. Таким образом, выпадает один из этапов перехода. Что касается третьего, он не представляется необходимым, поскольку ни мексиканцы, ни китайцы, ни египтяне не создали на базе своих иероглифов собст- венно говоря алфавита. Способ, который использовали два последних из названных народов для передачи имен собственных, служит убедительным доказательством того, что принцип, на котором строится их система воспроизведения языка, не в со- стоянии преодолеть невидимые препятствия. Поэтому идеографическая письмен- ность обязательно должна быть символической, а с другой стороны, она не имеет никакого отношения к методу элементарного разложения и абстрактного представ- ления звуков. Но можно ли также сказать, что фонетические алфавиты, которыми мы пользуемся, не происходят от забытых идеографических систем? Я понимаю, что сама постановка такого вопроса есть посягательство на узаконенные аксиомы. Обычно финикийский тип берут за парадигму, за источник всех фонетических систем письменности и строят соответствия между изображением и обозначением, а таковых при желании можно найти сколько угодно. Кстати, последние исследования ассирийских алфавитов открыли новый графиче- ский метод, который, с какой бы стороны к нему ни подходить, никак нельзя связать с символическим изображением. Кроме того, можно назвать такие виды письменно- сти, которые не являются ни идеографическими, ни фонетическими, ни силлабиче- скими, а просто мнемоническими, где элементы не имеют иного значения, кроме то- го, какое им дал автор. Такова, например, «ленниленапская» система. Итак, мы имеем 4 категории графических средств, употребляемых людьми для со- хранения своих мыслей. Они совершенно разные по своему достоинству, что связано с особыми способностями их создателей комбинировать движения мысли и формули- ровать отношения между вещами. Их изучение может привести к интересным ре- зультатам и дать много информации и об обществах, которые их используют, и о расах, из которых состоят эти общества. Однако вернемся к самому древнему греческому алфавиту. Греки писали то справа налево, то слева направо, и нынешний метод утвердился не сразу [Оскские, ум- брийские и этрусские надписи также идут справа налево, а сабеллийский алфавит, известный по двум текстам, имеет змеевидную форму.]. И в этом нет ничего необычного. Например, руны записаны разными способами: справа нале- во, слева направо, снизу вверх или по кругу. 16 букв греческого алфавита не передавали все звуки смешанного языка, в котором присутствовали местные, семитские и арийско-эллинские элементы. Эти буквы ско- рее могли удовлетворять потребности наречий Передней Азии. Но, возможно, еще лучше они подходили для наречия тех первых жителей страны, которых обычно на- зывают «пеласгами» и которым я приписал кельтское или славянское происхожде- ние. Достоверно одно: северные руны, которые Гримм не считает имеющими отно- шения к тевтонским диалектам, также состоят из 16 букв, а их недостаточно для пе- редачи всех модуляций голоса у готов. Сравнивая руны со знаками, обнаруженными на арийских памятниках на Енисее, Гримм видит в них первоначальный тип. Он свя- зывает с колыбелью белой расы истоки всех наших современных алфавитов. Я не сомневаюсь в том, что эта точка зрения в будущем станет исходной для изучения древней истории. Следуя путем Гримма, Кеферштайн проницательно заявляет, что в рунах отсутствуют некоторые буквы, основные в готских диалектах. Исходя из этого наблюдения он заключает, что руны — это портрет алфавитов, которыми пользовались кельты. Рунические знаки в таком случае фазу находят аналог у народа той же расы: это очень древний ирландский алфавит, называемый «bobelot» или «beluisnon». Как и древние прототипы, он состоит только из 16 букв и поразительно напоминает руны. Не следует забывать, что система всех этих типов письменности абсолютно такая же, как в древнегреческом, и что общность их форм никогда не переставала существо- вать. Италийские алфавиты — умбрийский, эвганейский, мессалийский и этрусские алфавиты, близкие к греческому по форме, восходят к очень раннему периоду и, несмотря на различия, отличаются общим сходством. Они имеют буквы, в которых нет ничего эллинского, и таким образом обладают своим национальным лицом. Все они, кроме этрусского, являются кельтскими, как мы увидим ниже. Памятники, которые сохранили их для нас, большей частью предшествуют вторже- нию эллинов на италийский полуостров. Поэтому можно сказать, что эти европей- ские алфавиты, родственные друг другу, родственные греческому, не сформирова- лись по типу последнего. Они, как и греческий, имеют более древнее происхожде- ние. Как и кровь белых рас, они берут исток в первобытных поселениях этих рас в глубине Верхней Азии. Как и народы, которые пользовались ими, они совершенно самобытны и совершенно свободны от имитации греческого алфавита на европей- ской территории; наконец, кельтские народы не заимствовали свою социальную культуру, религию и свою кровь у греков и также не обязаны им своими графиче- скими системами [Говоря, что кельты пользовались греческими буквами, Це- зарь сам доказывает неточность этих сведений. Он рассказывает о том, как он написал письмо одному из своих военачальников, осажденному бель- гийцами, не на «греческом языке, но греческими буквами», чтобы его не смогли прочитать по дороге. Следовательно, греческие буквы были неиз- вестны его врагам.]. Больше всего поражает утилитарное использование выраженной на письме мысли. Мы не встречали ничего подобного у «женских» обществ, достигших определенного уровня цивилизации. В данном случае мы имеем дело с людьми, которые обладают более «сухой» рассудочностью и подчиняются приземленным потребностям. Кельтские народы были, конечно, воинственными, но не в такой степени, как это обычно считается. Их воинская слава опирается на несколько удачных походов на соседние народы. Однако это были редкие случаи, а в течение долгих веков кельт- ские государства жили с соседями в мире. Дело в том, что их социальная организа- ция сама нуждалась в отдыхе для своего развития. Главным образом они были зем- ледельцами, промышленниками и коммерсантами. Иногда им случалось, как впрочем всем нациям на земле, вести с кем-нибудь войну. Чаще всего они пасли свои огром- ные стада коров и свиней на просторных полянах среди дубовых лесов, покрываю- щих страну. Они не имели равных в копчении и засолке мяса, а их окорока были известны даже в Греции. Задолго до прихода римлян они торговали на италийском полуострове и на рынках Марселя льняными тканями и кожами. Кроме того, они тор- говали солью, рабами, евнухами, охотничьими собаками; они считались признанны- ми мастерами в каретном деле. Одним словом, кимрийцы, как я уже говорил, входят в категорию прагматических народов, т. е. относятся к «мужскому» типу. С воинской точки зрения, они превосходят иберийцев, но не в смысле умственных упражнений. Роскошь у них сводилась к утилитарным вещам: красивое оружие, добротная одеж- да, хорошие лошади. Кстати, последнее увлечение доходило у них до страсти, и они приобретали дорогих скакунов из заморских земель. Однако при всем этом у них, очевидно, была и литература, поскольку существовали и барды, и песни. В этих песнях излагаются знания, приобретенные их расой, и хра- нятся космогонические, теологические и исторические традиции. Современная кри- тика не располагает исследованиями этих письменных произведений, восходящих к эпохе национального самосознания. Но в общей сокровищнице у германских наро- дов есть особое место для кельтов. Произведения в прозе и в стихах, написанные на местных диалектах, есть у ирландцев, горцев северной Шотландии и у бретонцев Арморики. Специалисты внимательно изучают эти произведения народной музы, и иногда им попадаются следы кимрийцев. К сожалению, не все они относятся к далекой антич- ности. Самое позднее их можно датировать V в., поэтому нам трудно судить о кельт- ской литературе предримской эпохи, когда и дух, и политика этого народа были не- зависимы. Кроме того, надо отметить, что хотя подлинность сочинений галльских, армориканских, ирландских или гельских бардов не вызывает сомнений, поражает их сходство с римскими и германскими сочинениями того же периода. Это бросается в глаза при самом поверхностном сравнении: идентичны и ход мысли, и материаль- ные формы поэзии. Тот же вкус к загадочному, к сентенциозности, пророческой не- понятности, аллитерации и причудливому соединению фактов. Эти характерные чер- ты можно отнести к раннему влиянию, которое оказал нарождавшийся германский мир на кельтский гений. Все свидетельствует о том, что в области морали арийцы- германцы намного превосходили кимрийцев. Но, принимая эту исходную точку зре- ния, можно допустить, что литературные формы и обычаи, ставшие к тому времени общими, могли войти в обиход кельтов в результате военных походов в V в. Кимрийцы четырех первых столетий христианства растеряли многое из того, что имели. Римское влияние исключительно сильно изменило их интеллектуальную жизнь, лишило ее самобытности, так же как и кровь большинства этих народов. В Галлии мы наблюдаем иную картину. Сочинения оватов исчезли почти бесследно. С ними не произошло того, что произошло с сочинениями этрусков, которые, несмот- ря на то, что древние сабиняне считали их язык варварским, сохранили и свое зна- чение, и свое достоинство благодаря вкладу в историю. С ними вынуждены считать- ся и историки, и антиквары, их переводят и включают, пусть даже с изменениями, в сокровищницу древней литературы. Галлии в этом отношении не повезло. Ее народы покорно отказались от своего прошлого и быстро научились презирать его: они все- ми средствами старались сделаться латинянами. Жаль, что в памяти народа не со- хранились древние песни — тот фонд, который был кельтским, но с литературной точки зрения перестал быть таковым, потому что выжил лишь благодаря отказу от своих форм. Поэтому, начиная с римской эпохи, кельтские народы Галлии, Герма- нии, Гельвеции, Ретии утратили древний дух и сохранили в себе только некоторые традиции, оставшиеся в новой этнической среде в той мере, в какой оставалась ким- рийская кровь, и сыгравшие свою роль в том смысле, что новые поколения однажды вспомнили дух галльской расы. Итак, континентальные кельты оказались на обочине истории задолго до появления германцев, и нам остается посмотреть, что сохранилось у кельтов Британских остро- вов и Ирландии от интеллектуального богатства их семейства и что они смогли пере- дать своей армориканской колонии. Цезарь считает аборигенов «большого острова» очень невежественными. Но еще более невежественными и грубыми были ирландцы. Вообще эти земли назывались священными, и местные святилища высоко почитались друидами. Но иератическая наука и светская наука — это разные вещи. Ниже я объясню, почему я считаю, что теология британцев издавна утратила свои достоинства. Что касается светских наук, они мало культивировались: не потому, что эти островитяне жили в лесах в хижинах из веток, не потому, что их грубые нравы разрешали людоедство, но потому, что их исконные традиции имеют очень мало самобытного. У них очевидно преобладание классических идей. Этот факт бросается в глаза, и в нем нет ничего латинского. Эти идеи имеют христианскую форму в германо-романском духе. Добросовестный на- блюдатель не может не признать, что набожные сенобиты VI в. если и не сочиняли сами, то много способствовали сочинениям даже языческого характера. Во всех их книгах рядом с Цезарем и его воинами встречаются библейские истории: Магог и сыновья Иафета, фараоны и земля Египетская, отражение современных событий: саксонцы, величие Константинополя, могущество Атиллы. Я не хочу этим сказать, что в их литературе вообще нет следов древнего прошлого, но вся эта литература по своим формам и по своему фонду относится к эпохе, когда на этих землях жили уже не только местные племена, когда их раса перестала быть чисто кельтской, когда христианство и германская мощь завоевывали все больше позиций и подчиняли себе самых ярых противников. Все это доказывает, что народы, говорившие с начала христианской эры на кельт- ских диалектах, уже давно утратили самобытность. Это также доказывает, что если германский гений с самого начала обогатился кимрийским элементом, то именно благодаря ему, благодаря его влиянию на гельские, гальские и бретонские народы, к V в. сформировалась литература, которая с тех пор имеет право называться совре- менной. Она является продуктом многих течений, т. е. не оригинальной. Я не буду вслед за филологами повторять, что кельты Англии на заре феодальной эпохи имели песни и романы, обошедшие всю Европу, напротив, я хочу сказать, что, подобно ир- ландским монахам, скальды были блестящими теологами и обладали поистине про- зелитской энергией, чуждой эгоистичным привычкам галльских племен, а их поэты, испытывавшие такое же чужеземное влияние, в столкновении идей и нравов, в бо- гатстве самых разных традиций, наконец, в скромном и темном наследии, которое досталось им от отцов, черпали вдохновение для произведений, которые действи- тельно получили признание по всей Европе, но которые обязаны своим успехам именно тому, что они выражали сущность не какой-то одной расы, а всю совокуп- ность кельтской, романской и германской идей — отсюда их огромная популярность. Такое мнение, конечно, противоречило бы всем положениям данной книги, если бы- ла бы доказана расовая чистота, которую приписывают населению, все еще говоря- щему на кельтском языке. Но единственным аргументом в данном случае служит со- хранность языка. Мы уже не раз отмечали, в частности на примере басков, насколь- ко малоубедительны такие рассуждения. Жители Пиренеев не считаются выходцами примитивной расы, а еще меньше чистой расы: этому противоречат самые элемен- тарные физиологические факты. Точно так же нет оснований считать ирландцев, шотландских горцев, галлов, жителей английского Корнуэла и бретонцев типичными народами, не имеющими примесей. Разумеется, среди них, особенно среди бретон- цев, встречаются лица, отмеченные специфической печатью, но нигде не видно об- щего сходства черт, что присуще если не чистым расам, то по крайней мере расам, чьи элементы давно слились в нечто однородное. Я не настаиваю на больших разли- чиях, которые обнаруживаются при сравнении неокельтских групп. Следовательно, сохранность языка — это еще не гарантия чистоты крови. Это результат местных обстоятельств, в особенности географического положения. То, что расшатывает физиология, низвергает история. Хорошо известно, что плава- ния и расселение датчан и норвежцев вокруг Великобритании и Ирландии начались очень давно. Например, Тацит утверждает наличие германской расы среди жителей Каледонии, хотя это не значит, что все каледонцы были германцами. Дублин при- надлежал жителям и королям датской расы, и один авторитетный автор доказал, что в средневековье вожди и знать шотландских кланов происходили от датчан, что их борьбу с короной поддерживали датские короли из династии Оркадов, а их пораже- ние в XII в. последовало за поражением этой династии. Диффенбах отмечает наличие скандинавских и даже четко выраженных саксонских элементов у шотландских горцев. Датский элемент присутствует в некоторых мест- ных наречиях, а в языке одной провинции, население которой считалось в основном кельтского происхождения, обнаружены столь очевидные и многочисленные следы саксонского, что его назвали «саксонизированный кельтский». По-моему мнению, эти факты достаточно убедительно показывают, что нельзя счи- тать, что сочинения на галльском, ирландско-гельском и бретонском языках отража- ют идеи или нравы кимрийского населения европейского Запада. Чтобы разобраться в этом вопросе, лучше прибегнуть к абстракции. Возьмем романские и германские труды в целом, затем посмотрим, что пишут историки и лингвисты о кельтах, и толь- ко тогда придем к следующим выводам. Литература галлов не отличалась экзальтацией, как это было на Востоке. И в исто- рических сочинениях, и в мифах она предпочитала точность, а при ее отсутствии — утвердительные и точные формы Она больше занималась фактами, нежели ощуще- ниями, и, в отличие от семитской, стремилась вызвать эмоции только через содер- жание Она была позитивной, описательной и, что вполне естественно, учитывая финскую кровь, эллиптической и лаконичной. Такая строгость формы придавала ей смутную меланхолию, которая составляет прелесть народной поэзии в наших стра- нах. Я надеюсь, что такая оценка оправданна, если вспомнить, что литература всегда есть портрет народа, который создает ее, результат его этнического состояния, если сравнить вытекающие из этого выводы со всеми достоинствами и недостатками куль- туры кельтских народов. Разумеется, кимрийцы имели совсем другой интеллект, чем южные меланизирован- ные народы. Это относится и к литературным произведениям и к пластическим ис- кусствам. Мы восхищаемся разнообразием, богатством и добротным совершенством того, что нам оставили галлы в этой области и что найдено в их могилах, но форма не вызывает особого восхищения. Она вульгарна и явно не стремится понравиться требовательному вкусу и взору. Любопытно, что Цезарь, который благожелательно отзывается обо всем, что увидел у галлов, и высказывает беспристрастные сужде- ния, остается равнодушен к художественной ценности увиденного. Он видит города с большим населением и удачно задуманные и мастерски выполненные укрепления, но ни разу не упоминает ни одного красивого храма [Тот факт, что кельты уст- раивали свои святилища в городах, в частности, в Тулузе, доказывает, что дольмены не принадлежали к их культу.]. Что касается святилищ, которые он видел в селениях, они не вызвали у него ни похвалы, ни досады, ни любопытства. Скорее всего, эти сооружения, как и многие другие, были предназначены для опре- деленной цели и не более того. Мне кажется, что такое же безразличие испытывает посторонний наблюдатель при виде наших современных зданий, которые не скопи- рованы ни с греческого, ни с римского, ни с готского, ни с арабского и никакого ино- го стиля. Кроме оружия и посуды обнаружено совсем немного фигурных изображений челове- ка и животных. Очевидно, художники не испытывали вкуса к таким вещам. Орнамент на вазах, предметах из бронзы или железа, на золотых и серебряных украшениях также лишен всякого вкуса, если только речь не идет о греческих или римских копи- ях. До римской эпохи у кельтов был широко распространен рисунок из простых и двойных спиральных линий. Мы видели, что такой рисунок чаще всего встречается на резных украшениях самых красивых дольменов финской постройки. То же самое мы видим на многих домах кельтского периода в окрестностях Франкфурта-на- Майне. Подобные заимствования имеют место только среди родственных народов, так что можно сказать, что помимо желтой примеси, которую кельты получили во время своего переселения через всю Европу, они имели тесные контакты с создате- лями дольменов в большинстве стран, где они останавливались. Об этом свидетель- ствуют убедительные факты. Существуют и другие свидетельства, более важные, чем простые детали художест- венного порядка. Остановимся на них подробнее. Говоря о том, что у галлов была аристократическая система, я не отметил, что в таком случае у них должно было су- ществовать и рабство. Их система правления была довольно сложной и заслуживает отдельного разговора: избираемый вождь, знать — наполовину жрецы, наполовину военные, — средний класс и в самом низу сервильное население. Напомню, что в Индии в древние времена рабы у арийцев были черной расы. В Егип- те низшие касты почти целиком состояли из негров, т. е. они также оказались в раб- стве в результате завоеваний. В хамито-семитских государствах, в Тире, Карфагене, дело обстояло так же. В Греции лакедемонянские илоты, фессалийские пенесты и другие категории крестьян, принадлежащих к плебсу, были выходцами из завоеван- ных аборигенов. Эти примеры показывают, что существование сервильного населе- ния, несмотря на разное обращение с ним, всегда отражает исходные различия меж- ду местными расами. Рабство, так же как и все остальные институты, основано не только на насилии, но и на других факторах. Конечно, этот институт можно считать результатом злоупотреб- ления правом; развитая цивилизация может иметь философские основания, помимо этнических, чтобы уничтожить его, но известно, что в определенные эпохи рабство имеет свое оправдание, например согласие раба и моральное или физическое пре- восходство господина. Невозможно, чтобы между двумя людьми, равными по интеллекту не возникало бы протестов против такого нелогичного положения вещей. Но мы имеем полное право сказать, что такие отношения возникают между сильным и слабым, причем оба осоз- нают свое положение и убеждены в его справедливости Рабство никогда долго не продержится в обществе, в котором различные элементы хоть как-то связаны друг с другом. Задолго до того, как пройдет полное их слияние, ситуация меняется, затем искореняется. Еще менее возможно, чтобы одна половина расы заставила другую повиноваться, а та согласилась бы с этим. Здесь можно возразить, сославшись на пример России и Польши, где рабство появилось недавно. Но дело в том, что, во- первых, положение крестьянина Российской империи вряд ли можно назвать рабст- вом, а во-вторых, оно постепенно движется к полной свободе: свидетельством тому служит то, что оно всегда вызывало протест. Следовательно, это лишь нечто прехо- дящее, естественный результат сосуществования рас, одаренных в разной степени. Еще дело в том, что в Польше, так же как и в России, знать принадлежала к чуже- земным завоевателям. Сегодня этническая демаркационная линия стирается или уже стерлась, и рабство больше не имеет оснований для своего существования Итак, добровольного рабства не бывает, и всюду, где существует рабство, существу- ют и расовые различия. Есть победители и побежденные, и угнетение тем тяжелее, чем больше отличаются расы друг от друга. У галлов рабами, побежденными были финны. Я не буду терять время на то, чтобы возразить тем, кто видит в сервильном населении Галлии собственно говоря иберийские племена. Нет никаких указаний на то, что это испанское семейство проживало севернее Гаронны. Кроме того, между галлами и хозяевами Испании не было таких больших различий, чтобы последние согласились на роль рабов. Когда кимрийские набеги на полуостров нарушали преж- ние отношения, происходило смешение, и часть местного населения уходила в дру- гие места, но как только восстанавливался мир, обе стороны устанавливали отноше- ния, опять-таки основанные на определенном равенстве [Кельтиберийцы, смесь двух народов, возможно, превосходили своих предков Я уже отмечал, что такое обычно случается в результате смешения низших или стоящих на средней ступени племен]. Точно такой же была ситуация в других наполовину белых группах населения, близ- ких родственников иберийцев, а затем галлов Эти группы состояли из славян, кото- рые жили во всех кельтских странах рядом с кимрийцами. Те же самые причины, которые помешали испанским иберийцам, завоеванным кельтами, сделаться рабами, помогали вендам, оказавшимся далеко от основной массы своей расы, сохранить независимость. В Арморике они сформировали особую народность и передали ей свое родовое имя «венеты». В стране галлов у венетов была своя территория — Ве- недотия. Одно из галльских племен, родственников венетов, — осисмии — имело порт под названием Виндана [По-бретонски Гвенет или Венет Там, где эллины ставили дигамму, а нынешние греки букву «С», кельты, латиняне и славяне употребляют «W» В готских диалектах и даже в санскрите вместо «W» употребляли «Н» Сегодня во Франции корень «венд» сохранился во многих географических названиях на западе Вандом, Вандея и т д. Страбон еще на- зывает веннонов, живших рядом с ретами, следовательно, недалеко от ве- нетов Адриатики.] Далеко от этих мест, в Адриатике, по соседству с эганийскими кельтами, жили венеты и энеты, чья национальная принадлежность является исто- рическим фактом, но хотя они и говорили на особом языке, у них были абсолютно те же нравы, что у их соседей галлов. Другие славянские племена, кельтизированные в разной мере, жили на северо-востоке Германии и вдоль Крапакских гор рядом с галльскими народами. Все эти факты доказывают, что славяне Галлии и Италии, как и иберийцы Испании, находились на достаточно высокой ступени развития и составляли часть населения кимрийских государств. Итак, рабскую, т. е. сервильную расу, приходится все-таки видеть в финнах. Контакты с ними всегда оказывали на завоевателей, их сородичей, отрицательное влияние. Примеров тому достаточно. В первую очередь следует на- звать человеческие жертвоприношения в той форме, в какой они практиковались, и с тем смыслом, какой им придавался. Если инстинкт разрушения является неотъем- лемой чертой всего человечества, да и всей природы, то ярче всего он проявляется у самых низших разновидностей человеческого рода. В этом смысле желтые народы обладают им в той же мере, что и черные. Но, учитывая, что первые проявляют его особым образом, этот инстинкт у галлов, пораженных финской кровью, выражался иначе, чем у семитских народов, смешанных с меланийским элементом. В кельтских кантонах не было того, что происходило на берегах Евфрата. Там друидские ритуалы умерщвления людей никогда не совершались на помостах, в центре городов, зали- тых ярким солнечным светом, при большом скоплении публики, и никогда такие ак- ты не были чем-то яростно-торжественным и вызывающим восторг зрителей. Мрач- ный культ европейских жрецов не стремился поразить воображение жестоким спек- таклем. Людям, знавшим толк в искусстве пыток, не нужно было аплодисментов. Ум, запутавшийся в суевериях и предпочитавший уединенные жестокости, требовал бо- лее таинственной, но от этого не менее трагической, сцены. Для этой цели все племя уводили в чащу леса, где ночью, под аккомпанемент истошных завываний невидимо- го хора, под сводом листвы, намокшей от дождя, через которую с трудом пробивался свет тусклой луны северо-западного полушария, жрецы подводили жертву к гранит- ной глыбе, заимствованной из древних варварских ритуалов, и в полном молчании вонзали ей в грудь или в бок бронзовый кинжал. Иногда жрецы набивали гигантские манекены, сплетенные из ивы, пленниками или преступниками и сжигали их на большой поляне. Эти ужасы совершались как бы в тайне, и если хамит покидал такие иератические бойни, пьяный от увиденного, одуревший от запаха крови, который щекотал ему ноздри и туманил мозг, то галл возвращался с таких окутанных тайной церемоний, потрясенный ужасом. В этом и заключается разница: в одном случае активная обжи- гающая жестокость меланийцев, в другом холодное и мрачное изуверство желтой расы. Негр убивает, потому что приходит от этого в экстаз, и приходит в экстаз, по- тому что убивает. Желтокожий убивает бесстрастно, для того, чтобы удовлетворить мимолетную потребность ума. Я уже говорил о том, что в Китае появление некоторых жестоких обычаев, например, закапывать женщин и рабов вместе с умершим госпо- дином, совпало с притоком новых желтых племен в империю. У кельтов вся культовая система также указывает на это влияние. Дело не в том, что догмы и некоторые ритуалы были совершенно лишены того, чем они должны были быть в самом начале существования белого семейства. В мифах встречаются порази- тельные аналогии с индийскими идеями, особенно космогоническими. Жреческая каста, занимавшаяся созерцанием и науками, привыкшая к суровым будням и тру- дам, не бравшая в руки оружие, стоявшая в стороне от светской жизни или над ней, имевшая право руководить ею — вот типичный образ пурохит. Но последние не гну- шались никакой наукой и всеми способами совершенствовали свой ум. А друиды предпочитали науки, недоступные непосвященным и далекие от традиционных форм. Кроме этого, они ничего не хотели знать и тем более ничего не хотели сооб- щать другим, и жуткие предметы, которыми они окружали свои святилища, были все-таки не такими отталкивающими, как те барьеры, которые они воздвигли против тех, кто хотел проникнуть в их знания. Над ними довлели те же факторы, которые привели к деградации хамитских жрецов. Они боялись письменности. Вся их доктрина была рассчитана на то, чтобы храниться в памяти. Отличавшиеся от пурохит в этом кардинальном вопросе, они опасались всего, что могло открыть непосвященным их идеи. Они считали себя единственными, кто мог видеть будущее. Вынужденные признать религиозное невежество порабо- щенных масс, а позже окружавших их метисов, они не остерегались, что это невеже- ство коснется их самих, потому что сами они были метисами. Они упустили из виду то единственное, что могло поддержать их авторитет и власть перед лицом светской жизни, т. е. они не организовались в настоящую касту и не обращали внимания на этническую чистоту своих рядов. По прошествии некоторого времени варварство, от которого они надеялись оградиться глухим молчанием, поглотило их, и все глупые и жестокие принципы их рабов проникли в святилища, столь тщательно охраняемые, и впитались в их собственную кровь. Т. е. случилось то, что должно было случиться. Подобно всем остальным социальным институтам религия народа формируется в со- ответствии с этническим состоянием. Так, католицизму пришлось приспособиться к инстинктам, идеям, вкусам своих приверженцев. Религия деградирует вместе с насе- лением и скоро начинает благословлять общие ошибки, нелепости и даже преступ- ления. Лишний раз демонстрируют эту истину человеческие жертвоприношения, ко- торые практиковали друиды. Среди галльских племен континента больше всех были привержены этому чудовищ- ному ритуалу армориканцы. Арморика — это страна, в которой больше всего фин- ских памятников. На ее равнинах, на берегах ее рек и многочисленных болот долго сохранялась независимость местных жителей желтой расы. Однако в этом смысле еще больше повезло нормандским островам, Великобритании, Ирландии и островам архипелага [Вполне вероятно, что во времена Цезаря острова в устье Рейна еще населяли чисто финские племена. Цезарь описывает их исключительно грубыми и жестокими людьми, которые питаются только рыбой и птичьими яйцами О деградации кельтов западных островов можно судить по тому, что некоторые местные племена называли себя «фенийцами», т. е. желты ми. О смешении свидетельствует также характерное имя Фингал.]. В нижних регионах Англии кельтское население во всех отношениях стояло ниже галлов [Страбон пишет, что некоторые народы Великобритании, имея много молока, не умели делать из него сыр. Это деталь, характерная для желтой расы.], затем часть этих жителей переселилась в Арморику, и эта колония сохрани- ла название страны кимрийцев. В некоторых нижне-бретонцах, судя по их невысо- кому росту и коренастой фигуре, круглому лицу, серьезному и обычно грустному виду, по часто раскосым узким глазам, любой наблюдатель может заметить сильную дозу финской крови. Именно эти смешанные племена, как в Англии, так и в Армори- ке, дольше всех держались за кровавые суеверия своей первобытной религии. Ос- тальные группы семейства давно отказались от таких ритуалов и забыли их. Даже сегодня у этих племен сохраняется право грабить судно, потерпевшее кораблекру- шение, почерпнутое из морального кодекса их древних соотечественников, кимме- рийцев Тавриды. Не случайно друиды охотнее всего жили среди армориканцев и находили в них са- мых верных учеников [По мнению друидов, все кельты происходят от Плутона. Эту идею подхватили римляне и воплотили в своих формах. Кстати, она близка образу жизни финнов, низкорослых людей, связанных со скалами, пещерами, рудниками.]. Подчиняясь самому стойкому инстинкту белой расы, они допустили женщин в первые ряды толкователей божественной воли. Это было бы невозможно сделать в Южной Азии, где преобладали меланийские понятия, но ока- залось осуществимо в Европе. Финские народы, обрекая своих матерей и дочерей на безысходное рабство, охотно использовали их — и сегодня используют — для маги- ческих ритуалов. Нервность и раздражительность этих созданий делает их незаме- нимыми в таких делах. Я уже говорил, что из всех трех рас, составляющих человече- ство, эти женщины больше всего подвержены внушению и истерии. Поэтому в рели- гиозной системе всех кельтских народов мы видим женщин-друидов, пророчиц, ко- торые либо уединяются в каменной башне, либо собираются на островке, затерян- ном в северных морях, куда нет доступа непосвященным, либо вступают во времен- ные браки или занимаются проституцией, и все это для того, чтобы поразить вооб- ражение людей и властвовать над ними посредством страха. При помощи таких способов жрецы, провозглашая превосходство желтого простона- родья над менее деградированными классами, поддерживали свою власть, опираясь на инстинкты, которые они поощряли и идеализировали. Поэтому неудивительно, что в народной традиции память о друидах ассоциируется с кромлехами и дольмена- ми. У кимрийцев религия была очень тесно связана со строителями этих мрачных памятников. Кроме того, первобытное невежество пропитало нравы кельта. Как у иберийца, этруска, фракийца и славянина, чувственность кельта, лишенная вообра- жения, обычно толкала его к обжорству и пьянству, благодаря чему кельт ощущал избыток физического благополучия. Тем не менее, как свидетельствуют документы, эта привычка особенно проявляется в галлах, принадлежащих к низшим классам [Такое злоупотребление не следует путать с любовью к материальному из- бытку, которым славились арийцы-эллины и скандинавы. У последних это было признаком силы героев. Нигде нет указаний на то, что результатом этого было пьянство или что пьянство поощрялось.]. Высшие классы этим не злоупотребляли. В народах, сильно ассимилированных с рабским населением, часто встречались люди, которые по причине постоянного пьянства впадали в полный идиотизм. Еще в наши дни у желтых народов есть поразительные примеры этой жи- вотной привычки. Очевидно, галлы приобрели ее через связи с финнами, и она про- являлась у них в зависимости от степени смешения [Из народов нынешней Евро- пы пьянство особенно распространено у славян, остатков кимрийской расы, славянизированных немцев южных районов и скандинавов, смешавшихся с финнами. Но первенство принадлежит лапонам.]. К этим моральным или иным следствиям надо прибавить то, что произошло в языке кимрийцев в результате связей с языками желтой расы. Несмотря на то, что внешний облик галлов, близкий к тому, что мы видели позже у германцев, сохранил в себе неизгладимую печать родства с белой расой, лингвистика очень поздно пришла к такому же выводу. Кельтские диалекты настолько упорно сопротивлялись ассимиля- ции с арийскими языками, что некоторые ученые даже заговорили о том, что они происходят из другого источника. Однако после тщательного изучения первые труд- ности были разрешены. Сегодня установлено, что бретонский, галльский, древнеир- ландский гельский, шотландский гельский — все это ветви одного большого арий- ского дерева и родственники санскрита, греческого и готского [Считается, что кельтский язык превосходит все европейские языки по обилию слов индо- германского происхождения. А для обозначения грамматических отношений он не имеет новых, не индогерманских форм, и ничего не приобрел в этом смысле у языков, чуждых санскриту. И все языковые особенности обуслов- лены только искажениями и потерями.]. Но насколько же должны были иска- зиться кельтские языки, если потребовалось столько усилий для доказательства это- го факта! Сколько разнородных элементов примешалось к их основной сущности, если их внешняя форма настолько отличается от формы всех остальных языков се- мейства! Мощный приток чужих слов, многочисленные и причудливые изменения — вот причины самобытности кельтских языков. Таковы разрушительные последствия для крови, верований, привычек, языка кель- тов влияния желтого населения, которое они вначале подчинили и которое затем вовлекло их в свое регрессивное движение. Это население недолго оставалось оди- ноким в своем падении. Кельты по причине брачных связей с желтой расой рано вступили на путь деградации и, возможно, благодаря этому сформировали новые способности, которые в свою очередь служили и будут служить одной из движущих сил истории человечества. Столкновение и смешение этих гибридных сил способст- вовало и социальному прогрессу и временному или окончательному упадку. Так же, как в физической природе, крупные столкновения выносят на поверхность особые качества желто-белой смеси и формируют энергичное противодействие пло- дам смешения белой и черной рас. Там, где имеет место такое смешение, у подножия роскошных тронов, все поражает воображение — и искусства, и поэзия, а на их творцов сыплются высшие почести. Происходит всеобщий головокружительный кар- навал безумств, оргий, жестокостей. А в сфере смешения белого и желтого элемен- тов взгляду не на чем остановиться — здесь все спокойно и тихо. Здесь царит рассу- дочность — как среди мужчин, так и среди женщин. Здесь редко встречается безгра- ничный деспотизм, который у семитов даже не считал нужным маскироваться или оправдываться. Здесь нет устремления к возвышенному. Человеческие амбиции по- прежнему ненасытны, но все они направлены на мелкие повседневные дела. То, что зовется наслаждением и счастьем, сводится к вещам сугубо материальным. Торгов- ля, производство, средства обогащения и накопления для удовлетворения потребно- стей населения — вот основная деятельность бело-черной разновидности. В разные эпохи война и насилие, ее следствие, нарушали размеренную жизнь этого общества и спокойствие и счастье этих утилитарных рас. Для них такая ситуация всегда была нетерпима. Против этого восставали все инстинкты и мобилизовались все силы. Таким образом, будучи совершенно различны по своей природе, обе крупные сме- шанные группы определили свою судьбу Активность, концентрация сил, практич- ность действий, стремление к победе и организованности, в конце концов, стали действенными инструментами в руках людей, которые именно благодаря своему уз- кому кругозору трезво смотрели на вещи, которые во всех своих делах руководство- вались расчетом, приземленным, но точным и ведущим прямо к цели, и упорно доби- вались ее, между тем, как их соперники тешили свое тщеславие безумными и бес- смысленными идеями. Если обратиться к самым популярным моралистам обеих групп, поражаешься огром- ной дистанции между их точками зрения. Для азиатских философов истинная муд- рость заключается в том, чтобы подчиняться сильному, не противодействовать неиз- бежному, довольствоваться тем, что есть. Человек живет в своих мыслях или в своем сердце, он приходит на землю подобно тени, проходит по ней равнодушно и покида- ет ее без сожаления. Мыслители Запада не проповедуют такие истины своим ученикам. Они призывают их вкушать земное существование в полной мере и как можно дольше. Неприятие ни- щеты — вот первое положение их закона. Вторым являются труд и деятельность. Остерегаться безумств сердца и ума — главная максима; наслаждаться — первая и последняя заповедь. Семитская философия делает из богатой земли пустыню, чьи пески, каждодневно наступая на плодородную почву, вместе с настоящим поглощают и будущее Проти- воположная доктрина гласит, борозди землю плугами, а море кораблями, затем, в один прекрасный день, презрев разум с его призрачными радостями, сотвори рай здесь, на земле и, в конце концов, сойди в нее. ГЛАВА IV. Автохтонные италийские народы В предыдущих главах показано, что основные элементы европейского населения — желтый и белый — еще в древности переплелись между собой в самых причудливых комбинациях. Если просто указать на доминирующие группы, назвать финнов, фра- кийцев, иллирийцев, иберийцев, расенов, галлов, славян, совершенно невозможно определить нюансы, обнаружить особенности, уточнить пропорции смеси в отдель- ных народностях. Единственное, что можно констатировать со всей уверенностью, — так это тот факт, что таких народов было уже великое множество в доисторические времена, и одного этого вполне достаточно, чтобы понять, насколько естественно, что лингвистическая неразбериха отражает этническую анархию крови, из которой они вышли, именно это обстоятельство искажает языки галлов и затрудняет класси- фикацию эскара, иллирийского, остатков фракийского, этрусского и даже италий- ских диалектов Эта проблематичная ситуация с языками еще более осложняется при рассмотрении самых южных областей Европы Иммигранты, двигаясь в этом направлении и скоро встретившись с морем и с невозможностью идти дальше, возвращались назад по своим следам, вступали в схватки и контакты друг с другом и, в конце концов, пере- мешались в этническом и языковом смысле Мы уже наблюдали такую ситуацию в континентальной Греции. Но самым большим тупиком в этом отношении было суждено стать Италии. Если в Испании происходило столкновение народов, то это были крупные и этнически цельные племена, между тем как в Италии речь идет о разношерстных группах, собравшихся со всех сторон. Из Италии они проникали в Испанию, но довольствовались там небольшими редкими колониями. Из Испании в Италию перемещались большие массы, так же как из Гал- лии, Гельвеции, дунайских земель, Иллирии, не говоря уже о континентальной и островной Греции. По своим размерам Италия была удобным местом для всех евро- пейских народов, которые могли найти здесь убежище, и этим обстоятельствам, ско- рее всего, они широко пользовались Когда завершился период, отведенный для владычества финских групп, на сцене появились расены, а вслед за ними другие племена, которые сформировали первый слой белых метисов и стали хозяевами земель от Альп до Мессинского пролива. Они разделились на несколько групп различной численности, состоявших из разных пле- мен. Племена, как и группы, носили разные имена, среди которых выделялись пе- ласги из Древней Греции. Вскоре за ними пришли другие пеласги, выходцы из Элла- ды. Таким образом, ни в каком другом месте нет такой благоприятной возможности глубоко изучить эти племена, которые в глазах греков и римлян представляли собой малоразвитый, кочевой и воинственный народ. Название «пеласги» не несет в себе этнического смысла и не предполагает обяза- тельной общности происхождения, которую им приписывают. Возможно, такая общ- ность и существовала, но она не относилась ко всем пеласгам в целом, следователь- но, это не название конкретной нации [Описывая пеласгов Додона, Геродот от- мечает, что боги для них были просто безымянными регулирующими сила- ми вселенной, но ни как не ее творцами. В этом чувствуется арийский «на- турализм». А пеласги, видимо, были иллирийцами-арийцами.]. Однако с оп- ределенной точки зрения оно имеет качественный смысл. Как и его синоним «абори- ген», оно употреблялось древними историками как название белого или наполовину белого населения Греции и Италии, считавшегося автохтонным [Эта раса является самой древней и в Италии, и в Элладе, о чем свидетельствует не только ос- нова обоих языков, которые очень близки друг другу, но и памятники самой древней архитектуры.]. Поэтому в нем содержится географическое значение, что могло бы прояснить вопрос о происхождении этой расы. Впрочем, оно мало что про- ясняет" и в этом отношении. В Греции пелагийское население находилось в угнетенном положении: сначала пе- ред лицом семитских колонизаторов, затем арийско-эллинских переселенцев, хотя это нельзя назвать полным рабством. Покоренный и угнетаемый абориген являлся просто сельским жителем страны. Он возделывал землю для своих победителей и работал на их благо. Но он оставался хозяином части своих трудов и в достаточной мере сохранял свою индивидуальность. Несмотря на такое подчинение, его положе- ние во многих отношениях было несравнимо с гражданским истреблением желтых народов. Кроме того, пеласги Греции не были закрепощены: большинство семитов, а затем арийцы-эллины, обосновавшись в местных селениях, часто сохраняли их древнее название и вместе с покоренными жителями через некоторое время созда- вали новую народность. Таким образом, пеласги не считались дикарями. Над ними господствовали, но их не истребляли. Им отводилось место, соответствую- щее их знаниям и богатствам, которые они вносили в общую копилку общества. А этот вклад был совсем немалым: речь идет о способностях к сельскому хозяйству и о сельскохозяйственных трудах. Этих аборигенов воспевал Гесиод, который не имел отношения к их расе. Эти скотоводы умели также строить большие стены и погре- бальные помещения и возводить впечатляющие сооружения из камней, которые не следует путать с арийско-эллинскими постройками из обработанных камней. Анало- гичные памятники существуют во всех кельтских странах, в том числе во Франции и Англии, которые созданы руками первых белых метисов. Греческие авторы, которые исследовали религиозные идеи аборигенов, отмечают их глубокое почтение к дубу, дереву друидов, которое долго сохранялось у сельских жителей Аркадии. Аборигены верили в провидческую силу этого патриарха лесов и в его зелени искали божественное начало. Это чисто галльские обычаи и понятия. У пеласгов был еще обычай верить предсказаниям посвященных женщин, пророчиц, подобных «алрунам», которые осуществляли абсолютную власть над людьми. Эти пророчицы были матерями сивилл, а на более низком уровне — предками фессалий- ских колдуний. Не следует забывать, что суеверия, менее всего присущие азиатско- му духу, всегда были распространены только в северных районах Греции Огры, ле- муры, вход в Тартар — вся эта мрачная фантасмагория ограничена Эпиром и Хаони- ей, территориями, куда семитская кровь проникла гораздо позже и где аборигены дольше всего сохраняли свою чистоту. Но если последних можно причислить к кельтским народам, этого нельзя сказать о других племенах. Геродот рассказывает, что в доэллинскую эпоху между Мале и Олимпом население говорило на нескольких языках. Историк немногословен на этот счет, и его слова дают возможность разного толкования. Возможно, он имел в виду, что на этой терри- тории существуют ханаанские и кимрийские диалекты. Тем не менее, такое толкова- ние является гипотетическим и может иметь другой, не менее правдоподобный смысл. Религиозные обычаи самой Древней Греции отличаются некоторыми особенностями, совершенно чуждыми кимрийским, например, тем, которые существовали в Пергаме, на Самосе, в Олимпии: жертвенники строились из пепла жертв, смешанного с остат- ками обожженных костей. Иногда эти памятники достигали более 30 метров высоты. Ни в Азии у семитов, ни в Европе у кельтов мы не встречали такого обычая. Зато он есть у славянских народов. У них нет ни одного храма, где не было бы ритуального пепла, и часто святилищем служит куча пепла, окруженная стеной и рвом. Вполне вероятно, что среди кимрийских аборигенов жили и славяне. Эти два народа, часто встречающиеся рядом, заняли место финнов, смешавшись с ними в разной пропор- ции [Жертвенных холмов славянского происхождения много до самой Сер- бии Господин Труайон считает, что они относятся только к V—VI в. н. э. Во всяком случае, это очень древние сооружения, напоминающие жертвенники в Олимпии и на Самосее.]. Поэтому я не вижу ничего невероятного в том, что во время пертурбаций, вызванных появлением семитских поселенцев и арийских тита- нов, затем арийцев-эллинов, местные жители славянской расы могли в различные эпохи прийти в Азию и принести туда вендское название «энеты». Эти пеласги, сла- вяне, кельты, иллирийцы или другие смешанные белые племена под давлением пре- восходящих сил, эмигрировали во все стороны и, в свою очередь, становились гра- бителями или, если угодно, завоевателями, которые наводили ужас на страны, куда заносил их воинственный дух. Италийскую землю населяли люди, подобные им и также называемые пеласгами или аборигенами, которые считаются творцами массивных сооружений из необработан- ного или грубо обработанного камня Они занимались в основном сельскохозяйствен- ными работами, внимали пророчицам или сивиллам, т. е. во всех отношениях похо- дили на пеласгов. В целом эти италийские аборигены, видимо, принадлежали к кельтскому семейству. Тем не менее, не только они обитали на греческих землях. Помимо расенов, чья принадлежность к славянам очевидна, там были и другие груп- пы вендского происхождения, например, венеты. Между прочим, Геродот путает их с иллирийцами. Их территория на юге простиралась до устья Эча, а на западе до воз- вышенности, которая тянется от этой реки до Бачильоне. Теперь есть все основания приписать иллирийское происхождение пелинийцам. Однако Овидий включает этот народ в число сабинянских племен. Обе точки зрения правомерны, а пелинийцы, как и большинство италийских народностей, могут быть результатом многочисленных смешений, и в эту категорию можно поместить илли- рийских эмигрантов, возможно, либурнийцев. Чтобы продемонстрировать, насколько тернист путь этнографии нации, на котором приходится не отбрасывать, а скорее примирять даже самые далекие друг от друга традиции, напомню то, что Тацит пи- шет о евреях, когда пытается добраться до их истоков (см. книгу V, главу II его «Ис- тории»). Он приводит четыре точки зрения. Первая: евреи пришли с Крита, отсюда «иудеи» от названия горы Ида. Сторонники этой гипотезы включают всех жителей в одну расу, это справедливо по отношению к филистинцам, но не касается Авраами- дов. Вторая: евреи пришли из Египта, т. е. это потомки прокаженных, которых из- гнали из этой страны. В этой гипотезе нет никакой логики, если оставить в стороне межнациональную вражду. Однако она не исключает правдоподобие третьей гипоте- зы, согласно которой евреи представляют собой жителей эфиопской колонии. Только Тацит под этим словом понимает абиссинцев, а мы знаем, что в далекой древности так называли ассирийцев. Из этого вытекает четвертая гипотеза, которую цитирует римский историк: евреи происходят от ассирийцев. Это соответствует действитель- ности, учитывая, что они халдеи. К этому же семейству, скорее всего, относились япигийцы, пришедшие на юго-восток Неаполитанского царства около 1186 г. до н. э. Со своей стороны, Вильгельм фон Гумбольдт приводит логичные аргументы о том, что иберийское население подверг- лось значительному воздействию. Что касается троянцев Энея, вопрос еще более запутан. Кажется вполне вероятным, что мысль о родстве с легендарной ветвью пришла римлянам лишь в результате их связей с греческой колонией Кум. Итак, с самого начала мы видим здесь большое разнообразие этнических элементов. Но самый распространенный из них — это, конечно, кимрийцы или аборигены, кото- рые, по мнению этнографов, принадлежали к одной и той же расе. Когда греки ре- шили дать этим аборигенам имя, привязанное к географии, они сначала назвали их «авсонийцами». Они состояли из разных народностей: энотрийцев, осков, латинян, а те, в свою очередь, подразделялись на группы. Так, название «оски» объединяло самнитов, луканийцев, апулийцев, калабрийцев, кампанийцев. Но поскольку греки первое время поддерживали связи только с южной Италией, термин «авсонийцы» обозначал совокупность населения, жившего в этой части страны, и не распростра- нялся на жителей средней части. Последним досталось имя «сабеллины». Дальше к северу жили латиняне, затем расены и умбрийцы. Как бы ни была произвольна эта классификация, ее достоинство заключается в том, что она значительно ограничивает употребление расплывчатого термина «абори- ген». В любом случае речь идет не о народах, уже классифицированных — авсоний- цах, сабеллинах, расенах, латинянах и умбрийцах, — и в особую категорию входят те, которые остались аборигенами только потому, что с ними не поддерживалось тесных контактов. В их число входили эки, волски и несколько сабинянских племен. Эта система отличается очевидными недостатками. Самниты, включенные в одну группу вместе с осками, и сами оски вместе со всеми вышеназванными народностя- ми, а также мамеритинцы и другие не были чужими для сабеллинов. Эти группы тя- готели к сабинянской ветви. Следовательно, они были в родстве с жителями средней Италии и, что примечательно, все они переселились из северной части Апеннинских гор. Таким образом, если оставить в стороне расенов и перемещаться с юга на север по- луострова, мы подойдем к границе умбрийцев. Раньше полагали, что умбрийцы поя- вились на полуострове только после покорения Белловезе и что они вытеснили на- селение, носившее отличное от них имя. Сегодня эта точка зрения отвергнута. Умбрийцы заняли долину. По и южные склоны Альп задолго до вторжения кимрийцев из Галлии. В расовом отношении они были близки народам, которые продолжали называться аборигенами или пелагийцами, т. е. пеласгами, так же как оски и сабел- лины, и их даже считали ветвью, из которой вышли сабиняне, а вместе с последними и оски. Таким образом, умбрийцы — это истоки сабинян, т. е. осков и авсонийцев, они при- ходятся близкими родичами сабеллинам и другим племенам, называемым абориге- нами, поэтому можно утверждать, что вся масса аборигенов, спустившихся с севера на юг, относилась к умбрийской расе, опять-таки исключая этрусков, иберийцев, венетов и части иллирийцев. Они распространили на полуострове один и тот же ар- хитектурный стиль, исповедовали одинаковую религию, имели одни и те же нравы — привычку к земледелию, скотоводству и ратным трудам, — так что вышеизложенная аргументация солидно обоснована, и не стоит подвергать ее сомнению. Однако это еще не все: последние сомнения на этот счет снимает анализ италийских языков. Моммсен считает, что язык аборигенов имеет структуру, которая появилась раньше греческой, и объединяет в одну группу умбрийские, сабеллинские и самнитские на- речия, которые он отделяет от этрусского, галльского и латинского. Впрочем, он до- бавляет, что между этими особыми языковыми группами существовали многочислен- ные диалекты, которые, проникая друг в друга, формировали множество связей и объединяли их в единое целое. Исходя из этого принципа, он вносит поправку: оски говорили на языке, очень близком латыни. Кстати, этот язык употреблялся в Риме на театральной сцене несколько десятков лет после начала христианской эры, о чем свидетельствует Страбон. Оскские надписи встречаются также на развалинах Пом- пей. Мюллер отмечает в этом составном языке поразительное сходство с умбрийским, а вышеназванный датский археолог объясняет этот факт тем, что из всех италийских языков оскский остался ближе других к истокам, и кроме оскского, больше всего родственен умбрийскому Вольский язык. Другими словами, оскский, как и латин- ский, ведет свою родословную из тех времен, когда происходило интенсивное этни- ческое смешение, между тем как географическая ситуация давала возможность ум- брийскому охранять себя от греческих и этрусских элементов, поэтому он сохранил большую чистоту. Следовательно, он может считаться прототипом италийских диа- лектов. Сделаем следующий вывод: аборигены Италии, за указанными выше исключениями, в основном являются умбрийцами, а сами умбрийцы, как указывает их название, представляют собой выходцев из кимрийской ветви, возможно, принявших опреде- ленную дозу финской крови. Трудно ждать от умбрийского языка подтверждения этому факту. От него мало что осталось, а то, что удалось расшифровать, относится к группе языков белой расы, искаженных пока еще неизвестными факторами. Преж- де всего, обратимся к географическим названиям, затем к единственному италий- скому языку, доступному для нас — латыни. Этимологию слова «Италия» следует искать в кельтском — «talamh», «tellus», т. е. «земля». Два умбрийских народа — эвганийцы и тавриски — носят чисто кельтские имена. Обе горные системы, разделяющие и ограничивающие Италию — Апеннины и Альпы, — имеют названия, заимствованные из того же источника, «а pen gwin» — «белая гора», «alb» или «alp» — «возвышенность», «холм» [Олбани (Albany) — горная страна в Шотландии, Албания — иллирийские горы, Албания — часть Кавказа, Альбион — «остров с высокими скалами». «Alb» означает также «белый».]. Таких примеров можно привести множество и не только из области гео- графии. Остановимся только на слове «дуб», т. к. у кельтов Южной Европы, у абори- генов Греции и Италии это дерево играло большую роль и в своем религиозном смысле оно отражает самые сокровенные идеи всех трех групп: бретонское слово «cheinigen», учитывая взаимозаменяемость «п» и «г», становится «chergen», от ко- торого недалеко до латинского «quercus». Не углубляясь в лингвистику, отметим следующий доказанный факт: латиняне, час- тично происходящие от умбрийцев, — близкие сородичи галлов, как указывает их название, и аборигены Италии в той же мере, что и первородные греки, большей частью принадлежат к этой группе народов. Только таким путем объясняется тот од- нородный налет, который в героические эпохи покрывает все, что нам известно о деяниях людей, называемых пеласгами, о тех, чье настоящее имя — кимрийцы. Италийские расы были не в состоянии сохранить свою чистоту. Иберийцы, этруски, венеты, иллирийцы, кельты, втягиваясь в непрерывные войны, ежеминутно теряли или завоевывали позиции. Это было обычное положение вещей. И ситуация ухудша- лась под действием совокупности социальных нравов, которая обусловила мощную причину этнического слияния, известную как «Весна священная». В силу опреде- ленных обстоятельств то или иное племя вручало какому-то богу своих юношей, вкладывало им в руки оружие и отправляло на завоевание новой родины. И бог должен был помогать им. Отсюда непрекращающиеся конфликты, которые, в конце концов, завершились великими событиями, имеющими исток далеко на северо- востоке континента. Неспокойные галльские племена, возможно, вытесненные другими галлами, которых то и дело тревожили славяне, в свою очередь теснимые арийцами или желтыми на- родами, перешли большую пограничную реку, навалились на своих сородичей, ов- ладели частью их территории и в результате стычек и битв дошли до Гаронны, где их авангард силой внедрился в среду покоренных народов. Последние, не желавшие терпеть все более усиливающееся давление, двинулись большой массой к Пиренеям, перешли через них и вдоль Гасконского залива обрушили на иберийцев точно такое же давление, какое до этого испытали сами. В свою очередь всколыхнулись и недовольные иберийцы. После недолгого сопротив- ления, частично смешавшись с завоевателями, они поняли, что территория недоста- точна для возросшего населения, и ушли, вместе с кельтиберийцами, на другую сто- рону гор по берегу Средиземного моря и около 1600 г. до н. э. распространились по приморским землям Руссильона и Прованса. Затем проникли в Италию через генуэз- ское побережье, появились в Тоскане и, наконец, расселившись всюду, где могли, они дали этим территориям свои названия — Лигурия и Сикулы. Потом, смешавшись с различными местными племенами, сформировали элемент или, скорее, этническое сочетание, которому было суждено сыграть значительную роль в будущем. Таким образом, они явились еще одним звеном, соединившим к тому времени италийцев с трансальпийским населением. Их появление привело к большому смятению во всех уголках полуострова. Этруски, изгнанные на умбрийские земли, вступили в контакты с местными племенами. Та же участь постигла многих сабеллинов, или сабинян, и авсонийцев, и лигурийская кровь распространилась повсюду, тем более, что массы этих переселенцев обосно- вались главным образом в районе Рима и не смогли создать для себя стабильную родину. Они были вынуждены жить в неустойчивом состоянии на землях, где укре- пились аборигены и этруски. Лигурийцы, в конце концов, смешались с основной массой. Пока они улаживали свои отношения с местными народами, чей покои они нарушили, на другом конце, на самом юге полуострова, происходила другая, почти незаметная революция. К X в. до н. э. семитизированные эллины начали создавать там свои колонии, и хотя в сравнении с лигурийцами или сикулами их численность была невелика, они настолько превосходили и недавних пришельцев и аборигенов в цивилизованности, что им заранее была обеспечена победа. Они сполна воспользо- вались ею. Они основали города. Они обращались с италийскими пеласгами так же, как их отцы обращались с родителями последних в Элладе. Они покоряли их или заставляли уйти, не смешиваясь с ними. Оски, рано вступив в контакт с семитизиро- ванными эллинами, сохранили память об этом периоде в обычаях и в языке. Многие их племена исчезли, вернее, перестали быть, собственно говоря, аборигенами. С ними произошло почти то же самое, что позже, в середине II в. до н. э., произошло с жителями Прованса, попавшими под власть римлян. Это событие называют вторым появлением осков. Но большая часть пелагийских народов претерпела более суровые испытания. Эл- линские колонизаторы изгнали их с родных земель, и им ничего не оставалось, кро- ме как двинуться на сикулийские племена, жившие севернее, в Лациуме, с которыми они смешались [Некоторые авторы утверждают, что аборигены Лациума были кельтами.]. Заключенный между ними союз постепенно укреплялся за счет новых греческих колонов. В конце концов, эти массы людей, теснимые со всех сторон глав- ным образом сабинянами, которые оставались кимрийцами в большей степени, не- жели остальные, и, следовательно, превосходили в военном искусстве и семитизиро- ванных осков, и полуиберийских сикулов, и наполовину финских расенов, двину- лись, незадолго до начала христианской эры, в поисках убежища в Сицилию. Таковы были самые первые перемещения древнего населения Италии, которое в це- лом нельзя упрекнуть в варварстве, но которое по примеру северных кельтов огра- ничивалось поиском материальной пользы. Множество войн разделили их, однако они продолжали возделывать землю и выращивать хлеб. Несмотря на трудности, связанные с переходом через горы, леса и реки, они развивали торговые связи с самыми северными районами континента. В их могилах часто встречаются кусочки янтаря, грубые или обработанные, а сходство между некоторыми расенскими и галльскими монетами неопровержимо доказывает наличие постоянных связей между двумя группами [По мнению Аристотеля, существовал путь из Италии в страну кельтов и Испанию.]. В ту далекую эпоху их сближали еще свежие этнические воспоминания европейских рас, сходство потребностей и привычек, а также тот факт, что они не знали о суще- ствовании южных стран. От Балтики до Сицилии цивилизация пребывала в незавер- шенном состоянии, однако она была реальна и всюду одинакова, за исключением этнических нюансов, обусловленных спорадическими браками между группами двух ветвей — белой и желтой. Эту аморфную систему потрясли азиатские тирренийцы; они помогли поселенцам великой Греции приобщить Европу к цивилизации, которую создали народы, жившие на восточном побережье Средиземного моря. ГЛАВА V. Тирренийские этруски. Этрусский Рим На первый взгляд кажется маловероятным, что исторические воспоминания об Этру- рии восходят только к началу X в. до н. э., а это нельзя назвать глубокой древно- стью. Этот факт можно объяснить двумя обстоятельствами, не исключающими друг друга. Во-первых, появление белых народов в западных землях мира имело место позже их прихода в южные страны. Во-вторых, смешение белых с черными привело к созданию цивилизации, которую можно считать очевидной, тогда как союз белых с финнами вылился в нечто латентное, скрытое, утилитарное. Они долго принимали видимость за реальность и видели социальный прогресс только во внешних формах. Но поскольку невозможно отрицать, что иберийцы и кельты имеют право считать, что у них было цивилизованное общество, надо признать их законное место в иерар- хии культурных народов на западе и севере первобытной Европы. Тем не менее, я не склонен игнорировать то, что мы назвали «вопросом формы»: я не могу взять за тип человека социального ни удачливого промышленника, ни тор- говца, и всегда буду ставить выше них либо священника, либо воина, художника, администратора, либо то, что сегодня называют «светским человеком», поэтому я всегда предпочту Святого Бернара Папэну или Ватту, Боссюэ маршалу Тюренну, Ариосто или Корнеля всем прославленным финансистам; точно так же я не могу на- звать активной цивилизацией, цивилизацией высшего порядка, такое общество, ко- торое не довольствуется прозябанием или удовлетворением материальных нужд сво- их граждан и по медленной спирали движется к усовершенствованию, как это про- исходит в Китае. До тех пор, пока белый народ ограничивается смешением с желтым элементом, он поневоле вовлекается в общий поток «женских» элементов и стремит- ся только к преходящему. Если бы западные народы ограничились сочетанием их первых этнических принци- пов, более чем вероятно, что они могли бы достичь состояния Поднебесной Империи, однако не обрели бы того же покоя: слишком много различных потоков влились в их русло, особенно белых элементов. Поэтому у них был бы невозможен умеренный деспотизм китайских императоров. Воинственные страсти без конца потрясали бы это общество, обреченное на невысокую культуру и долгие бесплодные конфликты. Однако вторжения с юга принесли европейским нациям то, чего им недоставало. Не разрушая их самобытность, эта счастливая примесь воспламенила их душу, стала факелом, который осветил им путь и привел их в лоно других народов мира. За 250 лет до основания Рима группы семитизированных пеласгов проникли морем в Италию и, построив посреди завоеванных этрусских земель город Тарквиний, сдела- ли его центром своей державы. Отсюда они начали распространяться по всему полу- острову. Эти цивилизаторы, называвшие себя «тирренийцы», или «тирсенийцы», пришли с ионийского побережья, где они многое заимствовали у лидийцев, с кото- рыми были тесно связаны [На этрусских картинах эти тирренийцы явно при- надлежат к белому типу. Они были похожи на кельтов и греков, и это сход- ство тем более знаменательно, что с ними смешались древние расены, отно- сящиеся к финскому типу.]. Они предстали перед расенами закованными в арий- ские доспехи, вступающими в битву под звуки труб, имеющими флейты для увеселе- ния и заимствовавшими многие элементы незнакомых доселе народов. Вместо того, чтобы имитировать мощные, но грубые сооружения италийских племен, прибывшие оказались более умелыми, т. к. происходили от более развитых народов, и научили своих подданных вести строительство на возвышенностях и на гребнях горных хребтов; это были хорошо укрепленные города, неприступные крепости, из которых их владычество распространялось на соседние территории [Возможно, этот самый яркий их талант объясняет их имя «тирренийцы», корень кото- рого следует искать в слове «turs», т. е «укрепление» и происходит от "tur" или "ton", т. е. «возвышенность», «гора».]. Они первыми на Западе, пользуясь отвесом, обтесывали каменные блоки, которые укладывали друг на друга, получая таким образом мощные стены, пережившие столетия. Создав гигантские укрепления, пугавшие и подданных, и врагов, тирренийцы укра- сили свои города храмами, дворцами, а храмы и дворцы — статуями и вазами из тер- ракоты: все это называется древнегреческим стилем, т. е. стилем, пришедшим с ази- атского побережья. Таким образом, пелагийская группа через свои контакты с се- митской кровью принесла расенам то, чего у тех не было. Возможно, что численность тирренийцев была невелика по сравнению с расенами. Поэтому победители придали обществу внешние формы, однако им не удалось при- вести их к полной ассимиляции с эллинизмом. Кстати, они сами обладали эллинским духом в слабой мере, поскольку были не эллинами, а всего лишь кимрийцами, сла- вянами или греческими иллирийцами. Затем они без труда передали им некоторые идеи, которые не уничтожил в них семитский элемент, содержавшийся в их крови. Отсюда утилитарный дух в этрусской расе, отсюда преобладание античного культа и древних верований над новой мифологией, отсюда живучесть славянских привычек и обычаев. Основа народа, за исключением незначительных различий, осталась той же, что до завоевания. Однако завоеватели, несмотря на уступки и последующие союзы с местным населением, так и не слились с ним, и частые разногласия между ними готовили почву для раскола. Тирренийцы, которые называли себя «ларсы» [Это слово не из этрусского языка. Его заимствовали из кельтского либо сами тирренийцы, либо оно пришло к ним через расенов и италийских кимрийцев.], «лукумоны», т. е. «благород- ные», забыли свой родной язык, заменили его на язык подданных и смешались с ними, перестав существовать как отдельный народ, однако, будучи «благородными», сохранили вкус к греческим идеям и оставили за собой город Тарквиний Тарквиний стоял на скалах у моря, но не был приморским городом- портом, последним служило селение Гравискэ Еще долго после краха Этрурии он использовал- ся римским флотом, в частности, во время Второй Пунической войны.]. Этот город служил средством общения с греческими народами [Тит Ливий полагает, что дом Тарквиния имеет эллинское происхождение Существуют многочислен- ные следы ассирийского влияния в вазах, в настенных росписях и надгро- биях, и это влияние могло осуществляться только через эллинов.]. Его можно считать оплотом новой культуры и аристократии Этрурии. До тех пор, пока расены оставались в плену собственных инстинктов, они не пред- ставляли угрозу для остальных италийских племен. Они предавались сельскохозяй- ственным и промышленным делам и стремились к миру с соседями. Но когда их во- инственная знать дала им в руки оружие и построила мощные крепости, расены вступили на авантюристический путь славы и приступили к завоеваниям Италия еще не стала спокойным регионом. В период непрестанных стычек италий- ских аборигенов, иллирийцев, лигурийцев, сикулов, в эпоху перемещения племен в результате колонизации великой Греции этруски вышли на авансцену истории. Вос- пользовавшись смутой, они увеличили свое влияние и расширили свои территории в долине По за счет умбрийцев. История приписывает им создание трехсот городов по всей стране. Затем они повернули свои войска с севера на юг, отбросили в горы ос- татки местных племен и дошли до Кампаньи, сделав своим западным пределом ниж- нее течение Тибра. Таким образом, они вышли к обоим морям. Тирренийские памят- ники существуют на Корсике и в Сардинии, а также на южном побережье Испании. Расенское государство стало самым могущественным на полуострове и одним из са- мых влиятельных в цивилизованном мире той эпохи. Оно не ограничилось континен- тальными завоеваниями: расены захватили несколько островов и колонизировали берег Испании. По примеру финикийцев и греков, они заполнили моря торговыми и пиратскими кораблями. При таких впечатляющих успехах этруски, уже будучи метисами в значительной сте- пени, тем не менее не убереглись от дальнейшего смешения. Они разделили судьбу всех завоевателей и в результате каждого победоносного похода вступали в новые контакты с побежденными массами: с ними смешивались умбрийцы, сабиняне, ибе- рийцы, сикулы, возможно, многочисленные греки и постоянно изменяли природу и наклонности рождающегося общества. В отличие от того, что мы наблюдаем в других случаях, этрусская природа измени- лась к лучшему. С одной стороны, кровь италийских кимрийцев, смешиваясь с ра- сенскими элементами, становилась более активной, а с другой, семитизированная арийская основа, которую принесли с собой греки, придавала обществу дух авантю- ризма, пусть и слишком слабый, чтобы вовлечь его в безумства эллинского или ази- атского типа, но достаточный для того, чтобы компенсировать чрезмерный прагма- тизм, присущий западным мотивам. К сожалению, эти трансформации происходили главным образом в средних и низших классах и не способствовали поддержанию политического равновесия и абсолютного могущества аристократии. Кроме того, такое массовое смешение этнических элементов приводило к образова- нию множества фрагментарных союзов и небольших обособленных групп. В общест- ве появился антагонизм, аналогичный тому, что имел место в Греции, и этрусская империя так и не смогла обрести единство. Этруски были настолько искусны в воен- ном деле и неукротимы в битвах, что позже римляне не нашли ничего лучшего, кро- ме как заимствовать у них организацию своих легионов и вооружение, но у них ни- когда не было централизованной власти. В критические моменты они, следуя кельт- скому обычаю, доверяли власть императору, который командовал объединенными отрядами, обладая абсолютными, но временными полномочиями. В спокойные вре- мена они имели конфедерацию основных городов, в орбиту которых добровольно включались малые селения. Каждый политический центр служил резиденцией не- скольких крупных групп, управлявших культом, общественными делами, толковав- ших законы, ведавших военными делами и распоряжавшихся казной. Когда одно из семейств приобретало явное превосходство над соперниками, образовывалась сис- тема, напоминающая королевство, которая всегда несла на себе печать нестабиль- ности, что составляло главный порок тирании в Греции. В течение продолжительного времени недостатки такого федеративного устройства компенсировались той веду- щей ролью, которую все этрусские города добровольно передали Тарквинию. Но это не могло продолжаться бесконечно, и система рухнула от первого толчка. Народы, как правило, дольше сохраняют уважение к династии, личности, имени, нежели к месту, огороженному крепостными стенами. Таким образом, тирренийцы укоренили в Италии некоторые пороки, характерные для республиканских государств семитского мира. Но поскольку у них не было возможности полностью реформировать дух насе- ления по такому типу, они не смогли искоренить финский элемент, который, в част- ности, проявлялся в том, что этруски питали безграничное почтение к вождям и чи- новникам. Ни у арийцев, ни у семитов не было ничего подобного. В Передней Азии власть по- читают безмерно, даже превращают ее в идола, жители готовы выносить все капри- зы и притеснения, освященные законом. Если речь идет о царе или родине, люди готовы пожертвовать ради них всем. Дело в том, что они боятся насилия и прости- раются ниц перед абстрактным принципом абсолютной власти. Что же касается лич- ности, облеченной властью и прерогативами этого принципа, она не имеет никакого значения. Это общее понятие у всех сервильных народов: они считают чиновника простым носителем власти, и когда он лишается своего поста, он сразу низводится до положения последнего из людей и теряет право на почитание. Отсюда восточный принцип, согласно которому все достается султану живому и ничего — мертвому, точно так же нынешние революционеры выражают показное уважение к представи- телю власти, осыпая его за глаза ругательствами и проклятиями. Напротив, этруски сурово осудили бы Аристофана за нападки на Клеона, руководи- теля государства, или на Ламаха, предводителя армии. Они относились к самой пер- соне, представляющей закон, как к чему-то настолько священному, что сама приро- да государственных функций была от него неотделима. Я подчеркиваю этот момент, потому что такое почитание было источником добродетели, которым позже — и справедливо — восхищали нас римляне. Эта система предполагает, что сама по себе власть настолько благотворна и заслу- живает поклонения, что дает такие же прерогативы ее носителю. Поэтому ее пред- ставитель никогда не мог бы опуститься до уровня простого смертного: он участво- вал в управлении людьми и по этой причине навсегда оставался выше их. Признать такой принцип означало включение государства в сферу бесконечного поклонения и служение ему до самоотречения. Этрусская нация достигла высокого уровня сельского хозяйства и промышленности, расширила свои завоевания, укрепилась на двух морях [Тирренийцы успешно занимались пиратством и держали флот, способный соперничать с грече- скими городами. По этой причине массалиоты боялись плавать по западным морям и делали это только под сильной охраной Этрурия заключила с Кар- фагеном договоры о навигации и торговле, которые действовали еще в эпо- ху Аристотеля, т. е. через 430 лет после основания Рима.] и теперь через го- род Тарквиний и южные границы впитывала в себя интеллектуальную мощь эллин- ской расы, используя все свои материальные достижения на благо искусств, правда, не поднимаясь в этом отношении выше копирования. Этруски, исполненные стрем- ления к чувственным удовольствиям, составляли славу Италии, и им, казалось, ничто не угрожало, если не считать изъяна федеративного устройства и давления массы кельтских народов, чья энергия в будущем должна была причинить этрускам огром- ные неприятности. Если бы речь шла только об этой угрозе, вполне вероятно, что они с ней справились бы, а кельты Галлии после нескольких попыток, в конце концов, уступили бы более развитому народу. В целом этруски создали нацию, превосходящую кимрийцев, потому что желтый элемент у них был облагорожен союзами не всегда лучшего свойства, но, по крайней мере, более прогрессивными в смысле культуры. Поэтому единственным аргументом кельтов была их численность. Этруски завоевали почти весь полуостров и имели достаточно сил для сопротивления, так что им было бы нетрудно отразить нападение из-за Альп. В таком случае мы раньше бы увидели то, что сделали римляне. Все ита- лийские племена, встав под сень этрусских орлов, за несколько веков до Цезаря пе- решли бы горы, и покорение Галлии осуществилось бы раньше. Но такая слава не была суждена народу, который породил в своей среде семя, вскоре погубившее его. Этруски, опьяненные ощущением собственной мощи, хотели продолжать свое разви- тие. Они видели на юге яркий свет, который греческие колонизаторы разожгли во многих великолепных городах, и туда стремились помыслы тирренийской конфеде- рации. Они искали более тесных контактов с родственной цивилизацией морским путем. Лукумоны уже двинули свои армии на Кампанью и продвинулись далеко на восток. На западе они остановились перед Тибром. Теперь они планировали форси- ровать реку и подойти к проливу, чтобы овладеть Кумом и Вултурнумом. Это было нелегкое предприятие. На левом берегу находились земли латинян, относившихся к сабинянской конфедерации. Латиняне доказали, что они способны на яростное со- противление, и открытая сила вряд ли могла сломить их. Поэтому, прежде чем на- чать войну, этруски предприняли хитрую тактику, знакомую всем цивилизованным народам, жадным до чужого [Италийское население боялось, что этруски пе- рейдут реку. На этот счет существовал договор между латинянами и тирре- нийцами.]. Для этого они воспользовались двумя латинянами-авантюристами, по некоторым сведениям незаконными детьми дочери предводителя одного из племен. Их звали Ромул и Рем. В сопровождении этрусских советников и небольшого этрусского отря- да они обосновались в трех глухих селениях, существовавших на левом берегу Тиб- ра [Вергилий называл это место «Tuscum Tiberim». Вероятно, близнецы ук- репились на Авентинском холме радом с латинянским селением. Другое ла- тинянское поселение находилось на вершине Палатина. Позже этруски ов- ладели Кэлием.], а не на берегу моря, т. к. им не нужен был порт в верхнем тече- нии реки, потому что они не собирались создавать торговый центр, который позже мог бы связать север и юг Центральной Италии, а в любом другом месте, которое было легче захватить — главное заключалось в том, чтобы перейти реку. Затем они могли развить свой первый успех [Многие историки справедливо на- зывают Рим тирренийским городом.]. Поскольку теперь требовалось расширить три поселка, которым было суждено пре- вратиться в город, основатели стали созывать со всех сторон авантюристов, не имевших ни кола, ни двора. Это были в основном бродяги-сабиняне и сикулы, кото- рые и составили ядро новых граждан. Но основатели не могли допустить, чтобы чу- жестранцы овладели мостом, переброшенным в Лациум. И они поставили во главе этого скопища бродяг этрусскую знать. Религиозный элемент сочетался в них с воин- скими талантами, что отвечало понятиям семитизированных тирренийцев, карди- нально отличавшихся от галльских идей. Наконец, в руках патриархата находилась и юридическая власть, и, согласно замыслу основателей, у царских династий, кроме временного деспотизма в кризисные эпохи, остались только административные функции [Цари не обязательно были выходцами из города.]. Если система правления была организована в чисто этрусском духе, такой же была и внешняя форма цивилизации и даже облик нового города. Этруски построили по тирренийскому типу каменную крепость, Капитолий, систему сточных канав и обще- ственные здания, каких не знало латинское население. Для богов, принесенных с собой, они сооружали храмы, украшенные терракотовыми вазами и статуями. Появился класс чиновников, носивших те же знаки отличия, что и в Тарквинии, Фа- лерии, Вольтерре. Рождающийся город получил эмблемы, стандарты, воинские титу- лы и, в конце концов, культ — одним словом, Рим отличался от расенских городов только тем, впрочем, важным фактом, что его население имело другой состав и было энергичнее и активнее [Речь вдет о тунике, диктаторском жезле из слоновой кости с изображением орла, верховых выездах и т. д. По мнению Тита Ли- вия, единственным неэтрусским божеством был покровитель города Альба. Впрочем, историк из Падуи скорее всего имеет в виду официальный культ, т. к. люди разных рас, населявшие Рим, хранили в жилищах своих националь- ных богов.]. Местный плебс совсем не напоминал мирную и податливую массу, которую прежде покоряли тирренийцы, иначе колонизаторы осуществили бы свои хитроумные планы. В этом населении, возможно, специально перемешанном, чтобы сделать его слабым за счет отсутствия однородности, существовал еще один элемент. Если такой замы- сел действительно был в основе формирования населения, тогда политика этрусков шла вразрез с их желанием обеспечить для себя более спокойное владычество. По- тому что именно она заложила в первых жителей инстинкты свободы, семена буду- щего величия города, причем это произошло совершенно уникальным образом, кото- рый не повторяется в истории дважды. В числе бродяг из различных племен, призванных стать жителями города, были си- кулы. Представители этого смешанного, полукочевого народа имелись повсюду. В некоторых городах Этрурии они составляли большинство плебса, в большом количе- стве они жили в Лациуме и в стране сабинян. В какой-то степени эти люди служили путеводной нитью, которая вела эллинский элемент, более или менее семитизиро- ванный, в новый город. Именно они, смешав свой язык с сабинянским, создали соб- ственно говоря латынь, начали придавать ей сильный греческий оттенок и, таким образом, препятствовали проникновению этрусского языка через Тибр [Интересно, что этрусский язык, всегда считавшийся для римлян и позже, в эпоху импе- раторов, священным, так и не распространился среди них. Однако еще во времена Юлиев патриции изучали его в качестве инструмента цивилизации, позже его использовали прорицатели. Но он никогда не был популярным.]. Новое наречие, будучи щитом от нашествия языка захватчиков, всегда рассматрива- лось римскими грамматиками как тип, вариантами которого стали оскский и саби- нянский, но римляне сторонились языка лукумонов, считая его варварским. Таким образом, сикулы, составлявшие низшие слои Рима, особенно сопротивлялись гению основателей, поскольку распространение их языка представляло собой наибольшую помеху принятию расенского диалекта. Конечно, нет нужды подчеркивать, что речь идет только об инстинктивном органич- ном антагонизме между сикулами и этрусками, но не об открытой вражде, тем более что она не имела никаких шансов на успех. Сама Этрурия невольно направляла ро- ждающийся Рим на путь политических потрясений. С самого первого дня маленькая колония была объектом неприкрытой ненависти со стороны жителей Лациума. Не- смотря на то, что этрусская организация и цивилизация их патрициев привлекли в город некоторые слабо развитые племена, в частности, албанцев, истинные хозяева сабинянской земли косо смотрели на Рим. Они считали его основателей людьми, не имеющими родства и никакого права на новую родину, которую они приобрели во- ровством и силой. Таким образом, Рим оставался в одиночестве вне конфедерации, главным городом которой был Амитернум, на левом берегу Тибра, под угрозой воз- можных нападений, которые он не мог бы отразить без посторонней помощи. По этой причине он изо всех сил цеплялся за этрусскую конфедерацию, и когда внутри этой политической системы начались гражданские раздоры, Риму не при- шлось сохранить нейтралитет: он встал на сторону своих активных союзников. Этрурия находилась на той политической стадии, когда цивилизаторские племена нации деградируют в результате союзов с покоренным населением, а последнее, в свою очередь, поднимается на ступень выше. Наступление кризиса ускорило приток большого количества кимрийских элементов, в той или иной степени эллинизиро- ванных и способных оспаривать власть у выходцев тирренийской расы. Вследствие этого в расенских городах возникло либеральное движение, которое объявило войну аристократическим институтам с целью замены родовых привилегий доблестью и другими достоинствами. Обычная черта любого социального разложения заключается в отрицании превос- ходства по рождению. Только мятеж принимает различные формы в зависимости от уровня цивилизации бунтарей. У греков взбунтовались богатые и заняли место зна- ти, у этрусков поднялись самые храбрые и отчаянные. Расено-тирренийские метисы, смешавшись с плебсом, с умбрийцами, сабинянами, самнитами, сикулами, потребо- вали раздела верховной власти. Революционные доктрины завоевали большее число сторонников в городах центральной части страны, где преобладало древнее поко- ренное население. Оплотом бунтовщиков стал город Вольсиний, а Тарквиний пре- вратился в цитадель аристократов, потому что тирренийская кровь оставалась там более однородной. Страна разделилась на две партии. Вполне вероятно, что в каж- дом селении были люди, поддерживающие и ту и другую партии. Активное участие в этом движении принимал Рим. Нетрудно догадаться, на чью сторону встал будущий великий город. Характер его жителей как нельзя лучше соответствовал либеральным взглядам. Этрусский сенат, в котором, впрочем, заседали и сабиняне, оказался не в состоянии склонить общест- венное мнение на сторону аристократов Тарквиния. Амбициозный и мятежный дух сикулов, квиритов и албанцев проявился в полной мере. Большинство поддержало реформаторов, и царь Сервий Туллий попытался осуществить революцию, подтолк- нув Рим к антиаристократическим доктринам. Режим Сервия удовлетворил требова- ния масс, призвав под свои знамена всех, кто мог носить оружие. Конечно, знатным людям пришлось кое-чем поделиться, однако не в такой мере, как это было при ти- мократии на греческий манер. Скорее, речь шла о цензе наподобие того, что в сред- ние века был установлен для буржуа. В последнем случае цель состояла не в том, чтобы дать гражданам гарантию могущества или влияния, а только в обеспечении политической морали. Что касается плебеев Рима, задача была еще проще: набрать воинов, которые могли сами себя вооружить и накормить в походе. Такая организация, пользующаяся всеобщей симпатией, заняла место рядом с тир- ренийскими институтами, но сокрушить их не смогла. Слишком сильна была связь военных и жрецов с законодателями. К тому же этот натиск продолжался недоста- точно долго, чтоб отобрать власть у благородных рас. Возможно, этого удалось бы добиться посредством грубого насилия. Но, очевидно, враги не хотели использовать такое средство против людей, которым жречество придало священный характер. Ак- тивное общество больше всего не терпит безбожности и дольше всего избегает бого- хульства. Сервий Туллий и его сторонники, не имея достаточных сил для полной победы над этрусской знатью, удовлетворились тем, что рядом со старым воинским кодексом установили новый, предоставив другим расенским городам самостоятельно продви- гаться дальше в этом направлении. Этим надеждам не суждено было сбыться. Вскоре либеральная оппозиция в Этрурии, разбитая аристократической партией, вынуждена была смириться. Вольсиний был взят штурмом, а один из самых видных вождей бунтовщиков, Келий, бежал в поисках убежища для себя и самых преданных своих соратников. Этим убежищем мог быть только этрусский город, который после Вольсиния проявил больше преданности делу революции и был расположен в глуши, на другом берегу Тибра, откуда было легче проповедовать и осуществлять доктрины. Итак, в Риме укрылись Мастарна и его люди, и город, приютив изгнанников, расши- рил свои границы и превратился в укрепленный лагерь, открытый для всех, кто ис- кал себе родину и отрицал всякую национальную принадлежность. Но появление Мастарны в не меньшей степени, чем реформа Сервия Туллия [Ла- тинское происхождение Сервия, узурпация им этрусской династии, заигры- вание с народом — говорят о том, что он умело использовал все, что было враждебно тирренийскому господству.], вызвало недовольство победившей ре- акции. Лукумоны не хотели, чтобы город, призванный открыть им путь в юго- западную Италию, стал крепостью их внутренних врагов. Знать Тарквиния решила задушить мятежный дух в его последнем прибежище. Они были корифеями партии, которая основала цивилизацию и создала национальную славу, и они оставались самыми чистыми представителями и самыми рьяными поборниками своего этноса. Благодаря постоянным связям с Грецией и Малой Азией они превзошли остальных этрусков богатством и культурой. Им предстояло завершить примирение и уничто- жить дело уравнителей колонии за Тибром. Им это удалось. Система Сервия Туллия была свергнута, старый режим восстановлен. Сабинянская партия в сенате и смешанное население, составлявшее плебс, вернулись в пассив- ное состояние, в котором его всегда хотели видеть этруски [Сенат был обновлен, а его вожди, назначенные Туллием, изгнаны. Плебеи снова оказались бес- правными, как и прежде.], и тарквинийцы провозгласили себя верховными ар- битрами и вершителями восстановленного правления. Так пришел конец последнему оплоту либерализма [Партия, которая вершила дела в Тарквинии, была самой сильной в этрусском мире. Она держала в руках и столицу, и Рим, и Вейес, Кере, Габий, Тускулум, Антиум, а на юге пользовалась поддержкой Кума, эллинской колонии, которая не без удовольствия смотрела на усилия, пред- принимаемые для сохранения семитизированной цивилизации на полуост- рове.]. Мы мало знаем о последующей борьбе этой партии на остальной расенской террито- рии. Однако очевидно, что она подняла голову после периода упадка. Этнические причины, которые обусловили появление этой партии, становились все более опре- деляющими по мере того, как покоренные расы завоевывали новые позиции и по- степенно подавляли тирренийскую кровь. Тем не менее, поскольку расенская раса не играла большой роли в национальном составе, потребовалось бы много времени для того, чтобы осуществился эгалитаризм, даже при наличии покоренных племен умбрийцев, самнитов и других. Таким образом, в древних городах аристократическое сопротивление имело все шансы продолжаться неопределенное время [Так оно и было на самом деле, и даже во время войны с Ганнибалом власть в боль- шинстве этрусских городов оставалась в руках знати. Вольсиний, преимуще- ственно демократический город, сумел сохранить революционное правле- ние в руках плебса, начиная с кампании Пирра вплоть до Первой Пуниче- ской войны.]. Но в Риме мы видим обратное. Кроме того, что этрусская знать, уроженцы города, даже при поддержке тарквинийцев составляла меньшинство, против них было насе- ление, которое стояло бесконечно выше расенского плебса. Революционные идеи продолжали победное шествие, опираясь на идеи независимости, и Рим шел к неиз- бежному свержению ига. Если бы Популония, Пиза или любой другой этрусский го- род, глубоко пропитанные не только тирренийской, но и расенской кровью, одержа- ли победу над аристократическими принципами, тогда любой из этих победивших городов ограничился бы изменением внутреннего политического устройства, а в ос- тальном сохранил бы верность своей расе, общей родине и этрусскому миру. Что касается Рима, у него не было никаких оснований останавливаться на этом. В объятия либеральной партии его толкали те же причины, которые заставили жителей осуществлять либеральные идеи и сделаться оплотом революции; эти причины в силу своей весомости вели его далеко за пределы простой политической реформы. Если он не признал власть ларсов и лукумонов, то прежде всего потому, что те, имея больше прав считать себя его основателями, воспитателями, хозяевами, благодете- лями [В войне между Ромулом и сабинянами Квирума римского царя от кры- то поддерживала этрусская армия под командованием лукумона Солония.], не имели права считаться римскими согражданами. С самых первых дней он видел большую пользу и даже необходимость в их поддержке, однако кровь римлян не смешалась с их кровью, их идеи не стали достоянием Рима, их интересы не были его интересами. В сущности он был сабинянским или сикулийским, он был эллинизиро- ванным, кроме того, он был географически отделен от Этрурии, т. е. чужим для нее, поэтому реакция тирренийцев имела здесь более кратковременный успех, чем в ос- тальных по-настоящему этрусских городах, поэтому после свержения тирренийской аристократии следовало ожидать, что в Риме начнутся такие события, каких не предполагали либералы Этрурии. Скоро мы увидим, как эмансипированный город вернулся к либеральным теориям, к истокам своей независимости, и аристократия восстановила в полном объеме свои права и привилегии. Впрочем, революции полны такими неожиданными событиями. Таким образом, Рим после владычества тарквинийцев сумел подняться с колен [Во- обще, владычество тирренийцев принесло большую пользу Риму. При них он стал краше, они строили здания из четырехугольных каменных блоков без цемента. Они расширили и укрепили территорию города и завезли сюда умелых мастеров из всех городов Этрурии. Они поставили Рим во главе ла- тинянской конфедерации, которая распалась после поражения аристокра- тической партии.]. Римляне изгнали их вместе с сенатом, который был с ними за- одно. С тех пор тирренийский элемент начал постепенно исчезать из своей колонии, и от него осталось лишь моральное влияние. Рим перестал быть орудием этрусской политики, стремящейся уничтожить независимость остальных италийских народов. Наступил период, когда городу предстояло жить самостоятельно. Отныне его отно- шения с основателями будут служить его величию и славе, о которых в ту эпоху ни- кто и не подозревал. ГЛАВА VI. Италийский Рим Я уже отмечал, что если бы этрусская аристократия сохранила свое влияние на по- луострове, все равно произошло бы то, что произошло: я имею в виду Римскую им- перию. Тарквиний, в конце концов, лишил бы независимости остальные города фе- дерации, а поскольку инструменты его давления на соседние страны, а также на Ис- панию, Галлию, Грецию, народы Азии и северной Африки, были бы теми же, что позже использовал Рим, конечный результат оказался бы таким же. Только цивили- зация сформировалась бы раньше. Не надо забывать о том, что первым следствием изгнания тирренийцев было значи- тельное снижение социального уровня в неблагодарном городе [В то время впаде- ния Рима ограничивались Яникулом. Все остальное было потеряно. Сервий разделил народ на 30 племен, в 271 г. от основания города их оставалось не более 20.]. Посмотрим, кто занимался науками, политикой, юриспруденцией, военным делом, религией, предсказаниями? Только этруски благородного происхождения и больше никто. Они руководили строительством в императорском Риме, и многие сооружения стоят до сих пор и намного превосходят все, что есть в столицах остальных италий- ских народов. Они возводили храмы, вызывавшие восхищение современников, они ввели ритуалы поклонения богам. Без них в республиканском Риме не было бы ни домов, ни законов, ни храмов. Что касается повседневной и социальной жизни, их вклад остался настолько бесценным, что даже при императорах, когда уже давно не было Этрурии, когда римляне, пропитанные греческими идеями, забыли этрусский язык, его все еще употребляли жрецы. Изгнание основателей государства лишило его важнейших элементов общественной жизни, и после ликования по поводу при- обретенной свободы населению пришлось привыкать к нищете и восхвалять ее во имя добродетели. Вместо богатых одежд, которые носили знатные люди им- ператорского Рима, патриции Рима республиканского заворачивались в грубые тка- ни. Вместо красивой металлической посуды и роскошной еды они довольствовались скудным пропитанием и скромным столовым убранством. Вместо великолепных зданий население, включая консулов и сенаторов, обитало в убогих жилищах вместе со свиньями и курами [Кстати, больше всего римские жители негодовали на Тарквиния Великолепного за то, что он использовал чернь для строительства дворцов, храмов и портиков, тем самым, украшая город.]. Одним словом, чтобы понять, насколько республиканский Рим уступал сво- ему предшественнику, достаточно вспомнить, что, когда после вторжения галлов Ка- милл заново отстраивал сожженный город, люди уже не думали о его величии и на- спех, кое-как строили новые дома, не обращая внимания на сточные канавы, по- строенные основателями. Они даже забыли, что существовало такое понятие, как «cloaca maxima», и что их город основала этрусская знать. Таким образом, благода- ря новым нравам, которые вызывали всеобщее восхищение современников, римляне той эпохи стояли намного ниже своих отцов. Итак, цивилизация осталась в прошлом вместе с жителями Тарквиния. Но, может быть, у римлян оставалась та свобода, семена которой были брошены в систему Сер- вия Туллия средними классами Этрурии? Увы, и от нее ничего не осталось. После изгнания тирренийцев население в основном состояло из сабинян, людей гру- бых, непривередливых, воинственных, склонных к материальному, способных ока- зать достойное сопротивление агрессорам и силой навязать другим свои принципы, и они не были расположены к тому, чтобы фазу уступить свое превосходство более духовным, но более слабым сикулам, расенам, потомкам солдат Мастарны, короче, множеству рас, представленных на улицах Рима. Избавившись от этрусского элемен- та нации, либералы располагали сабинянским элементом, который и прибрал к ру- кам всю власть. Как у всех белых народов, у сабинян был очень развит культ семьи, и, несмотря на бедные одежды, скудную пищу и невежество, их знать обладала не менее аристок- ратическими принципами, чем самые гордые лукумоны. Валерийцы, фабиняне, клав- дийцы — все выходцы из сабинянской расы — не страдали от того, что и другие де- лят с ними власть. Впрочем, они, следуя примеру свергнутых господ, сконцентриро- вали в своих руках все социальные привилегии. Между тем у них не было такого полного превосходства, которое имели тирренийцы, семитизированные пеласги, в отношении расенов, поэтому плебеи не признавали законность их власти и постоян- но выражали недовольство. Трудности этим не ограничивались: несмотря на проис- хождение и могущество, они сами хранили в памяти великолепие царской власти, они втайне жаждали ее и боялись, что их опередят соперники. Вот в каком состоя- нии республика начинала свое существование: очень низкий уровень цивилизации, амбиции аристократии, угнетаемый и недовольный народ, самодурство патрициев, очевидное брожение в массах, постоянные обвинения в адрес всего, что благодаря таланту или усердию возвышалось над общим уровнем, непрекращающиеся попытки сбросить тех, кто наверху, и занять их место. Это было жалкое положение. Римское общество, оказавшись в таком состоянии, про- должало существовать лишь за счет постоянного напряжения всего населения. От- сюда безграничный деспотизм, не щадивший никого, и тот парадоксальный факт, что в государстве, в котором основополагающим принципом было отсутствие власти одного человека, которое провозглашало ревностную приверженность к законности, основанной на общей воле, и объявляло всех патрициев равными, бесконтрольно и единолично царил диктатор, чья самоуправная власть, несмотря на так называемый временный характер, осуществлялась с такой жестокостью, какая была неизвестна любому монархическому режиму. Тем не менее, среди такого разгула удивительно наблюдать, что Рим той эпохи был лишен недостатков, которые мы видим у греков. Если в Риме страсть к власти кружит все головы, то у всех — патрициев и плебеев — она выражается в стремлении за- владеть законом для того, чтобы изменить его в свою пользу, но нет того отталки- вающего зрелища, которое мы постоянно видим на афинских площадях, где люди, как сумасшедшие, предаются анархическому разгулу. Римляне были люди честные, они часто неправильно понимали добро и совершали глупости, но, по крайней мере, они при этом верили, что поступают хорошо. Они отличались бескорыстием и верно- стью. Рассмотрим этот вопрос подробнее. Патриции считают своим правом по рождению вершить власть в государстве. Они в этом не правы. Этруски могли претендовать на это — но только не сабиняне, потому что они не обладали явным этническим превосходством над остальными италиотами, окружавшими их и ставшими их соотечественниками. В республиканском Риме не было двух неравных рас — просто существовала одна группа, более многочислен- ная, чем остальные. Такая иерархия была недолговечной. И поражение римского патрициата не было вызвано насильственной революцией, это было злополучное и неожиданное событие, какое обычно случается со всякой аристократией. Борьба греческих партий постоянно велась вокруг крайних доктрин. Богатые жители Афин стремились только к безраздельной власти и всем ее привилегиям; афинский народ хотел только одного: опустошить казну от имени демократии. Что касается людей нейтральных, они находились в плену воображаемых доктрин и хотели ре- ализовать их, чтобы исправить реальное положение дел. Все партии, все жители желали лишь стереть все до основания, а традиции и история не имеют никакой си- лы в стране, где отсутствует понятие уважения к чему бы то ни было. Удивляться этому не приходится. При таком этническом беспорядке, который составлял основу афинского общества, при полном растворении расы, которая объединяла в себе са- мые разные элементы, но так и не сумела слить их воедино, при верховенстве ду- ховного, но безудержного в фантазиях семитского элемента, иного исхода быть не могло. Над всей этой анархией понятий высился абсолютизм власти, воплощенный в слове «родина». А в Риме ситуация была совершенно другой, и политика противоборствующих партий осуществлялась иначе. Расы в основном отличались прагматизмом, чуждым гре- ческому воображению; римляне, даже в пылу страстей по поводу того, что считать благом для государства, испытывали одинаковый страх перед анархией. Именно это чувство часто приводило их к диктатуре как последнему средству, хотя надо при- знать, что они были намного более искренни, чем греки, в своем протесте против тирании. Будучи бело-желтыми метисами, они обладали вкусом к свободе, и, не- смотря на почти постоянные жертвы, приносимые в этом отношении во имя обще- ственного спасения, у них можно найти печать врожденной независимости в том, какое значение в их списке политических добродетелей имело чувство, которое они называли «любовь к родине». Эта страсть, присущая всем эллинским народам, не приводила к выраженному дес- потизму. Те полномочия, которыми обладала «родина», придавали римскому культу этого божества некоторую умеренность. Конечно, «родина» царствовала, но не пра- вила, и в отличие от греков никто не собирался оправдывать ее капризы и безумные идеи фразой наподобие: «Так нужно для родины». Для греков закон, постоянно пе- рекраиваемый и всегда от имени высшей власти, не имел ни авторитета, ни силы. Напротив, в Риме закон по сути никогда не отменялся: он всегда оставался в силе, с ним сталкивались повсюду, только он управлял всей жизнью общества, а «родина» была абстрактным, хотя и почитаемым понятием и не имела права казнить какого- нибудь очередного бунтовщика. Чтобы понять всемогущество закона в римском обществе, достаточно вспомнить, ка- кой силой пользовались предсказания вплоть до конца существования республики. Читая о том, что во времена Цицерона достаточно было объявить предсказание пло- хой погоды, чтобы отменить театральное представление или заседание сената, хотя политики смеялись не только над предсказаниями, но и над самими богами, мы ви- дим неопровержимый факт глубокого уважения к закону. О застылости римских идей хорошо пишет господин Экштейн, правда, имея в виду религию: «Мы живем в счаст- ливом неведении касательно последствий наших дел и мыслей, между тем как древ- ние народы доводили ощущение последствий до абсурда... Только греки могли до некоторой степени стряхнуть с себя эту тиранию даже в самые религиозные свой времена, но римляне оставались абсолютными рабами своих ритуалов и своего свя- щенного Форума». Таким образом, римляне стали первым народом на Западе, который обратил на дело своей стабильности и одновременно свободы органичные или вызванные из- менением нравов пороки законодательства. Они пришли к выводу, что в политиче- ской организации существуют два необходимых элемента — реальная деятельность и спектакль, — что хорошо усвоили англичане. Они компенсировали недостатки сво- ей системы терпением и умением находить лекарство от политических и зако- нодательных пороков, оставляя незыблемым принцип безграничного поклонения перед своим Палладиумом, что свидетельствует о здравомыслии. Различия между греческим и римским понятиями свободы лучше всего можно выра- зить следующим образом: римляне были людьми позитивными и практичными, греки — художниками по своей природе; римляне вышли из «мужской» расы, греки феми- низировались. Вот почему римляне указали своим наследникам путь к созданию ми- ровой империи и дали им все средства для того, чтобы завершить грандиозные за- воевания, а греки прославились в политике только тем, что довели разложение вла- сти до состояния варварства, и страна оказалась под игом чужестранцев. Вернемся к этническому состоянию римского народа после изгнания этрусков и рас- смотрим дальнейшую ситуацию. Как мы уже знаем, сабиняне составляли самую многочисленную и влиятельную часть этой случайно сформировавшейся нации. Из них вышла аристократия, они вели пер- вые успешные войны, в которых — надо отдать им должное — они себя не щадили, будучи представителями кимрийской ветви, они были храбрыми по природе и легко переносили тяготы ратной жизни. Они создали республику, которая вызывала нена- висть, или, по крайней мере, недоброжелательность соседей. Римляне, выходцы из италийской и сабинянской расы, также были объектом глубо- кой вражды латинянских племен, которые считали эту толпу воинов отбросами всех народов полуострова, людьми без чести и совести, бандитами, заслуживающими уничтожения, и их еще больше презирали потому, что они были близкими сородича- ми. Таким образом, все были против Рима. В эпоху царей этрусская конфедерация постоянно защищала свою колонию, но по- сле изгнания тарквинийцев, которые, кстати, однажды выступили против римлян как ренегатов Этрурии, ситуация круто изменилась. У Рима больше не было союзников на обоих берегах Тибра, и, несмотря на храбрость жителей, он потерпел бы пораже- ние, если бы не счастливый случай. Итак, мы подошли к одному из тех великих пе- риодов в истории человечества, которые, по мнению таких религиозных мыслителей, как Боссюэ, являются чудесным результатом долгих и таинственных комбинаций Провидения. Из-за Альп появились галлы, неожиданно захватили север Италии, покорили страну умбрийцев и начали войну с этрусками. Ослабевшая расенская конфедерация с тру- дом отражала натиск многочисленных врагов, и Рим воспользовался этим обстоя- тельством, чтобы разобраться со своими противниками на левом берегу. Это ему удалось в полной мере. Затем, когда с этой стороны сила оружия обеспечила ему не только покой, но и владычество, он обратил в свою пользу тяжелую ситуацию, в ко- торой оказались его прежние властители в результате вторжения галлов, и одержал над ними убедительную победу, которая в иных обстоятельствах вряд ли была бы возможной. Пока этруски, теснимые галльскими агрессорами, в панике бежали до самой Кампа- ньи, римская армия, отлично вооруженная и прекрасно организованная, перешла реку и захватила все, что можно было. Римляне, к счастью, не стали союзниками галлов, потому что им нечего было с ними делить, и вся добыча досталась им. Но они координировали свои действия с галлами и наносили удары одновременно с ни- ми. В такой ситуации для Рима была еще одна выгода. Тирренийцы-расены, осажденные со всех сторон, защищали свою независимость до конца. Но когда исчезла последняя надежда, им пришлось решать, какому победите- лю лучше сдаться. Галлы, как известно, не были варварами. После того, как в пылу первых побед они разграбили многие умбрийские города, они, в свою очередь, по- строили другие, например Неаполь и Мантую. Они приняли язык покоренного насе- ления и, возможно, их образ жизни. Однако в целом они были чужими на этой земле и отличались алчностью, грубостью и жестокостью. Конечно, этруски предпочли иго народа, который был обязан им своим появлением. Этрусские города открыли ворота перед консулами и объявили себя подданными а иногда и союзниками римлян [По- следний вздох независимой Этрурии пришелся на период консула Марция Филлипа, который пришел к власти в Риме в 471 г. Однако нация продер- жалась до Суллы. После чего этот диктатор наводнил страну семитскими ко- лониями. Октавиан довершил его дело, а взятие Перузы стало концом этрус- ской расы.]. Это был для них лучший выход. Сенат показал себя разумным и рас- четливым и долгое время щадил гордость покоренных народов. Как только Этрурия оказалась присоединенной к республике и та же участь постигла самых близких соседей Рима, самое трудное для Рима оказалось позади, а когда гал- лы были отброшены от стен Капитолия, покорение всего полуострова стало лишь делом времени, которое предстояло завершить наследникам Камилла. Между прочим, если бы тогда на Западе жил энергичный и сильный народ, вышед- ший из арийской расы, судьбы мира сложились бы иначе: римскому орлу быстро бы подрезали крылья. Но на карте Европы были только три народа, способных противо- стоять республике. Кельты. Они покорили смешанных кимрийцев Умбрии и расенов средней Италии и на этом остановились. Кельты были разделены на множество племен, которые были слишком малочислен- ны, чтобы предпринимать крупные походы. Колонизация Беловезе и Сиговезе была последней вплоть до Гельвеции при Цезаре. Греки. Они уже не существовали как арийский народ, и мощные армии Пирра не могли бы нанести такое поражение кимрийцам, как это сделали римляне. Поэтому они ничего не могли предпринять против италийцев. Карфагеняне. Этот семитский народ, содержащий в себе черный элемент, никак не мог бороться с кимрийцами. Таким образом, римлянам было заранее обеспечено преимущество. Они могли по- терпеть поражение только в том случае, если бы жили на Востоке рядом с тогдашней брахманской цивилизацией, или если бы им противостояли германцы, которые поя- вились только в V в. Пока Рим шагал навстречу своей великой славе, опираясь на силу своих законов, внутри него происходили серьезные кризисы, правда, не затрагивающие его основу в лице законов. Любые бунты лишь видоизменяли само здание, но не разрушали его, а патрициат, ненавидимый плебсом, после исчезновения этрусков просуществовал долго, включая эпоху императоров, в таком же состоянии: презираемый, ослаблен- ный непрерывными ударами, но не уничтоженный, т. к. этого не позволял закон [Следует напомнить, что патрициат продолжал жить, но уже без благород- ной сабинянской расы, от которой оставались только следы. Их постепенно вытесняли плебейские семейства, особенно это было заметно при Тибе- рии.]. Глубинные причины этих конфликтов заключались в этнических изменениях, вызы- ваемых притоком городского населения, а борьба смягчалась за счет родства прибы- вавших элементов. Иными словами, изменения происходили, потому что менялась раса, но сама суть не менялась, поскольку речь шла только о расовых нюансах, не выходящих за пределы одного круга. Это не значит, что в государстве не ощущались постоянные колебания. Патриции отдавали себе отчет в том, насколько подрывают их власть притоки чужестранцев, и всеми силами противодействовали этому, между тем как народ, напротив, понимал свою выгоду в том, чтобы держать двери откры- тыми для новых жителей, которые увеличивали его численность и силу. Это был тот принцип, который когда-то укреплял рождающийся город и который заключался в том, чтобы призывать на свой праздник бродяг со всего известного в ту пору мира. А поскольку в те времена был болен весь мир, социальных недугов не избежал и Рим [Раньше только римские граждане могли вступать в легионы, а во время Второй Пунической войны принимали и вновь прибывших жителей.]. Такая неумеренная жажда территориального расширения была бы парадоксальной для греческих городов, потому что тем самым наносился бы сильный удар по докт- рине исключительности «родины». Толпы, всегда готовые вручить власть в городе любому встречному, не отличаются ревнивым патриотизмом. Историки император- ской эпохи, с гордостью описывающие античность и ее нравы, абсолютно правы. Они воспевают римского патриция, но не человека из народа, т. е. плебея, и речь идет о патрицианском равенстве, согласно которому есть только низшие, но нет гос- под. Когда они любовно описывают почтенного гражданина, который всю свою жизнь отдал служению Родине, который носит на теле шрамы, следы многих битв с врагами римского величия, который жертвовал не только своей жизнью, но и благо- получием своей семьи, а иногда даже собственной рукой убивал своих детей за не- послушание суровым законам государства; когда они изображают такого человека древних времен — одетого в одежду воина-победителя, консула, сборщика налогов, наследственного сенатора, не гнушающегося приготовить себе ужин, столь полезно- го для республики, скрупулезно подсчитывающего свои прибыли, презирающего ис- кусства и литературу и тех, кто ими занимается, а также греков, которые от них без ума, мы знаем, что перед нами портрет идеального почтенного гражданина — всегда патриция, всегда сабинянина. Напротив, человек из народа — энергичный, хитрый, умный, смелый; чтобы сбросить своих господ, он старается лишить их монополии на закон, используя для этого не насилие, а коварство и воровство. Римский плебей — это человек, который больше любит деньги, чем славу, меньше свободу, чем ее воз- можности [Когда речь идет об италийском Риме, не надо забывать о прагма- тичности его населения. Законы о должниках, ростовщичестве, разделе до- бычи и покоренных стран — вот основа его мышления и его конституции и причина политических волнений.]; это инструмент великих завоеваний и рас- пространения римского закона на чужие земли; одним словом, практическая полити- ка будет позже пониматься как удовлетворение императорского режима. У историков никогда не было намерений восхвалять плебея, эгоистичного в своей любви к гу- манности и посредственного в своих стремлениях. До тех пор, пока италийская, или даже галльская, или греческая кровь служила удовлетворению потребностей плебеев, в большом количестве поступая в Рим и со- седние города, республиканская и аристократическая конституция не утратила своих главных качеств. Плебей сабинянского или самнитского происхождения хотел повы- сить свою значимость без полного устранения патрициата, чьи этнические идеи об относительной ценности семьи и разумные доктрины о системе правления представ- лялись ему выгодными. Доза эллинской крови еще не успела стать преобладающей в нем. После окончания пунических войн ситуация изменилась. Прежнее римское мышле- ние начало значительно меняться. Вслед за африканскими войнами закончились войны в Азии. Республика завоевала Испанию. Великая Греция и Сицилия вошли в ее состав, и теперь благодаря корыстному плебейскому гостеприимству в город хлы- нули уже не кельтские, а семитские или семитизированные элементы [Амадей Тье- ри пишет: «Конечно, было бы несправедливо обвинять только патрициан- скую партию во всех грехах. Этим отличались и народные массы, но по- скольку обвинения в воровстве и требования в пользу выходцев из провин- ции почти всегда исходили из их среды, т. к. это обещало большие рефор- мы, то они пользовались поддержкой провинций. Между ними установились связи наподобие тех, которые столетие назад обрекли на неудачу предпри- ятие Гракхов. Можно вспомнить в этой связи, с каким героизмом Испания защищала последних вождей партии Мария. Сам Каталина встал под ее зна- мена. Демократическая партия в Риме, помимо того, что она в основном стремилась к уничтожению республиканской формы, что и было сделано, представляла собой то, что сегодня называют "чужеземной партией"».]. Резко ускорился распад. Близкое знакомство Рима с восточными идеями, увеличива- ло не только число его составных элементов, но и все больше затрудняло их полное слияние. Отсюда неотвратимая тенденция к чистой анархии, деспотизму, волнениям и, в конечном счете, к варварству; отсюда растущая ненависть к тому, что было ста- бильного, последовательного и разумного в прежней системе правления. По сравнению с Грецией у сабинянского Рима была своя отличительная черта, а те- перь его характерные идеи и нравы постепенно стирались. Рим становился эллин- ским городом, как когда-то это случилось с Сирией и Египтом, хотя здесь были свои особенности. Прежде он не отличался особым интеллектуальным развитием, а те- перь, когда его армии хозяйничали в провинциях, Рим вспомнил, что этруски пред- ставляют собой знаменитый народ в Италии, и принялся изучать их язык, копировать их искусства, использовать их ученых и жрецов, даже не подозревая о том, что во многих отношениях Этрурия следовала плохо усвоенному примеру Греции, а сами греки уже считали устаревшим то, чем этруски продолжали восхищаться. Постепенно Рим открыл глаза на реальную ситуацию и пересмотрел свое отношение к порабо- щенным потомкам своих отцов-основателей. Он больше не хотел ничего слышать об их заслугах и стал свысока относиться ко всему, что строили, ваяли, писали и дума- ли в этой части Средиземного моря. Даже во времена Августа в своих отношениях с Грецией Рим оставался разбогатевшим провинциалом-выскочкой, который хочет прослыть за знатока. Муммий, победитель коринфян, отправлял в Рим картины и статуи с наказом заме- нять поврежденные в пути шедевры. Муммий был истинным римлянином, и предмет искусства имел для него только продажную стоимость. Воздадим же должное этому достойному и отважному выходцу из Амитернума. Он не был дилетантом, но обладал римскими добродетелями, и в греческих городах тайком смеялись над ним. Латинский язык все еще сохранял большое сходство с оскскими диалектами. Он больше склонялся к греческому, причем это происходило так быстро, что изменения имели место почти с каждым поколением. Возможно, в истории нет другого примера столь стремительной подвижности в языке, и нет другого народа, так сильно из- менившего свою кровь. Между языком «Двенадцати табличек» и тем, на котором говорил Цицерон, разница была так велика, что знаменитый оратор не смог бы по- нять его. Я не имею в виду сабинянские песни: здесь различия еще разительнее. После Энния латынь не содержит в себе ничего италийского. Таким образом, отсутствие истинно национального языка, все большее тяготение к литературе, афинским и александрийским идеям, обилие эллинских школ и ученых, здания, построенные по азиатскому типу, сирийская мебель, глубокое презрение к местным обычаям — вот чем стал город, который, начиная с этрусского владычества, развивался под сабинянским влиянием, и время семитской демократии было не за горами. Толпы на римских улицах были глубоко пропитаны этим элементом. Завер- шалась эпоха свободных институтов и законности. Наступал век переворотов, кро- вопролитных событий, великой распущенности. Город напоминал Тир во время его упадка, только в данном случае распад происходил на большей территории: кон- фликт самых разных рас, которые не могли слиться в одну, но ни одна из которых не могла возобладать над остальными, и единственный выбор заключался между анар- хией и деспотизмом. В подобные времена, в эпоху общественных бедствий, часто находится мудрец, ко- торый придумывает, как положить им конец. У греков таким был Платон. Он искал лекарство против афинских недугов и божественным языком изложил свои прекрас- ные мечтания. В других случаях такой мыслитель по рождению или по воле обстоя- тельств оказывается во главе общественных дел. Если он искренне скорбит при виде несчастий, чаще всего он не желает своими действиями еще больше увеличить их и отступает. Такие люди — это врачи, но не хирурги; они покрывают себя славой, ни- чего полезного не сделав. Но иногда в истории народов, переживающих упадок, по- является человек, который глубоко возмущен происходящим, который сквозь пелену обманчивого процветания проницательным взором видит пропасть, куда общий упа- док увлекает страну, и который, имея возможности действовать, обладая высоким происхождением и положением, талантом, активным темпераментом, не отступает перед препятствиями. Такой хирург, мясник, если угодно, такой августейший тиран, если это предпочтительно, такой тиран появился в Риме в момент, когда республика, опьянев от преступлений и истощив себя в триумфах, изъеденная язвой всех поро- ков, быстро скатывалась к пропасти. Я имею в виду Луция Корнелия Суллу. Это был настоящий римский патриций, поднаторевший в политических добродете- лях, лишенный добродетелей личных; он не испытывал страха ни за себя, ни за дру- гих и не проявлял слабости ни к себе, ни к другим. Он ничего не видел перед собой, кроме цели, которую надо достичь, препятствий, которые надо преодолеть, и воли, которую надо реализовать. При этом он не принимал в расчет, что ему придется раз- рушать существующий порядок вещей или человеческие жизни. Беспощадность, присущая его расе, еще более усилилась вследствие того, что его планам противостояла народная партия в мрачном лице солдафона Мария. Сулла не стал копаться в абстрактных теориях, чтобы разработать свою программу. Он просто хотел восстановить во всей целостности патрицианскую власть и с ее по- мощью укрепить республику, установив в ней порядок и дисциплину. Он скоро уви- дел, что самое трудное — не в том, чтобы нанести поражение бунтовщикам-плебеям, а в том, чтобы найти аристократов, достойных великой цели. Ему были нужны Фабии и Горации, но их не было или они не хотели покидать свои роскошные дома; тогда, верный привычке ни перед чем не останавливаться, он решил создать их сам. Тогда он стал более опасен для друзей, чем для врагов: так безжалостно он тесал и обтесывал дерево новой римской знати. Он рубил головы сотнями, разорял и ссылал массы людей, причем в большей степени это касалось не плебеев, явных врагов, а знати, беспомощность и никчемность которой представляли собой препятствие. Об- рубая бесполезные ветки, он оставлял молодые побеги, надеясь пробудить в них новую жизненную силу. Таким путем он рассчитывал сформировать когорту сильных и непоколебимых вождей. Однако с течением времени он и сам перестал верить в свой успех. В конце своей долгой жизни, после стольких усилий и жестокостей, Сул- ла устал и отчаялся, стал мрачным и отложил в сторону диктаторский топор. Он уда- лился на покой среди тех самых патрициев и плебса, которых приводил в трепет сам его вид. По крайней мере, он показал, что не был вульгарным выскочкой, что, убе- дившись в бесперспективности своих начинаний, он не стал цепляться за ненужную уже власть. Я не хочу петь Сулле дифирамбы, а осуждать его за прегрешения пре- доставлю тем, кого не трогает фигура этого титана, потерпевшего поражение. Впро- чем, победить он и не мог. Народ, который он хотел привести к нравам и порядку прежних времен, ничем не напоминал прежних граждан республики. Чтобы понять это, достаточно сравнить этнические элементы в эпоху Цинцинната и великого дик- татора Суллы. Эпоха Цинцинната Аристократия: большей частью сабиняне; этруски; италиоты. Это — большинство, состоявшее из метисов белой и желтой рас. Плебс: сабиняне; самниты; сабеллины; сикулы; эллины в небольшом количестве. Это — еще слабый семитский элемент. Эпоха Суллы Аристократия: италийцы, смешанные с эллинами [Когда, во время Нерона, в се- нате подняли вопрос о том, чтобы ограничить права вольноотпущенников, это встретило противодействие со стороны патрициев. Уже при Цицероне ввели обычай отпускать раба на волю после шести лет безупречной службы при хорошем поведении. Начиная с этого времени, богатые римляне счита- ли своим долгом перед смертью давать свободу всей челяди. Эти факты го- ворят о том, что упадок рабства в любой стране происходит одновременно со смешением рас и непосредственно связан с брачными союзами между господами и слугами.]. Это — семитизированное большинство. Плебс: италийцы; греки из великой Греции и Сицилии; эллинское население из Азии. Это — арийское меньшинство. Азиатские семиты; африканские семиты; семиты из Испании. Это — высшее проявление желтого принципа. Так что невозможно поставить на одну доску два народа, которые, называясь одним именем, так мало походили друг на друга. Тем не менее, плоды деятельности Суллы заслуживают большего уважения, нежели личность их автора. Неудивительно, что диктатор впал в отчаяние, сравнив результаты с планами. Ему удалось при помощи тотального террора придать стране какую-то силу и энергию, и благодаря этому рес- публика просуществовала несколько дольше, чем, если бы Суллы не было. После смерти реформатора над сенатом еще некоторое время витала тень Корнелия, чье влияние прекратилось, когда Цицерон, ставший консулом, так косноязычно защищал общественное благо от фракций. Итак, Сулле удалось преградить Риму дорогу к бес- конечным преобразованиям. Возможно, без него эпоха после смерти Цезаря была бы только чередой междоусобиц и грабежей. В этом заключается его роль. Нет сомне- ния в том, что самый беспощадный гений не в состоянии надолго остановить дейст- вие естественных законов, точно так же, как людям не дано помешать Гангу кроить и перекраивать островки в его просторном русле. Теперь пора обратиться к Риму, населенному новым народом. Посмотрим, чем он стал, когда смешанная кровь придала ему новый характер и новое направление. ГЛАВА VII. Семитский Рим Начиная с покорения Сицилии до христианских времен, Италия не переставала при- нимать мощные потоки семитского элемента; весь юг оказался эллинизирован, а движение азиатских рас на север прекратилось только во время германского втор- жения [Последними эллинскими волнами, докатившимися до Неаполитан- ского королевства, Сицилии и Нижней Италии, были византийцы и арабы. В 1461, 1552 и 1744 гг. в Сицилию и Калабрию приходили албанцы]. Но линия, на которой остановилось нашествие с юга, оказалась севернее Рима. Этот город не- престанно утрачивал свой прежний характер. Конечно, деградация происходила по- степенно, но неотвратимо. Семитский дух подавлял своего соперника, не оставляя ему никаких шансов. Римский гений стал чужим для италийских инстинктов, получив поддержку в лице азиатского элемента. В числе значительных проявлений этого заимствованного извне духа можно назвать рождение литературы, отмеченной особой печатью, которая лгала италийскому ин- стинкту самим фактом своего существования. Ни этруски, как я уже отмечал, ни какое другое племя полуострова, ни, тем более, галлы не имели настоящей литературы, потому что нельзя назвать этим словом ри- туалы, прорицания, небольшое количество эпических песен, хранивших историче- ские воспоминания, собрания фактов, сатиры, тривиальные фарсы. Эти прагматич- ные народы, способные понять ценность поэзии с политической и социальной точек зрения, не имели к ней врожденной склонности, и пока они не претерпели больших изменений в результате семитских примесей, им недоставало необходимых для этого качеств. Таким образом, только когда в жилах латинян возобладала эллинистическая кровь, самые низшие плебеи или буржуа, особенно подверженные семитизирован- ным притокам, породили великих гениев, которые составили славу Рима. Конечно, Муций Сцевола вряд ли стал бы уважать раба Плавта, мантуанца Вергилия и Горация из Венеции, который бросил свой щит во время битвы и рассказывал анекдоты, что- бы посмешить Помпея Вара. Это были большие мыслители, но они не были римляна- ми. Как бы то ни было, литература родилась, а вместе с ней добрая часть национальной славы. В самом деле, нельзя не признать, что семитизированная масса, из который вышли латинские поэты и историки, была обязана своим талантам только примесям в своей крови, и именно ученые высказывания метисов-вольноотпущенников застав- ляют нас восхищаться трудами предков, которые, загляни они в свою генеалогию, поспешили бы отречься от столь уважаемых потомков [Что касается богатства ла- тинской истории и разницы между ней и историей греков, можно отметить, что эллинская метода представляет собой переход от индусских и персид- ских эпосов, лишенных всякой хронологии и материальной точности, к ита- лийским произведениям, которые обладает только двумя последними каче- ствами.]. Вместе с книгами появился вкус к роскоши и изящному, который свидетельствовал об изменениях внутри расы. Катон презирал их, но не отвергал. Не в обиду будь сказано для этого мудреца, так называемые римские добродетели, которыми он хва- стался, были в большей мере присущи древним патрициям, хотя те были более скромными. В их время не было нужды выставлять добродетели напоказ: все были мудры по-своему. Напротив, приняв кровь достойных матерей и греческих или си- рийских выскочек, торговец, ставший благородным и богатым, ничего не смыслил в достоинствах древней суровости. Он хотел наслаждаться в Италии тем, что создали у себя его южные предки. Он окружил себя роскошью. Как и сатрапам Дария, ему нужны были серебряные и золотые вазы для тонких вин, предназначенных для его утробы, и хрустальные блюда для фаршированных кабанов и редких экзотических птиц, служивших его изысканному гурманству. Он уже не довольствовался зданиями, которые предки находили вполне комфортабельными для своих богов, ему требова- лись огромные дворцы с мраморными, гранитными, порфировыми колоннами, ста- туями, обелисками, садами, тенистыми двориками, бассейнами. Среди всей этой рос- коши Лукулл жил в окружении толпы бесправных рабов, вольноотпущенников и па- разитов, чья корыстная сервильность не имела ничего общего с преданностью и за- висимостью слуг другой эпохи. Но посреди этого роскошного хаоса существовало одно самое темное пятно, которое даже на взгляд современников невероятно уродовало все остальное: слава и власть, богатство и стремление пользоваться им безгранично большей частью относились к людям, до сих пор безвестным. Никто не знал, откуда они взялись, ив глазах обще- ственного мнения Тримальсион Петрония представал либо человеком почтенным, либо низким, в зависимости от того, кто выражал это мнение. Кроме того, все это блестящее общество было скопищем невежд и подражателей. В сущности, оно ниче- го не создавало и черпало знания в эллинских провинциях. Люди одевались на гре- ческий или фригийский манер, носили прически в виде персидской митры и к вели- кому неудовольствию хвалителей прошлых веков даже носили азиатские кальсоны под легкой тогой. Все было заимствовано из эллинизма. Не появилось даже новых богов: в Римских храмах прижились Исида, Серапис, Астарта, позже Митра и Элега- бал. Со всех сторон Рим пропитывался духом пришлого азиатского населения, кото- рое принесло в страну свои обычаи, идеи, предрассудки, мнения, стремления, суе- верия, мебель, посуду, одежды, прически, драгоценности, пищу, напитки, книги, картины, статуи. Италийские расы слились с этой массой, занесенной на полуостров, и им было суж- дено либо раствориться в ней, либо оказаться в положении благородных сабинян, которые опустились на самое дно и умирали с голода на улицах города, прославлен- ного их предками. Возможно, и потомки Гракхов разделили их судьбу и зарабатыва- ли хлеб насущный в качестве наездников в цирке. Император издал закон, согласно которому матроны из древних семейств не имели права заниматься проституцией. К тому времени сельское хозяйство пришло в упадок, земля не давала хлеба. Она пре- вратилась в сад с домами-усадьбами и дворцами для увеселений. Приближался день, когда италийцам было запрещено иметь оружие [Во время войны с Флавием Ан- тоний презрительно относился к преторианцам, т. е. телохранителям, кото- рых набрал Вителий: он имел в виду, что они родились в Италии, поэтому были «крестьянами» в отличие от легионеров своей армии, германцев или галлов. Дело в том, что италиоты служили в императорской резиденции и редко пользовались оружием. А еще позже императоры и их заменили на- стоящими солдатами, набранными в северных землях.]. Однако не будем то- ропить события. Когда, наконец, азиаты, представлявшие большинство населения великого города, пришли к необходимости единоличной власти. Цезарь отправился покорять Галлию. И успех его кампании имел этнические последствия, противоположные результатам других войн Рима. Вместо того чтобы привести галлов в Италию, завоеватели отпра- вили азиатов по другую сторону Альп, и хотя некоторые семейства кельтской расы внесли свой вклад в беспорядочный и массовый процесс смешения, происходивший в метрополии, этот миграционный ручеек не шел ни в какое сравнение с семитской колонизацией трансальпийских провинций. Галлия, будущая добыча Цезаря, была значительно меньше нынешней Франции, а юго-восток или «Провинция», как называли эту территорию римляне, долгое время находился под игом республики и не являлся частью Галлии. После победы Мария над кимбрами и их союзниками Провинция и Лангедок превра- тились в форпосты Италии против агрессии с севера. Сенат предпринял этот шаг в первую очередь потому, что массалиоты вместе с их колониями — Тулоном, Антибом, Ниццей — подтвердили такую необходимость. Тем самым они надеялись на пере- дышку, нужную для их торговли. Не приходится сомневаться и в том, что население, изначально фосенийское, но сильно семитизированное, жившее в устье Роны и в его окрестностях, в конечном счете, изменило галлов и лигурийцев, своих непосредственных соседей. В результа- те жители этих земель оказались наименее активными представителями своей расы. Римские государственные деятели надежно присоединили эти территории к респуб- лике, основав там колонии, поселив в них ветеранов-легионеров, т. е. постарались сформировать новое общество, максимально похожее на римское. Впрочем, это был для них лучший способ увековечить свое господство. Но из каких же элементов создавались жители Провинции или, как они сами себя называли, «настоящие римляне»? За два столетия до этого их можно было создать из италийской смеси. Но теперь этот элемент почти полностью растворился в семитизи- рованных переселенцах, которые и составили новое население. С ними перемеша- лись бывшие солдаты, рекрутированные в Азии или Греции. Они пришли вместе с семьями, согнали местных жителей с обжитых земель, отобрали у них жилища и ста- ли создавать будущую ветвь честных граждан. Галльским городам они придали мак- симально возможный римский облик, запретили особенно жестокие друидские ри- туалы, заставили местное население верить в то, что их боги были не чем иным, как богами римскими или греческими, хотя и носили варварские имена, и стали женить кельтских юношей на дочерях поселенцев и солдат; таким образом, через некоторое время появилось поколение, которое стыдилось носить имена предков и находило латинские имена более благозвучными. Кроме семитизированных групп, переселенных в Галлию по прямому указанию пра- вительства, там были и случайные группы, которые также вносили свою лепту в кровь галлов. Военные и гражданские переселенцы принесли с собой немудреные нравы и во многом способствовали обновлению расы. С ними пришли торговцы и другие предприимчивые люди, они в основном торговали рабами, и это обстоятель- ство ускорило моральное разложение галлов, что мы наблюдаем сегодня на примере американских аборигенов, столкнувшихся с чуждой им цивилизацией. Теперь господство перешло к римлянам или римским метисам. Кельты либо ушли на поиски близких сородичей в центральную часть Галлии, либо оказались в самом ни- зу социальной лестницы — юридически они были свободными, но на деле вели жизнь рабов. В течение нескольких лет Провинция преобразилась и семитизирова- лась в такой же степени, в какой офранцузился за 20 лет город Алжир. Сегодняшний галл — это уже не древний галл, а всего лишь житель страны, которой когда-то владели галлы: точно так же под нынешним англичанином мы уже не под- разумеваем прямого потомка саксонов, рыжебородых покорителей бретонских пле- мен; это — человек, продукт смешения бретонцев, фризов, англичан, датчан, нор- маннов, т. е. в большей степени метис, чём англичанин. Галл, живший в Провинции, представлял собой семитизированного метиса, состоявшего из самых разных элемен- тов, он не был ни италийцем, ни греком, ни азиатом, ни галлом — он был и тем, и другим, и третьим, и четвертым понемногу, он отличался многоликим характером, собранным из разных выродившихся рас. Может быть, житель Провинции был самым худшим образчиком из всех метисов Римской империи и во многом уступал населе- нию испанского побережья. Те, по крайней мере, были более однородными, иберий- ская основа соединилась с мощным притоком семитской крови, в котором присутст- вовал сильный меланийский элемент. В глуши провинций, которые стали кельтскими в результате предыдущих нашествий, эллинизированная цивилизация воспринима- лась слабо, зато на побережье этот процесс шел быстрее. Римские колонии, насе- ленные выходцами из Азии и Греции, а возможно и из Африки, быстро адаптирова- лись в новой ситуации, и испанская группа, сохранив свою самобытность благодаря иберийско-кельтской смеси, поднялась на высокую ступень в романо-семитской ци- вилизации. В определенный период она даже опережала Италию в области литера- туры, потому что этому способствовало соседство с Африкой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что южная Испания превосходила Провинцию и сохраняла это превосходство до тех пор, пока семитизированная цивилизация доминировала в за- падном мире. Но по мере семитизации римской Галлии кельтская кровь, вместо того, чтобы ком- пенсировать урон, нанесенный италийскому полуострову азиатским «женским» принципом, была принуждена отступить, и это отступление не прекращалось. Кста- ти, в эту эпоху уже не было независимых кельтских народов за Рейном. Следова- тельно, кимрийская раса, будучи более или менее свободной, занимала только часть Галлии севернее Провинции, Гельвецию и Британские острова. Эти районы были густо населены, но не могли сравниться в этом отношении с Империей. В 58 г. до н.э. в Риме было не менее двух миллионов жителей, в Александрии 600 тысяч. В 58 г. до н.э. Иерусалим потерял 1 миллион 100 тысяч человек, а 97 тысяч были взяты римлянами в плен. При Антонии население Империи составляло 100 миллионов, а, по мнению Гиббона во всей Европе насчитывалось 107 миллионов. Поэтому можно представить себе, какое сопротивление могли оказать галльские племена превосходящим силам Рима. Цезарь использовал в качестве плацдарма почти полностью романизированную Про- винцию и предпринял увенчавшееся успехом завоевание верхней Галлии [В эпоху императоров придумали термин, означавший разнородную совокупность римского мира — «romanitas», — в отличие от «barbaria», охватывавшего вое народы, жившие за пределами этого мира, включая парфян и герман- цев.]. Тем временем кельты продолжали находиться под пятой южной цивилизации. Все многочисленные колонии превратились в настоящие крепости с гарнизонами, которые усиленно распространяли азиатскую кровь и культуру. В таких галльских поселениях, где все, начиная с официального языка до одежды и утвари, было рим- ским, где аборигенов считали варварами, на улицах, застроенных домами в грече- ском и латинском стиле, повсюду встречались легионеры, родившиеся в Сирии или Египте, всадники из Фессалии, легкая пехота из Нумидии и балеарские пращники. Все эти чужеземные солдаты различных оттенков кожи, вплоть до черного, постоян- но двигались от Рейна к Пиренеям и изменяли расовый состав населения. Говоря о бессилии кельтской крови и ее пассивности в римском мире, нельзя не при- знать влияние кимрийской цивилизации на инстинкты метисов. Прагматизм галлов, пусть и не столь выраженный, способствовал развитию сельского хозяйства, торгов- ли и промышленности. В этих областях человеческой деятельности Галлия постоянно добивалась все новых успехов. Галльские ткани, металлы, колесницы пользовались большим спросом. Употребляя свой интеллект на материальные дела, кельты сохра- нили и даже усовершенствовали свои прежние качества. Кроме того, они были храб- рыми солдатами, которые служили в гарнизонах в Греции, Иудее, на берегах Евфра- та, где смешивались с местным населением. Но приток галльской крови в бесчислен- ные массы, жившие там, не мог изменить этнический хаос и компенсировать воздей- ствие меланийских элементов. Не следует забывать, что я веду здесь речь о Галлии только для того, чтобы пока- зать, что галльская кровь не могла помешать семитизации Рима и Италии: общий римский поток продолжал свое движение. Чистых италийских рас уже не существо- вало в Италии в эпоху Помпея, и страна превратилась в потребительницу. Однако еще некоторое время когда-то покоренные массы не осмеливались претендовать на мировое господство в лице своих представителей. Еще сохранял свое влияние пер- вый цивилизаторский импульс. Как правило, государственное устройство зависит от этнического состава населения. Италия стала называться римской страной только после полного завоевания Рима италийцами. Это произошло после того, как беспо- рядок в великом городе и на всем полуострове окончательно свел на нет роль зва- ния римского гражданина. Тем не менее, прежде чем ситуация дошла до такого состояния, закрепленного зако- ном, этнический беспорядок и исчезновение италийских рас нашли свое выражение в важном политическом акте — я имею в виду принцип выбора императоров. Что касается общества, находящегося на той же стадии, что ассирийская империя, пер- сидское царство и македонский деспотизм, которое стремится только к покою и, по возможности, к стабильности, удивительным кажется то, что с первого дня империя не приняла систему монархической наследственности. Конечно, это нельзя объяс- нить слишком сильной любовью к свободе. Причины следует искать в другом. Ниневийские и вавилонские царства имели династии, потому что находились под властью чужеземных завоевателей, которые навязали покоренным народам опреде- ленную форму правления, т. е. конститутивный закон зиждился не на согласии, а на силе. Это тем более верно, что династии сменяли друг друга только по праву побе- дителя. В персидской монархии было точно так же. Македонское общество, плод союза различных народов Греции, с самого начала погрузившееся в анархию азиат- ских идей, функционировало таким же образом. Оно не могло создать ничего уни- тарного или стабильного, и для того, чтобы выжить, ему приходилось распылять свои жизненные силы. Тем не менее, его влияние на азиатов оставалось достаточно сильным, чтобы быть основой нескольких царств в Бактрии, у лагидов и селевкидов. В нем были династии, пусть и не столь организованные и упорядоченные в смысле принципа наследования, но, по крайней мере, устойчивые в наследовании трона и пользовавшиеся уважением местного населения. Это показывает, насколько призна- валось этническое превосходство победителей и их права. Поэтому нет сомнений в том, что македонско-арийский элемент сумел сохранить свое влияние в Азии и, не- смотря на поражение по многим позициям продолжал давать важные практические результаты [Эллинизм обладал такой выраженной самобытностью, что зара- зил селевкидов своим пылом преследования евреев.]. Римляне оказались в совершенно иной ситуации. Поскольку на земле никогда до тех пор не было римской или романской расы, в городе, объединявшем целый мир, ни- когда не было преобладающей расы. Этруски, смешанные с желтыми, сабиняне, у которых кимрийский принцип уступал арийской сущности эллинов, и, наконец, се- митская масса по очереди одерживали верх в городском населении. Западные наро- ды объединял латинский язык, но чем был этот язык, который распространился на Африку, Испанию, Галлию, север Европы? Он не был ветвью греческого, распро- страненного в Передней Азии до самой Бактрии и даже Пенджаба; он был лишь те- нью языка Тацита или Плиния, гибким наречием, известным как «lingua rustica», смешанным с оскским в одном месте, близким к остаткам умбрийского в другом, еще дальше он заимствовал у кельтского многие слова и формы, а в устах людей, пре- тендующих на изысканность речи, он сближался с греческим. Такой язык как нельзя лучше подходил обломкам народов, вынужденных жить вместе и общаться. Именно по этой причине латынь стала универсальным языком Запада, так что трудно ре- шить, вытеснила ли она языки аборигенов, а если это так, то насколько она потеря- ла или выиграла от этого. Вопрос этот настолько неясен, что в Италии бытовало мнение, между прочим справедливое во многих отношениях, что современный язык всегда существовал параллельно языку Цицерона и Вергилия. Таким образом, эта нация, это скопление народов, объединенных общим названием, но не расой, не имела и не могла иметь наследственной монархии, и скорее только благодаря случайности, чем в результате действия этнических принципов, семейство Юлиев и их родственников учредило подобие абсолютной династической власти. Случайностью в последние годы республики было то, что некий знатный человек италийского, азиатского или африканского происхождения получал особые права [Италийское благородное население начало исчезать из Рима во время Вто- рой Пунической войны. Огромные людские потери компенсировались за счет чужеземцев и плебейских семейств. В эпоху первых Цезарей старые сабинянские дома изрядно поредели.]. Поэтому ни завоеватель Галлии, ни Ав- густ, ни Тиберий, никто другой никогда не думали о роли наследного монарха. На всем пространстве империи, не считая Рима, не было места, где пользовалась бы уважением сабинянская раса. И, наоборот, в Азии еще признавали потомков маке- донцев и признавали за ними права на власть. Принципат не имел прошлых заслуг и мог похвастаться только нынешним богатст- вом, его поддерживал такой же безродный консулат, непомерные амбиции были у трибунов, жреческие, судебные, цензорские и прочие функции находились в руках массы людей, такой же разношерстной, как и все население. Когда же к полезному захотели добавить возвышенное, властителя превращали в божество, однако было невозможно посадить на трон его наследников. Когда речь шла о том, чтобы увен- чать его невиданными почестями, склониться ниц у его ног, отдать в его руки все, что создали политические науки, религиозная иерархия, административная муд- рость, военная дисциплина, все были согласны, но эти почести и эта власть предна- значались одному человеку, а не его семье или расе. В какой-то момент при первых Антониях создалось впечатление, что формируется династия, освященная своими благодеяниями. Однако объявился Каракалла, и вновь у народа возникли сомнения. Императорство осталось выборным. Это была единственно возможная форма правле- ния, потому что такое общество без устойчивых принципов и потребностей, а глав- ное без кровной однородности, могло существовать только при условии, что будет открыта дверь для перемен, а не застоя [Много говорится о том, что на совесть народов повлияли войны, которые приводят к росту невежества и мешают сформировать идею, соответствующую их нуждам. Но в период между бит- вой при Актиуме и смертью Коммода в империи единственным военным столкновением была битва Флавиев с Вителлием. Возрос материальный уровень жизни, но власть оставалась неустойчивой, а нравы падали.]. Ничто лучше не указывает на этническое разнообразие Римской империи, чем пере- чень императоров. Вначале, в силу случайности, которая обычно ставит гения ниже любого демократа-патриция, первые властители выходили из сабинянской расы. Светоний хорошо описывает, как существовала власть без реальной формы наследо- вания. Юлии, Клавдии, Нероны были калифами на час, они быстро сходили со сце- ны, их место заняло италийское семейство Флавиев, но и оно быстро исчезло. Кто пришел ему на смену? Испанцы. За ними пришли африканцы, героем которых был Септимий Север, их сменили сирийцы, скоро свергнутые новыми африканцами, а их, в свою очередь, вытеснил араб, свергнутый паннонийцем. Не будем продол- жать список, только прибавим, что после паннонийца очень многие побывали на римском троне, за исключением выходцев из городской семьи. Стоит также вспомнить, каким образом римский мир творил свои законы [Цезарь хотел создать кодекс, основанный на унитарном принципе. Но он не успел. Видимо, еще не настало время для этого.]. Разве он обращался к древнему ин- стинкту — я не говорю «римскому», поскольку никогда не было ничего римского,— но, по крайней мере, этрусскому или италийскому? Нисколько. Ему требовалось ком- промиссное законодательство, и он искал его там, где, не считая вечного города, жило в высшей степени смешанное население: на сирийском побережье. Что касает- ся религии, в империи долго бытовал широкий разброс взглядов [Республиканцы сабинянского Рима были немало удивлены тем, что Ганнибал двинул против них теологию. Карфагенянин предстал в виде апостола Милитты и от имени этой ханаанской богини начал разрушать италийские храмы и расплавлять металлических идолов.]. До того, как появился римский пантеон, республикан- ский Рим искал для себя богов во всех уголках земли. Кстати, Амадей де Тьери вы- соко отзывается об Адриане за то, что тот совершал путешествия по империи, изучая все религии и вникая в их суть. Пришел день, когда в силу эклектизма придумали не совсем понятное слово «Провидение», которое часто употребляют нации, мыслящие по-другому, но избегающие раздоров. И Провидение сделалось официальным божеством империи [До того как появи- лось понятие «Провидение», семитизированные греки испытывали ту же потребность, что римляне, и по тем же причинам, а именно: объединить все признанные культы в сфере политики; но вместо того, чтобы принять их, они начали с ними ссориться. Риторы свели все мифы к рациональному объяснению. Эвхемер обобщил их, оставив только обычные неправильно понятые или искаженные факты, а все религии обосновал элементарными природными явлениями. Кадм у него стал поваром царя Сидона, сбежавшим в Беотию с Гармонией, которая играла на флейте для того же монарха.]. Таким образом, народы были избавлены от необходимости заботиться о своих инте- ресах, верованиях, понятиях о законе. Создается впечатление, что у них не было недостатка в негативных принципах. Им дали религию, не связанную ни с одним из них, дали чуждые им законы, их правители подбирались случайно и правили корот- кий срок. В последнюю эпоху существования республики поклонение перед греческим языком и литературой, перед славным прошлым Греции дошло до крайности. Во время Сул- лы все стали считать латынь грубым наречием. В домах знатных людей говорили на греческом. После создания империи эллинизм еще более усилился с приходом Нерона. Древним героям города предпочитали Александра Македонского и прочих военачальников Эллады. Правда, позже произошел Поворот к старым патрицианским традициям и патриархальному образу жизни, но. Скорее всею, это было лишь данью моде. А пуб- лика в основном тяготела к греческому или семитскому. Септимий Север, угождая таким вкусам, воздвиг памятники в честь Ганнибала, а его сын Антоний Каракалла поставил множество триумфальных статуй победителя при Каннах. Я уже говорил о том, что если бы Корнелий Сципион потерпел поражение при Заме, это не изменило бы естественного хода истории, а карфагеняне не стали бы господствовать над ита- лийскими расами. Точно так же триумф римлян не помешал этим самим расам рас- твориться в семитской массе, и несчастный Карфаген, одна из волн этого океана, дождался-таки своего часа во всеобщей победе над старым Римом. Возможно, в тот день, когда обветшалые образы Фабиев и Сципионов с изумлением увидели рядом с собой одноглазое нумидийское божество, изваянное в мраморе, в империи не осталось ни одного человека, оскорбленного в своих чувствах: каждый гражданин мог свободно славословить своих национальных героев. Гетул и Мавр восхваляли Добродетели Масиниссы, испанец — пепел Сагонты и Нуманса, галл вы- ше небес превозносил доблесть Версинжеторикса. Теперь никто не боялся, что слава города подвергнется оскорблению со стороны людей, называвших себя гражданами, и самое интересное в том, что эти граждане, римляне, метисы и незаконнорожден- ные в глазах старых рас уже не имели права присваивать заслуги героев-варваров или тревожить великие тени патрициев Лациума. Оставался открытым вопрос о главенствующем положении Вечного города. По этому вопросу, как и по всем остальным, покоренное население, находящееся под крылья- ми имперского орла, не имело никаких возражений. Этруски, строители Рима, не питали иллюзий в отношении высокого предназначения своей колонии. Они выбрали это место не для того, чтобы сделать его центром все- ленной. Начиная с царствования Тиберия стало ясно, что поскольку императорская власть взяла на себя обязанность соблюдать интересы собранных в империи наро- дов, резиденцию следовало разместить там, где было больше активности. Таким цен- тром не могла быть Галлия, не имеющая влияния, ни Италия с ее редким населением — это была Азия, где хиреющая, но еще дышавшая цивилизация и средоточие ог- ромного населения требовали постоянного контроля. Тиберий не хотел сразу порвать с древними традициями и решил вначале обосно- ваться на окраине полуострова. К тому времени уже более ста лет судьба великих гражданских войн вершилась на Востоке или, по крайней мере, в Греции. Нерон, более решительный, чем Тиберий, очень долго прожил в этой стране класси- ки, столь милой сердцу такого поклонника искусств. После него тяготение властите- лей к Востоку стало сильнее. Траян и Септимий Север провели жизнь в постоянных переездах, другие, например Гелиогабал, редко посещали Вечный город. Одно время столицей мира была Антиохия. Когда ситуация на севере приобрела особое значе- ние, резиденцией императоров стал Трир. Затем этот титул перешел к Неаполю. А что же Рим? Рим сохранял сенат и играл жалкую и пассивную роль в имперских де- лах. Иногда к сенату обращались с просьбой официально признать императора, из- бранного по воле легионов. Законы запрещали членам курии носить оружие и осво- бождали италийцев от воинской службы, поэтому прилежные сенаторы, у которых не было ничего общего с законодателями прошлых эпох, не пользовались никаким ав- торитетом в армии. Пожалуй, никто, кроме них самих, не считал сенат важным орга- ном. Когда, по воле злой судьбы, какой-нибудь властитель использовал сенат в сво- их интригах, сенаторы всегда оставались в дураках. Эти несчастные деятели, пре- старелые выскочки, любили красоваться на своих скучных заседаниях и блистать красноречием даже в самые критические для империи периоды. Кроме того, у сена- торов была еще одна слабость — литературные занятия. В Риме вообще не было не- достатка в людях амбициозных, но он так и не стал очагом латинской литературы. Из гениев, любимцев Муз, поэтов, прозаиков, историков или философов, начиная со старика Энния и Плавта, немногие родились в стенах города или вышли из город- ских семейств. Это была печать проклятия на городе, бывшем военном лагере, кото- рый — надо признать это — всегда принимал всех, кто мог способствовать его рас- цвету. Энний, Ливии, Андроник, Пакувий, Плавт и Теренций не были римлянами. Ими не были Вергилий, Гораций, Тит Ливии, Овидий, Витрувий, Корнелий Непот, Катулл, Валерий Флакк, Плиний. Еще в меньшей степени можно назвать римской славную испанскую плеяду, пришедшую в Рим вместе или после Портия Латро, се- мейство Сенек — отца и трех сыновей, Силия Италика, Квинтилиана, Марциала. Флора, Лукиана и многих других. Городским пуристам было чему поучить самых талантливых писателей. Многие из последних отличались местным, т. е. провинциальным, колоритом. В большей мере это относится к испанцам. Последних упрекали в том, что я называю семитским ха- рактером: в цветистости, в пристрастии ко всему грандиозному и велеречивости. Впрочем, все это присуще гению меланизированных народов, и мы говорим о рас- цвете поэзии и литературы на иберийском полуострове только там, где была сильна черная кровь, — на южном побережье, а также в Африке. Там, вокруг римского Карфагена, воображение являлось обычной потребностью. В языческий период славу Африке принесли такие фигуры, как Септимий Север, Саль- вий Юлиан, нумидиец Корнелий Фронтон, предшественник Марка Аврелия, и, нако- нец, Апулей, между тем как милигантская Церковь обязана этой земле рождением таких достославных апологетов, как Тергулиан, Минуций Феликс, Киприан и Авгу- стин. К вышесказанному остается добавить, что когда германцы массами хлынули на западный мир, римская культура нашла последнее прибежище там, где был силен семитский элемент. Это была Африка, это был Карфаген под властью царей- вандалов. Таким образом, Рим никогда, ни при империи, ни даже при республике, не был свя- тилищем латинских муз. Он чувствовал это и в своих стенах даже не отдавал пред- почтения своему родному языку. Для просвещения населения город содержал как латинских, так и греческих грамматиков. Кроме того, в Рим приглашали эллинских писателей: примерами служат Плутарх из Херонеи, Арриан из Никомедии, Герод Ат- тик из Марафона, Павсаний из Лидии, которые прославились у цодножия Капитолия. Чем дальше мы продвигаемся, тем больше находим доказательств того, что у Рима не было ничего своего: ни религии, ни законов, ни языка, ни литературы. Канула в не- бытие патрицианская античная свобода, которая, наряду с недостатками, имела и хорошие стороны. Потеряли свою самобытность национальности. Они заражали друг друга вирусом хаоса, и каждая стремилась к тому, чтобы помешать другим выбраться из пучины всеобщего упадка. С забвением рас, с угасанием славных семейств, которые когда-то служили приме- ром остальной массе населения, с ростом синкретизма в теологии появились не про- сто явные личные пороки, которые существуют во все времена, а наступило всеоб- щее падение морали, ослабление всех принципов, искажение всех понятий об обще- ственном благе, скептицизм, то насмешливый, то мрачный, направленный на все, что не представляет повседневного интереса, наконец, страх и отвращение перед буду- щим — вот главные бичи общества. Что касается политической жизни, для римской толпы не было ничего более отвратительного. Никого не интересовало, кто сидит на троне. Сегодня это был араб, завтра — бывший паннонийский пастух. Римский гражданин Галлии или Африки утешался мыслью, что политика «не касает- ся его, что любой правитель — самый лучший, что лучшей политической системой является та, при которой он сам или, в крайнем случае, его сын может также стать императором». Таким было всеобщее мышление в III в. и в течение 16-ти столетий, и все мыслящие люди — язычники и христиане — не могли с ним примириться. По- литики и поэты, историки и моралисты клеймили бесчестную толпу. Но чем собственно они были недовольны? Хаосом в вопросах религии? Но из него проистекала всеобщая терпимость. Ослаблением официального контроля за религи- ей? Но в этом выражался атеизм, разрешенный законом. С этой точки зрения упадок и исчезновение знатных семейств и, следовательно, национальных традиций, кото- рые они хранили, с радостью воспринимали средние классы. Государство без знати — это мечта многих эпох. Ничего страшного в том, что нация теряет устои, свою нравственную историю, свою историческую память — главное, чтобы польстить тще- славию среднего человека. А что значит нация сама по себе? Может быть, лучше, если исчезнут все границы между различными группами людей? В этом отношении империя была идеальным устройством. Переходим к другим «достоинствам». Прежде всего, речь пойдет о постоянной и уни- тарной системе власти. Если такое мнение справедливо, тогда это действительно достоинство. Однако у меня есть сомнения на сей счет. Я понимаю, что в принципе все шло к императорской власти, что самые мелкие гражданские и военные чинов- ники мечтали о приказах с престола, и на всей территории государства слово импе- ратора было решающим. Но что несло это слово? Только одно: деньги, и когда день- ги поступали, власть больше ничем не интересовалась, тем более провинциальными городами и поселениями, которые были организованы по старому муниципальному принципу и управлялись курией, пропитанной коррупцией. Авторы-демократы высоко отзываются о звании римского гражданина, которое на весь мир прославил Антоний Каракалла. Яне разделяю такого энтузиазма. При всем том, что все жители имели право называться гражданами, что империей управлял один человек, а города пользовались автономией, чеканили свою монету, возводили по своему усмотрению статуи, я не вижу от этого пользы для кого бы то ни было. Недостаточно сосредоточить все высшие властные функции в одних руках, чтобы обеспечить унитарность власти: нужно, чтобы деятельность власти распространялась регулярным образом на самые дальние уголки политического организма. Когда каж- дая область управляется так, как ей заблагорассудится, и подчиняется далекому центру только в финансовом и военном отношении, не может быть и речи о настоя- щем единстве. В крайнем случае, это можно назвать определенной концентрацией политических сил. Есть еще одно необходимое условие для единства власти: высшая администрация должна находиться в одном месте, откуда она осуществляет управление всеми горо- дами и провинциями. Только в этом случае государственные институты — плохи они или хороши — работают как четко отлаженная машина. Распоряжения циркулируют бесперебойно, и время, этот великий и необходимый двигатель всех процессов на свете, работает на благо государственного организма. Именно этого условия и недоставало империи. Императоры переносили свою рези- денцию то на самую южную оконечность Италии, то в Азию, то на север Галлии, а некоторые путешествовали в продолжение всего царствования. Много времени ухо- дило на поиски властителя для решения того или иного вопроса, и случалось, что гонец, прибывая из Парижа в Антиохию за приказом, узнавал, что император отпра- вился в Александрию. А если, например, император умирал в Азии, его наследник объявлялся в Иллирии, Африке или на Британских островах. Каждая провинция име- ла свой маленький двор, который обладал верховной и абсолютной властью на своей территории, толковал законы и иногда даже конфисковывал собранные налоги, не заботясь о государственной казне. Я согласен с тем, что порой на голову наглеца обрушивалась молния смертного бога, но это, как правило, случалось после долгого терпения, что порождало массу злоупотреблений. Нередко провинившийся, отводя удар, провозглашал себя императором. В заключение я хочу подчеркнуть, что сам по себе режим, провозглашенный Августом, не был ни хорошим, ни плохим — он был единственно возможным в тех обстоятельствах. И слабость государственной власти не его вина, а вина — или беда — народов, собравшихся под крыльями римского орла. Об этом точно сказал граф де Местр: «Каждый народ имеет правительство, какого он заслуживает». Долгие размышления и большой опыт, доставшийся доро- гой ценой, убедили меня в том, что эта истина справедлива, как строгий математиче- ский постулат. Любой закон бессилен и даже вреден, если народ не достоин его и не создан для него. В этой связи еще раз напомним, что основные составные элементы империи — асси- рийский, египетский, греческий, кельтский, карфагенский, этрусский, не считая ис- панские, галльские и иллирийские колонии — в свою очередь состояли из невообра- зимой смеси рас и кровей. Если первый союз черной и белой крови породил хамит- ский тип, то самые древние семиты были продуктом тройственного союза — черного, белого и снова черного элементов, — откуда вышла особая раса, которая впитала в себя новый приток черных, или белых, или желтых элементов и сформировала новое сочетание. Этот процесс был непрерывным, и наступил момент, когда человеческий род уже нельзя было разделить на определенные категории. Отныне он представлял собой совокупность индивидов, не объединенных никаким общим чувством, которые могли двигаться в одном направлении или даже сосуществовать только под действи- ем силы. Я назвал императорский период Рима семитским. Но это не означает конкретную разновидность человечества, идентичную той, что появилась в результате древнего союза халдеев и хамитов. Я просто хотел указать, что основная часть населения зе- мель, завоеванных Цезарями, содержала в себе значительную дозу черной крови, и поэтому ее можно считать совокупностью, не эквивалентной, но аналогичной семит- ской смеси. Невозможно подобрать достаточное количество слов, чтобы обозначить бесчисленные нюансы этой грандиозной совокупности. Однако, поскольку черный элемент присутствовал в большем количестве в продуктах этого смешения, в насе- лении преобладали некоторые из характерных качеств меланийской группы, а, как нам уже известно, если держать эти качества в определенных рамках и добавить к ним свойства белой расы, то они способствуют расцвету искусств и интеллектуаль- ному совершенствованию общества, хотя мало пригодны для создания устойчивой цивилизации. Но смешение рас не только мешало созданию постоянной системы правления за счет уничтожения общих инстинктов и способностей, которые определяют стабильность общественных институтов, но и отрицательно влияло на здоровье общественного организма, в результате чего появилось множество активных людей, разрушительно действующих на массу населения. Общество не могло сохранять стабильность, когда постоянно меняющееся соотношение этнических элементов порождало во всех слоях населения, особенно в низших, таких авантюристов. В эпоху, когда расы находятся в гармоничном сочетании, талантливые люди редки, поэтому особенно заметны, и в то же время они черпают свои идеи и способности из общей массы. Они показывают остальным естественные пути развития, и народ сле- дует этим путям; они не создают ничего великого, зато приносят большую пользу всему обществу. В результате такой этнической гармонии, особенно в героические эпохи, имя вождя остается в истории неразрывно связанным с названием его народа. Например, греческие мифы о Геракле вовсе не упоминают спутников героя, зато во- жди многих народов являются персонификацией этих народов, и их имена забыты. Когда слишком сильный отсвет истории мешает рассмотреть детали, всегда трудно отличить личный вклад выдающегося деятеля от достижений народа. В такие момен- ты жизни общества очень трудно быть великим деятелем, потому что этому противо- действует однородность крови нации: чтобы выделиться из толпы, нужно не быть непохожим на нее, а, напротив, ничем от нее не отличаться и одновременно превос- ходить ее во всех отношениях. Избранники всегда похожи на высокие деревья среди кустарника. Потомство видит их издалека и восхищается ими еще больше, если не находит аналогии в эпохах, когда слишком многочисленные и разнородные этниче- ские принципы рельефно выделяют отдельные личности. В последнем случае великим называют человека не только из-за его выдающихся качеств. Обычного мерила не существует, как не существует однородного видения. Великий человек должен ухватить суть потребностей своего времени или, напротив, пойти против течения и тем прославить себя. Первым примером можно назвать Це- заря, вторым — Суллу. В силу сложности этнической ситуации человеческие ин- стинкты и способности обрастают различными нюансами. В однородном обществе количество заметных личностей ограничено, в разнородном, напротив, очень вели- ко, начиная с выдающегося воина, который стремится расширить рамки своего влия- ния, до музыканта, который хочет соединить две несовместимые ноты. Вся эта толпа поднимается над общей массой, находящейся в постоянном движении, качает ее то вправо, то влево, навязывает ей свою волю, ставит свои истины превыше всего и увеличивает беспорядок. Власть не в состоянии помешать этому: она либо опускает руки, либо ей удается добиться временного успеха. В семитском Риме нет недостатка в великих личностях. Тиберий знал, умел, хотел и делал. То же самое можно сказать о Веспасиане, Марке Аврелии, Траяне, Адриане. Но все они, включая Септимия Севера, не могли искоренить зло в лице беспорядоч- ной массы, лишенной четко определенных инстинктов и наклонностей, не желающей подчиняться и в то же время жаждущей направления. При этом не следует забывать две противоборствующие партии: гражданскую и военную. Кстати, на мой взгляд, последняя заслуживает большей похвалы с точки зрения общественной пользы. Мне могут возразить, что в империи часто возникали военные бунты, однако даже в та- ких случаях, например, во время кровавой стычки легионеров Германии и Флавия в Риме, солдаты проявляли себя с лучшей стороны в отличие от гражданского населе- ния. Дело в том, что армия держится на двух принципах: иерархической структуре и подчинении. При любой этнической анархии общества армия выполняет упорядочи- вающую роль. И приходит день, когда она остается единственной здоровой частью нации. Когда народ становится армией, а армия народом. В Римской империи легионы были единственным спасением, единственной силой, которая не позволяет цивилизации прийти в упадок в результате этнического хаоса. Легионы поставляли высших должностных лиц государства, полководцев, способных поддерживать порядок, подавлять бунты, защищать границы; из полководцев выхо- дили императоры, отличавшиеся недюжинными талантами. Как правило, они выхо- дили из низших рядов милиции и поднимались наверх благодаря своим личным ка- чествам или удаче. Итак, армия была не только последним средством, последним оплотом и душой об- щества — она выдвигала из своей среды вождей. В силу извечного принципа любой военной организации, который есть не что иное, как несовершенное воплощение порядка, обусловленного расовой однородностью, армия использовала на общее благо способности своих лучших представителей и сдерживала разрушительное дей- ствие других за счет иерархии и дисциплины. В гражданском обществе дела обстояли совсем по-другому: любой проходимец, ко- торый в результате случайных комбинаций этнических принципов в своем роду дос- тигал высокого положения, принимался, чаще всего, действовать в своих личных интересах, игнорируя общественное благо. Эгоистические амбиции особенно форми- ровали грамотность: для того чтобы взбудоражить толпу и привлечь к себе внима- ние, достаточно было листа бумаги, пера и кое-каких знаний. В сильном обществе такого не случается: никто не станет слушать людей случайных, т. к. все придержи- ваются примерно одинаковых взглядов и живут в спокойной, хотя и суровой, интел- лектуальной атмосфере. Во время общего упадка никто не знает, что думать, во что верить, чем восхищаться; люди охотно слушают проходимцев, причем важно не то, что они говорят, а как они это подают. Таким образом, для того чтобы получить при- знание, достаточно высказать парадоксальные неожиданные суждения. По примеру деградирующей Греции, в Риме семитской эпохи любой мог стать грам- матиком: сочинять стишки для богатых, выступать на площадях, строчить петиции и угоднические просьбы. В общественных банях, в публичных домах было полно про- поведников, питающихся подачками. Они вели образ жизни, который сегодня назы- вают богемным. Они проникали в богатые дома в качестве наставников и часто пре- подавали своим воспитанникам сомнительные нравственные уроки. Позже некоторые, самые ловкие из этих воспитателей становились профессиональ- ными учителями жизни, или риторами. Они удачно женились и внедрялись в сферу новых буржуа. В области нравов смешались все школы. Страну заполнили филосо- фы: бородатые люди, одетые в греческую тогу. Даже в мавританских горах тога была непременным атрибутом мудрецов. Впрочем, они проповедовали разные учения: платонизм, пирронизм, стоицизм, кинизм. Большинство этих философов, которые вызывали уважение у горожан и неприязнь у солдат, были убежденными атеистами. Некоторые, особенно красноречивые, добивались признания у государственных му- жей, жили за их счет и влияли на их решения и убеждения. Другие становились по- читателями Митры или других азиатских богов, а также придуманных ими самими. В высшем обществе было модно поклоняться дотоле неизвестному божеству, потому что национальный культ переживал не меньший упадок, чем национальные тради- ции. Чаще всего эти философы, риторы, ученые были людьми неглупыми. У них все- гда была припасена идея общественного спасения: вся беда в том, что таких идей было столько же, сколько спасителей, и общественная жизнь все глубже погружа- лась в хаос. По причине этнического упадка и ослабления сильных рас с каждым днем падал уровень художественных и литературных способностей. В искусствах царила имита- ция древних. Даже талантам приходилось копировать то, что признавалось класси- кой, комедию вытеснили мимы, затем акробаты, гладиаторы и парадные выезды ко- лесниц. Такая же участь постигла скульптуру и живопись, историю писали воена- чальники. Правда, всеобщему упадку сопротивлялись отцы Церкви. Я не отрицаю, что посреди этого хаоса еще оставались высшие добродетели и высо- кие умы, порожденные счастливым сочетанием этнических элементов. Они встреча- лись и в сенате, и в походных лагерях легионеров, и при дворе. Толпы мучеников своей пролитой кровью свидетельствовали о том, что борьба с Содомом продолжа- лась. Я не отрицаю этот факт, но хочу спросить: какую пользу общественному орга- низму приносили эти добродетели, эти достоинства, эти вспышки гения? Могли ли они остановить или хотя бы замедлить распад? Конечно, нет: самым благородным умам не дано обратить толпу, вдохнуть в нее душу. Поэтому в высшей степени странно слышать, что цивилизацию разрушили пришедшие с севера варвары. Ох, уж эти варвары! В V в. их изображали как голодных волков, которые набросились на превосходную римскую систему, разорвали ее в клочья и не оставили от нее и сле- да! Но даже если признать, что у германцев были такие разрушительные инстинкты, не надо забывать, что в V в. римское общество утратило все, чем оно могло гордиться в прошлом, и дошло до полного бессилия. От утилитарного гения этрусков и кимрий- цев, от пылкого и живого воображения семитов осталось только умение строить прочные, но безвкусные монументы и бездумно копировать все лучшее, что было сотворено в прошлом. Писателей и скульпторов заменили педанты и каменщики, так что варварам уже было нечего уничтожать, поскольку таланты, творческий дух, бла- городные порывы — все давным-давно исчезло [Во времена Траяна уже не было обычая прославлять современников. Для этого просто меняли головы, тем самым, избавляя себя от лишних трудов. См., например, статую Плотина в Лувре. Об упадке искусств, особенно живописи, много пишет Петроний.]. Что представлял собой римлянин III, IV и V веков в физическом и моральном отно- шении? Среднего роста, скорее слабого телосложения человек, в чьих жилах текла кровь всех мыслимых рас; он считал себя лучшим представителем человечества: нахальный, коварный, невежественный, вороватый, развратный, готовый продать сестру, дочь, мать, жену, страну, пуще всего боящийся бедности, страданий, труда и смерти. И при этом он ничуть не сомневался, что и Земля, и планеты созданы для него одного. Теперь посмотрим, что представлял собой варвар на фоне этого жалкого создания. Человек с белокурыми волосами, бело-розовой кожей, широкоплечий, высокий, сильный как Алкид, одержанный как Тесей, ловкий, гибкий, бесстрашный даже пе- ред лицом смерти. Этот Левиафан, имеющий правильные или неправильные, но все- гда обоснованные, суждения обо всех предметах. Он впитал в себя соки суровой и утонченной религии, мудрой политики, славной истории своей расы. Он понимал, что римская цивилизация богаче, чем его собственная, и искал тому объяснение. Он не был похож на неразумного ребенка, каким его обычно рисуют: это был подрос- ток, интересующийся всем позитивным, умеющий видеть, сравнивать, высказывать суждения и отдавать предпочтения. Кто одерживал победу: самодовольный римля- нин или суровый варвар? Побеждал последний. Его увесистый кулак обрушивался, как железный молот, на череп бедного потомка Рема. Что же делал в таком случае поверженный римлянин? Он взывал на многие века вперед к мести за цивилизацию, поруганную в его лице. Он так же походил на Вергилия и Августа, как Шейлок на царя Соломона. Римлянин лгал, и его несправедливые слова повторяли те, кто пылал гневом к нашим германским корням и их плодам, вызревшим в средние века. Пришельцы с севера не разрушили цивилизацию, а, напротив, спасли то немногое, что от нее оставалось. И восстановили это немногое, и придали ему блеск. Цивили- зация дошла до нас благодаря их пытливому уму, благодаря ним мы построили нашу культуру. Без них нас бы не было. За пять столетий до того, как полчища Аттилы, как слепой и дикий поток, обрушились на Запад, они были единственным щитом для римского общества, которое загнивало с каждым днем. Без их помощи, без их силь- ных рук и талантов она оказалась бы в жалком положении уже во II в. Не будь се- верных варваров, семитский Рим не сохранил бы императорскую форму правления, которая оставалась гарантией цивилизации. Короче говоря, почти все достойное в императорском Риме имеет германские корни. Эта истина подтверждается тем, что самые работящие люди в империи, самые уме- лые ремесленники были литами, т. е. варварами, большим числом пришедшие в Гал- лию и в северные провинции. Когда, наконец, готы пришли к власти, которая многие века принадлежала их сооте- чественникам, романизированным в малой степени, они мудро распорядились ре- зультатами трудов предшественников. Приход германцев был вызван исторической необходимостью: выдыхающаяся демократия существовала только благодаря тому, что власть находилась в руках солдат. Но этого уже было недостаточно, поскольку ситуация дошла до критического предела. Тогда Бог, чтобы спасти Церковь и циви- лизацию, послал миру учителей в лице новых народов. В истории человечества нет более славной страницы, чем деяния северных народов, но прежде чем рассмотреть их историческую роль, еще раз бросим взгляд на сочетание старых этнических эле- ментов, собравшихся на Западе, на большой территории романского мира. Зададим- ся вопросом: мог ли римский поселенец сформировать дотоле неизвестные принци- пы и, Используя наследие прежних цивилизаций, создать то, что можно по праву назвать «римской цивилизацией»? Это очень обширная тема, под стать географическим пространствам, которые она охватывает. Итак, начнем с того, что Рим, не имевший исходной расы, не мог сфор- мировать и соответствующую идею. У Ассирии, так же как у Египта, Греции, Индии, Китая, была самобытная основа. Когда-то персы создали особые принципы в отно- шении народов, покоренных ими. Кельты, италийские аборигены, этруски также имели наследие — пусть и не столь славное, зато реальное и позитивное. Риму при- ходилось по кусочкам, по лоскуткам создавать основу, причем в то время эти фраг- менты уже были изрядно изношенными и устаревшими. В его стенах вместо очага цивилизации сформировалось нечто, напоминающее склад старьевщика. В захва- ченных землях Рим оставил религию, нравы, законы, политические институты в том виде, в каком они находились раньше, и перестроил только то, что могло затруднить осуществление его власти. Завоеванные территории были довольно обширны, а Рим был маленьким городом, поэтому он взял на себя роль садовника, который по мере возможности подстригает кусты, выравнивает клумбы, чтобы придать саду приличный вид, не думая о естест- венных законах, регулирующих рост растений. Функция Рима сводилась к админист- рированию и гражданскому праву по принципу: «Помни римлянин: ты правишь на- родом империи!» Я не знаю, как можно было посредством этих двух функций зало- жить по-настоящему цивилизаторские основы в широком смысле этого слова. Закон — это всего лишь записанное на бумаге состояние нравов. Это — один из основных продуктов цивилизации, но не сама цивилизация. Закон не обогащает общество ни в материальном, ни в интеллектуальном смысле: он регламентирует приложение сил, и его роль в том, чтобы наилучшим образом распределить их. Т. е. закон не создает эти силы. Такое определение годится для однородных наций. Но оно не совсем при- менимо для римского закона. В крайнем случае, элементы этого кодекса, собранные от всех дряхлеющих, но имеющих опыт народов, могут быть обобщены, и, исходя из такой теоретической возможности, можно предположить, что она осуществилась в римском законе или праве. При этом надо отметить, что имперское право вытекает из концепции абстрактного равенства. Философия римского права, как и всякая фи- лософия вообще, была сформирована «апостериори». Она базировалась главным образом на понятиях, абсолютно чуждых древнему опыту. На формирующуюся римскую юриспруденцию влияли аналитические доктрины, но сами эти доктрины представляли собой эманацию италийского духа или эллинисти- ческого воображения и не могли прибавить к нему ничего существенного. Что касается христианства, юристы-законодатели почти не приняли его во внимание, потому что они вообще отличались религиозным безразличием. Конечно, это проти- воречит установкам Церкви, которая произвела реформу римского права, сделав его каноническим. Рим, как чужак в своих собственных стенах, с самого начала мог лишь заимствовать законы. На первом этапе его законодательство строилось на модели Лациума, а ко- гда потребовалось учесть взгляды растущего разнородного населения, появились «Двенадцать табличек», в которых сохранились некоторые старые положения с до- бавлением ряда статей, взятых из опыта великой Греции. Но все это не могло удов- летворить нужды нации, которая каждый день изменяла свой характер и, следова- тельно, свои цели. Многочисленные иммигранты в городе противились всему, что не соответствовало их национальным понятиям о справедливости. Старые привычки не могли измениться так же быстро, как состав крови, поэтому был учрежден специаль- ный магистрат по урегулированию конфликтов между пришельцами и римлянами. Его права и функции выходили за рамки установлений «Двенадцати табличек». Некоторые авторы, сбитые с толку статусом, которым в последнее время существо- вания республики пользовались римские граждане по сравнению с другими жителя- ми, полагают, что такой магистрат существовал еще раньше. Это серьезная ошибка. Положения латинского или италийского права с самого начала не были закреплени- ем низшего положения покоренного населения. Напротив, это был акт деликатного отношения к народам, которые хотели принять политическую власть Рима, но не римскую юридическую систему. Они придерживались своих обычаев, и им не пре- пятствовали делать это, так что местный закон пытался достичь некоего идеального равенства, учитывая позитивные принципы италийцев, греков, африканцев, испан- цев, галлов. Когда романизированная смесь достигла высшей точки своего развития, законода- тельство превратилось в компиляцию самых разнородных правовых элементов, взя- тых у всех народов, составлявших империю, и сабинянский дух, который еще при- сутствовал в «Двенадцати табличках», постепенно выветрился. Здесь следует заметить, что самые великие законодатели не смогли бы добиться большего, потому что для этого им надо было выйти не только за свои собственные пределы, но и за пределы общества, в котором они жили. Неверно считают, что че- ловек более велик, чем его эпоха: никому не дано заглянуть за горизонт, и самое большее, что может сделать гений, — это разглядеть все, что находится по эту сто- рону горизонта. Но мне могут напомнить о том, сколько восторженных похвал заслужило римское право благодаря своей универсальности. Что я могу ответить на это? Да, оно было универсальным в пределах империи. Да, оно пользовалось, и сейчас пользуется, уважением сегодняшних романизированных народов. Но за пределами этого круга признание этого факта кончается. Даже когда оно осуществлялось во всей полноте под сенью римского орла, его влияние не выходило за границы империи. Германцы не приняли его, хотя использовали в отношении своих подданных. Его изучают, но не применяют на большей части нынешней Европы и в Америке. Так что отношение к нему противоречивое, хотя во многих местах в Англии и Швейцарии, а также Герма- нии, оно явно противоречит местным обычаям. Даже во Франции и Италии его при- меняют в сильно измененном виде. Одним словом, это закон местного значения, как и все остальные законы. И его нельзя назвать универсальным и считать двигателем цивилизации в большей мере, чем все остальные. Если право было лишено национальных черт, то это же можно сказать об админист- рации: в республиканском и императорском Риме, так же как и в нынешних азиат- ских империях, мы видим глубокое безразличие к подданным. Мы видим и там и тут аналогичное отношение чиновников, потому что римляне чаще, чем обычно считает- ся, следовали азиатским примерам. Впрочем, юстиция, как и администрация, на практике всегда была привязана к общепринятым нормам морали. Я уже говорил, что в законопослушных и честных римлянах недостатка не было. Но в любом обществе такие люди имеют перед собой конкретный идеал, сформирован- ный цивилизацией, в которой они живут. Добродетельный индус, послушный китаец, добронравный афинянин похожи друг на друга своим искренним желанием соблю- дать установленные законы и правила. И римское общество следовало своему зако- ну. У него был идеал хорошего. Но и в этом случае идеал был заимствован у других народов, точно так же, как философия большей частью была взята у греков. Я не вижу в римском обществе ни одного чувства, ни одной нравственной идеи, истоки которых не встречались бы в других местах: например, древняя суровость абориге- нов, прагматическая культура этрусков, утонченность семитизированных греков, спиритуальная жестокость карфагенян и испанцев. Предназначение Рима состояло вовсе не в том, чтобы явить миру букет новшеств. Огромная мощь, сосредоточенная в его руках, не вызывала никакого улучшения, скорее наоборот. А что касается широкого разброса понятий и верований, здесь со- всем иное дело. В этом отношении Риму есть чем похвастаться. Только семиты и ки- тайцы могут соперничать с ним. И это естественно: Рим не просвещал и не возвышал народы, оказавшиеся в его орбите, зато он намного ускорял их слияние. Величие Рима можно объяснить только всеобщим поклонением древних народов. Впрочем, пусть римская бесформенная толпа остается на пьедестале: этим она во многом обязана варварам, которые в течение половины периода существования Рима поддерживали его и формировали принципы, истоки которых мы не найдем ни в древнем западном мире, ни в доктринах соотечественников Перикла, ни в ассирий- ских руинах, ни у первых кельтов. Этот процесс начался давно и продолжался долго. Был Рим этрусский, Рим италий- ский, Рим семитский. Теперь пора перейти к Риму германскому. КНИГА ШЕСТАЯ Западная цивилизация ГЛАВА I. Славяне. Эпоха владычества догерманских народов арий- ской расы Начиная с IV в. до Рождества Христова до 50 г. регионы, которые считали себя вы- соко цивилизованными — и мы разделяем это мнение, — т. е. страны, где существо- вала эллинская или итало-семитская кровь и эллинские или итало-семитские обы- чаи, имели редкие контакты с племенами, жившими по другую сторону Альп. Созда- ется впечатление, что из всех, кто представлял серьезную угрозу для Юга, только о галлах почти ничего не было известно соседям. О себе давали знать такие племена, как, скажем, массалиоты, втянутые в междоусобицу, или посидоны, путешествовав- шие в эти земли, населенные скорее фантастическими, чем реальными существами. Кельтские нашествия больше не возобновлялись, их разрушительный поток, который когда-то поглотил галатские государства, иссяк. Выходцы из Сиговезе жили смирно, их разрозненные группы, которые проникли в Верхнюю Италию с намерением возде- лывать там пустующие земли, были выдворены по велению сената. Положение в стране галлов было неспокойным. Трехсотлетний период, предшество- вавший походу Цезаря, был для них тяжелым и смутным временем. Они переживали самый глубокий политический упадок. Аристократия, теократия, наследственные или выборные царьки, тирания, демократия, демагогия — всего этого у них было в из- бытке. Их распри не приносили добрых плодов. Причина в том, что кельтские пле- мена дошли до такой степени смешения, которая исключала дальнейшее развитие. Они прошли кульминационный пункт своего естественного совершенствования и от- ныне могли только спускаться по лестнице развития. Между тем речь идет о населе- нии, которое послужило основой для нашего нынешнего общества вместе с другими, не менее значительными племенами, как например, славяне и венды. В ту эпоху в большинстве стран славяне и венды были угнетаемы в большей мере, чем остальные, и угнетение продолжалось дольше. Судя по географическому поло- жению, которое занимали и занимают сегодня их главные ветви, они являются по- следними из крупных белых народов, которые жили в Верхней Азии и потом отсту- пили под натиском финских орд, особенно тех, что чаще с ними контактировали. При этом я не имею в виду их разрозненные группы, вовлеченные в общий поток кель- тов, а иногда даже опережавшие его: иберийцы, расены, венеты из разных районов Европы и Азии. Но что касается основной массы этих племен, изгнанных с родных земель после ухода галлов, они ушли на северо-восток нашего континента и там вступили в разрушительное соседство с финнами [Первым районом в Европе, где поселились славяне, считается территория между Одером, Вислой, Неманом, Бугом, Днепром, Днестром и Дунаем, хотя ее границы очень часто меня- лись.]. С течением времени они стали составлять большинство местного населения. Например, славянский язык, имеющий общие родовые признаки арийских языков, подвергся сильному финскому воздействию. А что касается внешних признаков, они также приблизились к финскому типу. То же самое можно сказать о моральных качествах. В характере доминирует стрем- ление к тишине и покою, потребности невелики и ограничены материальной сферой. Так же, как хамит, потомок черной и белой рас, унаследовал от бурного характера негра способность к пластическим искусствам, венд, смесь белого и финского эле- ментов, трансформировал вкус желтой расы к материальным радостям в предраспо- ложенность к промышленному, сельскохозяйственному и коммерческому делу. Са- мые древние народы, вышедшие из такого союза, порождали финансистов и дель- цов, конечно, не таких предприимчивых, алчных и ловких, как ханаанеяне, но столь же преуспевающих благодаря трудолюбию. В далекой древности из славянских стран в бассейн Черного моря, в многочисленные семитские и греческие колонии, потоком шли разнообразные товары. Янтарь с бере- гов Балтики, который фигурировал в торговле галлов, также поступал к ним от вен- дов. Шла оживленная торговля пшеницей, которую выращивали на землях Скифии, а также южнее Карпат, где жило вендское племя алазонов. Таким образом, можно сказать, что ни кельты, ни славяне не заслуживают упрека в варварстве. Тем не менее, эти народы не могли считаться высокоцивилизованными в те времена. В зависимости от степени смешения с аборигенами они утрачивали древние инстинк- ты белой расы. В отношении религии они стояли на ступень ниже галлов. Галльский друидизм, хотя он тоже носил следы финского влияния, был меньше про- питан их натурализмом, чем теология славян, в высшей степени суеверных. Такое суеверное отношение к природе, в равной степени присущее как северным славя- нам, так и их сородичам, итальянским расенам, занимало большое место в системе их жизненных понятий. Они оставили много памятников, свидетельствующих о большом мастерстве, терпении и трудолюбии, но эти памятники во многом уступают тому, что мы видим у кельтских народов. Они почти не знали завоевательских похо- дов и даже не сумели создать по-настоящему сильное политическое государство. В целом эта раса была плодовитой, но как только какое-нибудь племя уменьшалось в численности, оно скоро исчезало. Политические взгляды вендов выражались спо- радически и не позволяли им осознать или создать сложную систему управления, необходимую в крупной стране. Поэтому они стремились жить небольшими община- ми. Конечно, у них не было стремления навязать свое господство другим племенам, особенно это касается славян. Повышение личного благосостояния, защита плодов своего труда, помощь в удовлетворении материальных потребностей — все это дава- ла им община с ее свободой и ее возможностями, которые невозможны в более раз- витой социальной среде. Такой образ жизни заслужил им похвалы моралистов, а политики, более требовательные в этом отношении, находили его примитивным. Древняя система правления белых рас, которая обеспечивала все элементы незави- симости, была несовместима с такой инертностью. Чиновники, отцы общины, полу- чали власть лишь на некоторое время и были ограничены в действиях решениями всех глав семейств. Очевидно, что эти сельские аристократы создавали республики, наименее подверженные узурпации власти, какие знала история белых народов, но в то же время эти республики были и самыми слабыми перед лицом внутренних вол- нений и внешней угрозы. Вполне вероятно, что по причине многочисленных неудобств такой изолированной системы иногда даже ее приверженцы желали переменить ситуацию и оказаться под властью более энергичного народа. Это давало им возможность закрыть глаза на потери независимости за счет обретения новых преимуществ. В числе последних можно назвать увеличение материального достатка как следствие увеличения терри- тории и населения. Изолированная община имеет небольшие возможности, две объ- единившиеся общины получают их больше. Снятие политических барьеров способст- вует установлению связей между соседними странами. При этом расширяется това- рообмен, растут прибыли и возможности рынка, торговцы активно приветствуют та- кое положение вещей, между тем как люди более благородные и проницательные предвидят скопление всех человеческих пороков и появление всевозможных новых форм порабощения. Но в древние времена завоеватели славян не доводили такое скопление до крайно- сти. Их численность была невелика, у них были скудные интеллектуальные или ма- териальные возможности, чтобы совершать такие крупные ошибки. И их подданные могли пользоваться расширением экономических отношений. Кроме того, их жизнь в условиях ограниченной свободы была обеспечена лучше, тогда как изоляция постоянно грозила им внешней агрессией. Поэтому по многим причинам венды склонялись к тому, чтобы смириться с политическим подчинением, и не пытались освободиться от него. По мере того, как совместное проживание чуже- земных господ и местных подданных приводило к неизбежным связям, происходило сближение умов. Отношения между ними теряли прежнюю суровость и остроту, за- щищенность ощущалась все больше, а давление все меньше. По правде говоря, за- воеватели, жертвы такого поворота событий, постепенно превращались в славян и в свою очередь оказывались под чужим игом, которое они принимали с той же покор- ностью. Но в дело вступали те же причины и с неумолимостью маятника приводили к аналогичным следствиям, и вендские племена не сознавали и, даже будучи ариани- зированными, не могли осознать необходимость создать систему правления более сложную, чем община. Они не играли особой роли в античном мире, и, будучи самы- ми выродившимися из всех белых групп Европы, они были незаметны и в историче- ские времена: их массы постоянно находились под властью удачливых авантюри- стов. Одним словом, в результате большой пропорции желтой крови, обусловившей их пассивность, они, с моральной точки зрения, находились в менее выгодном поло- жении, чем кельты, которые, по крайней мере, в череде долгих веков знали яркие моменты расцвета и славы. Однако подчиненное положение славян в историческом контексте не отразилось на их характере. Обычно, когда один народ попадает в зависимость от другого, нахо- дятся люди, заявляющие, что первый уступает в храбрости второму. Когда одна на- ция или раса занята исключительно мирными трудами, а другая, воинственная, счи- тает войну своим главным предназначением, те же самые люди утверждают, что первая — ленивая и трусливая, а вторая — мужественная. Но это поверхностные выводы — нелепые и не отвечающие действительности. Французский крестьянин, питающий отвращение к военному делу и предпочитающий ходить за плугом, конечно, не отличается геройским характером, но, по сути, он храбрее, чем воинственный араб из Иордании. В случае необходимости он будет проявлять чудеса храбрости в защите своего очага, а второй всегда действует осто- рожно и отступает перед превосходящей силой, не испытывая при этом никакого стыда и повторяя любимую присказку азиатского воина: «Сражаться — это не значит дать себя убить». Хотя при этом война — его профессия, потому что, по его мнению, это единственное занятие, достойное мужчины, что, впрочем, не мешает ему веками находиться под чужим игом. Все народы храбрые в том смысле, что все они в равной мере способны противосто- ять трудностям и несчастьям и не жалеть жизни, чтобы защитить себя. Такая храб- рость есть в любом народе, и не стоит считать ее признаком национальной энергии и тем более принимать ее за саму энергию. Кроме того, храбрость не является следст- вием энергии народа. Если все народы отличаются храбростью, то не все имеют сильную энергию, кроме белой расы. Только у нее можно встретить твердость воли, основанную на здравости суждений. Энергичная натура стремится к цели, потому что четко понимает свою выгоду или необходимость. В мирных делах это качество выражается в такой же степени, как и в делах ратных. Если белые расы, в чем нет никаких сомнений, более мужественные, чем остальные, то они проявляют такие же качества и в труде, и в искусстве, и в науке. Их мужество не связано с возбуждени- ем нервной системы, как это имеет место у других народов, которые не имели или утратили это качество. В первую очередь это; замечание относится к славянам, чрезвычайно сильно сме- шанным с другими элементами. Причем, сегодня это ощущается больше, чем прежде. Они проявляли высокие качества в бою, когда это было нужно, но их интеллект, ос- лабленный финским влиянием, не выходил за пределы узкого круга понятий и часто не позволял им осознать великие потребности сильных наций. Когда сражение было неизбежно, они смело вступали в него, однако делали это неохотно, без энтузиазма, с одним желанием избежать не опасности, а скорее бесполезных на их взгляд хлопот и усилий. Закончив ратный труд, они радовались, возвращаясь к своим повседнев- ным делам. Эта раса не «выкристаллизовалась» окончательно, поскольку «кристаллизация» происходила в слишком малом масштабе, чтобы стать видимой сквозь тьму веков, и об ее достоинствах и недостатках можно судить только по связям расы с более раз- витыми завоевателями. Смирение и долготерпение, согласие на второстепенную роль в новых государствах, создаваемых в результате завоеваний, трудолюбие — вот качества, благодаря которым славяне сохранили за собой право на свою землю, уступив верховенство. Самые жестокие завоеватели быстро отказывались от мысли разорить покоренную страну, понимая, что это ничего им не даст. Отправив не- сколько тысяч пленников на рынки рабов в Грецию, Азию и италийские колонии, они успокаивались перед лицом покорности местного населения. Они даже проникались сочувствием к этим безропотным работникам и оставляли их в покое. А славянская плодовитость быстро компенсировала понесенный урон. Таким образом, будучи неразрывно связанные с землей, от которой ничто не могло их оторвать, славяне выполняли в восточной Европе ту же функцию долгого и мол- чаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковремен- ных побед, тонули все более развитые этнические группы. Неподвижное как смерть, неумолимое как смерть, это болото поглощало в своей глубокой темноте самые пыл- кие и благородные принципы, не претерпевая при этом почти никаких изменений и после редких всплесков активности вновь возвращаясь в прежнее состояние спячки. Эта большая смешанная группа человеческого рода, плодовитая, терпеливая перед лицом агрессии, упорная в своей привязанности к земле, талантливая в том, чтобы покорить эту землю, в течение исторически короткого времени распространилась на огромной территории. За две тысячи лет до Рождества Христова вендские племена возделывали пойму нижнего Дуная и северные берега Черного моря, составляя кон- куренцию финским массам на территории нынешней Польши и России. Итак, мы уз- нали их истинную природу и историческую задачу, теперь предоставим их мирным делам и перейдем к их завоевателям. В первую очередь рассмотрим кельтов. В очень древнюю эпоху, когда эти народы занимали Тавриду и воевали с ассирийцами, и даже в эпоху Дария, они имели под- данных славян в этих районах [Эту ситуацию точно описал Геродот: когда ски- фы напали на киммерийцев, те стали думать, что делать. Скифские цари предлагали сопротивляться, народ хотел просто-напросто уйти в другие места. В конце концов, после жарких споров и междоусобных кровопролит- ных стычек, народ, т. е. славяне, одержал победу над знатью, похоронил мертвых и отступил. В другом месте рассказывается о том, как скифы, ата- кованные Дарием, попросили помощи у соседей. Тогда собрались цари тав- ров, агафирсов, невров, андрофагов, меланхленов, гелонов, будинийцев и савроматов. В данном случае слово «цари» означает благородные племена чужаков, которые властвовали над кельтскими таврами, славянскими ага- фирсами, неврами и андрофагами, финскими меланхленами, гелонами, бу- динийцами и славянскими саброматами. Надо отметить, что последние со- ставляли самый низший слой населения, хотя они приняли название своих господ и относились к вендской расе. Один из их царей носил арийское имя: Спаргапиф.]. Позже они покорили крапаков и пришли в нынешнюю Польшу и в долину Одера. По мере их перемещения из Галлии они оставляли в долине Дуная и на землях фракийцев и иллирийцев многочисленные группы своей знати, которые вставали во главе вендских племен и, в конечном счете, смешались с ними. Ученые полагают, что в ту же эпоху кельты дошли до Савы и Дравы на востоке и до истоков Вислы и Днестра на севере. Кимрийцы не раз оказывали — уже в конце III в. до н. э. — сильное давление на славянские народы. Однако мы первыми назвали кельтов только для удобства: они не были ни самыми могущественными, ни самыми известными или древними завоевателями, среди кото- рых жили славяне. В данном случае приоритет следует отдать другим знаменитым народам арийской расы. Эти народы проявляли особую активность в понтийских землях и до самых северных территорий. Именно они сохранились в истории этой страны, и о них мы будем говорить особо" еще и по другим, более веским причинам. Несмотря на смешение, которое определило сначала упадок, затем исчезновение многих из них, эти народы исходно принадлежали к самой благородной белой ветви; это обстоятельство уже оправдывает самый живой интерес к ним, а, кроме того, сле- дует отметить тот факт, что из их среды вышли германские племена. В связи с при- надлежностью к истокам современного общества они более интересны для нас в ис- торическом плане, нежели создатели других мировых цивилизаций. Первыми из этих народов, пришедших в Европу в те далекие времена, когда финны, а возможно, также кельты и славяне, уже занимали земли на севере Греции, видимо, были иллирийцы и фракийцы. Они наверняка подверглись значительному смеше- нию, поэтому осталось меньше следов их присутствия. Мы говорим о них для того, чтобы продемонстрировать приблизительное распространение арийцев из Индии и Ирана в самую древнюю эпоху. На западе иллирийцы и фракийцы господствовали в долинах и на равнинах от Эллады до Дуная, они дошли до Италии и Бессарабии и особенно основательно обосновались на северных склонах Хемуса. Скоро за ними пришла другая группа семейства — геты, которые селились рядом, часто вместе с ними, и продвинулись дальше на северо-запад и север. Геты, как пи- шет Геродот, называли себя бессмертными. Они считали, что переход в нижний мир приведет их не к небытию или страданиям, а в небеса, в обитель Ксамолксиса. Это чисто арийская точка зрения [Геродот идентифицирует гетов с фракийцами, что служит еще одним подтверждением арийского происхождения послед- них. Об этом же свидетельствуют медали и монеты. Те, что принадлежат на- родам, жившим к северу от Хемуса и к западу от Каспийского моря, отлича- ются грубым исполнением; большая их часть — арийского происхождения, встречаются славянские, но нет ни одной финского типа. Например, монеты Готиса V славянского типа, или монеты города Пантикапея арийского типа.]. Но появление гетов в Европе относится к столь древним временам, что вряд ли воз- можно проследить их истоки. Значительная часть их племен, которые упоминаются в старых хрониках, в большой степени смешалась со славянами, кимрийцами и даже с желтыми народами. Фиссагеты, или геты-гиганты, миргеты, принадлежавшие к фин- скому племени меря, самогеты из Суоми, как называют себя финны, — все это ме- тисные племена, вобравшие в себя самую чистую кровь белой расы и монгольский элемент и тем самым опустившиеся ниже своих сородичей. Юты Скандинавии, иоту- ны, если воспользоваться термином из «Эдды», очевидно, были самыми северными и с моральной точки зрения самыми деградированными в гетском семействе. Физиче- ски они были очень сильными и крупными, отсюда их сравнение с гигантами. Их считают результатом смешения кельтов и финнов. Ближе к Азии и Каспийскому морю жили и другие ветви этого народа, которых гре- ческие и римские историки называют «массагетами» [Китайцы называли их «таюеты», т. е. «большие геты». Кроме того, китайцы упоминают другие гетские племена, возможно, более многочисленные: «юеты» или «юей-чи». Первая форма близка к скандинавскому названию «иотуны». Особый инте- рес историки Поднебесной Империи уделяли арийским народам после II в. до н. э.; это значит, что в ту эпоху, т. е. намного позже после исхода племен, из которых вышли скандинавы, затем германцы, на западе Китая все еще жили большие массы белой расы и что они носили почти такие же имена, что и их европейские сородичи, прославившие их на Рейне и Дунае. Можно представить, как благотворно сказался их приход на желтых или малайских расах Китая.]. Позже их называли «скифскими гетами» или «индо-гетами». Китай- цы называли их «ху-тэ», что находит отклик в более древней эпохе в индийских по- эмах: «Кхета», «Кхеты» — это вратии, приверженцы брахманизма, несомненно арийцы, жившие к северу от Гималаев. Во II в. до н. э. гетские племена, которые остались в верхней Азии, передвинулись в Сихун, затем ближе к Согдиане и основали на месте бактрийско-македонского госу- дарства свою империю. Однако это событие не имело больших последствий в срав- нении с той известностью, какую приобрело их имя в IV и V вв. в Европе. Одна груп- па их собратьев покинула восточные берега Балтики и южные районы Скандинавии и стерла все, что создали их предшественники. Большая конфедерация гетов про- несла свои победные знамена в Россию, на Дунай, в Италию, в южную Францию и на весь испанский полуостров. А в абсолютной идентичности двух форм — «готы» и «геты» — нет никаких сомнений. Рядом с гетами, немного позже, в Пропонтиде и в соседних районах появился дру- гой, также арийский народ. Это были скифы — не те известные трудолюбием скифы, настоящие славяне, а скифы воинственные, непобедимые, «царские скифы». По мнению ученых, они говорили на арийском языке и проповедовали культ самых древних ведических, эллинских, иранских племен. Они боготворили небо, землю, огонь, воздух. В этом заключается отличительная особенность этого обожествленно- го натурализма древних белых народов. К этому следует добавить поклонение боже- ству сражений. Однако они, по примеру предков, не терпели антроморфизма и сим- волизировали свои идеи изображением меча, воткнутого в землю. Территория скифов в Европе простиралась в том же направлении, что и гетская тер- ритория, поэтому италийцы и греки часто путали их [Задолго до Птоломея страны Балтики и Финского залива назывались Скифией.]. Кельтские скифы и фра- кийские скифы — только о них знали географы Эллады, и не надо их упрекать за это. Однако следует признать, что их терминология была неточной, хотя и относи- лась к реально существовавшим народам. На востоке воинственные скифы протянули руку своим собратьям, племенам, жив- шим на севере Мидии, которых греки ошибочно считали прародителями всех скифов, хотя они и были их родственниками. Они продвинулись до армянских гор, где назы- вали себя «сакасунасы». Затем на севере Бактрии они смешались с индо-скифами, которых китайцы называли «сцу». В Бактрии они получили другое имя — «саки»; согласно письменным свидетельствам Поднебесной Империи, именно эти саки посе- лились в далекие времена на берегах Енисея [Слово «сака» следует читать с двумя «к», что заменяет глухой звук «с», которого персы не имели. То есть саки и хакасы — это один народ, упоминаемый в китайских хрониках.]. Это саки из «Рамаяны» и «Махабхараты», упоминаемые в «Законах Ману», бунтовщики- вратии Арьяварты, несомненные родичи арийцев Индии и Ирана, так же как и кеты. Чтобы не осталось никаких сомнений по поводу того, что скифы — наездники Азии и Европы, скифы, которые бродили по берегам Хуаньхэ и в долинах Гоби, скифы, ко- торых армяне признавали так хозяев некоторых своих земель, те, которых боялись жители балтийского побережья и кимрийцы, и те, которые обитали в Туране и в Пон- те и называли себя «сколоты», т. е. «гневливые» или «храбрые» саки, имеют общее происхождение. Напомню убедительные свидетельства, найденные в Персии: ахаме- нидам были известны два сакских племени — одно жило рядом с Яксартом, другое — по соседству с фракийцами. Так же считают Геродот, Плиний и Страбон, хотя последний путает саков с массаге- тами и дахами. Он полагает, что жившие на берегах Каспийского моря дахи и скифы представляют один народ, что к востоку от Каспия и массагеты, и саки в равной ме- ре были скифами. Я долго раздумывал, прежде чем включить скифов, сколотое в число не монгольских, а арийских групп, хотя этой точки зрения придерживались такие авторитеты, как Риттер и А. Гумбольдт, и сам даже рассуждал в соответствии с традиционным историческим взглядом. Но, в конце концов, я согласился с ними. Чтобы объяснить причины такой перемены взглядов, отмечу следующее. Почти вся современная наука считает скифов-сколотов финнами, базируясь на трех аргумен- тах: во-первых, финнами их называет Гиппократ, во-вторых, греки называли Ски- фией весь север Европы и не делали никаких различий между населявшими его племенами, в-третьих, раз уж наука высказалась в таком смысле, она не может от этого отступить. Оставим в стороне третий аргумент и займемся двумя первыми. Действительно, Гиппократ описывает жителей берегов Пропонтиды как финскую ра- су и называет их скифами. Но ясно, что при этом он имеет в виду только людей, по- селившихся в Скифии рядом со многими другими, непохожими на них. Во времена Гиппократа, т. е. через двести лет после Геродота, желтые племена могли спуститься до самой Пропонтиды и жить там вперемежку с другими народами; греки назвали их «скифами», что было вполне естественно. И это не значит, что в предыдущую эпоху эти люди уже находились там. О скифах пишет Геродот, который посещал их и хо- рошо знал их историю. Но он нигде не упоминает, что у них были какие-то финские черты, напротив, опи- сывая нравы агрипийцев, он признает, что не видел среди них людей безволосых, с плоским носом, удлиненным подбородком. Он называет их хорошими торговцами и путешественниками. Он нигде не упоминает, что скифы чем-то внешне отличались от греков или фракийцев; кроме того, из скифов состояла почти вся полиция Афин. Говоря о Скифии, Геродот возражает против обычая своих соотечественников счи- тать, что эту страну населяет один народ, и называет много других, ничем не похо- жих на скифов. По его мнению, они владели понтийским побережьем и говорили на мидийском языке, т. е. на языке арийской расы. Все это говорит о том, что нельзя смотреть на страну поверхностным взглядом и видеть в ней только одну расу. Нако- нец, отметим скифские медали, на которых нет ни одного монголоидного лица. В эпоху германских миграций слово «саки» употреблялось в основном по отношению к жителям благородной земли «Skanzia», т. е. Скандинавия, остров или полуостров саков. Наконец, отметим еще одно трансформированное слово, которое нынче с гор- достью произносится в Америке, а раньше блистало в верхней Германии и на Бри- танских островах: «саксна», «саксоны», истинные «сакасунасы», потомки саков [Имя «саксон» ошибочно производят от слова «sax» — «нож». Такая эти- мология неприемлема, тем более, что у саксонов были длинные тяжелые мечи, а чаще всего они пользовались боевыми топорами.]. Саки и кеты составляли одну ветвь древних арийских народов. Несмотря на этниче- скую деградацию обоих племен, это была славная группа белого семейства, которой повезло меньше, чем арийцам Индии и Ирана, в том, что при разделе мира им доста- лись уже густо населенные и суровые земли. Им долго мешали обосноваться посто- янные вылазки финнов с севера и внутренние распри, поэтому большинство этих народов исчезли с арены под ударами могущественных соседей, так и не создав ус- тойчивых государств. Хотя надо признать, что в этих маленьких государствах было немало городов, где жили очень древние семейства, была развита агрикультура, особенно виноградарство, "выращивали породистых лошадей, а жители славились храбростью и умением торговать, и помимо всего прочего там существовали нацио- нальная литература и алфавит. По свидетельству китайцев, жители отличались голу- быми глазами, белокурыми волосами и бородой и выступающим носом. Следы их проживания на бескрайних просторах Турана и понтийских равнинах, называвшихся европейским Тураном, свидетельствуют об их мужестве, страсти к путешествиям, в которой было больше идеализма, чем практичности. Помимо народов, которые много позже стали хозяевами нашего континента, отметим парфян, еще одну заметную группу западных арийских племен [Медали с изображениями бородатых сак- ских царей, которые сокрушили греко-македонскую империю, не оставляют сомнений в том, что завоеватели говорили на арийском языке, исповедова- ли арийский культ и имели внешность, типичную для арийского семейства.]. Итак, кеты, сакасы (саки) и арийцы составляют одну группу. Если проанализировать все три названия, мы получим один результат, т. е. все они являются синонимами: «достойные люди». Установив этот факт, проследим историю самих «избранных» племен белой расы, которые по воле Провидения оказались среди народов старого света, прежде всего славян. Среди них была довольно многочисленная группа народностей очень чистой расы — по крайней мере, в тот момент, когда они пришли в Европу, и этот факт подтвержда- ется документами. Я имею в виду сарматов. Как считали понтийские греки, они про- исходили от союза саков и амазонок, т. е. «матерей асов или арийцев» [«Мать» по- санскритски — «амаба». Здесь мы наблюдаем укороченную диалектную форму. Уместно напомнить в этой связи замену «r» и «s» в арийских язы- ках. Отсюда можно предположитъ, что «Агуа» и «Asa» имеют одно и то же значение, т. е. Азия — это «страна арийцев».]. Сарматы, подобно всем осталь- ным народам их семейства, считали друг друга братьями, встречаясь в самых дале- ких странах. Некоторые из них жили на севере Паропамисы, а другие, известные географам Поднебесной Империи под названиями «суты», «сутлы», «аласмы» и «янь-хсаи», во II в. до н. э. пришли на восточное побережье Каспия. Иранцы не раз встречались с их воинами в бою, и страх перед их яростным упорством передался в бактрийские и согдийские традиции. Оттуда и почерпнул Фирдоуси сведения для своей поэмы [Трех сыновей Феридуна звали Иредж, Тур и Кхавер. Это персо- нифицированные названия трех белых ветвей Персии, Ирана, затем всей Передней Азии и, наконец, западного мира. Родство этих трех групп доста- точно доказано. В имени «Кхавер» можно обнаружить транскрипцию древ- него имени «Явана».]. Эти отважные племена, впервые пришедшие в Европу за тысячу лет до Рождества Христова, принесли на запад нравы, похожие на нравы и обычаи саков, их сороди- чей и основных соперников. Кстати, Геродот приводит три легенды о происхождении скифов и одну — сарматов. Согласно первой, скифы — автохтонный народ, последние отпрыски всех народов земли, появившиеся за пятнадцать столетий до н. э. Вторая, идущая от понтийских греков, ведет их родословную от Геракла и местной нимфы и устанавливает время их появления лишь за тринадцать с небольшим столетий до н. э. В третьей, связан- ной с Аристеем из Проконнеса и его путешествиями в Центральную Азию, нет ничего мифического: в ней просто говорится, что скифы пришли с востока, откуда их изгна- ли исседоны, в свою очередь бежавшие от аримаспов. Нетрудно заметить общее в этих трех рассказах об одном факте. О рождении сарматов от скифов и амазонок я уже писал. Они говорили на арийском диалекте, отличавшемся от языка сколотов. Плиний и другие историки считают сарматов более молодым народом, хотя я больше склоняюсь к мнению Геродота. Они полагают, что первых сарматов поселили на До- ну скифы в конце II в. до н. э., возвращаясь из похода в Азию. Однако это малове- роятно по двум причинам: 1) сарматы — разновидность саков и сакасов и 2) двига- ясь из Азии в направлении Турана, их племена шли почти сплошным потоком, и нет оснований брать какой-то один из них за точку отсчета происхождения сарматов. Их воины очень напоминали рыцарей-паладинов германского средневековья, дале- кими предками которых они являются. Металлический шлем, низко надвинутый на лоб, кольчуга из медных или роговых пластинок, на боку меч, за спиной лук и кол- чан со стрелами, в руке очень длинное и тяжелое копье [Подробных описаний вооружения и доспехов много у римских и греческих авторов, рассказы- вающих о сарматах. Мы уже встречали в «Рамаяне» сакасов в золотых дос- пехах, с тяжелыми боевыми топорами и длинными мечами. Геродот изо- бражает массагетов с перевязью через плечо, в кирасе и в шлеме, покры- тых золотом, с копьями, дротиками и стрелами, наконечники которых были сделаны из меди. В походе Ксеркса арийцы-персы носили кирасы из желез- ных пластинок в виде рыбьих костей. Геродот считает, что такие доспехи они заимствовали у мидийцев. То же самое можно сказать о парфянах, хо- расмийцах, согдийцах, гандарийцах, бактрийцах и т. д. Вообще металличе- ские кольчуги были распространены у всех арийских народов, которых ин- дусы называли «саками» или «сакасами».]. В таком виде они передвигались по пустынным равнинам на лошадях в сопровождении огромных крытых повозок. Они везли с собой жен, детей, стариков и свои пожитки. Огромные быки, ступая, тащили эти повозки, и деревянные колеса уныло скрипели по песку или по чахлой степной траве. Эти настоящие дома на колесах были почти точной копией тех, на которых в глубокой древности в Пенджаб, в плодородный край пяти рек, пришли семьи первых арийцев. Они были похожи на те передвижные сооружения, из кото- рых еще позже германцы устраивали свои походные лагеря. Это были настоящие ковчеги, в которых хранилась искра жизни для будущих цивилизаций и для обнов- ления цивилизаций дряхлеющих; в современной истории есть яркий пример, вос- крешающий в памяти далекие славные события: выносливая повозка американских переселенцев, сухопутное судно, плывущее по западным территориям нового конти- нента, которое перевозит до самых Скалистых гор отважных англосаксов и мужест- венных женщин, их верных спутниц в тяжких трудах и победах над варварской пус- тыней. Изобретение этих повозок стало историческим поворотным моментом. Отныне уста- новилась четкая разница между народами, которые приняли это новшество, и теми, которые предпочли ему шатер или палатку. Первые — это народы-путешественники, они не боятся новых мест и климатических условий; вторые заслуживают называться кочевниками. Они неохотно покидают насиженную, часто ограниченную территорию. Быть кочевником — значит, считать единственным местом жительства то, которое вечно подвижно в силу своей природы и которое служит убедительнейшим символом нестабильности. Повозка никогда не станет окончательным, последним жилищем. Арийцы, которые их использовали, которые долгое время — или даже всю жизнь — не могли найти другого убежища, отвергали палатки. Почему? Потому что они путе- шествовали не для того, чтобы просто сменить место, но для того, чтобы обрести родину, постоянное место жительства, дом. Гонимые враждебными обстоятельствами, они упорно искали землю, где могли бы построить постоянные жилища. Как только такая возможность появлялась, повозку ставили на землю и больше не передвигали. Доказательством тому служат типы жи- лищ в большинстве европейских стран, где были арийские стоянки и поселения: на- родный дом — не что иное, как повозка со снятыми колесами. Колеса заменили ка- менным основанием, на котором стоит деревянное строение. Крыша прочная, с вы- ступающими краями; она полностью накрывает жилище, в которое ведут узкие сту- пени, напоминающие приставную лесенку. Не считая незначительных изменений, это — древняя арийская повозка. Швейцарское шале, мужицкая изба под Москвой, жилище норвежского крестьянина — это и есть передвижной, путешествующий дом сака, гета и сармата, которому наконец позволено распрячь быков и снять колеса [Украшения и форма крыш российских изб, пристройки и крыльцо, ведущее в дом, напоминают швейцарские шале.]. Это была внутренняя потребность вои- нов, которые прошли такие огромные расстояния и наконец нашли удобное место. Несмотря на долгие, иногда длившиеся веками, путешествия, эти люди не могли из- брать палатку в качестве постоянного жилья, что было приемлемо для низших пле- мен. Сарматы [Это название состоит из двух корней «cap» и «мат» и означает «истребитель народов». «Сар» имеет мидийское происхождение. «Мат» соответствует санскритскому глаголу «рвать». Туранским словам трудно найти прямое соответствие в санскрите, так что значение проясняется опо- средованным путем.], последние из арийских переселенцев, пришедшие в Европу во II в. до н. э. и, следовательно, сохранившие наибольшую расовую чистоту, сразу дали почувствовать древним завоевателям славян силу своих рук и своего ума, по- тому что вражда началась в самые первые дни. И вскоре они заняли ведущие пози- ции. Они поселились на больших просторах между Каспийским и Черным морем и начали угрожать северным равнинам. А северные склоны Кавказа оставались их плацдармом. Именно там, в горных ущельях, несколько веков спустя, когда они по- теряли власть над понтийскими землями, их племена находили убежище у сороди- чей, поселившихся в горах [Кавказские осетины, называемые русскими «ясы» или «осы», а также «аланы» и «ассы», сами себя называли «ироны», а свою страну «Иронистан».]. Благодаря этому обстоятельству они сохранили свою этническую целостность и честь, которой они так дорожат сегодня и которая заклю- чается в том; что, по мнению физиологов, их внешность представляет совершенный тип белой расы. Нынешние горцы славятся красотой, воинственностью, энергично- стью и еще тем, что упорно сопротивляются процессу всеобщей деградации, который охватил семитов, татар и славян, их соседей. Мало того, они способствовали улуч- шению крови османов и персов. Здесь уместно вспомнить, сколько видных деятелей они дали турецкой империи, а также славную эпоху правления черкесских беев в Египте. Не стану останавливаться на подробностях бесчисленных перемещений сарматов в западную часть Европы. Некоторые из их племен, например, лимиганты, оспаривали власть в Польше у кельтской знати и основали государства, в которых построили такие города, как например, Берсовия, или нынешняя Варшава. Другие, язиги, за- воевали восточную Паннонию, сломив упорное сопротивление фракийцев и кимрий- цев, которые еще раньше подчинили себе славянские массы. Эти завоевания не от- личались особым размахом и не оказали большого влияния на завоеванные народы. Иначе складывались дела у большой группы племен того же семейства, выходцев из крупной арийской ветви, — аланов, аранов или арийцев, объединенных родовым названием «роксоланы» [Этимология этого слова неизвестна. Некоторые объ- ясняют его следующим образом: точно так же, как славяне называли гер- манцев «немцами», т. е. «немыми», поскольку не понимали их языка, те же славяне дали этому народу имя «ротсланы» (от корня «рот»), т. е. «люди, которые умеют говорить».]. Они были активны в VII—VIII вв. до н. э. в устье Двины, на волжских и днепровских просторах, т. е. в Центральной России. Этот пе- риод, отмеченный большими переменами в этническом и географическом положении многих азиатских и европейских народов, является новой отправной точкой для се- верных арийцев и важной эпохой в истории их переселений. Прошло лишь две или три сотни лет после их прихода в Европу, и за это время про- изошли бурные конфликты с соседними племенами. Вынужденные вести постоянные войны — нападать или обороняться, — они не имели времени и возможности разви- вать свою общественную систему, но с точки зрения будущего это досадное обстоя- тельство было с лихвой компенсировано этнической изоляцией, залогом расовой чистоты. Тогда им пришлось искать новое место обитания. Сила, теснившая их, двигалась с юго-востока. Это были их сородичи, очевидно, очень сильные, потому что сопротивление не увенчалось успехом. Поэтому арийцы- сарматы-роксоланы не могли двигаться в этом направлении. Не могли, они напра- виться и на запад, поскольку там уже укрепились саки, геты, фракийцы, кимрийцы. Не менее трудно было идти на северо-восток. Кроме финских масс, которые там оби- тали, присутствие сильных арийских племен, метисов, желтых арийцев, численность которых увеличивалась с каждым днем, делало невозможным возвращение на роди- ну белой расы. Оставался путь на северо-запад. Там тоже были препятствия, но не столь непреодолимые. Там было мало арийцев, много славян, финнов, правда, меньше, чем на востоке. Роксоланы понимали это и добились успеха. Среди разно- образного населения, среди разношерстных групп, которых они называли «ваны», «иотуны» и «алфары» и среди которых были уже знакомые нам феи и карлики, им удалось создать устойчивое государство, отблеск которого виден до сих пор сквозь толщу времени — яркий свет зари скандинавских народов. В «Эдде» эта страна называется «Гардарика», т. е. «город арийцев» [«Гарта» ис- пользуется в «Ведах» в двойном значении: «повозка» и «дом». На одной ахаменидской надписи слово «karta» означает «замок». В этом значении оно входит в состав названий некоторых азиатских столиц: Тиграносерта или «замок Тиграна». На латыни, готском и других производных языках «hortus», «gard», «iardin», «garden» значит «ограждение», и в этом за- ключается основное значение слова. К этому также следует прибавить гре- ческое «хортое» и италийское «chore», а также военный термин «когор- та».]. Сарматы-роксоланы распрягли там своих быков и сняли колеса со своих по- возок. Они наконец узнали там, что такое отдых после долгих и трудных веков ски- таний, и построили постоянные жилища. Их столицей стал Асгард, город асов или арийцев. Скорее всего это был крупный город с дворцами, напоминавшими резиден- ции первых завоевателей Индии и Бактрии. Кстати, его название не в первый раз встречается в истории. Недалеко от южного побережья Каспийского моря долгое время существовало мидийское поселение Асагарта. Население этой страны Птоле- мей называет «сагарты», а по данным Геродота, в армии Дария было восемь тысяч сагартов. Известно много легенд, созданных в Асгарде. Они описывают отцов богов, самих богов, которые осуществляют в этом царском городе свои высшие функции, отправ- ляют судопроизводство, решают вопросы войны и мира, оказывают гостеприимство своим воинам и гостям. Среди них есть несколько ванских [«Эдда» помешает асов, роксоланов на восточном берегу Дона, между тем как независимые вендские народы занимали западный берег. ] и иотунских принцев, т. е. вож- дей финских племен. Беспокойное соседство и военная опасность заставляли роксо- ланов искать поддержку то у одних, то у других племен, чтобы обезопасить себя от всех. При этом были неизбежны этнические союзы, о которых повествует «Эдда». Тем не менее таких союзов было немного, во-первых, потому что конфликты случа- лись реже, чем в ту пору, когда роксоланы обитали в предгорьях Кавказа, а во- вторых, потому что Гардарика, хоть и стала славной страницей в древней истории арийцев-скандинавов, продержалась не очень долго, и завоеватели не успели за это время деградировать. Она была основана в VII—VIII вв. до н. э. и развалилась в на- чале IV в. [Крах Гардарики, очевидно, был вызван натиском саков, которые сменили сарматов на Кавказе, а их самих вытеснили оттуда ахамениды.] несмотря на храбрость и упорство ее создателей; они снова смирились с судьбой, которая вела их к мировому господству через трудные испытания, посадили свои семьи в повозки, погрузили туда имущество, оседлали своих скакунов и покинули Асгард, отправившись по мрачным северным болотам навстречу новым приключени- ям, которые были им уготованы и сулили, в будущем, благополучный конец. ГЛАВА II. Арийцы-германцы В определенный момент своего долгого пути благородные роксоланские народы раз- делились на две части. Одна направилась к нынешней Померании и обосновалась там, а оттуда приступила к завоеванию соседних островов и южной окраины Шве- ции. В первый раз арийцы стали мореплавателями и освоили новый вид деятельно- сти, в котором им было суждено превзойти отвагой и умением все остальные циви- лизации. Другая ветвь, которая в свое время также стала знаменитой в этой области, продолжала двигаться в направлении Ледовитого моря и достигла сурового побере- жья, обошла его и, снова повернув на юг, ступила на землю Норвегии, т. е. «север- ного пути», мрачную страну, недостойную родину для этих славнейших воинов. Там оставшиеся племена перестали называться сарматами, роксоланами, асами, т. е. от- казались от имен, отличавших их от остальных белых рас. Теперь они стали саками. А страна получила имя «Скандия», «полуостров саков». Вполне возможно, что эти народы по-прежнему называли друг друга «благородными людьми», т. е. кетами, саками, арийцами или асами. На новой родине это было их второе имя, между тем для группы, которая остановилась в Померании и в соседних землях, название «ке- ты» стало распространенным. Тем не менее, соседним племенам никогда не нрави- лось это имя, суть которого они не понимали, поэтому финны еще сегодня продол- жают называть шведов «руотсланы», а русские являются для них вендами. Скандинавские арийцы только обживали новую страну обитания, когда один знаме- нитый путешественник эллинского происхождения случайно оказался на этих широ- тах, внушавших страх грекам и италийцам. Это был массалиот Пифий, который доб- рался до южного берега Балтики. В нынешней Дании он встретился только с тевтонами, в то время кельтами, о чем свидетельствовало их название [Имя «тевт», которым сегодня называют себя немцы, издавна было распространено у кимрийцев, и в нем нет ничего гер- манского. Аборигены Италии называли Пизу Тевта, а жители назывались «тевтоны». Корень «тевт» входит в состав многих кельтских имен: Тевтобо- хус, Тевтомалус и т. д.]. Эти народы отличались утилитарной культурой своей ра- сы, но к востоку от их территории жили гуттоны, в которых и следует видеть кель- тов: это была часть померанской колонии [Они обосновались на землях славян- ских племен и вынудили их раз делиться.]. Греческий путешественник встре- тился с ними в нижнем бассейне моря, который он назвал Ментономон. Судя по все- му, речь идет о реке Фрише-Хафф, а город, стоявший на ее берегу, — Кенигсберг [Пифий, Птолемей, Мела и Плиний указывают на движение готов к Висле. Они встретили там арийские народы, очевидно, это были скифы — сарма- ты.]. За рекой до самого Рейна с одной стороны и до Дуная с другой стороны власт- вовали кимрийцы. Однако вряд ли возможно, чтобы саки Норвегии, кеты Швеции, островов и континентальной части, с их предприимчивостью, храбростью, и учиты- вая скудную землю, доставшуюся им, оставили в покое метисное население, оби- тавшее по соседству. Северным арийцам были открыты два направления для колонизации. Готская ветвь могла естественным образом направиться на юго-восток и на юг и снова захватить территории, которые прежде были частью Гардарики, и те земли, где в прежние времена разные арийские племена управляли славянами и финнами и впитали в се- бя их кровь. Что касается скандинавов, им предстояло двинуться на юг и запад, за- хватить Данию, Кимрию, затем неизвестные им земли центральной и западной Гер- мании, затем Голландию и Галлию. И готы, и скандинавы сполна воспользовались шансом, который предоставила им фортуна. Это разделение первых германских народов на скандинавов и готов диктовалось обстоятельствами, и я не согласен с мнением Тацита и Плиния, которые производят северные расы от некоего первочеловека по имени Туисто и его троих сыновей — Истэво, Ирмино и Ингэво. Все говорит за то, что такого мифа никогда не существо- вало в чисто германских странах, и он был распространен в основном в центральной и южной Германии. Поэтому он имеет кельтское происхождение и в измененном виде попал к германским метисам. Все попытки Мюллера отыскать скандинавских богов с такими именами ни к чему не привели. В слове «Туисто» можно узнать название «тевт», ставшее эпонимом кельтской расы. Вместо него хроники дают «Аланус», а его сыновьями были Гисицион, Арменон и Невгио. Начиная со II в. до н. э. норвежские народы встречаются рядом с кимрийцами, са- мыми близкими их соседями. Сильные отряды захватчиков вышли из лесов, навели страх на жителей кимрийского Херсонеса и, преодолев все препятствия и пройдя земли десяти народов, перешли через Рейн, вступили в Галлию и остановились толь- ко у Реймса и Бовэ. Этот поход был скоротечным, удачным и плодотворным. Однако при этом переселен- цы не изгнали ни одного племени с его территории. Они были слишком малочислен- ны, и это им было невыгодно. Они шли к своей цели. Тем не менее, они перемеша- лись с завоеванным населением, сформировав в результате германизированные племена, о которых высоко отзывался Цезарь — как о самом активном народе Гал- лии, который сохранил древнее кимрийское название «бельгийцы». Тогда с кельтами Запада произошло то, чего многие века на востоке Европы не слу- чалось с другими кельтскими племенами, в частности, со славянами. С ними начали смешиваться хозяева-арийцы, которые затем приняли их родовое имя. Это одна из причин, почему римляне так долго путали эти две группы, а Страбон предложил свою этимологию слова «германцы» от галльского слова «germani», т. е. «братья», как называли их галлы. Они действительно были братьями в тот момент, когда с ни- ми встретился географ Апамей, но не братьями по крови. Как когда-то первые гер- манские кланы Востока, пришедшие из Норвегии, смешались с галлами, точно так же первые готские переселенцы вступали в союзы, которые сильно изменяли их состав. Так, готины Силезии приняли язык своих подданных кимрийской расы, о чем пишет Тацит. Я особенно подчеркиваю этот факт, т. к. он проясняет много исторических загадок, хотя до сих пор его игнорировали. Этот первый поток был весьма благотворным для народов, которых он затронул. Он обеспечил их жизнестойкость, ослабил влияние финской крови и на какое-то время сделал их завоевателями и позволил им захватить часть Галлии и восточные районы Британского острова; короче говоря, он придал им такое убедительное превосходст- во над остальными галлами, что когда кимбры и тевтоны, в свою очередь, перешли Рейн, они прошли мимо территории бельгийцев, не осмелившись напасть на них. Напомню, что эти же кимбры и тевтоны смело вступали в сражение с римскими ле- гионами! Дело в том, что на Сомме и Уазе они признали сородичей и достойных со- перников. Ярость в бою, которую проявляли эти враги Мария, их невероятная храбрость и хладнокровное упорство заслуживают особого упоминания, потому что такого еще не было среди, собственно говоря, кельтских народов. Эти кимрийские и тевтонские племена, особенно кельты, получили хорошую поддержку в виде скандинавского элемента. С тех пор, как северные арийцы стали их близкими соседями и начали ощущать их присутствие, с тех пор, как на их территории появились иотуны, они претерпели большие изменения и тем самым возвысились над своим древним семей- ством; как правило, это были чистые кельты. В таком качестве они все-таки не сделались равными тем, кто передал им часть сво- его могущества, и когда скандинавы, устроив массовый исход с полуострова, пришли на земли этих метисов с намерением подчинить их, последним пришлось уступить. Таким образом, большая их часть, не желая примириться с бедностью и притесне- ниями, превратилась в шайки отчаянных головорезов, которые напомнили римскому миру о смутном времени Бреннуса. Не все тевтоны и не все кимбры избрали для себя такую судьбу и покинули родную землю. Ушли только самые отважные, самые благородные и германизированные. В самых воинственных и гордых племенах всегда есть люди, стремящиеся к мирным сельским трудам и готовые к политическому подчинению. Германизированный слой исчез со сцены, уступив место более однородному населению. Кельты, смешанные с финскими элементами, сохранились. Об этом со всей очевидностью говорит нынеш- ний датский язык [Некоторые ученые не думают, что датские народы до VIII в. до н. э. можно было считать германскими. На северной оконечности Юг- ланда обитало многочисленное разнородное население: сначала финны, затем кельты, затем славяне, иотуны и, наконец, скандинавы. Другие счи- тают датчан продуктом смешения финнов и кельтов.]. В нем остались глубокие следы контакта с кельтами, который мог иметь место только в ту эпоху. Немного позже мы увидим у различных германских народов этих стран многочислен- ные верования и обряды друидов. Эпоха ухода тевтонов и кимбров — это второе переселение северных арийцев, более массовое, чем первое: в результате этого появились бельгийцы второй формации, и произошли важные события, которые ощутили на себе римляне. Я уже отметил одно из них: кимрийскую катастрофу. Вторым событием, затронувшим скандинавов Нор- вегии на южном побережье Зунда, был приход на север Германии до самого Рейна новых народов смешанной расы, более арианизированных, чем бельгийцы. Третьим событием в I в. до Рождества Христова, в центре Галлии, явилось герман- ское нашествие, возглавляемое Ариовистом. На двух последних фактах следует ос- тановиться подробнее. Сначала рассмотрим первый, который показывает, как плохо знал диктатор зарейнские племена. Перед ним были уже не кимрийцы, о которых когда-то писал Аристотель, а народности, говорившие на незнакомом языке, в чьей доблести он мог убедиться лично. Он приводит неполный перечень, причем включа- ет тревиров и нервийцев в число бельгийцев, а покоренных боийцев вместе с гель- ветами называет полугерманцами, и он недалек от истины. Суэвов, несмотря на кельтское происхождение их названия, он сравнивает с воинами Ариовиста [Суэвы пользовались очень большим уважением среди германских метисов. Однако они не относились к чистой расе. Их политическая организация была заим- ствована у кимрийцев, а религия была друидской. Они жили в городах, что не было характерно для скандинавских или готских племен; по словам Це- заря, они возделывали землю.]. Наконец, в эту последнюю категорию включены и другие группы за Рейном, которые с мечом в руках пришли в страну арвернцев и обосновались там. Кстати, этот факт объясняет упорное сопротивление этих жителей Галлии, подданных Версинжеторикса, в чем их можно сравнить с самыми отважными северянами [До Цезаря самые крупные галльские народы, чтобы увеличить свое могущество, привлекали в армию чужестранцев.]. Пожалуй, этим и огра- ничиваются в I в. до н. э. знания римлян об этих храбрых народах, которые позже оказали такое большое влияние на цивилизованный мир. И в этом нет ничего удиви- тельного; они только что пришли, едва сформировались и пока ничем не обозначили свое присутствие. Мы вообще не имели бы сведений о германских племенах второй волны, если бы автор истории галльской войны не оставил записок о лагере и лич- ности Ариовиста. В глазах великого римлянина Ариовист предстает не просто главарем банды: это — талантливый политик и завоеватель. До того, как вступить в открытую борьбу с им- перией, он уже доказал сенату свое могущество, и сенату пришлось объявить его союзником Рима. Этот титул, такой вожделенный для богатых азиатских монархов, его вовсе не прельстил. Когда диктатор, прежде чем начать войну, пытался изучить его характер и во время переговоров упомянул о своем праве вступить на террито- рию Галлии, тот высокомерно заявил, что у него тоже есть такое право. Что он также призван галльскими народами, чтобы навести у них в стране порядок. Он еще неко- торое время играл роль законного арбитра, затем бесцеремонно разорвал паутину лицемерия, которой хотел его опутать собеседник, сказав: «Ни ты, ни я не собира- емся защищать галлов и улаживать их ссоры в качестве незаинтересованных мири- телей. Мы оба хотим завоевать их». Этими словами он сделал беседу откровенной и заявил о своем праве на добычу. Он хорошо знал ситуацию в этой стране, знал конфликты, страсти и интересы враж- дующих групп. Он так же хорошо говорил на галльском языке, как на своем родном. Одним словом, он вовсе не был варваром в своих привычках и не был слабее сопер- ника по уму. Он потерпел поражение. Судьба отвернулась от его армии, но не от его расы. Его воины, не принадлежавшие к рейнским племенам, рассеялись в разные стороны. Те, кого Цезарь, восхищенный их храбростью, не взял к себе на службу, постепенно смешались с разными соседними народностями и принесли в их среду свое воинское искусство. В сущности, они были не народом, а всего лишь войском [Ариовист сказал Цеза- рю, что вот уже 14 лет, с тех пор, как начались его походы в Галлию, ни он, ни его люди не ночуют под крышей.], и от них Запад впервые узнал название «германцы». И Цезарь находил что-то германское у таких племен, как тревиры, бо- ийцы, суэвы, нервийцы, только судя по их мощному телосложению и мужеству. Именно к ним относится это славное имя, о котором мы будем говорить ниже. Поскольку люди Ариовиста были не народом, а войском, которое совершало походы и путешествия по обычаю арийцев вместе со своими женами, детьми и своим имуще- ством, им было не до того, чтобы обзавестись родовым названием; возможно, они, как это нередко случалось с их сородичами, находились на службе у разных племен. Итак, лишенные коллективного имени, что они могли ответить на вопрос галлов: «Кто вы?» Воины, отвечали они, благородные люди, «ариманны», «хеерманны», или, в кимрийском произношении, «германны». Это и было общим названием, кото- рое они давали всем свободнорожденным. Вплоть до IX или X в. «германном» или «ариманном» называли свободного человека в среде германского населения Италии. А в XII в. слово «Аримания» означало совокупность свободных людей одной расы, а также свободную собственность аримана. Синонимичные названия саков, кетов, арийцев перестали обозначать совокупность их народов: они стали относиться лишь к некоторым ветвям и племенам [Кроме осов-сарматов, которые все еще жили в Паннонии и были данниками других сарматов и германских квадов, в При- балтике жили осилы, роксоланы по происхождению. Германские «арии» жили за Вислой. Плиний, Страбон, Птолемей и Мела приводят длинный пе- речень других народов.]. Но всюду, как в Индии и Персии, это имя в той или иной форме продолжало применяться к самому многочисленному или влиятельному классу общества. Ариец у скандинавов был главой семьи, преимущественно воином, тем, что сегодня называется гражданином. Что касается предводителя похода, о котором идет речь, который, как и Бреннус, Версинжеторикс и многие другие, получил от истории только титул, но не имя собственное, Ариовист, он был господином героев: он кормил их, платил им, т. е., согласно всем известным традициям, был их полко- водцем. Ариовист — это Ариогаст или Ариагаст, т. е. господин арийцев. Во II в. н. э. начинается эпоха, когда в Германии увеличился приток скандинавов, что стало беспокоить римских государственных мужей. Беспокойством переполнена душа Тацита, и он не знает, чего ожидать от будущего: «Я молю всех богов, чтобы дольше продолжалась не дружба, которую эти народы предлагают нам, а их взаим- ная ненависть, которой они уничтожают друг друга. Нашему обществу остается лишь надеяться, что фортуна продлит раздоры среди наших соседей». Однако эти естественные опасения не оправдались. Германцы, соседи империи во времена Траяна, вопреки своему устрашающему виду, оказали Риму неоценимые услуги и почти не приложили руку к его распаду. Не им было суждено возродить мир и создать новое общество. Несмотря на их активность, превосходившую активность граждан республики, они были уже слишком заражены кельтскими и славянскими элементами, чтобы выполнить задачу, которая требовала юных и самобытных ин- стинктов. Имена большинства их племен бесславно исчезли из истории еще до X в. Сегодня мы знаем очень немногих, связанных с эпохой великих переселений, да и те не относятся к самым славным. Их также охватило римское разложение. Чтобы найти исток больших нашествий, которые заложили семена нынешнего обще- ства, перенесемся на побережье Балтики и на скандинавский полуостров. Именно этот район самые древние историки справедливо считают колыбелью наро- дов. К нему следует прибавить те восточные земли, которые после исчезновения Гардарики Асаланда арийская ветвь готов избрала своей новой родиной. В эпоху, когда мы оставили их, эти народы вынуждены были спасаться бегством и довольст- воваться очень малыми территориями. Мы возвратимся к ним в пору их всемогуще- ства и встретимся с ними на огромных просторах, завоеванных силой их оружия. Римляне вначале столкнулись не с главными силами, а только с теми, которые нахо- дились вдоль границ: это было во время войны с маркоманами, т. е. с «пригранич- ными жителями». Траян остановил их нашествие, но победа досталась римлянам до- рогой ценой и не была полной и окончательной. Она никак не отразилась на судьбах германцев: они уже дошли до нижнего течения Дуная и пустили корни в самых се- верных краях, оставаясь самыми чистокровными и активными представителями сво- его семейства. Действительно, когда к началу V в. начались массовые нашествия, на сцене появи- лись многочисленные готские племена: по всей линии римских границ, от Дакии до устья Рейна, двигались прежде малоизвестные народы, постепенно ставшие опасны- ми и непобедимыми. Их имена, упомянутые Тацитом и Плинием как принадлежавшие самым северным племенам, казались этим авторам очень варварскими, и они счита- ли народы, носившие их, самыми безобидными для спокойствия Рима. Но они жесто- ко ошибались. Как я только что отметил, это были в первую очередь готы, пришедшие в большом количестве со всех уголков своих владений, откуда их изгнал Аттила, которого под- держивали как некоторые арийские или арианизированные расы, так и монгольские орды [Амадей Тьери в своих работах, посвященных V в., первым сообщил сведения о политических событиях той эпохи, хотя его суждения о действи- ях Аттилы не совсем справедливы. Основную массу нападавших составляли вандалы, суэвы и алаины, но историк неверно указывает направление их удара.]. Империя амалунгов и государство Германариха рухнули под этим страшным ударом. Даже их система правления, более стабильная и прочная, чем у остальных германских народов [Это замечание принадлежит Тациту.], опиравшаяся на принципы древнего Асгарда, не могла избежать краха, хотя население совершало чудеса храбрости. Несмотря на жестокое поражение, они сохранили свое величие, их цари, принадлежавшие к благородному роду, не выродились, и не потускнело их родовое имя— «амалы», т. е. «небесные», «чистые» [Висиготы называли небо «амал». По мнению Шлегеля, слово «амал», которое переводится с готско- го как «чистый», «незапятнанный», имеет то же значение в санскрите. Амалы, как их называли англосаксы, амалунги в «Песне о Нибелунгах» бы- ли потомками Гэата или кета. По мнению Мюллера, Гэат — одно из имен Одина, а я склонен видеть в этом имени древнюю форму названия готов. Амалунги вышли из самой чистой арийской ветви.]. Наконец, превосходство готского семейства нашло признание среди германских народов, и этот факт фигу- рирует на каждой странице «Эдды»: эта книга, составленная в Исландии по мотивам норвежских песен и саг, прославляет главным образом Висигота Теодорика, и эта почести вполне заслуженны. Люди, заслужившие их, стояли выше римлян в Том смысле, что лучше осознавали ценность памятников древней цивилизации и осуще- ствляли благотворное воздействие на весь западный мир. Намного позже последние отзвуки готской славы вдохновляли гордую испанскую знать. После готов почетное место в истории общественного обновления могли бы занять вандалы, если бы они продержались дольше: их многочисленные группы не были чисто германскими, в них преобладал славянский элемент [Шаффарик считает, что славяне, жившие ме- жду Вислой и Одером, получили примесь суэвов (германизированных кель- тов) и превратились в вандалов. С вандалами смешались малочисленные группы чисто германского происхождения.]. Вскоре судьба забросила их в сре- ду более цивилизованных народов и более многочисленных, чем они сами. Союзы, которые заключались между ними, были губительны для германской основы и чужды первоначальному сочетанию вандальских элементов, поэтому они способствовали еще большему хаосу. Славянская, желтая и арийская смесь в Италии и Испании все сильнее пропитывалась романизированной кровью, приобретая всевозможные мела- нийские оттенки, распространенные на африканском побережье, и тем самым выро- ждалась до такой степени, что скоро перестала вообще принимать германский эле- мент. Вандалы быстро приняли дряхлую карфагенскую цивилизацию, которая испус- кала дух, и исчезли. Кабилы, считающиеся потомками вандалов, в какой-то степени сохранили свою северную сущность, тем более что некоторые привычки, приобре- тенные в результате упадка, ставили их на одну ступень с соседними племенами и продолжали поддерживать равновесие между этническими элементами, из которых они состояли. Но при внимательном рассмотрении оказывается, что у них осталось очень мало тевтонского, зато появилось большое сходство с местными расами. Одна- ко даже эти выродившиеся кабилы были самыми трудолюбивыми, умными и прагма- тичными из жителей западной Африки. Лангобарды лучше сохранили свою чистоту, чем вандалы; кроме того, они обладали способностью неоднократно возрождаться, черпая силы в своих истоках, поэтому их история была более длительной и плодотворной. Тацит почти не заметил их на бере- гах Балтики, где они в то время жили: они еще не вышли из общей колыбели благо- родных народов. Спустившись затем на юг, они дошли до среднего течения Рейна и истоков Дуная и долго жили там, смешиваясь с местными племенами, о чем свиде- тельствует кельтский характер их языка. Несмотря на смешение, они не забыли свою родословную и еще долгое время после того, как они поселились в долине По, Про- спер Аквитанский и автор англосаксонской поэмы «Беовулф» видели в них древних потомков скандинавов. Бургундцы, которых Плиний поместил в Ютландии, принадлежали, как и лангобар- ды, к норвежской ветви [Кеферштайн указывает, что в момент прихода на Рейн они представляли собой смесь готов и вандалов.]; они направились на юг (это произошло позже III в.), долго владычествовали в южной Германии и пород- нились с кельтизированными германцами, продуктами предыдущих нашествий, и с другими элементами — кимрийцами и славянами. Их судьба похожа на судьбу ланго- бардов, за исключением того, что их кровь сохранилась лучше. Им повезло в том смысле, что, начиная с VII в., они оказались под властью германской группы, чья расовая чистота была на уровне готов, франкского народа. Франки, которые в качестве могущественного народа, пережили почти все осталь- ные ветви общего дерева, даже готов, были замечены римскими историками только в I в. н. э. Их «царское» племя, Меровинги, обитало вплоть до VI в. на ограниченной территории между устьями Эльбы и Одера, на берегу Балтийского моря, рядом с прежним местом обитания лангобардов. Судя по географическому положению, Меро- винги пришли из Норвегии и принадлежали к готской ветви [Неизвестный автор назвал эту страну «Maurungania», земля Меровингов. В поэме «Беовулф» Отмечена связь между Меровингами и франками. Кеферштайн показывает, что, двигаясь с крайнего севера, франки могли дойти до Галлии, не смеши- ваясь со славянами и почти избежав смешения с чистыми кельтами.]. Они приобрели широкую известность и влияние на галльских землях после V в. Тем не менее, ни в одной из известных нам генеалогий богов они не упоминаются в связи с Одином, что для германцев служит единственным правом на царское достоинство: так было у готских амалунгов, датских скилдингов, шведских астингов и всех дина- стий англосаксонской гептархии [Сохранившиеся «героические» генеалогии — в «Эдде», в хрониках, составленных монахами, в преамбулах к различным кодексам — это один из важнейших источников по древней истории герман- цев. Форма имен, их порядок, численность предков самого Одина, следы аллитерации в прозаических текстах — все это также заслуживает внима- тельного изучения. Отмечу в этой связи трех предков Одина — Суаф, Гере- мод и Геат: это этническое выражение названий трех крупных народов — саки, арии и кеты. Можно назвать еще два имени: Хвала (галлы) и Фуни (феннийцы).]. Несмотря на молчание документов, нет сомнений в том, что этому царскому семейству недоставало «божественного» происхождения от Одина, т. е. доказательства арийской чистоты, тем более что мы знаем, какое высокое место за- нимали Меровинги среди франков. К сожалению, их высшие титулы не дошли до нас, затерявшись в глубине веков. Франки быстро достигли нижнего Рейна, и в поэме «Беовулф» они владеют двумя реками, а от моря их отделяют земли фламандцев, Флемингов и фризонов — двух родственных им племен [Раньше фризоны назывались эотены, эотаны или но- ты. Это были германизированные иотуны.]. Там они нашли только германизиро- ванные расы [Из наименее германизированных племен можно назвать убий- цев. Но кельтский элемент у этого народа был значительно ослаблен союза ми другого рода, принесенными римлянами. Сикамбры, упомянутые в пер- вых исторических хрониках, были германизированы в большой мере в силу их географического положения. Однако они носят кельтское имя, напоми- нающее «сегобригов», племя, издавна известное в фосийской колонии Марселя. Очевидно, оно означает «прославленные амбры или кимрийцы».], поэтому на новые земли они принесли убедительные гарантии могущества и долго- вечности империи, которую им предстояло создать. Однако в этом отношении, хотя им повезло больше, чем вандалам, лангобардам, бургиньонцам и даже готам, счаст- ливее их были саксоны. Их завоевания никогда не доходили до внутренних земель римского мира, следовательно, они не имели контактов с самыми смешанными раса- ми. И их вряд ли можно включить в число завоевателей римской империи, хотя их перемещение началось почти одновременно с франками. Их внимание сосредоточи- лось на востоке Германии и на Британских островах западного океана. Поэтому они не имеют никакого отношения к возрождению римских масс. А отсутствие связей с активными областями цивилизованного мира, которое лишило их большой славы, было им в высшей степени выгодным. Среди всех народов, вышедших со скандинав- ского полуострова, англосаксы были единственным, который в наше время сохранил определенную толику арийской сущности. Собственно говоря, это единственный скандинавский народ, живущий сегодня. Все остальные исчезли, и их влияние мож- но ощущать только косвенным образом. В нарисованной мною исторической картине я обошелся без подробностей. Я не стал описывать небольшие бесчисленные группы, которые постоянно находились в дви- жении, то и дело сталкиваясь при этом с более крупными массами, и придали вели- ким переселениям IV и V вв. конвульсивный и хаотический характер. Чтобы понять те далекие события, следовало бы представить многие тысячи племен, армий и про- сто банд, которые в силу самых разных причин — давление соперников, высокая плотность населения, голод, амбиции, стремление к славе и добыче — перемещались по континенту и вызывали большие потрясения [В их числе астинги, скиры, руги, гепиды и особенно герулы. Эти племена, подобно воинам Ариовиста, пред- ставляли собой скорее армии или бродячие банды, чем народы, искавшие спокойного места. После устрашающих набегов на юг, они очень часто воз- вращались на север.]. От Черного моря и Кавказа до Атлантического океана все находилось в непрестанном движении. Кельтско-славянская основа населения то и дело выплескивалась из одной страны в другую, захваченная арийским порывом, и в этой невообразимой толчее появились монгольские всадники Аттилы и их союзники, которые прошли сквозь лес мечей и копий, сквозь испуганные толпы земледельцев, оставив нестираемые следы. Словом, это был полный хаос. Если на поверхности по- являлись заметные признаки возрождения, то в глубину падали новые разрушитель- ные элементы. Пора подвести итог арийским переселениям в Европе, которые привели к появлению германизированных групп, двинувшихся к границам римской империи. К VII в. до н. э. сарматы-роксоланы направились к волжским равнинам. В IV в. они занимали Скандинавию и часть Балтийского побережья на юго-востоке. В III в. они начали расходиться по двум направлениям к срединным землям континента. В западном ре- гионе их первые волны встретились с кельтами и славянами; на востоке, кроме по- следних, жили остатки арийских народов — сарматов, гетов, фракийцев, одним сло- вом сородичей их предков, не считая последние племена благородной расы, которые продолжали выходить из Азии. С этим связано выраженное превосходство готов, которого не могли ослабить многочисленные контакты. Однако постепенно устано- вилось равенство, этническое равновесие между двумя потоками. По мере того, как первые переселенцы получали более чистую кровь, в Скандинавии формировались очень сильные группы: если сикамбры и черуски быстро уступили пальму первенст- ва населению готской империи, то франков смело можно считать достойными брать- ями воинов Германика, и в большей мере этого комплимента заслуживают саксоны той эпохи. Но одновременно с прибытием новых сильных рас в южную Германию, Галлию и Италию, гунны вытеснили готов и последних арийцев с территории их подданных славян и отбросили их туда, где уже собирались остальные германские массы. В ре- зультате восточная часть Европы, лишенная арийской энергии, оказалась под вла- стью славян и завоевателей финской расы и дошла до такой деградации, из которой ее не смогли вытащить самые благородные пришельцы. Кроме того, все силы гер- манцев стремились на крайний запад континента, вернее, на северо-запад. Такое распределение этнических принципов породило современную историю. Итак, мы подходим к рассмотрению этого арийско-германского семейства, чей маршрут мы только что проследили. И самое главное — необходимо дать им точную оценку в пе- риод, когда они еще не попали в водоворот римского разложения. ГЛАВА III. Первые германские расы Арийские народы Европы и Азии в своей совокупности, что касается их общих ти- пичных качеств, поражают нас явным превосходством над остальными, даже над смешанными белыми народами, среди которых, или рядом с которыми, они жили. Даже один этот признак выделяет их из остальной массы человечества. Однако не следует искать это превосходство в фактах, которые не имеют к нему отношения. И не стоит также ставить это превосходство под сомнение, пользуясь фактами, кото- рые искажают саму идею превосходства. Итак, превосходство арийцев не связано с исключительным развитием моральных качеств — оно заложено в принципах, из ко- торых вытекают эти качества. Не надо забывать, что при изучении истории обществ никоим образом нельзя осно- вываться на морали как таковой. Цивилизации отличаются друг от друга главным образом не пороками и не добродетелями, хотя в этом смысле они стоят выше вар- варства, но это — побочное следствие их деятельности. Их в первую очередь харак- теризуют врожденные и развиваемые способности. Человек по-преимуществу есть злобное животное. Постоянно растущие потребности толкают его на многие неблаговидные поступки. А потребности возрастают с его развитием. Поэтому казалось бы естественным, что его плохие инстинкты увеличи- ваются за счет необходимости преодолевать все больше препятствий, чтобы удовле- творить эти потребности. Но, к счастью, это не так. Разум, который, совершенству- ясь, поднимается выше и становится более требовательным, озаряет это существо и отвлекает его от голого интереса. Религия, даже несовершенная или ложная, к кото- рой человек относится всегда несколько возвышенно, не позволяет ему беспреко- словно подчиняться разрушительным наклонностям. Таким образом, ариец если не всегда лучший из людей, с точки зрения моральной практики, то, по крайней мере, он лучше осознает сущность совершаемых поступ- ков. В этой области его догматические идеи всегда более обоснованны, хотя зависят от его состояния. Пока он является жертвой неблагоприятных обстоятельств, его тело и душа закованы в броню: твердый по отношению к самому себе, он также без- жалостен к другим; именно это качество выделяет Геродот, прославляя целостность воинственного скифа. Здесь достоинство заключается в его верности закону, даже жестокому и не во всем справедливому, который смягчается там, где окружающий социальный климат становится мягче. Повторяю, ариец стоит выше остальных людей в основном благодаря своему интел- лекту и своей энергии; благодаря этим двум качествам, преодолевая свои страсти и возвышаясь над материальными потребностями, он приходит к поистине высокой морали, хотя при обычном положении вещей он может обнаруживать такие же каче- ства, как у обеих низших групп. Этот ариец западной ветви предстает перед нами таким же могучим, красивым и во- инственным, каким мы видели его в Индии и Персии, а также в гомеровской Элладе. Одно из первых впечатлений о германском мире заключается в том, что главным в нем является человек, а нация стоит на втором месте. Здесь мы видим, прежде все- го, индивида, а не общую массу, и этот индивид представляет еще больший интерес, если сравнить его с семитскими, эллинскими, римскими, кимрийскими и славянскими метисами. Там перед нами почти всегда толпа, человек ничего не стоит и становится безликим по мере усложнения этнической смеси, к которой он принадлежит. Могучий ариец-германец возвышается над своим окружением, и наш взгляд останав- ливается, прежде всего, на нем, и только потом мы замечаем то, что его окружает. И особое значение приобретает все, что он говорит и делает и во что верит. Вот некоторые его догматы в области религии и космогонии. Природа вечна, а мате- рия бесконечна. Однако всему сущему предшествовала зияющая пустота, хаос. В «Волуспе» говорится: «В то время не было ни песка, ни моря, ни даже смутной мяг- кой сердцевины. Нигде не было суши и неба, обволакивающего ее. Из глубокого мрака вышли двенадцать рек, и они потекли, тут же замерзая». Потом теплый воздух подул с юга, из страны огня, и растопил лед; капли воды ожи- ли, и появился великан Имир, олицетворение живой природы. Он задремал, и из его левой открытой ладони и его ног, оплодотворивших друг друга, вышла раса гиган- тов. Тем временем лед продолжал таять, и от этого появилась корова Аудхумба. Это сим- вол органической силы, которая привела в движение все сущее. В этот момент из капель воды вышло существо по имени Бури, которое породило сына, Борра, и тот, соединившись с дочерью одного из гигантов, стал отцом трех первых богов, самых древних и почитаемых— Один, Вили и Вэ [Не станем до конца излагать эту тео- логическую формулу: в ней заключены двенадцать великих богов и целый сонм небесных существ разного ранга и происхождения, т. к. были ванские, иотунские, асские и другие божества.]. Эта троица, появившаяся, когда великие космические деяния уже совершились, довершила организационную работу — в этом состояла ее задача. Она упорядочила мир, и из двух деревьев, лежавших на берегу моря, первые боги сделали первых людей. Дуб стал мужчиной, ива — женщиной [Мы представили только три главных компонента скандинавской теологии и космогонии. «Новая Эдда» содержит следы мифов неарийского происхож- дения, которые появились на Севере после прихода роксоланов. Самый ав- торитетный скандинавский документ «Волуспа» был составлен в первой половине VIII в. н. э. на основе пяти разных поэм более древней эпохи.]. Это всего лишь арийский натурализм, видоизмененный идеями, которые родились на далеком Севере [Цезарь полагает, что германцы считали богами силы приро- ды: солнце, луну и огонь.]. Живая мыслящая материя, олицетворяемая коровой Аудхумбой из азиатского мифа, царила над тремя великими богами. Они родились после нее, поэтому не обладали ее бессмертием. Они должны погибнуть от руки ги- гантов, т. е. органических сил природы, и организованный таким образом мир, их детище, должен исчезнуть вместе с ними, вместе с людьми, сотворенными ими, что- бы уступить место новым организаторам, новому порядку вещей, новым поколениям смертных. Подчеркиваю еще раз: суть всех этих понятий была известна древним индусам. От преходящих божеств, как бы велики они ни были, недолгий путь к человеку. И ариец-германец всегда ставил себя на одну ступень с ними. Его почитание предков было неразрывно связано с поклонением высшим существам. Ему нравилось думать, что он происходит от кого-то более великого, нежели он сам; как эллинские расы вели свою родословную от Юпитера, Нептуна, так же скандинав гордился своей ге- неалогией до самого Одина или до других божеств, которых естественный символизм в изобилии создавал вокруг первородной троицы [Самые благородные семейст- ва, помня о Гардарике, считали, что их предки обитали в Асгарде, обожест- вленном традицией.]. Антропоморфизм был совершенно чужд этим врожденным понятиям, он ассоцииро- вался с ними гораздо позже под неизбежным влиянием этнического смешения. Пока сын роксоланов оставался чистым по крови, он предпочитал видеть в богах только свое воображение и не придавал им осязаемые формы. Для него боги парили среди облаков, окрашенных заходящим солнцем. Об их присутствии говорил шум лесов [По свидетельству Тацита, у них не было храмов, между тем как их строили кельты Галлии и Германии.]. Он находил и почитал их эманацию в некоторых ценных для него вещах. Квады давали клятву на мечах, до них то же самое делали фракийцы. Лангобарды поклонялись золотому змею, саксоны — мистическому суще- ству, состоявшему из льва, дракона и орла, похожие традиции были у франков. Но позже союзы с европейскими метисами привели их к материальному пантеону славян и кельтов, который они приняли если не целиком, то хотя бы частично. Так они стали идолопоклонниками. У суэвов им понравился жестокий культ богини Нер- фус, и у них вошло в обычай один раз в год провозить ее статую по всем улицам в колеснице [Все эти культы несут на себе следы кельтского влияния. «Nerthus», «mater deum», имеет аналогию в галльском «nerth», «целебная сила», и в гэльском «neart» с тем же значением. Обычай делать из островов святилища взят у кельтов. Мюллер находит у датчан религиозные обычаи славянского происхождения. Исида, которую Тацит обнаружил у суэвов, — это «Hesu» или «Ни», кельтское божество.]. Кабан Фрейн, излюбленный сим- вол галлов, был принят большинством германских народов, которые водрузили его на свои шлемы и крыши своих замков. Когда-то, в чисто арийские времена, герман- цы не знали храмов, теперь они их строили и заполняли чудовищными идолами [Адам Бременский описывает статую Водана, которую он увидел в храме Упсала.]. Как и древним кимрийцам, им тоже захотелось угодить инстинктам низ- ших рас, среди которых они поселились [Бывало так, что такой могущественный в Скандинавии бог, как, например, Водан, был почти неизвестен у полугер- манских племен на юге Германии. Его не знали баварцы.]. То же самое произошло с культовыми формами. Первоначально ариец-германец был сам себе жрецом, и долгое время после установления национального института свя- щенников каждый воин хранил в своем доме символ жреческого культа, который считался недвижимой собственностью и в случае продажи жилища переходил к но- вому владельцу [Под влиянием кельтов, славян и финнов получили широкое распространение профессиональные проповедники, чьи функции часто сво- дились к суеверным предсказаниям. У готов, тюрингцев, бургундцев, англо- саксов были епископы, которые даже вмешивались в политику. Кроме того, было множество колдунов, заклинателей, прорицателей, шаманов.]. Когда положение изменилось, германский священник стал вести службу для всего племе- ни. Но он никогда не был тем, чем в доведические времена являлся у арийцев- индусов пурохита. У германцев не было жреческой касты наподобие брахманской или строгого порядка, как у друидов; германский священник был абсолютно исклю- чен из ратных дел, и ему не оставили ни малейшей возможности управлять общест- венной жизнью. Тем не менее, в силу глубокой мудрости, как только арийцы призна- ли публичных священников, они доверили им важнейшие гражданские функции, например, поддержание порядка на собраниях и исполнение приговоров. Отсюда человеческие жертвоприношения у этих народов. После вынесения приговора осужденного исключали из общества и передавали свя- щеннику, т. е. богу. И освященная рука наносила ему последний удар, изливая на него гнев небесный. Его казнили не столько за то, что он погрешил против людей, сколько за то, что он оскорбил высшего блюстителя закона. В такой форме возмез- дие было не столь позорно для достоинства арийца, и надо признать, это было гу- маннее, чем просто обезглавить человека за то, что он перерезал горло другому [Человеческие жертвоприношения были распространены у готов, герулов, саксонов, фризонов, тюрингцев, франков, когда последние уже стали хри- стианами. В древнегерманскую эпоху жертвоприношения лошадей, как и «асвамезха» у арийцев-индусов, представляли собой один из самых пыш- ных и торжественных ритуалов культа.]. Часто задают вопрос, имели ли семитские народы четкую идею о потусторонней жизни. А вот в отношении арийской расы такого вопроса возникнуть не может. Смерть всегда была для арийца только переходом, узким, но неизбежным, в иной мир. Арийцы видели впереди новую судьбу, которая, кстати, предопределялась не достоинствами добродетели и не наказанием, которого заслуживает порок. Человек благородной расы, истинный ариец, возносился только силой своего происхождения в Валгаллу, а бедняки, пленники, рабы, одним словом, метисы и люди низкого про- исхождения независимо от заслуг попадали в ледяной мрак Нифлхеймца [Это поня- тие еще очень долго бытовало у арийцев Индии в героическую эпоху.]. Очевидно, эта доктрина появилась в эпоху, когда слава, могущество, богатство на- ходились в руках арийцев, и ни один ариец не был бедным, и ни один метис не был богатым. Но когда этническое смешение окончательно искоренило прежнюю просто- ту отношений и когда появились нищенствующие люди благородного происхождения и богатые славяне и кимрийцы и даже чуды и финны, изменились взгляды на буду- щее общества исходя из фактического распределения моральных качеств людей. В «Эдде» мир делится на две части. В центре находится Земля, место жительства людей, имеющая форму плоского диска, как ее описал Геродот, которая окружена со всех сторон Океаном. Выше Земли простирается Небо, обитель богов. На севере рас- полагается мрачная ледяная земля, откуда идет холод, на юге — мир огня, где обра- зуется тепло. На востоке находится Йотанхемц, страна гигантов, на западе — Свар- талфрахеймц, где живут черные злые карлики. Далее, не совсем понятно где, нахо- дится Ванахеймц, страна вендов [Интересно отметить, что ни карлики, ни ги- ганты не созданы богами, в отличие от человека; они суть результат дейст- вия природных сил.]. Это описание, соединяя космогонические представления и простые географические сведения, является точной копией системы семи брахманских «дивасов» и семи иранских «кишверов» [Именно эта часть космогонии древних арийцев стала основой для скандинавов, прямых потомков всадников Турана. Чтобы про- следить развитие арийских идей, нельзя забывать о том, что индусы, кото- рые сохранили их до наших дней как самое большое богатство, тем не ме- нее не могут считаться посредниками в этом отношении. Двигаясь к долине Ганга, они ничем не могли просветить Запад: самыми первыми знаниями мы обязаны арийцам Согдианы и стран, лежащих севернее. К сожалению, фи- лология, ослепленная величием «Вед», особенно во Франции, игнорирова- ла этот факт и даже заставила германцев путешествовать по берегам Яму- ны, что является абсолютной нелепостью.]; как мы увидим ниже, это и есть весь мир по представлениям арийцев-германцев. Скандинавская территория распо- ложена в центре: это страна людей. Выше находятся эмпиреи. Северный полюс по- сылает на Землю холод, из южных краев идет тепло. На востоке, т. е. ближе к Бал- тике, живут основные племена гетских метисов, на западе, между южной Швецией и побережьем Ледовитого океана, — лапоны, венды и кельты, перемешанные друг с другом. Больше нет никаких сведений о позитивных знаниях той эпохи. Но местные космографы, разрабатывая свои идеи, не остановились на древних знаниях — им были нужны десять земель, девять «дивас», девять «кишверов», вместо семи, о ко- торых они узнали от своих предков, и чтобы получить эту цифру, они придумали два новых неба, расположенных выше обители богов, и называли их так: одно Лиосал- фрахеймц или Андлангер, другое Видхблазен. Оба эти неба населены светящимися карликами. Это представление было бы совершенно произвольно и бесполезно, если бы оно не опиралось на различие, которое самые древние арийцы Верхней Азии проводили между непосредственной атмосферой Земли и небом, т. е. собственно говоря, эпмиреями, в которых движутся звезды. Кстати, если провести тщательное сопоставление скандинавских взглядов, можно заметить, что многое связывает не- божителей Лиосалфрахеймца и Адлангера с иредами и амшеспендами из «Зенд- Авесты». Таковы были понятия арийцев-германцев о самых возвышенных вещах. Они выводи- ли высокие идеи из самих себя и своей роли в творении, тем более что считали себя не только «полубожествами», но владельцами части Мигардхца, или «срединной земли», которую им предназначила природа. То есть они воспринимают свои имуще- ственные права в соответствии со своими инстинктами гордости. Они признают два вида собственности. Самый древний связан с идеей, которую они принесли из Верхней Азии — «одэл». Это слово предполагает два понятия — благородства и владения; оба настолько тес- но связаны, что не совсем ясно, либо человек является собственником, потому что он благородного происхождения, либо наоборот [Правы те, кто считает, что в германскую эпоху не существовало королевства в тех формах и с теми пол- номочиями, какие мы знаем после V в. Кстати, слово «king», т. е. «король», происходит из далекой древности: этот титул носили военачальники арий- ских племен. Он бытовал у удунов; это — «кава» у древних иранцев, «ку» в древнеиндийских текстах. Так назывались чиновники у разных арийских племен. Что касается титула «граф» или «гравио» у англосаксов, вряд ли он имеет германское происхождение. Возможно, его корни следует искать у кельтов или славян.]. Но нет сомнения в том, что первоначально настоящим чело- веком считался только ариец, поэтому любой собственностью мог обладать только он, и нельзя представить себе арийца без собственности. Одэл целиком принадлежал своему хозяину. Ни община, ни чиновники не имели на эту собственность никаких прав. Одэл не подлежал никакому налогообложению. Он представлял собой суверенность, неизвестную в наше время. С ним неразрывно был связан класс жрецов, а также всякая юрисдикция — как гражданская, так и уголов- ная. Ариец-германец сидел в своем жилище, владел своей землей и всем, что на ней находилось. Женщины, дети, слуги, рабы подчинялись только ему и жили только для него. Его прерогативы были беспредельны в любом случае: когда он строил свое жилище и засевал свое поле на пустынном месте, и когда он, имея достаточно сил, занимал место финна, славянина, кельта или иотуна, которые считались людьми вне закона. Но совсем по-иному обстояло дело, когда вместе с другими арийцами он участвовал в походе под командованием общего военачальника с целью завоевания какой-то территории. В данном случае имела место другая система землевладения, которая осуществлялась во время первых поселений на европейском континенте: в ней сле- дует искать исток главных политических институтов германской расы. Прежде чем познакомиться с этой формой собственности и ее последствиями, надо рассмотреть взаимоотношения арийца с его народом. В качестве главы семьи и владельца одэла он имел к общине весьма отдаленное от- ношение. По согласию с остальными воинами относительно сохранения обществен- ного мира и порядка он избирал чиновников, которых скандинавы называли «дрот- тинн», а другие родственные им народы — «графф». Избираемый из самой древней и благородной расы, претендующий на божественное происхождение, чиновник, как и висампати у индусов, имел очень ограниченную власть. Его полномочия можно сравнить с полномочиями мидийских вождей до эпохи астиагов или эллинских царей во времена Гомера. При такой простой организации каждый ариец в пределах своего одэла был связан со своим соседом той же расы не в большей мере, чем были связа- ны друг с другом различные государства, составляющие федерацию. Такая система, приемлемая при наличии небольших племен, подавленных сознанием своего низкого положения, не годилась во время войны. Ариец, который в силу сво- его «авантюрного» характера в основном пребывал в ситуации постоянных конфлик- тов, имел достаточно здравого смысла, чтобы найти способы сочетания системы и своей личной независимости. Когда нужно было выступать в поход, между вождем и воинами устанавливались особые отношения, совершенно чуждые принципам поли- тической организации. Известный воин приходил на общий сбор и предлагал себя в качестве командующего предполагаемой экспедиции. Иногда, особенно в случае на- падения, он делал это прямо, а в других обстоятельствах только предлагал план. Такой кандидат на командование подкреплял свои претензии прежними подвигами и в любом случае обещал, в качестве наиболее убедительного аргумента, всем осталь- ным индивидуальные преимущества. Так начиналось обсуждение и соревнование между кандидатами. Ясно, что требовались большое красноречие и прошлые заслуги, чтобы получить право командовать. От них, как, скажем, от дроттинов или граффов, не требовалось знатного происхождения, но необходимо было иметь воинский талант, а еще больше безграничный либерализм в отношении простых солдат. Но как только арийцы убеждались, что претендент имеет все необходимые качества, и вставали под его знамена, сразу устанавливался другой порядок отношений между ними [Право свободных людей выбирать вождя долго сохранялось в англо- саксонских законах.]. Свободный ариец, абсолютный господин своего одэла, на некоторое время отказывался от большей части своих привилегий и переходил в подчинение к своему начальнику, который мог распоряжаться даже его жизнью. Если поход был удачным, то вся добыча предназначалась военачальнику, но тот должен был поделиться со всеми, причем не просто в силу данных им обещаний, но с исключительной щедростью. Нарушить эту традицию было и политически опромет- чиво, и опасно. В скандинавских сагах знаменитых военачальников называют «про- тивниками золота», потому что они не имели права иметь его, «хозяевами на пиру героев», потому что они должны были принимать воинов в своем жилище, усаживать их за стол, щедро угощать и одаривать богатыми подарками. Только таким путем можно было сохранить их лояльность и верность и тем самым поддержать свой авто- ритет. Скупой и себялюбивый вождь быстро оставался в одиночестве и забывался в памяти соотечественников. Здесь мы видим сходство между необходимыми качест- вами военачальника и идеалом арийско-индусского главы семьи, как это описано в «Рамаяне». Мы видели, как военачальник распоряжался добычей: золотом, оружием, лошадьми, рабами. Но когда, обладая этими привилегиями, он оказывался властителем целой страны, принцип щедрости выражался по-иному. Завоеванная страна получала на- звание «рик», т. е. «находящаяся в полном владении»; исконно арийские земли не принимали такое название, поскольку считали себя свободными. Например, Норве- гия и Исландия никогда не носили названия «рик», между тем как существовала Гардарика и другие германские земли в Европе, в названиях которых была эта час- тичка. В стране «рик» местное население находилось под абсолютной властью вое- начальника-победителя, который назывался «конунг»: воинский титул, залог власти, который не принадлежал ни дроттину, ни граффу и который суверены северных стран стали присваивать себе только гораздо позже, потому что они властвовали в провинциях, которые не были завоеваны ими. Итак, «конунг», немецкий «kenig», «king» у англосаксов, короче «царь» [Не надо забывать, что этот «царь» не был тем, чем был кельтский или италийский царь, он больше напоминал македонского правителя до Александра. В по- эме «Беовулф» царь называется «пастырь народа», как в «Илиаде». Гот- ское слово «theodr» и англосаксонское «theoden» означают также «тот, кто ведет народ». Это скорее воинский, а не административный титул.], верный обязательству обеспечить своим людям такие же привилегии, какие имел он сам, предоставлял им земельные наделы. Но поскольку воины не могли унести с собой такие «дары», они пользовались ими, пока оставались верными своему предводите- лю, и такая ситуация предполагала некоторые обязанности, отсутствующие в систе- ме одэла. Такое владение называлось «феод». Оно давало больше преимуществ, чем первая форма владения, для развития германского могущества, потому что принуждало не- зависимого арийца подчиняться авторитету верховного властителя. Таким образом, подготавливались основы для сочетания прав гражданина и государства, не ущемляя одних за счет других. Южные семитизированные народы не имели никакого пред- ставления о таком балансе, поскольку у них государство держало в своих руках все права. Введение феода давало также побочные результаты, о которых стоит упомянуть. Царь, выделявший феод, и воин, получавший его, были заинтересованы в укрепле- нии существующего порядка вещей. В глазах первого это был временный дар, кото- рый мог вернуться к нему в случае смерти землепользователя или его измены, что случалось довольно часто. В предвидении такой возможности феод должен был ос- таваться в надлежащем состоянии, чтобы можно было передать его новому владель- цу. Для второго — владение землей имело свои преимущества, т. к. приносило до- ход, а поскольку у него не было ни времени, ни желания заниматься земледелием лично, он отдавал надел в пользование прежним владельцам. Это была мудрая прак- тика, которую часто использовали дорийцы и фессалийцы. В результате германские завоевания, несмотря на эксцессы первых моментов, возможно несколько преувели- ченные под продажным пером римских историков, проходили довольно мягко и гу- манно для местного населения, и их нельзя сравнить с жестокой колонизацией ле- гионеров и тиранством проконсулов во времена, когда Рим находился в расцвете своей цивилизации. В целом требования германцев, пришедших в страны, находившиеся под римским владычеством, ограничивались захватом третьей части земли. Бургундцы в этом смысле поступали более сурово: они забирали половину дома и домашнего участка, две трети возделываемой земли, треть рабов, а леса оставались в общем пользова- нии. На первый взгляд феод как вознаграждение за ратные труды, свидетельство прояв- ленного мужества, должен был примирить воинственные расы, ревниво относившие- ся к добыче, но это было не так. Военная служба на содержании многим была не по душе, особенно людям высокого происхождения. Они считали унизительным полу- чать подарки из рук равных себе, а порой даже от тех, кто был ниже их по рожде- нию. Все преимущества такого положения блекли в их глазах в сравнении с потерей, пусть и временной, своей независимости. Когда им не удавалось командовать самим, они предпочитали принимать участие только в походах местного значения, которые они могли осуществить силами своего одэла. Довольно странно слышать от известного римского историка суровое осуждение в адрес германских рас, главным образом того, что касается отношения к воинской службе; он отказывает готам Германрика и франкам первых Меровингов во всяком понятии о политической свободе. Но не менее грустно видеть, как сегодняшние анг- лосаксы, последняя германская ветвь, деградировавшая, однако сохранившая остат- ки достоинств древних германских воинов, живущие в Кентукки и Алабаме, забыли заветы своих славных предков и Политика Ирминона и толпами стремятся попасть на содержание пионеров и попытать счастья среди аборигенов Нового Света в опасных прериях дикого Запада. В прошлом ариец-германец, владелец одэла или феода, не обладал торгашеским духом славянина, кельта и римлянина. Сознание своей собственной ценности, стремление к изоляции от толпы — вот что питало его поступки и его мысли. Когда не приходилось участвовать в походах, он старался отделиться от остальных, и во- инская служба для него была чем-то вроде соглашения между солдатом и генералом. Очень ревниво относившийся к своим правам и прерогативам, он ни на йоту не от- ступал от них, не считая временных обстоятельств. Он зорко следил за своей выго- дой, и будучи постоянно озабоченным своей личной жизнью, не был патриотом в материальном смысле и не испытывал особой привязанности к земле, на которой родился. Он был привязан к окружающим людям, но только в смысле личных отно- шений, и легко менял местожительство. В этом одна из разгадок рыцарского харак- тера средневековья и причина безразличия, с каким англосакс Америки без сожале- ний покидает свою родину и продает или меняет землю, полученную в наследство от отца. В такой же степени ариец-германец безразличен к национальности и относится к этому в зависимости от того, каким образом это касается его персоны. Поэтому он лишен национальных предрассудков. Поэтому он издавна питал к кимрийцам и сла- вянам, которые его окружали, уважение сообразно их воинским достоинствам или другим талантам. С первых дней своих завоевательных походов ариец водил на вой- ну свой одэл, а еще охотнее свой феод. Он сам был на службе у военачальника, и его добычу и почести делили с ним его люди. Более того, он давал покоренным бога- теть и становиться равными ему самому. Еще до V в. эти великие принципы принес- ли свои плоды, о чем мы поговорим ниже. Первоначально германские народы состояли только из роксоланов, т. е. арийцев, а когда они жили в Скандинавии, войны уже свели на нет три класса людей в одэле: собственно говоря, арийцев, или ярлов, которые были господами, карлов, т. е. зем- ледельцев, арендующих землю «ярла», представителей белого смешанного семейст- ва — славян, кельтов или иотунов и, наконец, траэллов, т. е. рабов, в которых без труда можно узнать финнов. Эти три класса, появившиеся в германских государствах также спонтанно и в силу той же необходимости, что и у древних эллинов, вначале составляли все общество, но быстрое смешение привело к появлению многочисленного «гибридного» населе- ния, а свобода, предоставляемая германцами карлам, что касается участия в воен- ных походах и, как следствие этого, возможность обогатиться, привела к тому, что крестьяне примкнули к господствующему классу, и если чистая раса в результате многочисленных войн численно уменьшалась, сводясь к семьям «божественного происхождения», из которых могли выходить дроттины и граффы, полугерманское население породило массу богатых, храбрых, красноречивых и способных людей, которые в свою очередь находили много сторонников для своих предприятий, в том числе и военных. В некоторых землях, где первобытной чистоты крови почти не ос- талось, титул «карла» приобрел больший вес и, в конце концов, смешался с титула- ми конунга или царя, причем последний скоро сравнялся с филкирами и герсирами, военачальниками низшего ранга. Это происходило в Скандинавии при наличии по- стоянной власти дроттинов. На этой, в основном арийской, земле карлы, конунги, филкиры, герсиры в сущности были «безработными героями» или, как мы сказали бы сегодня, «генералами без должности». Они пользовались тем же уважением и почетом, что и родовая знать, хотя не все они могли похвастаться высоким происхо- ждением, но их старались не допускать к командованию или управлению людьми. Поэтому для военной монархии, каковой является и нынешняя, вышедшая из рядов германских военачальников, было трудно утвердиться в скандинавских странах. Это ей удалось только с течением времени, после того, как военная элита вытеснила целую толпу королей: земельных, морских, разбойничьих. По-иному складывалась ситуация в покоренных странах: в Галлии и Италии. Там титул «карла» или «аримана», что было одно и то же, уже не подкреплялся системой правления или наличием одэла и не приобрел такого большого значения. Поэтому звание «аримана» носили воины свободного рождения, но низкого ранга, а высшую знать составили приближенные царей или королей. У франков, бургундцев, ланго- бардов «ариман», или по латинской традиции «bonus homo», превратился в простого сельского землевладельца. Вообще, во всех германских странах, в том числе завоеванных германцами, принци- пы иерархии были одинаковы и отличались исключительной мягкостью в отношении покоренных рас. Исключая наказание за общественные и государственные преступления, например, измену или трусость перед врагом, германское законодательство сегодня представ- ляется нам чрезвычайно снисходительным и слабым. Оно не предусматривало смертной казни, и даже за убийство царствующей особы ограничивалось денежным штрафом. При этом следует различать законы, осуществляемые от имени дроттина, конунга или военачальника, и те, которые касались отношений в одэле, где имела место абсолютная власть арийца, главы семейства. Арийцы-германцы не любили жить в завоеванных городах и вообще с презрением относились к горожанам, хотя не трогали их. Птолемей еще во II в. перечислял 94 города между Рейном и Балтийским морем, в которых жили основатели — галлы или славяне, хотя в целом под властью северных завоевателей эти города пришли в упа- док. Германцы приобщали местную молодежь к своим нравам, местные воины участ- вовали в их походах, разделяли их почести и добычу, и скоро кельтская знать сме- шалась с пришельцами. Что касается класса торговцев и ремесленников, они с тру- дом выдерживали конкуренцию римлян и греков, поставлявших более дешевые и качественные товары. Таким образом, города постепенно обезлюдели и превраща- лись в захудалые селения. Тацит в сущности отрицает наличие цивилизации у германцев и считает их «фило- софствующими разбойниками». Но в действительности они не были ни бедными, ни невежественными, ни варварами. До того, как прийти на Север или завоевать Гарда- рику, они прошли через свой бронзовый век. Все находки, относящиеся к этому ве- ку, — кельтского происхождения [Если германцы обладали достаточным вку- сом, чтобы ценить произведения искусства, и сами имели сильную поэзию, то к пластическим искусствам у них не было вдохновения. Вормсааэ в пись- ме к П. Мериме справедливо отмечает: «Влияние римского искусства оче- видно для любо го внимательного наблюдателя, который изучает наши древности железного века. Еще до великих норманнских походов скандина- вы копировали римские образцы в изготовлении оружия и украшений». "Впрочем, самые одаренные расы получают художественный дар только через посредство контакта с меланийской основой, чего скандинавы не имели.]. Дом одэла не был похож на мрачное жилище, наполовину врытое в землю, какие любит изображать с мрачным стоицизмом автор «Германии». Однако существовали и такие дома, но они служили убежищем для слабо германизированных кельтов или карлов, крестьян-земледельцев. Их до сих пор можно встретить в южной Германии, где они, по мнению местных жителей, служат надежной защитой от зимних холодов. Но в основном свободные люди, арийские воины, жили в более удобных и просто- рных домах. Кстати, у латинских авторов можно найти упоминания о германских дворцах или замках. Обычно перед домом был большой двор, включающий различные хозяйственные по- стройки. Все это было окружено прочным забором. В центре возвышался сам дом, одэл, с мощными деревянными колоннами, окрашенными в разные цвета. На крыше из блестящего металла, украшенной резными фризами, устанавливалось изображе- ние религиозного характера, например, мистического кабана Фрейи [О нем упоми- нает Тацит и «Эдда». Его называли «боевой свиньей». Позже Карл Великий установил на фронтоне своего королевского дворца в Экс-Ля-Шапель изо- бражение орла.]. Большую часть дома занимал просторный зал, украшенный тро- феями, в центре которого стоял большой стол. Здесь ариец-германец принимал гостей, собирал свою семью, вершил суд, приносил жертвы богам, устраивал праздники, держал совет с близкими и раздавал подарки. На ночь он удалялся во внутренние покои, где при слабом свете очага на скамьях, стоявших вдоль стен, спали, положив голову на щиты, его соратники. Поразительно сходство этого роскошного жилища — с большими колоннами, с высо- кой резной крышей — с дворцами, описываемыми в «Одиссее», и царскими резиден- циями мидийцев и персов. Действительно, Ахамениды строили свои дворцы за пре- делами городов, и вокруг них были такие же вспомогательные постройки, как в гер- манских замках. Там жили работники, поэты, лекари и астрологи. Таким образом, замки арийцев-германцев, описанные Тацитом, о которых с такими подробностями повествуют тевтонские поэмы, а еще раньше священный Асгард на берегах Двины — все это образы иранского Пасагарда, пусть даже уступавшие ему в совершенстве исполнения [В описании Экбатана и его дворца можно видеть точное воспро- изведение арийского жилища северной Европы VI в. Этот тип сооружений является чисто арийским в отличие от того, что мы наблюдаем в Персеполи- се и городах сассанидской эпохи, где имеет место ассирийское влияние. Дворец Экбатана был построен целиком из кипариса и кедра, комнаты были богато раскрашены в серебряные и золотистые тона. Риттер подчеркивает, что нынешние персидские дворцы во многом напоминают этот стиль. Я бы к этому добавил и китайские дворцы.]. Спустя столько веков после того, как арийцы-роксоланы расстались со своими собратьями в Бактриане, а возможно, еще севернее, спустя столько веков путешествий через многие земли, и что еще замеча- тельнее — после стольких лет, проведенных под кровом своих повозок, они сохра- нили древние инстинкты и понятия о культуре своей расы, и на берегах Зунда, а позже Соммы, Мезы и Марны, они строили жилища по тем же принципам, величие которых мы видели на Каспийском море и на Евфрате [Немецкое слов «hof» от- носится к любому наследственному жилищу — как к царскому, так и кресть- янскому. Это то же самое, что персидское слово «ivan», которое использует Фирдоуси. Кстати, поэма Фирдоуси, исключая мусульманский налет и самые древние элементы, может считаться преимущественно германской, что ка- сается нравов, характеров и действий, которые она изображает.]. Когда ариец-германец восседал в своем зале на возвышении, одетый в богатые оде- жды, перепоясанный красивым мечом, выкованным умелыми руками иотунов, славян или финнов, в окружении отважных соратников и вел с ними беседы под звон кубков и рогов, украшенных серебром или золотом, ни рабы, ни слуги низкого звания не допускались прислуживать за праздничным столом. Эти обязанности считались слишком почетными для них; как Ахилл сам подавал кушания для своих гостей, так и германские герои соблюдали эту древнюю традицию. Домочадцы имели разные права: господин больше всех уважал своего оратора, ору- женосца, возничего и своего воспитателя, который с детских лет обучал его обра- щаться с оружием и учил командовать людьми. Празднества происходили шумно и торжественно и сопровождались хвастливыми рассказами о ратных подвигах и новых завоевательных планах, встречаемыми бур- ными приветствиями. Присутствующие вскакивали с мест и размахивали оружием, подстегивая себя и поздравляя смельчака. Когда спадал воинственный порыв, они принимались за игру, которая была страстью этих склонных к авантюризму людей, жадных до приключений и рискованных пред- приятий, людей, которым приходилось испытать рабство, что было для них хуже смерти. В таких собраниях обычно ценили рассказы путешественников, декламацию стихов или загадки — также любимое их развлечение. Вообще страсть к загадочному — одна из характерных черт арийской расы; она связана с таинственным существом, сфинксом или грифоном, родина которого, несомненно, Центральная Азия: оттуда оно пришло к эллинам в облике Киферона, к иранцам в виде Болора, которого они называли Симург. Все загадочное является частью национального гения скифов и массагетов. Германские песни при всех орнаментальных украшениях носили исторический ха- рактер, но эта история дышала страстью и служила прославлению подвигов и при- зыву к отмщению. В ней мало лирики. Эти произведения больше напоминают поэмы Гомера как по содержанию, так и по совершенству исполнения. В них отсутствует рифма, но есть ритм и аллитерация [Аллитерация исчезает в немецкой литера- туре в ГХ в. Ее можно встретить в генеалогических хрониках готов, ванда- лов, бургундцев, лангобардов, франков, англосаксов. Это самый старый способ поэтической гармонии у белой расы: аллитерированы три эпонима, которые упоминает Тацит: Ингево, Ирмино и Истево. Ее следы можно встре- тить и в Библии.]. Древность этой системы стихосложения несомненна. Эти поэмы, в которых сохранилась историческая память каждого германского наро- да, подвиги знатных семейств, славные походы, путешествия и открытия — словом, все, что достойно воспевания, — слушали не только в кругу одэла или даже племе- ни, в котором они создавались. Они передавались от народа к народу, от норвеж- ских лесов до придунайских болот; они рассказывали фризонам, жителям берегов Везера, о победах амалунгов в России; они повествовали баварцам и саксам о похо- дах лангобарда Адбойна в далекую Италию. Арийцы-германцы настолько живо инте- ресовались этими произведениями, что часто один народ просил у другого одолжить ему поэтов, а взамен посылал своих. Традиция требовала, чтобы ярл, ариман, ис- тинный воин, не ограничивался знанием воинского дела, верховой ездой, управле- нием ладьей, хотя, конечно, все это было на первом месте [Германская тактика базировалась на принципе «клина», изобретение которого приписывают Одину.]. Он должен был знать наизусть и уметь декламировать сочинения, которые были интересны его соплеменникам или пользовались широкой известностью. Кроме того, он должен был уметь читать и сочинять руны и объяснять их тайную суть. Судить об этом можно по удивительной общности идей, по живому интеллектуально- му интересу, которые были характерны для всех германских народов и объединяли самые далекие друг от друга одэлы, смягчая их разобщающую гордость и поддержи- вая память об их общем происхождении, напоминая им, вопреки конфликтам, о том, что они мыслят, чувствуют и живут по одним и тем же законам, верованиям и поня- тиям о чести. Пока существовал инстинкт, имевший право называться «германским», эта причина объединяла их. Карл Великий сразу осознал это и понял, какие можно извлечь из этого выгоды. Поэтому, несмотря на его восхищение всем романским и его желание восстановить империю Константина, он не порывал с этими традициями, даже если они были неприемлемы для галло-римской унылой педантичности. Он объединил воедино все элементы национальной поэзии. К сожалению, необходи- мость высшего порядка заставила духовенство действовать по-другому. Оно не могло позволить, чтобы эта литература, в основе своей языческая, постоянно будоражила неокрепшее сознание неофитов и толкала их назад, к привязанностям их детства, замедляя тем самым победное шествие христианства. Дело в том, что эта литература с такой яростью прославляла богов Валгаллы и их достоинства, что епи- скопы сразу объявили ей войну. Борьба была долгой и тяжелой. На стороне против- ника были старые традиции почитания славного прошлого. Но победа, в конце кон- цов, досталась правому делу, и Церковь проявила мудрость и не стала доводить свой триумф до крайности. Когда христианской вере больше ничего не грозило, она сама постаралась спасти отныне безобидные остатки традиций. С тем бережным внимани- ем, которым она всегда отличалась в отношении произведений человеческого гения, даже противоречащим ее доктринам, она поступила с германскими произведениями точно так же, как со светскими книгами римлян и греков. Именно благодаря Церкви в Исландии были собраны все «Эдды». Поэму «Беовулф» спасли монахи, так же, как исторические хроники англосаксонских царей, их генеалогические записи, фрагмен- ты «Песни о путешествии», «Битвы Финнесбурха и Хильтибранта» [В нынешнем виде поэма «Беовулф» датируется VIII в. События, изложенные в ней, от- носятся самое позднее к 600-м годам, а смерть Гигелака Григорий Турский относит к 515—520 гг.]. Священнослужители сохранили и объединили в единое целое все, что мы знаем сегодня о традициях Севера, которые не вошли в труды Сэ- мунда, хроники Адама Бременского и Саксона Грамматика; они передали автору «Песни о Нибелунгах» легенды об Аттиле, появившиеся в X в. Эти факты заслужи- вают тем большего уважения, что только благодаря им критика может связать истоки современных литератур, не обязательно эллинские или италийские, с древнеарий- скими источниками, а через них — с великими эпическими поэмами первобытной Греции, Индии, бактрийского Ирана и древних народов Верхней Азии. Поэмы «одинического» цикла имели восторженных почитателей, но среди них стоит особо выделить женщин. Женщины отличались упорной приверженностью древним обычаям и идеям, и в противоположность тому, что обычно говорят об их любви к христианству — и это справедливо, когда речь идет о романизированных странах, но лишено всякого основания у германцев, — они доказали, что всем сердцем любят ту религию и те обычаи, которые, возможно, были слишком суровыми, но которые обеспечивали им почет и уважение в той же степени, в какой им высокомерно отка- зывали в этом языческие культы южных народов. На Севере женщинам не только не возбранялось судить о вещах возвышенных, но напротив, им доверяли самые «ин- теллектуальные» дела: они должны были хранить медицинские знания и практико- вать науку колдовства и магии. Посвященные во все тайны рун, они передавали их героям и имели право направлять, ускорять или замедлять проявления храбрости своих мужей и братьев. Нет ничего удивительного в том, что женщины не спешили изменять свои взгляды. Их противодействие, впрочем, ограниченное, проявилось в упорной привязанности к германской поэзии. Став христианками, они охотно изви- няли ее гетеродоксальные недостатки и долгое время после отказа от культа Водана и Фрейи оставались хранительницами песен скальдов. В тайных подвалах монасты- рей они занимались этим официально осуждаемым делом, и даже эдикт 789 г., гро- зивший самыми жестокими карами, не смог отвадить непослушных жен Всевышнего от заучивания и распространения античных произведений, которые славили сканди- навский пантеон [Каноны Хальседуана запрещали женщинам приближаться к алтарю. Папа Гелас снова ввел этот запрет в связи с тем, что германизиро- ванное население часто игнорировало его.]. Авторитет женщин в обществе — одно из самых убедительных свидетельств наличия арийских элементов. Чем большим уважением пользуется женщина, тем больше ос- нований считать, что данная раса сохранила в себе настоящие инстинкты благород- ного семейства, и германцам не в чем было упрекнуть своих сестер из древних се- мейств [Существует предание о том, что Карл Великий после поражения при Ронсево по совету ангела собрал армию из 53 тысяч девственниц, против которых язычники не посмели сражаться.]. Самое старое название женщин в готском языке — «quino» от корня «gen», т. е. «рожать». Женщина в глазах древних арийцев — это прежде всего мать, источник семьи, расы. У двух других разновидностей человечества и у большинства смешан- ных рас, даже высокоцивилизованных, женщина — это только самка для мужчины. Точно так же, как название арийца-германца, воина, «jarl» стало обозначать прави- теля и царя, так и слово «quino» постепенно превратилось в титул супруги властите- ля, которая царила рядом с ним. Обычных женщин стали называть не менее лестным словом — «frau», «frouwe» — т. е. имя, обожествленное в лице Фрейи [Санскрит- ское «pri», зендское «fri», готское «frijo», т. е. «я люблю тебя».]. Существуют и другие аналогичные слова, выражающие почтение к женщине. Гер- манские языки богаты подобными терминами, и все они основаны на самых благо- родных принципах на земле и в небесах [Слово «тшпе», древний антоним к слову «maim», — не германского происхождения, а скорее кельтского. Оно сохранилось только в значении женщина-«демон» в таких словах, как «murmuine» — «сирена» и «waldmuine» — «дриада».]. Именно в результате этой врожденной привычки высоко ценить свою спутницу и ее авторитет северный ариец считал, что каждый мужчина с рождения находится под покровительством, женского гения, которого называли «fylgia». Это был ангел-хранитель, который под- держивал и утешал человека на жизненном пути. Нравы, будь они причина или следствие этих обычаев и привычек, были настолько чисты, что ни в одном из язы- ков древних германцев нет ни одного слова, обозначающего продажную женщину. Они появились только в результате контактов с другими расами: два самых старых обозначения такого рода взяты из финского — «kalkjo» и кельтского — «lenne» [Преступления против женщин осуждались даже во время войны, и при взятии Рима Аларихом один гот знатного происхождения, изнасиловавший римлянку, был приговорен к смерти и казнен не смотря на сопротивление короля.]. По традиции германская супруга являлась образцом величия и грации. В семье царило взаимное доверие и высоко ценилось глубокое чувство, основанное на свободном выборе: например, девушки имели право выходить замуж только по своей воле. Таково было правило, а когда его нарушали по политическим или иным причинам, случалось, что жертва обстоятельств приносила в дом мужа неискорени- мую обиду и вызывала там целую бурю, иногда приводившую к краху могуществен- ные семейства — настолько велико было достоинство германской женщины. Однако пора вернуться к тому, о чем шла речь в конце предыдущей книги — к гер- манскому Риму. ГЛАВА IV. Германский Рим. Романо-кельтские и романо-германские армии. Германские императоры Северные народы начали играть заметную этническую роль только в I в. до н. э. Это была эпоха, когда римский диктатор решил сменить гнев на милость в отноше- нии галлов, своих старых врагов. Он сделал их опорой своего правления, и его пре- емники, продолжая его политику, также поняли всю ценность услуг, которые могли оказать римскому военному могуществу народы, живущие между Пиренеями и Рей- ном. Императоры заметили, что у этих людей был своего рода инстинкт безусловного повиновения военачальнику, особенно если тот принадлежал к иной расе. Это было необходимым условием, и вот почему: кельты Галлии, привязанные к своей земле и весьма беспокойные, в своих внутренних делах больше внимания уделяли личностям, чем фактам. Их политика, основанная на такой традиции, приняла бур- ный характер, не соответствующий размерам их территории. Нескончаемые револю- ции истощили эти народы. Теократия, почти всюду потерпевшая поражение, вначале отступала перед знатью, затем, когда римляне перешли границу Провинции, демо- кратия и ее неизменная сестра, демагогия, подняли голову и перешли в наступление на аристократию. Такая ситуация ясно указывала на то, что смешение рас достигло такой точки, когда этнический хаос начал порождать хаос интеллектуальный и сде- лал невозможным какое-либо согласие. Короче говоря, галлы, которые вовсе не бы- ли варварами, переживали полный упадок, и если в свои лучшие времена они не знали такого расцвета, как Сидон и Тир, не вызывает никаких сомнений, что захолу- стные города карнутов, ремесов и эдуэнов умирали от тех же болезней, которые прекратили существование блестящих ханаанских столиц [Тацит, большой по- клонник германцев, порой даже чересчур романтичный, очень сурово отзы- вался о галлах своего времени.]. Галльское население, смешанное со славянами, в разных комбинациях и пропорциях вступало в союзы с финскими аборигенами. Отсюда большие различия между ними. Они обусловили четкое разделение племен и диалектов. На севере некоторые наро- ды вышли из упадка благодаря контактам с германцами, другие, на юго-западе, имели связи с аквитанцами, на побережье Средиземного моря имело место смешение лигурийцев с греками, а семитизированные германцы, появившись в Провинции, еще больше усилили беспорядок. Ухудшению положения дел способствовали крошечные общества или группы, где появление незначительного нового элемента почти мгно- венно вызывало большие последствия. Если бы каждая из небольших галльских общин вдруг оказалась в изоляции в тот самый момент, когда составляющие ее этнические принципы достигли апогея своей борьбы, мог бы установиться порядок и покой — я уже не говорю о каком-то возвы- шении, — потому что баланс в смешанных расах быстрее происходит на небольшом пространстве. Но когда какая-то группа получает постоянные притоки новой крови, не успев усвоить предыдущие, часто возникают конфликты весьма болезненные. Они приводят к окончательному распаду. Такова была ситуация в государствах Гал- лии, когда туда вторглись римские легионы. Поскольку местные жители были храбрые и богатые, имели многочисленные сильные крепости, они не собирались сдаваться, однако им недоставало единства — не толь- ко между разными народами, но и между согражданами. Почти везде знатные люди предавали народ, если народ не предавал их. Римский лагерь всегда осаждали пе- ребежчики разных взглядов, готовые перерезать горло и своим политическим про- тивникам, и своей отчизне. Конечно, встречались и благородные люди, и патриоты, но они ничего не могли изменить. Свою древнюю репутацию спасли, пожалуй, толь- ко германские кельты. Арвернцы совершали чудеса храбрости, бельгийцы так и ос- тались непобедимы, а что касается самых славных и самых развитых племен, в сре- де которых не прекращалась междоусобица — ремесы, эдуэны, — они либо оказыва- ли слабое сопротивление, либо после первого натиска сдавались на милость победи- телей, либо позорным образом, в обмен на независимость, с радостью принимали титул друзей и союзников римского народа. За десять лет Галлия была завоевана и покорена полностью. Армии, которые на рав- ных сражались с римлянами, сегодня не отличаются особыми успехами в войне с варварами Алжира: грустное сравнение с древними кельтами. Но эти же люди, которые так легко дали себя покорить, сразу же превратились в мощный инструмент давления в руках императоров. Высокомерные патриции и зави- стливые демократы проводили большую часть жизни в городах, в Риме они были самой надежной опорой для принципата. Они сами находились в угнетенном поло- жении и в той же мере угнетали других. Цезарь набирал солдат для своей гвардии из галлов. В качестве эмблемы он дал им красивый символ легкости и беззаботности, и кимрийские легионеры, с гордостью несущие на своих касках и щитах изображение жаворонка, боготворили императора, который освободил их от национальных традиций и позволил им вести жизнь, соот- ветствующую их вкусам. Итак, они были всем довольны, но не следует думать, будто их преданность Риму была постоянной и непоколебимой. Они не раз бунтовали, хотя всякий раз возвра- щались к покорности. Привычка подчиняться господину так и не переросла в уваже- ние к закону. Бунт казался им наименьшей из трудностей и, возможно, самым боль- шим удовольствием. Но когда требовалось создать национальную систему правления вместо чужеземной власти, которую им удавалось поколебать, когда нужно было установить порядок и снова кому-то подчиняться, их приводила в ужас сама мысль о том, что высшая власть будет в руках галла. Тогда поднимали голову те, кто до сих пор держался в стороне и тайно сочувствовал императору; они внушали людям, что, конечно, власть орла есть зло, но зло необходимое, что без него будет катастрофа. И галлы понуро возвращались в римское стойло. Такая странная неспособность к независимости будто запечатлялась на всех лицах, будто судьбе нравилось держать галлов в таком положении. Однажды у них появил- ся свой император. Одна женщина подарила его галлам, попросив у них только од- ного: поддержать его в борьбе с соперником из Италии. Этот император, Тетрикус, столкнулся с той же стеной, о которую разбились прежние восстания, и, несмотря на поддержку германских легионов, он был вынужден сменить императорскую диадему на должность префекта Лукании. Призрачные государства снова восстановили свои права, возможно, с неохотой, но, в сущности, довольные тем, что не отдали ни пяди своей провинциальной независимости. Итак, история показывает, что галлы с I по II в. н. э. не имели иных достоинств, кроме воинственности, причем она проявлялась у них в высшей степени. Именно по этой причине они, неспособные устроить свои собственные дела, оказывали время от времени такое большое влияние на весь семитизированный римский мир. Отвагой отличались балеарцы и нумидийцы, испанцы не имели равных в пехотном строю, и сирийцы, хранившие память об эпохе Александра, поставляли прекрасных воинов. Однако галлы превосходят их всех. Невысокие и коренастые, они проявляли чудеса на поле битвы и давали пример остальным легионам в смысле дисциплины. Поэтому не зря империя набирала солдат в Галлии, особенно в Галлии германизиро- ванной. Под властью двенадцати Цезарей, когда политическая власть находилась у южных провинций, покой империи охраняли северные войска. Интересно отметить, что привилегии, которые облегчали кельтам доступ к высоким воинским должностям и даже к сенату, не давали им права претендовать на корону. Первыми представителями провинций, прорвавшимися к высшей власти, были ис- панцы, африканцы, сирийцы, но ни один галл не был императором, если не считать Тетрикуса и Постума. Разумеется, у галлов не было способностей к правлению, и если Отон, Гальба и Вителлий могут считаться исключением, то это ни в коем случае не является правилом. Врожденный галльский педантизм преграждал им дорогу к высшим должностям. Такая ситуация, обусловленная кельтским влиянием, коренным образом изменилась, когда в легионы стали набирать меньше германизированных кельтов, пораженных, если можно так выразиться, «римской чумой», а больше южных германцев, хотя и последние не отличались особой чистотой крови. Результаты этого сказались уже в 252 г., накануне правления Юлия Вера Максимина, сына готского воина. С этого времени германская сущность вышла на первый план в римском мире. Она стала живительной силой в легионах и соответственно в государственной системе правления. Галльская раса, представленная в основном северными группами, ото- шла на второй план. Ярлы, т. е. военачальники, взяли в свои руки реальную власть, и с тех пор можно говорить о том, что Рим стал германизированным, потому что се- митский принцип растворился в обществе, а его место на поверхности занял новый арийский слой. Такая резкая трансформация, пусть даже и латентная, такое давление со стороны враждебной расы, чаще всего оказывавшейся побежденной и называемой варвар- ской, могли осуществляться не в силу естественного закона, а преодолевая много- численные трудности, особенно для того, чтобы избежать чрезмерного насилия. Германцы, призванные править империей, представляли собой истощенный уми- рающий организм. Чтобы оживить его, им приходилось постоянно воевать с инстинк- тами чуждого им темперамента, или со всеобщим духовным заболеванием, или с бурными проявлениями страстей, губительными для общественного порядка и мира. Отсюда суровые меры, даже слишком суровые, тем более что те, кто считал их необ- ходимыми, плохо понимали сложную природу общества, в котором они действовали, и доводили свои защитные методы до крайности. Они со всем пылом нетерпимости, присущим молодости, вводили догматические доктрины в общественную и религиоз- ную жизнь. Таким образом, они оказались самыми упорными противниками христи- анства. Именно они, те, кто позже сделались ревностными защитниками христиан- ских принципов, начали с их отрицания. Они были убеждены, что новый культ пред- ставляет собой угрозу и отвергает философию, а также расшатывает устои установ- ленной религии и, следовательно, всякой законной власти. Они отвергали в христи- анстве то, что не было христианством, но было призраком, созданным ими же. По- этому упрекать их можно не столько за то, что они делали сами, сколько за то, что они позволяли делать семитизированным сторонникам старых культов. Однако и это вряд ли будет справедливым. Разве могли они нейтрализовать неизбежные послед- ствия прогнившей цивилизации, которую они не создавали? Разумеется, было бы прекрасным и благим делом реформировать римское общество, не разрушая его, и постепенно заменить язычество католической чистотой, не повредив при этом живой организм. Но такое под силу только Создателю. Только Он может одним мановением руки отделить свет от тьмы и воды от суши. Германцы были всего-навсего людьми, конечно, очень одаренными людьми, но они не знали среду, в которой им выпало действовать. Начиная с III по V в. они стара- лись лишь сохранить мир в том виде, в каком они его получили. Если рассматривать вещи под этим углом зрения, единственно правильным, тогда надо не обвинять, а восхищаться. Более того, если признать германцами и сыновья- ми германцев Деция, Аврелия, Клавдия, Максимиана, Диоклетиана и большинство их преемников, если не всех, вплоть до Августула, тогда придется сказать, что историю совершенно исказили те писатели, как современные, так и древние, которые неиз- менно представляют появление германских народов в среде романизированного об- щества как неожиданную катастрофу. Напротив, германцы захватили власть в империи в тот день, когда они стали ее опо- рой и ее мозгом. Первым делом они захватили трон, но не силой или узурпацией: их призвали сами местные народы, чувствуя свою несостоятельность, и короновали их. Для того чтобы править так, как они считали нужным, что было их правом и долгом, императоры окружили себя людьми, способными понимать и претворять их замыслы, т. е. людей их расы. Только в них они видели отблеск их собственной энергии и ка- чества, необходимые, чтобы служить им. «Германец» означало «солдат». Так про- фессия солдата стала первым условием доступа к высоким должностям. Если в поня- тии италийца и семитизированного римлянина война была только досадной случай- ностью, которая отрывала людей от обычных дел, то война для императорского слу- живого человека была естественным времяпрепровождением, где происходит воспи- тание и закаливается дух государственного служащего. В сущности, тогу сменил меч. Следует отметить, что здравый смысл северян никогда не хотел официального при- знания этого факта, и такая мудрая сдержанность сохранилась в средние века и дошла до нас. Романизированный германский воин хорошо понимал, что даже фик- тивное верховенство гражданского элемента много значит для поддержания закона, и что только закон способен поддерживать существующее общество. То есть император и его генералы умели прятать кольчугу под платьем чиновника. Однако маскировка не могла обмануть бдительных граждан. Острие меча всегда тор- чало из-под тоги. Это возмущало население. Половинчатые уступки не помогали. Политические таланты правителей также не помогали. От берегов Рейна до Фиван- ской пустыни люди насмехались над властью и презрительно называли ее варвар- ской. Впрочем, они не были совершенно неправы. Если германцы уважали римскую государственную организацию, то этого нельзя сказать о деталях, которые в глазах аборигенов являлись необходимым украшением и основой цивилизации. Коронованные солдаты и их соратники хотели поддержать моральную дисциплину и добиться подчинения чиновникам, защитить торговлю, продолжать общественно полезные работы; кроме того, они были готовы поощрять умственные труды, если они давали практические результаты. Но модная литерату- ра, грамматические сочинения, риторика, липпограмматические поэмы и все подоб- ные изящные «безделушки», которыми наслаждались высокие умы, оставляли их равнодушными и холодными как лед, а поскольку все блага и почести в первую оче- редь сыпались на воинов, законодателей и законохранителей, на гражданских чи- новников, строителей акведуков, дорог, мостов, крепостей, затем на историков, ино- гда на авторов панегириков, куривших фимиамы у ног властителя, просвещенные люди имели основание полагать, что у Цезаря нет никакого вкуса. Конечно, они были варварами, эти грубые и суровые властители, вскормленные тре- вожными песнопениями Германии и равнодушные к чтению и даже к самому виду мадригалов, написанных в форме лиры или вазы, перед которыми замирали от вос- хищения образованные жители Александрии и Рима. Но потомство должно судить о них по-другому и сказать: варварство действительно существовало, хотя совсем не под кольчугой германца. Самолюбие римляна уязвляло еще одно обстоятельство. Его властители в своем большинстве игнорировали прошлые войны Рима, судили о древних римлянах по современникам и вообще не интересовались этими вопросами, что представлялось непонятным для людей, считавших себя столь могущественными. Когда Нерон воз- давал больше похвал Греции, чем городу Тарквиния, когда Септимий Север поднял славу одноглазого из Трасимены выше славы Сципионов, это, по крайней мере, ис- ходило от своих императоров. Но оскорбительнее было видеть, когда императоры другой расы и войска, которые одели их в пурпур, забывали об Александре Великом и не интересовались Горацием. Были Августы, которые за всю жизнь даже не слы- шали о своем предшественнике Октавии. И уж конечно, эти люди не знали наизусть генеалогию и деяния древних героев. В III в. после Рождества Христова вооруженная и сильная римская нация и другая римская нация, агонизирующая и мирная, перестали ладить друг с другом, и хотя вожди этой совокупности двух разнородных компонентов носили латинские или гре- ческие имена и одевались в тогу или хламиду, они по сути и по счастью для этого больного общества оставались истинными германцами. В этом заключалось их право на власть. Вначале созданное ими ядро империи было слабым. Его зародышем были две сотни всадников Ариовиста, которых нанял Юлий Цезарь. Затем события ускорились, и в армии, главным образом расквартированные в Европе, стали набирать только гер- манских рекрутов. С тех пор новый элемент приобрел тем большее значение, что он постоянно черпал силы в своих истоках. Затем каждый день появлялись все новые причины, и в процесс были вовлечены римские территории. Прежде чем перейти к рассмотрению этого тяжелого кризиса, остановимся на гипо- тезе, которая казалась очень соблазнительной римлянам V в. Допустим на минуту, что германские народы, жившие у границ империи, были намного малочисленнее, чем на самом деле; тогда их быстро поглотило бы огромное социальное болото не- смотря на всю их силу. По прошествии определенного периода эти семейства исчез- ли бы в среде романизированных элементов; затем всеобщее разложение естествен- ным образом привело бы к хроническому вырождению, которое, в конце концов, вряд ли обеспечило бы социальную организацию Европы. От Дуная до Сицилии, от Черного моря до Англии происходило бы то же самое, что случилось с южными провинциями неаполитанского королевства и с большей частью Передней Азии. Задержимся еще немного на этой гипотезе. Если бы желтые и полужелтые народы, полуславянские, полуарийские, вышедшие из-за Урала, могли удержаться в своих степях, готские народы, в свою очередь, сохранив северо-восточные земли до гер- цинского устья, с одной стороны, и до Эвксина, с другой стороны, не стали бы пере- ходить Дунай. Они создали бы особую цивилизацию на месте, обогатили бы ее не- большим количеством романских элементов за счет зарейнских и задунайских коло- ний. В один прекрасный день, воспользовавшись своим превосходством в живой си- ле, они поддались бы соблазну расширять свои земли ради самого расширения, но было бы уже поздно. Италия, Галлия и Испания были бы для них уже не учебными аудиториями, какими они служили для завоевателей V в., но простыми колониями, субъектами материальной эксплуатации, каким ныне служит Алжир. Однако в игре законов, определяющих этническое смешение, есть нечто настолько фатальное, что осуществись такая гипотеза, произошло бы простое нарушение син- хронизма. Культура наподобие той, что царила с X по XIII в., началась бы гораздо раньше и продолжалась бы намного дольше, потому что чистота германской крови также про- держалась бы дольше. Тем не менее эта культура, в конце концов, истощила бы са- мое себя в результате контактов, абсолютно аналогичных тем, которые ее породили. Социальные потрясения произошли бы в другие времена, но были бы все равно не- избежны. Короче говоря, иными путями человечество в любом случае пришло бы к тому, что мы имеем сегодня. Перейдем к массовому появлению германцев в романской среде, к тому, как оно происходило и каким образом надо судить о нем. Для того, чтобы обеспечить государству хранителей крови, императоры тевтонской расы имели в своем распоряжении надежнейшее средство, которое передали им их римские предшественники. Они научили их искусству управлять республикой, кото- рому сами обучились у греков, а те через персов заимствовали его в политике самих древних ниневийских государств. Это средство, настолько же старое, насколько уни- версальное, заключается в том, чтобы внедрять в среду населения, чья лояльность или воинская способность вызывают сомнение, чужеродные элементы, которые в зависимости от обстоятельств служат для защиты или сохранения. В лучшие времена своего могущества сенат часто прибегал к такому средству, как и первые Цезари. Всю Галлию, Британию, Гельвецию, иллирийские провинции, Фра- кию заполнили банды солдат, отпущенных со службы. Их женили, их снабжали сель- скохозяйственным инвентарем, им давали землю, им внушали, что их судьба, судьба их семьи и поддержка Рима в той или иной стране — это одно и то же. И это было понятно и очевидно для всех, судя по тому, как определялись права на землю новых жителей. Эти права заключались в воле власти, которая изгоняла прежних собст- венников и водворяла на их место ветеранов. Последним, чтобы оградить себя от претензий предшественника, ничего не оставалось, кроме как отдаться на милость правительства, которое их поддерживало. И эту поддержку можно было получить только ценой безграничной преданности. Такое сочетание причин и следствий было на руку политикам древних времен. В этом состояла их мудрость, и если кто-то осмеливался жаловаться, общественная мораль тут же поднималась в защиту системы, полезной для государства, освящен- ной законом и, кроме того, всегда и везде используемой человечеством. Со времен первых Цезарей были внесены некоторые изменения в этот простой меха- низм, бездушный и брутальный в своей простоте. Опыт показал, что поселения ита- лийских, азиатских и даже южно-галльских ветеранов недостаточны для защиты се- верных границ от набегов слишком опасных соседей. Романизированные семьи по- лучили приказ отойти от границ, а всем германцам, численность которых была зна- чительна, дали возможность распоряжаться опустевшими землями, что было не- сколько оскорбительно для самолюбия римского народа, зато обещало немалые вы- годы в виде поддержки легионов против возможного нападения врагов империи. Таким образом, по воле имперского правительства тевтонские народы были расселе- ны на римских территориях. От этого ожидали так много выгод, что вскоре к первым переселенцам, искателям приключений, добавили и военнопленных. Покорив какое- нибудь германское племя, Рим приручал его, превращая в пограничную стражу единственным способом — лишив его родной страны. Другие варварские народы с ревнивой завистью наблюдали столь соблазнительную ситуацию. Даже не думая о преимуществах, на которые могли рассчитывать эти но- воявленные римляне, не замечая блестящих возможностей, при которых эта элита вершила судьбы вселенной, они видели, что люди, подобные им, давно обладают богатым культурным фондом, имеют доступ к огромному количеству товаров и на- слаждаются плодами социальных достижений. Этого было бы достаточно, чтобы на- беги стали более мощными и частыми. Получение наделов стало мечтой многих пле- мен, уставших копаться в лесах и болотах. Но, с другой стороны, по мере того, как набеги усиливались, положение германских переселенцев становилось менее прочным. Завистливые соперники считали их более богатыми, а те чувствовали себя в опасности. У них нередко возникала мысль протя- нуть руку дружбы своим собратьям вместо того, чтобы воевать с ними. При этом они обеспечили бы мир и объединились против настоящих римлян, находившихся под их сомнительной защитой. Германизированная императорская администрация почувствовала опасность, и что- бы избежать ее, не нашла ничего лучшего, кроме как предложить им следующие изменения в их статусе. Отныне они будут считаться не просто колонами, а солдатами на службе в армии. Следовательно, к тем привилегиям, которыми они уже пользуются, прибавится еще военное жалование. Они станут частью воинских соединений, а их вожди будут по- лучать воинские звания, почести и оплату, полагающуюся римским военачальникам. Эти предложения были приняты с радостью, как и следовало того ожидать. Те, кого они касались, теперь думали только о том, как выгоднее использовать слабость им- перии. Что касается внешних племен, у них появилось еще большее желание полу- чить романские земли и сделаться римскими солдатами, генералами, правителями провинций, императорами. Теперь в цивилизованном обществе в том состоянии, до какого его довел ход событий, начались соперничество и конфликты между «внут- ренними» и «внешними» германцами. В этой ситуации правительству приходилось без конца расширять поселения, и ско- ро границы империи стали внутренними землями. Народы, которым была доверена защита рубежей, часто вступали в сговор с агрессорами. В конце концов, император утверждал такие соглашения, и новые солдаты вставали под знамена империи, т. е. поступали на ее содержание, и для них надо было искать обещанные земли во всех провинциях. В силу старых традиций Италия была освобождена от обязанности пре- доставлять земельные наделы, но с Галлией не церемонились. Тевтонов селили в Шартре, батавийцев — в Байе, суэвов — в Клермоне; аланы и тайфальцы заняли окрестности Отуна и Пуатье, франки обосновались в Ренке. В Британии многочисленные поселенцы-варвары стали называться «gentiles», т. е. «люди благородного звания». Романизированные галлы узнали гнет императорских сборщиков налогов. И они вынуждены были тесниться, уступая место бургундцам или сарматам. При этом следует иметь в виду, что по римским понятиям такая смена собственника была абсолютно законной. Государство и император, в качестве его представителя, имели право делать в империи все: для них не существовало морали — в этом за- ключался семитский принцип. Поэтому варвары получали земли на законных осно- ваниях. В любое время мог объявиться новый владелец — и все это согласно тому самому праву, которого когда-то добивались романизированные кельты именем су- верена. К концу IV в. почти все римские земли, кроме центральной и южной Италии — пото- му что долина По была уже отдана в концессию, — оказались заняты северными по- селенцами, большая часть которых получала жалование и называлась военнослужа- щими империи с обязательством, кстати, плохо исполнявшимся, вести себя мирно. Эти воины быстро перенимали привычки и нравы римлян, они оказались очень сооб- разительными и, приобщившись к оседлой жизни, превращались в самую активную, умную, самую христианскую часть населения. Но до самого V в. на этих землях, как внутренних, так и приграничных, германские поселенцы проживали отдельными группами, и огромная масса, скопившаяся на се- вере Европы в течение многих столетий, только начинала растекаться тонкими ру- чейками сквозь плотины романского мира. И вдруг она прорвала все преграды и уст- ремилась мощным потоком на это несчастное общество, которое давно нуждалось в полной перестройке. Давление со стороны уральских финнов, белых и черных гуннов, огромной массы, в которой, почти в чистом виде и в различных сочетаниях, присутствовали славянские, кельтские, арийские, монгольские элементы, сделалось настолько сильным, что шат- кое равновесие — как это всегда бывало в тевтонских государствах — исчезло окон- чательно. Рухнули готские поселения, обломки великого народа Германариха спус- тились вниз по Дунаю и также стали требовать романские земли, военную службу и денег. После долгих споров, когда они не получили того, что хотели, они решили взять это силой. От Фракии до Тулузы они обрушились на Лангедок и северную Испанию, за- тем та же участь постигла римлян. Римляне смотрели на это сквозь пальцы. Тем бо- лее что висиготы расселялись группами и довольно мирным способом, но скоро вы- шел императорский указ, согласно которому новые поселенцы получали законное право на занимаемые земли. Их вожди становились консулами и патрициями: на- пример, патриций Теодорик и патриций Хлодвиг [Между прочим, эти два вождя получили римские титулы от императора Анастасия, которого на Западе не признавали, хотя варвары считали его законным властителем Рима.]. С тех пор германцы получили полную свободу на территории империи, а их капризы обретали силу закона. Перед ними был выбор: порвать с привычками и традициями, оставшимися от их предшественников-сородичей, раздробить страну и создать из кусочков отдельные княжества либо остаться верными делу императоров, выходцев из новой расы, и продолжить его с учетом новой ситуации. В последнем случае система Гонория в целом сохранялась. Романский мир, или ци- вилизация, продолжал свое движение. Варвары предпочли верность тому, что под- держивали императоры их расы, и выбрали второй путь, сохранив целостность ро- манского мира. С этой целью они ввели исключительно сложную политическую сис- тему, в которой действовали одновременно и правила, заимствованные из древне- германского права, и императорские указы или максимы, и смешанные теории, гиб- рид двух первых. Король, конунг, поскольку он уже не был ни дроттином, ни граффом, а именно вое- начальником, инициатором походов и радушным хозяином для воинов, приобрел двойную функцию. Для своих соплеменников он стал пожизненным генералом; для римлян он являлся высшим чиновником, подчинявшимся императору. В отношении первых его задача заключалась в том, чтобы собрать и сохранить как можно больше воинов под своими знаменами, в отношении вторых — расширить географические рубежи своей юрисдикции. Впрочем, германский конунг не считался сувереном зе- мель, находившихся под его властью, потому что суверенная власть принадлежала императору, была неотчуждаемой и не подлежала передаче. Но в качестве римского чиновника, представителя верховной власти, конунг свободно распоряжался земель- ной собственностью и имел право расселять на ней своих соратников, что вполне естественно. В таком положении находились Меровинги в Галлии. Меровинг, умирая, не мог оста- вить подвластные ему земли своему сыну, поскольку он сам не владел ими. Поэтому он действовал по-другому. Будучи германским вождем, он имел под своим командо- ванием определенное число воинов и поместья, которые давали ему возможность содержать свой отряд. Эта маленькая армия и эти поместья давали ему право на ти- тул короля, которого он не имел. В качестве римского чиновника он получал долю налогов, собираемых на территории его юрисдикции, согласно императорскому ка- дастру. Перед лицом такой ситуации, чтобы обеспечить будущее детей, умирающий король передавал каждому из них поместье с воинами, принадлежавшими, по мере возмож- ности, к тому же племени. Это была германская собственность, и достаточно было небольшой фермы и двух десятков людей, чтобы дать возможность молодому Меро- вингу носить титул короля. Что касается римской земельной собственности, вождь перед смертью дробил ее на части, благодаря чему наследники получали право на доходы с таможенных сборов в Марселе, Бордо или Нанте. Германцы не ставили перед собой цель сохранить то, что называли римским миром. В их глазах это было только средство поддержать цивили- зацию. Для этого они прилагали огромные усилия, каких не делали даже некоторые императоры. Казалось, будто после принятия в лоно римского мира варвары стремятся наверстать упущенное и оправдаться за то, что раньше так мало внимания уделяли социальным делам. Самый радушный прием ждал литераторов при дворе королей вандалов, го- тов, франков, бургундцев или лангобардов. Для их монархов писали епископы, ис- тинные носители поэтического гения той эпохи. Раса завоевателей взялась за перо и за изучение латинской культуры. С другой стороны, не были утрачены и свои нацио- нальные знания. При дворе короля Хильперика изучали руны, а сам король зани- мался усовершенствованием романского алфавита. В IV в. вышел мезоготский пере- вод евангелий Улфилы. Поэмы Севера пользовались большим почетом, а подвиги предков, воспеваемые новыми поколениями, свидетельствовали о том, что лучшие качества расы не забыты [Теодорик III и его преемники издали несколько за- конов для защиты памятников Рима от разрушения. Им угрожали не варва- ры, а римляне — либо в пылу религиозного рвения, либо просто для того, чтобы добыть строительный материал. Римляне использовали мраморные статуи, чтобы получить известь. Таким образом, несмотря на самые строгие предписания висиготских королей и пап, многие шедевры погибли Аталарик пытался реорганизовать школу права в Риме. Висиготские короли даже вы- деляли средства для ухода за памятниками.]. В то же время германские народы, перенимая все, что они видели у своих поддан- ных, активно совершенствовали свои законы в соответствии с требованиями времени и среды, в которой они оказались. Однако это не было слепым рабским подражани- ем. Они с уважением относились к правам римлян, точно так же, как к своим собст- венным, и искали способы сосуществования двух разных систем. В результате они выработали очень ценный принцип, который не потерял своего значения и сегодня. Речь идет о том, чтобы признать и констатировать тот факт, что не существует прин- ципиальной разницы между различными племенами и народами, пришедшими с Се- вера независимо от места, где они поселились, и от имени, которое они носят, пото- му что все они германцы. Благодаря союзам в эту большую семью влились неболь- шие полуславянские группы, которые позже помогли присоединиться многим своим сородичам. Однако Запад неохотно принимал чужаков — славян и семитов Передней Азии, с которыми он имел связи через население Италии и Испании. При всем этом германский гений оказался в большей мере собирателем в этом смыс- ле, чем древние народы. Несмотря на то, что он исходил из основы, более узкой, нежели эллинские, римские или кельтские институты, и что права свободного чело- века значили для него то же самое, что права городов для других народов, дар предвидения позволил ему продвинуться намного дальше, чем сам он того желал. В этом нет ничего необычного: душой этого личного права является движение, незави- симость, активная жизнь, доступ ко всем окружающим благам, тогда как основа гра- жданского права — рабское подчинение, а его высшая добродетель — самоотрица- ние. Несмотря на глубокий этнический хаос, в котором оказались арийцы-германцы, и на неоднородность их крови, они прилагали все усилия к тому, чтобы сформулировать две основные категории, в которые они хотели вместить все племена, попавшие под их владычество: романский мир и варварство. Для них это были два составных эле- мента западного общества, которое предстояло усовершенствовать, т. е. сгладить острые углы и конфликты и обеспечить объединение. Излишне напоминать, что зер- на, посеянные ими, были более плодотворными, чем самые прекрасные теории се- митского Рима. В Риме существовало множество народов-соперников, противоположных обычаев, обломков враждебных друг другу цивилизаций, между которыми происходила внут- ренняя война. Не было ни малейшей возможности выйти из этого порочного круга, не рискуя попасть в другой, еще более ужасный. Единственными связующими звень- ями служили нивелирующие налоги, земельный кадастр и слепо-беспристрастные законы; ничто не способствовало появлению новой морали, общности взглядов, объ- единению людей, ничто не предвещало образования сегодняшней цивилизации, ко- торая была бы невозможна без вмешательства германского варварства, ибо оно вы- рвало общество из-под ига тупого, бездушного, рабского и пассивного романского духа. Я уже не раз говорил о том, что великие дела и перемены, описываемые нами, про- исходят не по воле масс или исторических персонажей. Причины и следствия не за- висят от воли тех, кто участвует в них. Я не занимаюсь историей политических сис- тем или хороших или дурных деяний создателей таких систем. Я изучаю анатомию рас и рассматриваю только их внутренние пружины и вытекающие отсюда следст- вия; я вовсе не игнорирую остальное, но оставляю его в стороне, коль скоро оно не служит пониманию рассматриваемого вопроса. Если я что-то одобряю или осуждаю, мои слова имеют сравнительный и метафорический смысл. В самом деле, разве за- слуга величественных дубов в том, что они переживают века, и разве вина растений на газоне в том, что они увядают за несколько дней? И те и другие занимают свое место в растительной природе, и мощь одних, и слабость других одинаково входят в промысел божий. Но я не отрицаю, что свободное действие органических законов, которыми я ограничиваю мое исследование, часто замедляется по причине вмеша- тельства других механизмов, чуждых им. Надо без досады и удивления проходить мимо таких мгновенных явлений, которые не в состоянии изменить сущность вещей. Вторичные причины могут отклонить в сторону движение этнических последствии, но последние всегда, в конце концов, возвращаются на свои пути. Именно это про- изошло с консервативным гением германцев в их движении к романскому миропони- манию: этот гений часто искажали страсти, но все-таки он выполнил свою миссию. Он отказывался от разрушения империи, пока империя являлась совокупностью на- родов и социальных понятий и систем, чуждых варварству. С присущей ему твердо- стью он поддерживал ее в течение четырех веков, после чего пришел к необходимо- сти устранить императорство. Впрочем, существование деспотического государства без главы не так абсурдно, как это кажется на первый взгляд. В римской системе монархической наследственности никогда не было, а выборы верховного правителя — сенатом, народом или армией — были единственным фактором поддержания государства. В такой ситуации призна- ком политической жизни служит не преемственность трона и не социальная система: единственный критерий — это мнение живущих в данном обществе людей на сей счет. И неважно, что это мнение основано на отдельных фактах, например, сущест- вование вековых институтов, немыслимая вещь в вечно меняющемся обществе, или пребывание власти в одном и том же месте, что также маловероятно: достаточно того, чтобы убежденность на сей счет была основана на совокупности идей, пусть преходящих и отвлеченных, но таких, которые, вытекая друг из друга, создают впе- чатление длительности, которые умирают и постоянно сменяются новыми. Это было нормальным явлением в романском мире, поэтому, когда Одоакр объявил персону императора Запада ненужной, никто не подумал о том, что после этого за- падная империя перестала существовать. Все полагали, что наступает новая стадия; как прежде римское общество управлялось сначала людьми, не имевшими титула, затем теми, которые взяли себе имя Цезарь, или другими, которые установили раз- ницу между Цезарями и Августами, или, нарушив единство власти, ввели двуглавую, потом четырехглавую власть, точно так же теперь народ считал, что империя пере- ходит от прямого направления, представленного Константином, к власти германских чиновников. Таким образом, Одоакр совершил не что иное, как дворцовый перево- рот, не имевший больших последствий, что доказывается последующим поведением Карла Великого во время восстановления титула носителя короны в его лице. В 475 г. царь геркулов лишил трона сына Ореста, а эпоха межцарствия закончилась в 801 г., когда на трон сел Карл Великий. Между этими двумя событиями прошло около четырех столетий, которые могли стереть в памяти людей прежнюю форму правления. Однако особенности той нестабильной эпохи не позволили предать эту форму забвению. Карл Великий восстановил трон потому, что ему не пришлось вос- станавливать ни основу, ни форму старых институтов; он просто снова взял на воо- ружение один из механизмов, которые в прошлом функционировали в империи. Им- перия и весь романский мир выстояли перед лицом варварства, в том числе и стара- ниями сына Пепина, так что его коронование стало признанием этого факта. Ситуация значительно улучшилась после четырехсотлетнего беспорядка. К началу этого нового периода большинство германских наций были сильно ослаблены или поглощены романской массой, некоторые вообще перестали существовать как от- дельные группы. Висиготы уже не проводили никакого правового различия между собой и своими подданными, которое могло напоминать об этническом неравенстве. Лангобарды и некоторые другие сохраняли такое различие, но в целом было ясно, что варварский мир имел в империи другой влиятельный представительный элемент в лице франков, которые после нашествия австразийцев стали самым могуществен- ным из всех родственных народов. То есть превосходство перешло к франкам. Поскольку франки доминировали, а союз между варварством и романским миром находился в такой стадии, что прежние конфликты потеряли остроту, империя могла снова иметь властителя. И этим властителем не мог не быть германец, т. е. франк, а среди франков — только австразиец, король австразийцев: одним словом, Карл Ве- ликий. Этот князь, принимавший прошлое во всех его проявлениях, подходил для роли наследника императоров восточной империи, скипетр которых недавно пере- шел по наследству в женские руки, что было неприемлемо для Запада. По этой при- чине он реставрировал прошлое. Кроме того, он пользовался поддержкой римского народа и Церкви [Политики того времени не хотели даже и слышать о том, что он восстанавливает старый трон. Они считали, что он наследует не Авгу- сту, а императору восточной империи Константину V. Во время межцарство- вания бытовала теория, что константинопольский суверен является номи- нальным правителем всего романского мира. Его власть ограничивалась выдачей инвеститур. Когда Карл Великий решил надеть пурпурную мантию, эту теорию заменили другой, поскольку с появлением Ирины восточная им- перия перешла в женские руки, западная империя не могла следовать за ней, т. к. это противоречило закону салиицев, как будто закон салиицев имел какое-то отношение к наследованию римских императоров.]. До него варварство сдержанно относилось к романскому миру и не отступало от это- го, пока сохранялась сама сущность варварства. После появления сильных тевтон- ских народов до начала средневековья в X в., т. е. практически в течение шести ве- ков, сформировалась другая социальная теория, гласившая, что романский мир — это социальный порядок. Варварство — лишь эпизод, славный, но все-таки прехо- дящий. Если бы мудрецам той эпохи задали вопрос: какая из двух систем должна пережить и поглотить другую, те высказались бы в пользу романского мира. И так действи- тельно думали в те времена. Может быть, их мнение было ошибочным? Да, в том смысле, что они неправильно представляли себе будущее, которое у них было слиш- ком похожим на прошлое; но, в сущности, они ошибались так же, как ошибался в своих расчетах Христофор Колумб, когда открыл Новый Свет. Генуэзец ошибался, согласно тогдашним представлениям о времени и пространстве. Он ошибался насчет природы своих предстоящих открытий. Земной шар был не гак мал, каким его счита- ли, земли, к которым он стремился, не были частью китайской империи, и там не говорили по-арабски. Все эти суждения были абсолютно ложными, но это не упразд- няло главной предпосылки. Посланец двух католических королей был прав, утвер- ждая, что на западе есть неизвестная страна. Точно так же романский мир ошибочно считал свою культуру последним словом в истории, он ошибочно видел в варварстве только временную и досадную аномалию, но был прав, объявляя о скором появлении нового порядка вещей, о котором нельзя было сказать ничего определенного, но который представлялся прекрасным. Не- смотря на все эти ошибки и мечтания, жестоко опровергаемые фактами, люди той эпохи предвидели, что романский мир, или романский дух, как выражение огромной массы людей, превосходящей по численности мир варварский, в конце концов, исто- чит своего завоевателя, как волны истачивают скалу, и переживет его. Германские народы не могли не раствориться в обломках окружающих их рас и не потерять всей своей энергии. В этом заключалась истина, это подсказывал римлянам инстинкт. Но повторяю еще раз: эти перемены должны были происходить настолько медленно, что это было невозможно представить, тем более что их ареной являлась огромная территория. Итак, остается добавить, что германские элементы были обре- чены на растворение в общей массе других этнических элементов, но они не исчез- ли. Прежде считалось, что всякое общество состоит из трех первоначальных классов, представляющих разные этнические группы: знать, представительница расы- победительницы, буржуазия, состоящая из метисов, близких к правящей расе, на- род, угнетенный в той или иной степени и принадлежащий к низшей разновидности человечества — негры на юге, финны на севере. Но всюду и всегда эта классифика- ция претерпевала изменения, т. к. постоянно возникали новые этнические категории и социальные слои. Однако сама идея жива до сих пор, и сегодня она более акту- альна, чем раньше. Поскольку этническое превосходство исчезает, отрицается существование соответст- вующих институтов, которые пережили его. Отменяется национальное название за- воевателей, вводится название покоренных народов, кроме того, упраздняется ари- стократическое могущество. Растет неприязнь к рабству, которое вначале ограничи- вается, затем отменяется полностью. Увеличивается хаос в социальной структуре, которая все больше идет к принципу равенства. Одним словом, цель в том, чтобы опустить высшие слои и возвысить низшие. Итак, возьмем германское общество в период с V по IX в. и рассмотрим королевскую власть. Начиная со II в. до н. э. свободнорожденные германцы признавали различия по про- исхождению. Сыновьями богов или асов считались представители самых знатных семейств, которые имели исключительную привилегию поставлять племенам чинов- ников, которым мало подчинялись, зато очень почитали, и которых римляне называ- ли князьями [Одним из признаков, по которым узнавали человека из расы богов, считался необычный блеск в глазах. В Индии это также считается знаком божественных воплощений.]. Сыновья асов, как указывает их название, происходят из арийской ветви, и сам факт, что они находились вне категории воинов и свободных людей, доказывает, что в крови последних присутствовал чужеродный элемент, который ставил их ниже первых. Несмотря на это они не имели большого могущества, не владели одэлами и не могли командовать воинами. В принципе они имели возможность стать королями, если сыновья асов предпочитали оставаться со своим величием в глубине скандинавских земель. Но это был только принцип, а на деле маловероятно, что великие германские племе- на Севера, которые изменили облик мира и были арийцами, уступили бы место лю- дям простого происхождения [Отсюда почет, которым были окружены некото- рые «царские» племена Скилфунги у шведов, Нибелунги и небулонские Франки у франков, Херелинги и т. д.]. Во время их появления в Римской империи они имели слишком чистую кровь, чтобы допустить к власти тех, у кого ее не было. Все они поступали так же, как геркулы. Они ставили во главе своих отрядов только арийцев, асов, сыновей богов. После V в. за «царскими» племенами у тевтонских народов признавалось «чистое» происхождение. Такое положение вещей продлилось недолго. Эти благородные семейства вступали в союзы только друг с другом и со- блюдали в браках очень жесткие правила, в результате их численность сокраща- лась, и раса деградировала до положения воинов. Идеи, которые питали их, теряли свою значимость. Германские короли стали провозглашать принципы, неизвестные их предкам. На них произвели большое впечатление формы и результаты римской государственной власти, многие из которых были заимствованы. Это давало им лишь весьма непрочную власть с трудными и утомительными обязанностями и ограничен- ными правами. На них налагалась обязанность считаться с подданными, соглашаться с ними, уважать их волю, принимать их антипатии, симпатии и предрассудки. Всякий раз амалунг у готов или меровинг у франков, прежде чем принять решение, должен был узнать мнение окружающих и при необходимости уговаривать их, в противном случае мог произойти взрыв. Множество забот и утомительных хлопот, вынужденные поступки и благородство — такова была тяжкая доля власти. Если король соблюдал все правила, взамен он получал мелкие почести и сомнительное уважение, которые не ограждали его от назойливых нравоучений подданных. Зато совсем иная картина в романском мире! Несравнимая с обычаями варваров! Носитель скипетра пользовался безграничным почитанием, его, как щитом, огражда- ли суровые законы, которые наказывали за малейшее неуважение к сиятельной осо- бе. Люди падали ниц под взглядом императора, никаких возражений его воле не до- пускалось. Существовала четкая социальная иерархия. Были сенаторы и был плебс. Но такая организация не порождала, как это имело место у германских племен, сильных личностей, способных перечить князю. Напротив, сенаторы и куриалы слу- жили только пассивными пружинами всеобщего повиновения. Страх перед матери- альной властью императоров поддерживался только подобными установлениями. Они были естественны для романского мира; их истоки находились в семитской при- роде, поэтому эти правила считались выражением общественного мнения. Честный человек, добрый гражданин, не мог игнорировать их без того, чтобы не оказаться виновным в нарушении законов, обычаев, самих устоев государственности. Германские короли видели эту картину и находили ее достойной восхищения. Они понимали, что самая лучшая перспектива для них — титул высшего римского чинов- ника, а вообще им самим и их окружению лучше избавиться от германского характе- ра и сделаться счастливым обладателем простых и ясных властных полномочий, ко- торые были неограниченны. Это было вполне естественным желанием, но для его осуществления было необходимо, чтобы германские принципы стали более гибкими. Только время, т. е. процесс этнического смешения, могло дать такой результат. В ожидании этого момента короли выражали подчеркнутое уважение своим почти- тельным романским подданным и по мере возможности приближали их к своей осо- бе. Это вызывало недовольство местных воинов, тем более что властитель получил право брать к себе на службу нужных людей. Сторонники принципа свободного рождения, которые перестали быть равными своим предводителям по происхождению и не принадлежали к истинным асам, поскольку уже подверглись этническим изменениям до V в. до н. э., были готовы к переменам [У франков Хлодвиг приказал убить всех мужчин салийской расы, чтобы после его царствования среди германцев в Галлии не осталось никого, кто мог бы соперничать в знатности с Меровингами.] По правде говоря, некоторые местные законы ставили барьеры перед такой опасностью. Те или иные местные племена не имели права вступать в брачные союзы друг с другом, зато сквозь паль- цы смотрели на браки с римлянами [Дети от варвара и римлянки были римля- нами. В IX в. саксонский закон предусматривал смертную казнь для винов- ных в незаконном браке.]. Но дети от смешанных браков заранее лишались гер- манской юрисдикции и подпадали под действие законов империи, т. е. включались в массу ее подданных. Такая система существовала и в Индии, но вообще это были только формальные ограничения, и они не могли нейтрализовать притягательность римского мира для варваров. Вскоре в законе появилось много послаблений, исчез- ли оговорки, и еще до окончания царствования Меровингов разделение жителей по категориям перестало основываться на происхождении [Хотя священнослужители должны были подчиняться римским законам, они не всегда исполняли их. У ломбардцев священники и монахи общин придерживались варварского за- кона даже в IX—XI вв. Вольно отпущенники принимали законы народа, из которого они вышли. Помимо римских и варварских законов на каждой гер- манской территории существовало общее право, которое применялось ко всем жителям и основывалось на компромиссе между различными законо- дательствами. Продолжением этого высшего права являются капитулы.]. У висиготов вообще перестало существовать какое-либо юридическое различие между варваром и римлянином. Таким образом, статус покоренного населения неуклонно повышался всюду, а по- скольку местные жители могли претендовать на германские привилегии даже при королевском дворе, вполне естественно, что германец, в свою очередь, имел причи- ны добиваться этого. Галлы и итальянцы находились на одной ступени со своими властителями, кроме того, они могли претендовать даже на самый соблазнительный титул: епископское достоинство. Германцы прекрасно осознавали все выгоды нового положения и получали их. Случалось так, что человек, вышедший из покоренной массы, оказывался выше по положению, чем потомок Одина, и наоборот. Одновременно в другом русле социальной организации также происходили переме- ны. Ариман, «bonus homo», который в первые дни завоевания презирал город, те- перь старался оставить сельское уединение и стать горожанином, чтобы быть ближе к чиновнику-куриалу. Кстати, положение последнего также изменилось в лучшую сторону. Епископы, отвечающие за порядок в городах, имели поддержку в лице ме- стного сената. Они защищали новую знать перед властителями германских кровей, а те поручали им управлять подданными, что резко повысило авторитет епископата [Иногда варвары сохраняли даже римскую администрацию: например, в Ретии и в бургундских странах в течение нескольких веков вместо герман- ских князей оставались патриции.]. Впрочем, это обычный результат всех завое- ваний, которые осуществлялись воинственными народами, а именно: рост влияния богатых классов покоренной страны. С согласия патрициев-варваров куриалы заня- ли многие должности императорских чиновников. Под их властью оказалась полиция и юстиция, если речь не шла о чисто императорских функциях и полномочиях [В 543 г. сенат Вены утвердил создание монастыря. В 573 г. муниципальные чиновники Лиона признали заветы святого Нисетия. По всей Франции мож- но набрать множество подобных примеров, и нет никакого сомнения в том, что муниципальная организация никогда не переставала существовать и в средние века.]. Поскольку промышленность и коммерция обогащают города, имен- но в городах создавались религиозные и образовательные центры, а храмы прини- мали толпы верующих, включая и преступников, которые искали там убежище. Поз- же слово «куриал» заменили на «рашимбург» и «скабин» [«Рашимбург» — то же самое, что «bonus homo» или «добропорядочный человек». Это «фрилинг» у континентальных саксонов, «фримен» у англосаксов.]. Были скабины лом- бардского, франкского, висиготского происхождения, так же как и романского [С той же разницей, что все римляне, рожденные свободными, сначала не могли быть куриалами, между тем как все варвары той же категории не имели таких ограничений. Скоро это правило равенства распространилось и на римлян.]. Сближение происходило не только между князьями, знатью и свободными граждана- ми романского мира и варварских стран, но и низшими классами, которые при этом поднимались на более высокую ступень. Раньше императорский режим ставил мно- гие ситуации в промежуточное положение между полным рабством и полной свобо- дой. При германской администрации резкие грани стирались, сначала исчезло пол- ное рабство, против которого в течение многих веков ополчался здравый смысл. На- чиная с языческих времен в жестокую борьбу с ним вступила философия, еще более сильные удары оно получило от Церкви. Германцы не были расположены восстанав- ливать его: они предоставили свободу во всем и вместе с архиепископами объявили, что незаконно держать в цепях христиан, верующих в Иисуса Христа. Они пошли еще дальше. Политика древних времен, действовавшая в основном в пределах горо- дов и создававшая институты только для городского населения, мало заботилась о судьбе сельских жителей. Германцы были озабочены жизнью деревень и не делали различий между подданными. Итак, рабство при них было почти отменено. Они ввели промежуточное состояние, при котором сам человек имел право распоряжаться своей жизнью в соответствии с гражданскими и религиозными законами и общественным мнением. Крестьянин по- лучил право на землю, а также право вступать в священные ордены. Ему был открыт путь к самым высоким должностям и званиям. Он мог даже надеяться на епископат — более высокое положение, чем генерал в армии, по мнению самих германцев. Это коренным образом изменило ситуацию бесправных работников в частных поместьях, а еще сильнее повлияло на тех, кто трудился на королевскую казну. Такие люди могли стать богатыми торговцами, фаворитами князя, даже графами, командующими свободнорожденными воинами. Я уже не говорю об их дочерях, которые иногда, в силу каприза судьбы, возносились на трон. Самые униженные классы получили звание «колонов». Во времена Юлия Цезаря они были свободными землепашцами, а в семитскую эпоху их положение резко ухудши- лось. Феодосии и Юстиниан окончательно привязали их. Им оставили право приоб- ретать недвижимость, но не продавать ее. При смене владельца они переходили вместе с землей к новому. Доступ к высоким должностям был для них категорически запрещен. Им даже запрещалось вести тяжбы против хозяина, который мог подвер- гать их телесным наказаниям. В конце концов, им запретили носить оружие и поль- зоваться им, что считалось в те времена большим позором. Германское владычество отменило почти все эти правила. При Меровингах колоны имели крепостных работников, и даже противники северных институтов и рас при- знавали, что положение народа при них было не очень тяжелым. Деятельность тевтонских элементов в империи в продолжение четырех столетий, с V по IX в., приводила к улучшению положения низших классов во всем романском ми- ре. Это было естественным последствием этнического смешения. С приходом Карла Великого ситуация дошла до такого состояния, что этому великому человеку даже не пришла мысль восстанавливать императорские порядки. Но даже он не смог увидеть, что факты, которые на первый взгляд как будто способствовали реставрации, на деле приводили к самой настоящей скрытой революции, поскольку в обществе уста- навливались совершенно новые отношения. И не существовало сил, которые могли бы помешать окончательному взрыву. Романский мир обрел новую энергию, хотя и не везде в равной степени. Варварство практически исчезло как организм, но его влияние еще ощущалось во многих стра- нах, и оно не было погребено под латинским элементом. На юге Италии царило смятение, более глубокое, чем прежде. Старое население, остатки варваров, постоянный приток греческих поселенцев, затем массовое пересе- ление сарацинов усиливали хаос. Это была страна, обреченная на власть чуже- странцев, с плохо скрытой анархией. На севере полуострова неоспоримым было владычество ломбардцев. Эти германцы, слабо ассимилированные с романским населением, не могли примириться с мыслью о власти другой германской расы. Поскольку они были немногочисленны, Карл Вели- кий покорил их, но не смог стереть их национальные черты. В Испании весь юг и центральная часть не принадлежали империи: мусульманское нашествие охватило обширные земли, объединив их под властью халифата. Что ка- сается северо-запада, где жили потомки суэвов и висиготов, в низших слоях населе- ния было намного больше кельтиберийцев, чем латинян. Этим объясняется особая печать, которая отличала эти народы от жителей южной Франции. Аквитанская кровь в силу определенного родства с кровью наваррцев и галицийцев получила большую дозу романского и варварского элемента в сравнении с северной Испанией. В Провансе и Лангедоке романский слой был настолько значителен, а кельтская ос- нова была настолько подавлена им, что ситуация напоминала центральную Италию, тем более что набеги сарацинов поддерживали там значительный семитский приток. Висиготы, чья кровь к этому времени изменилась, частью ушли из Испании, частью окончательно поглощались в массе местного населения. Дальше к востоку верхово- дили группы бургундцев и франков, хотя они не были абсолютными хозяевами. Бургундия и западная Швейцария, включая Савойю и долины Пьемонта, сохранили много кельтских элементов. По правде говоря, в первой из этих стран романский элемент был наиболее сильным, а в других странах слабее: особенно большой при- ток кельтов из Германии пришел вместе с бургундцами, которые быстро слились с местным населением. Франки, лангобарды, готы, суэвы и другие германские осколки и даже славяне нарушали этническую однородность этих стран, а вдоль северных границ жители напоминали тех, что оставались в Германии. Центральная Франция была преимущественно галло-романской. Из всех варваров, пришедших туда, властью обладали только франки. Первоначально население было не так сильно семитизировано, как в Провансе: ситуация здесь больше напоминала верхнюю Бургундию. Из двух германских элементов франки превосходили бургунд- цев и, несмотря на малочисленность, занимали главенствующее положение. На западе центральной Галлии расположена Бретань. Слабо романизированное на- селение этого полуострова неоднократно получало приток эмигрантов с большого острова. Бретонцы не были чистыми кельтами, а скорее бельгийцами, т. е. герман- цами, а с течением времени туда пришли другие германизированные племена. Кон- тинентальные бретонцы представляли собой смешанную группу, где преобладал кельтский элемент. За верхним течением Сены и в землях, которые с одной стороны тянутся до устья Рейна, а с другой до Мейна и Дуная, где восточной границей служит Венгрия, скон- центрировалось население, в котором германские элементы имели неоспоримое пре- восходство, но были неоднородны. Территория между Сеной и Соммой принадлежала франкам, в значительной степени кельтизированным, с не большой семитизирован- ной романской примесью. Морское побережье сохранило кимрийское название — Пикардия. Во внутренних землях галло-римляне, смешанные с невстрийскими фран- ками, почти не отличались от своих южных и восточных соседей; однако они обла- дали большей энергией, особенно северные жители. Чем ближе к Рейну и чем даль- ше в направлении старых декуматских границ, тем больше встречалось настоящих франков австразийской группы, в которых сохранилось больше германской крови. Здесь находились ее истоки. Поэтому, если судить по историческим текстам, здесь находились мозг и сердце империи и ее сила, здесь решались ее судьбы. Любое со- бытие, не инициированное в среднем течении Рейна или его окрестностях, имело лишь локальное значение. Выше по реке в направлении Баля германские массы все больше кельтизированы и приближаются к бургундскому типу; на востоке, начиная от Баварии, галло- романская смесь пополняется славянскими оттенками, которых еще больше вблизи Венгрии и Богемии, где они уже преобладают, образуя переходную зону между за- падными народами и народами северо-востока и юго-востока до самой Византии. Таким образом, западные группы обязаны тевтонскому элементу той силой рассу- дочности, которой не имели изнеженные народы романского мира. Эта эпоха кончи- лась тогда, когда варвары увидели в этнической основе, где они занимали ведущее положение, массу, противостоящую им. Они смешались с этой массой и приобрели другие взгляды: теперь их удивление вызывали только новые различия в этой сово- купности, частью которых они теперь являлись. Именно в это время романский мир решил, что победа над варварством, которое латиняне считали самым тяжелым по- следствием германского нашествия, наконец одержана. Вплоть до царствования Карла Великого варварство сохраняло свои внешние формы и проявления. После него материальная форма перестала существовать, и хотя его дух еще оставался, так же как ассирийский и эллинский дух, оно вступило в тяжелую стадию. Как бы то ни было, повторяю еще раз, его дух не погиб. Этот гений, представлявший сумму всех этнических обломков, продолжал сопротивляться благодаря одному об- стоятельству, которое заслуживает упоминания. Речь идет о феномене, противопо- ложном тому, что мы видели в период, когда империя существовала без императора: а в данном случае император остался без империи. Императорское достоинство, в некоторой степени связанное с римским величием, в течение нескольких веков обеспечивало ему внешнюю форму наследника и продолжателя. И опять-таки гер- манские народы, в силу своего упрямого инстинкта, явили новый пример той же ло- гики и той же стойкости, которая отличала их собратьев с берегов Инда, хотя это произошло в иной форме. Теперь нам остается рассмотреть типичные достоинства расы в лице последних арийских ветвей, которые вышли из Скандинавии на юг. Это были норманны и анг- лосаксы. ГЛАВА V. Последние переселения арийцев-скандинавов В то время как крупные племена, покинувшие Скандинавию после I в. н. э., посте- пенно перемещались на юг, значительные массы, жившие на полуострове и рядом с ним, не знали покоя. Их можно разделить на две группы: та, что стала основой анг- лосаксонской конфедерации, и вторая группа, выходцы из которой были более неза- висимы друг от друга и продвинулись дальше; именно их следует считать «норман- нами», как они себя называли. Несмотря на то, что, начиная с I в. до н. э. до V в. н. э. влияние этих групп чувство- валось даже в римских регионах, нет оснований подробно говорить о них отдельно, потому что там действовали и другие германские народы. Но после I в. нашествие Аттилы положило конец их влиянию или, по крайней мере, ослабило его. Славяне, втянутые в общий этнический беспорядок, главными зачинщиками которого были тевтоны и гунны, оказались отброшенными в районы между скандинавскими страна- ми и южной Европой, и только с этого момента можно четко различать арийцев на севере нашего континента. Эти славяне, вновь оказавшиеся жертвами катастроф, сотрясавших высшие расы, пришли на земли своих предков, которые жили там несколько столетий назад, и, возможно, проникли еще дальше. Они перешли Эльбу, поднялись по течению Дуная, появились в самом центре Гер мании. Под предводительством своей знати, состояв- шей из гетов, сарматов, кельтов, и смешавшись с немногочисленными группами гун- нов, которые их теснили, они заняли на севере весь Гольштейн вплоть до Эйдера [Шаффарик считает, что гунны, описанные в «Эдде», были славянами, что является явной натяжкой.]. На западе они двигались к реке Сааль и сделали ее своей границей, а на юге заняли Стирию, Карниоль, дошли до побережья Адриатики, с одной стороны, с другой — до Майна, и захватили оба австрийских герцогства — Тюрингию и Суаб [В этом направлении славяне двигались под давлением аваров, по лумонгольского-полуарийского племени.]. Затем они спустились до рейнских земель и проникли в Швейцарию. Эти вендские народы, прежде постоянно угнетаемые, поневоле стали завоевателями, обстоятельства работали на них, и в результате германский элемент оказался значительно ослаблен во всей Германии и сохранил свои позиции только в Вестфалии, Фризе, Ганновере и на Рейне. Такая си- туация сложилась в VIII в. Саксонские набеги и франкская колонизация в течение трех или четырех последую- щих веков несколько изменили положение, но в результате масса местных народов оказалась навсегда отрезанной от основных арийских элементов. Этому способство- вали не только набеги славян в гуннскую эпоху, но в еще большей мере состав гер- манских групп, смешанных с многочисленными наемными бандами кельтов и вендов. Когда германские племена переселялись или исчезали, главным образом страдала самая благородная часть, тогда как конфликты мало затрагивали два низших класса — карлов и траэлов. Напротив, по мере того, как теряли свою знать славянские пле- мена, они все более освобождались от арийского влияния, отвлекавшего их от их истинной природы. В результате исчезновения германцев, с одной стороны, и ослаб- ления вендской аристократии, с другой, в населении Германии, в конце концов, ос- талось очень мало германских элементов. Об этом свидетельствуют сельские обычаи, народные суеверия, наречия и физиологические особенности. Так, в Шварцвальде можно встретить чисто кельтские или славянские типы или пассивных австрийцев и баварцев, в которых нет той энергии, какой отличаются франки или лангобарды. Именно это население оказалось на пути саксонов и норманнов, точно так же, как в свое время германцы столкнулись примерно с такой же ситуацией. Разница состояла в том, что на этот раз силы завоевателей были слабее и географические результаты более скромные. Вначале норманны пошли по стопам готских племен. Они были умелыми и отважны- ми мореплавателями и совершали походы на восток, пересекли Балтийское море, высадились на его берегу, откуда пошли предки Германариха, и, с мечом в руках пройдя по всей Руси, заключили военные союзы с императорами Константинополя, а с другой стороны, их пираты наводили страх на жителей побережья Каспийского моря. Они настолько хорошо освоились в русских землях и завоевали там такой высокий авторитет своим умом и мужеством, что славяне этой страны, признавая свое бесси- лие, почти единодушно и с радостью приняли власть чужеземцев. Последние осно- вали крупные княжества и в какой-то мере восстановили и Асгард, и Гардарику, и готскую империю. Они заложили основы славного будущего славянских государств, скрепив их арийской кровью. Без них России бы не было [Людбранд де Тичино, епископ Кремонский, умерший в 979 г., говорил, что народ, который греки называют «русские», на Западе зовется «норманнами». В V в. русские — под этим именем надо понимать основную часть населения — говорили на скандинавском языке. Территория, где был распространен этот язык, охва- тывала окрестности Ладожского озера, озера Ильмень и верховье Днепра. Обычно русские норманны называли себя «варягами». Это имя носили так- же асы, готы и саксоны, т. е. оно чисто арийского происхождения. Греки знали в Дрангиане сарматский народ, который называл себя «зариянга» или в зендской форме «зараянг». Плиний переделал его в «эвергетов». Это название, «заранги», «эвергеты» или «варяги», пришло и во Францию, ос- тавив следы в географических названиях. Это доказывает, что северные арийцы, несмотря на расстояния, сохраняли родство со своей ветвью.]. Сегодня существует большая славянская империя — единственная, которая выдер- жала испытание временем, первый и уникальный памятник политическому разуму, истоки которого следует искать в варяжских, т. е. норманнских династиях. Однако это грандиозное сооружение является германским только в силу факта сво- его существования. Норманны не изменили характер своих подданных: они были слишком малочисленны, чтобы добиться такого результата. Они затерялись в массе местного населения, в котором татарские набеги в средние века постоянно усилива- ли дестабилизирующее влияние финской крови. Все это имело бы бесславный конец, если бы судьба не послала этой стране силу, которая возродила ее, и этой силы ока- залось достаточно, чтобы нейтрализовать худшие качества славянского гения. При- ход немецких князей, администраторов, генералов, профессоров, художников, ре- месленников, появление англичан, французов, итальянцев медленно, но верно де- лали свое дело, трансформируя инстинкты местного населения и готовя его, помимо его желания, к тому, чтобы занять высокое положение в Европе. Все, что сегодня есть в России политически значимого, все, что сближает эту страну с германизиро- ванной цивилизацией, пришло извне. Возможно, такая ситуация сохранится в течение более или менее продолжительного времени, но в сущности инертность, присущая местным жителям, осталась, и на- прасно считают, что вендская раса представляет угрозу для Запада. Кое-кто, увидев, что у нее мало способностей к социальному совершенствованию, поспешили объя- вить ее юной и полной скрытых сил, которые еще не проявились. Однако это из об- ласти иллюзий. Славяне относятся к самым древним семействам, самым перемешан- ным и выродившимся, какие есть на земле. Они исчерпали свои возможности еще раньше кельтов. Норманны придали им чувство единства, которого они были лише- ны. И это чувство теряется по мере того, как впитывается скандинавская кровь, оно поддерживается только за счет новых притоков, однако они не в состоянии дать сво- им ученикам то, чего у тех никогда не было. На Западе славяне могут занимать только подчиненное социальное положение и вряд ли будут играть заметную роль в будущей истории, как не играли ее в про- шлом, если бы не огромная территория, которую они занимали. Находясь на границе между Европой и Азией, они служат естественным переходным элементом между своими западными и восточными монголоидными сородичами. Они составляют бес- численные массы людей от Богемии и Петербурга до границ с Китаем. Они поддер- живают, таким образом, между различными метисами непрерывную этническую свя- зующую нить, которая сегодня опоясывает северное полушарие. Вот удел славянских народов и предел их развития, которого они никогда бы не дос- тигли без помощи норманнов. Эти норманны осуществляли свою деятельность глав- ным образом в России, откуда мы перенесемся вслед за ними в другие земли. Не будем останавливаться на их деятельности, т. к. это скорее область политической истории. Вытесненные из центра Германии массами новых пришельцев, потерпев поражение от саксонов [Континентальные саксоны так быстро смешались с кельтскими или славянскими племенами, окружавшими их, что по традиции они считаются автохтонным населением Гарца, хотя их предки жили на Хер- сонесе еще в V в., а сами они захватили Тюрингию только в VI в. Создается впечатление, будто они вдруг родились посреди гор и лесов Гарца. Здесь слышится отголосок скандинавских мифов в сочетании с местными леген- дами.], норманны вплоть до VIII в. продолжали свои походы. Западные мореплаватели боялись отважных норманнских пиратов, которые добира- лись до Средиземного моря, грабили Испанию, колонизировали острова вблизи Анг- лии, обосновались в Ирландии и Шотландии, населили долины Исландии. Несколько позже они пришли и на землю Англии, которой раньше причинили столь- ко хлопот и волнений, отобрали ее большую часть у бриттов и саксонов, которые высадились на этих берегах еще раньше. Позже они обновили кровь французов в Невстрии и обеспечили им превосходство над другими жителями Галлии. В числе их самых славных деяний следует в первую очередь отметить открытие американского континента в X в. и создание там колоний в XI, а возможно, и в XIII в. В свое время мы поговорим о полном завоевании Англии французскими норманнами. Скандинавия, откуда вышли эти воины, еще в героические времена средневековья занимала видное место в памяти всех господствующих рас Европы. Это была земля их славных предков, земля их богов, вытесненных христианством. Высокие образы, которые вызывало название этой земли в мыслях франков и готов, можно сравнить с воспоминаниями об Ултрара-Куру для брахманов. В наши дни этот полуостров насе- лен людьми, похожими на тех, которые так долго и обильно питали всю континен- тальную Европу [Язык рунических текстов значительно отличается, как и гот- ский язык Улфилы, от нынешних скандинавских языков, в которых много финских элементов.]. Чем чище была кровь этих древних воинов, тем меньше времени они проводили в своих одэлах. Немногие остались в Скандинавии. Но неко- торые возвратились туда и нашли там финнов, кельтов, славян — либо выходцев тех, кто когда-то населял страну, либо потомков пленников, которых забросили туда перипетии войн и конфликтов с остатками асов. Однако нет сомнений в том, что в Швеции и, особенно в Норвегии еще сегодня можно встретить физиологические, лингвистические и политические свидетельства пребывания исчезнувших благород- ных рас, о чем говорит история последних столетий. Ни Густав-Адольф, ни Карл XII, ни их народы не являются потомками Рагнаса Лодброга и Харалда. Если бы норвеж- цы и шведы были более многочисленные, ситуация сложилась бы по-иному; но они по причине своей малочисленности обречены на социальное бессилие. Поэтому можно сказать, что не среди них следует искать последний оплот германского влия- ния: он находится в Англии. Именно там он в большей мере сохраняет свое прежнее влияние. Когда речь шла о кельтах, мы видели, что население Британских островов во време- на Цезаря состояло из местных финнов, некоторых галльских племен, в разной сте- пени затронутых смешением с аборигенами, но весьма деградированных этими кон- тактами, и из переселившихся германизированных бельгийцев, которые занимали восточное и южное побережья. С последними в основном и имели дело римляне — как в вопросах войны, так и ми- ра. Рядом с этими чужеземными племенами жили с давних времен более чистые гер- манцы, упоминаемые в галльских документах под именем «коританийцы». С тех пор переселение тевтонских групп больше не прекращалось вплоть до 449 г., который обычно считается началом англосаксонского периода. В царствование Пробия им- перская власть населила остров вандалами, немного позже туда завезли квадов и маркомманов. Гонорий сформировал в северных провинциях более 40 когорт из вар- варов, которые привели с собой жен и детей. Затем земли получили многие тунгры. Все эти волны иммигрантов были достаточно значительны, чтобы сформировать но- вое население на западном побережье и учредить новую должность, которая, со- гласно римской иерархии, на острове называлась «префект саксонского побережья». Этот титул говорит о том, что задолго до появления двух братьев-героев по имени Хенгест и Хорса большое количество людей их расы уже обитало в Англии. Таким образом, британское население очень рано получило приток германской кро- ви, и племена, жившие в центральных районах, также постепенно смешались с сосе- дями или были вынуждены уйти в горы на севере или же переселиться в Ирландию, которая стала последним оплотом чистых кельтов, если таковые вообще оставались там. Скоро на острове появилось многочисленное римское население. Во время одного бунта семьдесят тысяч римлян были убиты только в трех кантонах Лондона, Мерула- ма и Колчестера. Но через некоторое время в Великобританию пришли новые пере- селенцы с юга, и численность римлян-островитян продолжала расти. В III в. Марсий насчитал в стране 15 тысяч крупных поселений. Во многих жили только римские поселенцы. По свидетельству Цезаря, бритты предпочитали жить в убогих хижинах среди лесов, между тем как германизированные бельгийцы, при- бывшие из Галлии, обитали в таких же городах, как их сородичи на континенте. Они имели свои деньги, а через 40 лет после римского завоевания при Агриколе по под- счетам Птолемея в стране было 56 крупных городов. Пришельцы подчинялись рим- ским законам и обычаям, строили памятники, акведуки, театры, триумфальные арки, которые вызывали восхищение еще в XIV в. [Тацит, резко осуждающий галлов за то, что они с такой легкостью приняли разрушительное римское влияние, также нелестно отзывается об островных бриттах, которые копировали у себя римскую административную систему.] Короче говоря, местные города все больше напоминали галльские. Тем не менее, существовала большая разница. Жители Великобритании обладали большей политической энергией, чем их континентальные соседи, несмотря на то, что их небольшая территория и географическое положение на задворках империи не позволяли им надеяться на значительную роль в ее истории. Здесь уместно напом- нить, что географическая ситуация мало влияет на могущество страны. Полугерман- цы Великобритании дали Риму большое число императоров. При их участии непре- рывно велись амбициозные политические интриги. С их побережья отплывали когор- ты на завоевание римского мира. Они замахнулись на то, в чем их соседи галлы столько раз терпели неудачу: они задумали создать свои династии и пре успели в этом. Начиная с царствования Караусия они уже мало зависели от Рима. Они сфор- мировали политический центр со всеми соответствующими эмблемами и знаками от- чизны. Так туманный Альбион окружил себя ореолом гордой, суроюй и несколько эгоистичной свободы, которой поныне гордятся потомки бриттов. Я не буду рассказывать о бритто-римских императорах Аллектии [Аллектий вел себя как настоящий император. Он заселил остров большим числом фран- ков и саксов.], Магнентии, Валентинии, Максиме, Константине, с которыми Гонорий был вынужден заключать пакты. Я не буду говорить о Марке, который навсегда за- крепил обособленное положение страны [Марк был избран императором с це- лью защиты страны от саксонского вторжения в 407 г.]. Я просто хотел показать, в какую глубокую древность уходит императорский титул у англичан. Римские формы превалировали на острове в течение примерно 450 лет. После этого начались гражданские войны между германизированными бритто- римпянами и более чистыми саксами, издавна поселившимися в стране после изгна- ния с континента под давлением славян, которые неожиданно вознамерились завла- деть всем островом. Историки часто описывают этих сынов скандинавов, «Сакаи- Суна», или сынов саков, приплывших из кимрийского Херсонеса и соседних с ним островов на кожаных барках. Историки усматривают в таком способе мореплавания проявление варварства, но они ошибаются. В V в. северяне имели большие суда на Балтике. Они издавна видели в своих морях римские галеры, видели экспедицию франков, которые с Черного моря вернулись во Фризию на кораблях, отбитых у им- ператорского флота, и могли воспользоваться этими образцами, но не захотели. Этим мужественным людям больше подходили мелкие суда, которые можно перено- сить на руках, которые могли переходить из моря в реки, из рек в мелкие речки. Таким образом, они могли пробираться в глубь страны, что было не под силу боль- шим судам, и осуществлять завоевания. В результате возобновились смешение рас и, соответственно, конфликты [Проспер Аквитанский считает 441 г. датой окончательной победы англосаксов. Это завоевание отличается от покоре- ния Галлии франками в двух моментах: во-первых, саксы не получили им- ператорской инвеституры и не могли ее получить, потому что Великобрита- ния являлась независимой страной; во-вторых, вследствие вышесказанного, их предводители не имели намерения требовать звания патрициев и консу- лов, поскольку не желали играть роль римских чиновников.]. Бритто-римское население, которое отличалось высокой энергичностью по сравне- нию с галло-римлянами в силу своего германского происхождения, более достойно вело себя по отношению к завоевателям и оказывало им сильное сопротивление [Например, бритты в боях против саксов использовали римскую тактику.]. Часть страны осталась почти независимой, если не считать вассального положения и признания высшей власти саксов с выплатой дани. Но даже покоренное население имело право на землю, ношение оружия, командование войсками или выбор своих военачальников. Как франкские короли окружали себя преимущественно галльскими придворными, так и принцы Гептархии набирали свой двор из среды бритто-римлян. Последние сразу получили высокие должности при дворе потомков асов. Они научили их рим- ским законам и приобщили к идее власти, которую англо-саксонские воины не стре- мились распространять. Но и в этом бритто-германские советники значительно отли- чались от галльских или меровингских: они не смогли спасти от разрушения римские нравы, потому что и сами в слабой мере знали их, и не заложили в систему правле- ния зерно феодализма, потому что их страна была незначительно затронута дейст- вием бенефициальных законов. Итак, Англия, начиная с V в., оставалась в стороне от образа жизни остальной части Европы. Бритто-римляне очень хорошо внушили потомкам Бодана и Тора желание собрать воедино все наследие национальных императоров. Мы знаем, с каким удивлением самые ловкие и могущественные англосаксонские принцы принимали римские знаки отличия высшей власти в виде изображения волчицы и двух братьев-близнецов, воспринимали римские законы в отношении своих подданных, завязывали тесные связи с двором Константинополя и приобретали двойной титул: «братвалда» по от- ношению к подданным англосаксам и бриттам и «басилеус» в письменных докумен- тах по латыни [Титул «братвалда» предполагал пусть и номинальную, но все- таки власть над независимыми бриттами племенами острова; некоторые из этих племен в X в. имели знать германского происхождения: например, кор- нуэльцы.]. Титул «басилеус», на который не смели претендовать франкские, виси- готские, ломбардские короли, предоставлял прерогативу величия и независимости. На острове, так же как и на континенте, хорошо понимали его значимость, потому что Карл Великий унаследовал трон Константина V; в письме к Эгберту он назвал себя императором восточных христиан, а адресата именовал императором западных христиан [Еще Вильгельм-Завоеватель носил титул «басилеус». Видимо, он был последним английским сувереном, который пользовался этим титу- лом.]. Расовые отношения между бритто-римлянами и германскими племенами, пришедши- ми из Ютланда [Название «англосаксы», применяемое к завоевателям Анг- лии, Не означает, что все они относились к одной нации: среди них были варяги, ютунги, тюрингские саксы.], основывались на компромиссе: со стороны побежденных — отказ от приобретения товаров с юга, принятие германских идей, а со стороны победителей — уступки и послабления административного характера. Например, создаваемые институты были похожи на скандинавские. Землевладение в форме одэла и феода, политические права, основанные исключительно на террито- риальной собственности, поощрение земледелия, постепенное запустение многих городов [С бриттскими городами Англии случилось то, что произошло с кельтскими поселениями в Германии. Они не имели достаточно богатств и сил, чтобы сопротивляться враждебному окружению. Римские институты постепенно германизировались, а тяга к сельской жизни и постоянные на- беги приводили к размыванию городской буржуазии.], увеличение количества деревень, особенно отдельных ферм и поместий, в которых свободный человек чув- ствовал себя вольготно, — все это свидетельствовало о крепости арийского духа. С другой стороны, рост числа городов, растущее безразличие к делам общества и уменьшение численности свободных людей на континенте указывали на развитие совсем иных тенденций. Неудивительно, что некоторые современные историки превозносят образ жизни анг- лосакса, жившего мирной сельской жизнью в эпоху, когда его собрат на континенте — карл или ариман, т. е. «добропорядочный человек» — утратил почти все качества свободного человека. Но тогда они должны добавить, что организация средних клас- сов при саксонских королях и первых норманнских династиях была всего лишь про- дуктом этнических обстоятельств и не подлежала совершенствованию. Тогдашнее английское общество со всеми своими достоинствами и недостатками составляло единое целое, обреченное на упадок. Почти полное отсутствие романизированного элемента не позволяло ему прибли- зиться к тому, что мы называем европейской цивилизацией. По мере слияния раз- личных групп населения кельтские элементы, глубоко пропитанные финской сущно- стью, элементы, которые попали в массу бриттов в результате англосаксонского пе- реселения, и те, которые принесли с собой датчане, поглощали германские элемен- ты. При этом не надо забывать, что, несмотря на их многочисленность, они утрачи- вали свою энергию по мере смешения с разнородной массой. Их лучшие качества тускнели так же, как переходящий из рук в руки плод теряет свою свежесть, сохра- няя, однако, мякоть. В такой ситуации находилась Англия XI в. Рядом с замечатель- ными политическими достижениями мы видим постыдную нищету в интеллектуаль- ной жизни; исключительно развитый прагматизм, благодаря которому на острове накоплены огромные богатства, и полное отсутствие деликатности и элегантности нравов; зажиточность крестьян-собственников и абсолютное рабство, какого, пожа- луй, не было нигде. Духовенство, которое по причине невежества и низких плотских нравов медленно скатывалось к еретизму, бездарные правители, управляющие стра- ной так же, как раньше управляли своим одэлом, и за плату отдающие государст- венную печать в пользование проходимцам. Наконец, исчезновение всех чистых рас и появление на троне крестьянского сына. Вот что уродовало общую картину общества в период норманнского завоевания. Англии повезло с приходом Вильгельма, и на волне галло-скандинавского нашествия туда проникли романизированные элементы. Они не разрушили тевтонскую основу, не лишили ее прагматического и политического гения — они влили в нее то, чего ей до тех пор недоставало для того, чтобы присоединиться к общему ходу цивилизации. Вместе с герцогом Нормандским пришли романизированные бретонцы, ангевийцы, бургиньонцы, представители всех регионов Галлии. Они обеспечивали связь острова с остальной Европой, вытащили его из болота изоляции, в котором его держал сам характер этнического состава населения, потому что Англия оставалась слишком кельто-саксонской в тот период, когда остальной европейский мир стремился сбро- сить с себя германскую природу. Плантагенеты и Тюдоры продолжили цивилизаторское движение и расширили для него путь. При них приток романизированного элемента не имел такого угрожающего размаха и не затрагивал низшие слои населения, тогда как высшие слои, как и вез- де, постепенно деградировали и исчезали. Как обычно случается, цивилизованная раса, оказавшись в среде обладающих сильной энергией масс, получает небольшую дозу яда, что производит положительный эффект. Так и в Англии ситуация посте- пенно улучшалась, нравы смягчались, и страна сближалась с континентальным об- ществом; в то же время она продолжала оставаться в основном германской, поэтому феодализм там никогда не приводил к рабству, как это происходило у ее соседей. Королевская власть не могла перешагнуть определенные границы, установленные национальными инстинктами; муниципальная система мало походила на римскую, низшие классы всегда имели доступ на более высокую ступень, а привилегии были основаны не на титуле, а на земельной собственности. С другой стороны, падал ин- терес к интеллектуальным знаниям, имело место презрение ко всему, не связанному с материальными потребностями: недаром итальянцев возмущает, что англичане не способны наслаждаться искусством. В истории человечества, начиная с X в. до наших дней, мало найдется аналогичных примеров. В других местах арийцы или арианизированные элементы питали своей энергией массы разнородного населения, придавали им силу, а в ответ воспринима- ли новую для них культуру. Но нигде больше благородные племена, собравшиеся вместе на небольшой территории, не получали так мало элементов из смешанных, но более развитых в смысле исторического опыта рас. Именно этому исключительному обстоятельству англичане обязаны не только своим медленным социальным прогрес- сом, но и прочности их империи: она не отличалась ни блеском, ни гуманностью, ни благородством, но зато была самой мощной в Европе. Этот процесс ускорился с конца XVII в. После религиозных войн во Франции на остров хлынула новая волна французов. На этот раз они не стремились попасть в аристократическую среду: торговые отноше- ния, которые расширялись и углублялись повсюду, втянули значительную часть им- мигрантов в плебейские массы, и англосаксонская кровь серьезно от этого пострада- ла. Появление крупной промышленности еще более усилило этот процесс, притяги- вая в страну работников негерманских рас, ирландцев, итальянцев, славянизиро- ванных немцев и немцев, отмеченных кельтской печатью. Тогда англичане реально ощутили, как их втягивает в себя сфера романизированных народов. Они без всякого сожаления стали терять то, что когда-то сближало их со скандинавами, фламандцами и голландцами. Начиная с этого времени, они стали лучше понимать Францию. Они почувствовали тягу к классическим наукам, искусст- ву, музыке, литературе и добились в этой области такой славы, о которой не могли и мечтать их предки, хотя и сюда они вносили грубый варварский вкус. Тем временем иммиграция с континента продолжалась и усиливалась. Отмена Нант- ского эдикта заставила многих жителей южных провинций Франции присоединиться к своим сбежавшим предшественникам [В разные времена в Англии нашли убе- жище более ста тысяч протестантов.]. Не меньший эффект произвела Француз- ская революция; не считая недавнего притока ирландцев в Англию, непрерывно по- ступали все новые этнические элементы, и инстинкты, противоположные германско- му духу, накапливались в обществе, когда-то таком едином, логично организованном и крепком, хотя и малообразованном. Перемены были ощутимы и проявлялись в самых разных аспектах. Английская зако- нодательная система утратила свою солидарность, приближалось время реформато- ров. Аристократия открыто столкнулась с противниками: неизвестная прежде демо- кратия выдвинула требования, которые выросли не на англосаксонской почве. Рас- тущая популярность новшеств, появление новых идей, организация новых сил — все свидетельствует о том, что причины такой трансформации следует искать на конти- ненте и что Англия вступает в романский мир. ГЛАВА VI. Последняя эпоха германо-романского общества Вернемся в империю Карла Великого, потому что именно в ее лоне должна была за- родиться современная цивилизация. Нероманизированные германцы Скандинавии, северной части Германии и Британских островов утратили «наивную» сторону своей сущности, и теперь в их могуществе уже нет прежней гибкости. Они слишком бедны идеями, чтобы добиться больших и разнообразных результатов. Славянские страны по тем же причинам отличаются таким убожеством мысли, что даже когда некоторые из них вступают в тесные связи с восточным романским или греческим миром, этот брак не приносит плодов. Впрочем, здесь я ошибся: этот брак дает еще более пла- чевные результаты, чем византийский компромисс. Итак, перенесемся в провинции восточной империи, чтобы присутствовать при появ- лении нынешнего социального устройства. Здесь уже не так отчетливо проявляется сочетание варварства и романского духа: эти два элемента будущего мира начинают проникать друг в друга, и будто для того, чтобы ускорить этот процесс, произошло как бы разделение функций на всем пространстве империи. Повсюду видны ростки слияния, которое не имеет четко определенных национальных границ и искажает суть компонентов, бурлящих в этом котле. Но это зрелище вовсе не новое для читателя этой книги. Поглощение сильных рас в древних обществах происходило в такие удаленные от нас времена и в таких дале- ких землях, что нам трудно проследить все его этапы. Иногда мы можем рассмотреть не только окончательные катастрофы, но и кое-какие исторические подробности. История, часто искаженная несовершенной хронологией и мифическими формами, затемненная толкователями, такими же чужими для того или иного народа, как и мы с вами, доносит до нас не факты, а скорее их образы. Более того, эти образы дохо- дят до нас отраженные во множестве зеркал, ракурс которых подчас очень трудно определить. Зато совсем иная картина предстает перед нами, как только речь заходит о близкой нам цивилизации! С нами разговаривают наши отцы и рассказывают о далеких собы- тиях так, как бы мы сами рассказывали об этом. Читая их рассказы, мы живо пред- ставляем сцену, на которой разворачивались события. Нам нетрудно понять то, о чем они говорят, и представить то, о чем они умалчивают, потому что мы сами — плод их деяний, и если мы испытываем затруднения, что касается полного и точного представления о совокупности их дел, если нам не удается проследить все события, почувствовать их логику и вывести следствия, виной тому не скудность сведений, а напротив, угнетающее обилие подробностей. Наш глаз с большим трудом различает и разделяет их, проникает в их суть, поскольку они слишком многочисленны и раз- мыты, и наша главная ошибка заключается в том, что мы пытаемся их классифици- ровать. Мы настолько активно соучаствуем в страданиях и радостях, в триумфах и пораже- ниях нашего родного прошлого, что нам плохо удается сохранить непредвзятость, без которой невозможны правильные суждения. Встречая в королевских капитуля- риях, в хартиях феодальной эпохи, в ордонансах эпохи административной первые свидетельства всех тех принципов, которые сегодня волнуют наше правительство или вызывают наше негодование, чаще всего мы не можем оставаться объективно равнодушными. Но такое исследование не терпит ни нынешних страстей, ни сегодняшних симпатий или антипатий. Пусть нельзя не радоваться или грустить вместе с предками, пусть их участь не должна оставлять нас безучастными, необходимо подавить эмоции для достижения самой благородной цели, которая есть поиск истины. От этого выигры- вает справедливость и, в конечном счете, гуманизм. Нас должен интересовать не определенный класс или исторический персонаж, а весь сонм умерших людей; здесь имеет право на существование только отстраненная жалость ко всем, кого больше нет, независимо от того, носили ли они королевскую корону, шлем воина, шапочку буржуа или кепи пролетария. Для того чтобы прийти к такому безмятежному созер- цанию, нет иного средства, кроме как рассуждать о наших предках так же, как мы рассуждаем о чужих для нас цивилизациях. Исходя из принципов данной книги, новая цивилизация должна была явить свои первые формы там, где смешение варварства и романского духа затронуло, во- первых, самые чистые элементы, во-вторых, элементы, больше всего проникнутые эллинизмом, тем более что последние как раз и заключают в себе истоки имперской цивилизации. В самом деле, три территории доминируют в моральном отношении, начиная с IX по XIII в.: верхняя Италия, среднее течение Рейна и северная Франция. В верхней Италии ломбардская кровь сохранила энергию, неоднократно подпиты- ваемую франками. Поэтому страна имела достаточно сил для будущего. С другой стороны, местное население содержало в себе достаточно эллинских элементов, и поскольку оно намного превосходило по численности завоевателей-варваров, слия- ние приводило его к еще большему росту. Там сохранилась и стала быстро разви- ваться римская административная система. Города — Милан, Венеция, Флоренция — приобретают такое большое значение, какого давно не знал ни один город в других местах. Их устройство в чем-то напоминает абсолютизм античных республик. Воен- ная власть ослабляется, германская королевская система — всего лишь прозрачная и непрочная ткань, наброшенная на общество. Начиная с XII в. феодальная знать почти полностью исчезает со сцены, ей на смену приходит буржуазия, восстанавли- вается императорское право, возрождаются науки, расцветает торговля, и вся лом- бардская лига переживает невиданный расцвет. Но при этом не надо забывать, что тевтонская кровь, которую инстинктивно презирали все народы, пытающиеся вер- нуться в романский мир, — это именно то, что придает им силы. Она с каждым днем теряет свои позиции, но все еще существует, о чем говорит долгое сохранение инди- видуального права даже среди духовенства. По ломбардскому типу, с разными вариациями, формируются многочисленные госу- дарства. Кстати, этот же тип мы видим в провинциях Бургундского королевства, в Провансе, Лангедоке и южной Швейцарии, хотя там нет ломбардского блеска. Обычно там варварский элемент слишком слаб и не в состоянии придать энергию романскому духу [Во всех этих странах германские институты в некоторой степени сохранились до наших дней: примером служит республика Сан- Марино в восточной Италии. Скандинавские следы можно встретить в неко- торых маленьких кантонах.]. В центральной части и на юге полуострова он почти отсутствует, поэтому мы наблюдаем там бесплодные волнения и жалкие конвульсии. Тевтонские набеги носили эпизодический характер на этих землях и только усилива- ли этнический беспорядок, который не могли исправить греческие и сарацинские поселенцы. Одно время норманнское владычество привело к неожиданному расцвету цивилизационного духа в самой южной части полуострова и в Сицилии. К сожале- нию, этот живительный поток скоро иссяк, и императоры дома Хоэнштауфен пожи- нают его последние плоды. Когда в XV в. германская кровь почти перестала распространяться в массах верхней Италии, страна вступила в стадию, которую пережила южная Греция после граждан- ских войн. Она поменяла свою политическую жизнестойкость на развитие художест- венных и литературных способностей. В этом смысле она достигла высот, каких ни- когда не достигала римская Италия, всегда поклонявшаяся афинским образцам. Но успех продолжался недолго, как и во времена Платона: не прошло и сотни лет, как возобновилась агония всех способностей. XVII и XVIII вв. ничего не добавили к сла- ве Италии, но лишили ее многого. На берегах Рейна и в бельгийских провинциях романские элементы численно пре- восходили германские. Кроме того, они были значительно больше пропитаны праг- матичностью кельтов, чем аборигены Италии. Местная цивилизация шла в направле- нии, соответствующем причинам, которые ее породили. В смысле феодального права императорская система бенифиций оказалась малоэффективной, и связь землевла- дельцев с короной всегда была очень слабой, между тем как независимые доктрины древнего германского законодательства еще долго поддерживали у владельцев зам- ков свободу и независимость. Рыцари Хайнаута и Палатината до XIV в. считались самыми богатыми, гордыми и независимыми в Европе. Их непосредственный сюзе- рен, император, имел мало власти над ними, а второстепенные принцы и князья, кстати, более многочисленные, чем в провинциях, были бессильны подчинить их. Тем не менее, и там усиливался романский дух, потому что романский мир был слишком велик, и, в конце концов, им пришлось, с великой неохотой, признать глав- ные принципы права Юстиниана. Тогда феодальная система потеряла большую часть своих прерогатив, хотя сохранила их в достаточной мере для того, чтобы революци- онный взрыв 1793 г. потряс эти страны сильнее, чем другие. Без внешней поддерж- ки остатки феодальной организации еще долгое время сопротивлялись в западных районах. В противовес не желающей сдаваться знати буржуазия создала свой шедевр: ган- зейский союз, комбинацию кельтских и славянских идей, в которой преобладали последние, но которая держалась во многом благодаря германской твердости. Под императорской защитой города, входившие в союз, почти не протестовали против ига, как это часто случалось в Италии. Они охотно отказались от высших прав в пользу своих суверенов и ревностно следили только за соблюдением своих социаль- ных и торговых интересов. У них не было ни междоусобной борьбы, ни стремления к республиканскому абсолютизму. Любовь к труду, жажда наживы, почти полное от- сутствие страстей, высокая степень рассудочности, приверженность позитивным свободам — вот их характерные черты. Они не презирали ни искусства, ни науки и активно перенимали вкусы знати к повествовательной поэзии, хотя у них было смут- ное понятие о красоте, а их ум был направлен на практические достижения, в отли- чие от итальянского гения. Однако архитектура стрельчатых сводов обязана им своими самыми прекрасными памятниками. Церкви и храмы в городах Фландрии и западной Германии характеризуют излюбленную форму искусства этих регионов, которая отвечает внутренней природе их гения. Влияние рейнских государств было очень значительным по всей Германии и распро- странялось до самых северных областей. Именно там скандинавские королевства нашли те стороны южной цивилизации, которые лучше всего подходили для них. На востоке, по соседству с австрийскими герцогствами, доза германской и кельтской крови была меньше, так как преобладало славянское и романское население, поэто- му там издавна обращали взоры к Италии, хотя не гнушались образцами с Рейна и даже славянскими примерами. Земли, находившиеся под властью дома Габсбургов, представляли собой переходную территорию, наподобие Швейцарии, которая делила свое предпочтение между рейнскими и верхне-итальянскими моделями. На землях древней Гельвеции срединной точкой между двумя системами был Цюрих. Чтобы закончить нарисованную картину, повторю еще раз: пока Англия оставалась пре- имущественно германской после того, как впитала в себя французский поток, при- шедший вместе с норманнским нашествием, и до того, как протестантские пересе- ленцы начали сближать ее с континентом, именно фламандские и голландские фор- мы были ей ближе по духу и связывали ее идеи с идеями Рейна. Переходим к третьему центру цивилизации, который находился в Париже. В этой части страны осуществлялась интенсивная франкская колонизация. Романский принцип был представлен кельтскими элементами, не менее многочисленными, чем на берегах Рейна, но более эллинизированными: одним словом, этот принцип преоб- ладал над варварством, и германские идеи рано отступили перед ним. В самых древ- них поэмах карловингского цикла тевтонские герои либо отсутствуют, либо изобра- жаются в неприглядном виде, например, рыцари из Майенса, тогда как западные паладины, например, Роланд и Оливье, или даже южные рыцари, как, например, Жерар Русильонский, занимают почетное место. Традиции Севера все больше иска- жаются под давлением римских нравов. Феодальная система в этом районе все больше проникается имперскими понятиями и обрастает многочисленными ограничениями, нюансами, обязательствами, которых не знала ни Германия, где владение фьефами отличалось большей свободой, ни Ита- лия, где она была подчинена власти суверена. Только во Франции можно увидеть короля, сюзерена, в роли вассала кого-нибудь из своих людей, теоретически прину- жденного действовать против себя самого под страхом лишения властных прав. Но за всеми этими конфликтами была победа королевской прерогативы, потому что они непрерывно возвышали низшие слои населения и разрушали авторитет рыцар- ства. Все, кто не имел личных или земельных прав, имели право приобрести их, и напротив, все, кто имел и то и другое, понимали, что эти права постепенно уходят из их рук. В такой критической для всех ситуации еще сильнее разгорелись конфликты и усилился антагонизм; они продолжались дольше, чем в других местах, поскольку появились раньше, чем в Германии, и закончились позже, чем в Италии. Слой свободных земледельцев и воинов постепенно исчез по причине общей потреб- ности в защите. Все меньше оставалось рыцарей, подчинявшихся только королю. Ценой утраты части прав каждый стремился купить поддержку человека, более сильного, чем он сам. Эта неразбериха доставляла много неприятностей как для со- временников, так и ля их потомков, и неизбежно вела к всеобщему уравниванию. В связи с этим можно отметить два момента: 1) нет смысла изучать тогдашнюю Францию в пределах ее нынешней территории, поскольку единства страны не суще- ствовало, и 2) нельзя определить время появления современных общин, потому что они всегда были у галло-римлян и галло-франков. Но общины никогда не имели большой власти. Самые крупные фьефы в конце кон- цов, прекратили существование. Независимые, могущественные и гордые личности составляли исключение и рано или поздно должны были отступить перед антипатией романского мышления. Дольше всего продержался беспорядок — последняя форма протеста со стороны германских элементов. Королям, невольным вождям римского движения, было еще нелегко справиться с духом независимости. Непрерывные и всеобщие конфликты и метания раздирали эти героические времена. Никто не чув- ствовал себя защищенным от ударов судьбы. Как не улыбнуться сегодня горькой улыбкой при виде жалости к тогдашним низшим классам, к разрушенным хижинам и потравленным посевам! Почему бы не мерить события X в. той же мерой, какой мы оцениваем события сегодняшние! Ведь речь идет о посевах и хижинах крестьян, не- довольных своей участью. Если уж проливать слезы, то лучше делать это по поводу всего общества, всех классов и всей общности людей. Но почему вдруг слезы и жалость? Та эпоха вызывает совсем не сочувствие у внима- тельного читателя исторических хроник. Вся тогдашняя мысль скорее переполнена энтузиазмом, нежели сухой рассудочностью: она всегда бурлит и движется вперед. Она вдохновлена любопытством и безудержной активностью, она касается всего, с чем сталкивается. В то же время она обладает неисчерпаемыми силами, чтобы по- стоянно питать внешние и внутренние войны и конфликты. Во всех областях деятельности мы видим в той эпохе превосходство над древнерим- ской цивилизацией. Последняя ничего не изобрела — она могла только пользоваться источенными временем плодами. А мы создали новые понятия и сотворили новую цивилизацию. И этим великим творением мы обязаны средневековью. На основе се- верных традиций и кельтских сказок оно создало большую литературу. Оно заостри- ло оружие александрийской диалектики, проникло в теологические глубины и из- влекло оттуда новые формулы, обогатило естественные науки, математику и алгеб- ру. Оно преуспело в географических открытиях, когда маленькие королевства XIII в., не имеющие материальных средств, не рассчитывая на будущую славу, но обуян- ные религиозным экстазом, посылали своих бесстрашных мореплавателей в самые отдаленные уголки земли, о которых даже не помышляли ни греки, ни римляне. В той эпохе много страданий — это историческая правда, но можно ли быть жалким и несчастным, будучи переполненным энергией? Случалось ли, чтобы угнетенный крестьянин-серф, или разоренный аристократ, или плененный король обращали свое последнее оружие против себя? Уж если испытывать чувство жалости, то к тем вы- родившимся и вялым народам, которые ничего не любят, ничего не хотят, ничего не могут, не знают, чем заняться посреди унылого прозябания в лоне угасающей циви- лизации, и снисходительно относятся к самоубийству. Особое сочетание германских и галло-романских элементов в населении северной Франции обусловило болезненный, но верный путь к слиянию и объединению сил нации и позволило ей достичь высот скромных, но достаточных, чтобы вызвать сим- патию двух других центров европейской цивилизации. То, чего не было у Германии и что было в избытке в Италии, Франция имела в ограниченной мере; с другой сто- роны, черты, унаследованные от тевтонской природы, весьма ослабленные во фран- цузской нации, восхищали жителей Юга, которые их наверняка бы не приняли, если бы они были более полными. Такая умеренность вызвала большое уважение к фран- цузскому языку и у северных, и у южных народов XII и XIII вв.: как в Кельне, так и в Милане. Пока миннезингеры переводили наши романы и поэмы, Брунетто Латини, учитель Данте, писал по-французски, так же как и редакторы мемуаров венецианца Марко Поло. Они считали, что только наш язык способен распространить по всей Европе новые знания. В это время парижские школы привлекали к себе ученых лю- дей и пытливые умы со всех стран. Таким образом, феодальная эпоха стала для Франции, находящейся за Сеной, эпохой славы и морального величия, которых не может затмить этнический беспорядок. Но расширение королевства первых Валуа на юг, усиливая роль галло-романского элемента, привело в XIV в. к большой войне, которая в тени английских войн была снова развязана против германизированных элементов [Объединение юга и севе- ра Франции произошло благодаря этническому смешению, которое имело место после альбигойской войны. На заседании парламента в 1212 г. Симон де Монфор провел решение о том, что вдовы и дочери, наследницы «старых фьефов», могут выходить замуж только за французов в течение последую- щих 10 лет. С этим связаны перемещение большого числа пикардийских, шампенуазских и туранжельских семей в Лангедок и угасание старых гот- ских домов.]. Феодальные законы все больше ужесточали контроль королевской власти над землевладельцами и уменьшали их права, т. е. страна все больше «рома- низировалась». Общественные нравы, развиваясь в том же направлении, в конечном счете, нанесли сокрушительный удар по рыцарству, использовав в качестве оружия идеи, которые сами рыцари раньше проповедовали в отношении чести. Понятие чести существовало у арийских народов, а у англичан и даже у немцев оно трансформировалось в теорию обязанности, которая хорошо согласовывалась с дос- тоинством свободного воина. Очевидно, под словом «честь» и благородный гражда- нин империи, и лавочник эпохи Тюдоров понимали высокую обязанность оберегать свои личные интересы от посягательств сверху. И речь не шла об обязанности при- носить их в жертву кому бы то ни было. Напротив, французский дворянин сознавал, что строгие правила чести заставляют его жертвовать всем ради короля: своим иму- ществом, своей свободой, своими близкими и даже жизнью. Для него в такой абсо- лютной преданности заключался идеал благородства, а поскольку он был благород- ного происхождения, он достойно воспринимал любые действия власти. Эта доктри- на, как и все доктрины, возведенные в абсолют, конечно, не была лишена красоты и величия. Ее украшала высшая храбрость, которая, впрочем, была чем-то вроде гер- манского налета на имперских идеях. Ее источник можно найти в семитских поняти- ях, и, приняв ее, французская знать вынуждена была оказаться в положении, близ- ком к рабству. Общественное мнение не давало ей выбора. Королевская власть, чиновники, бур- жуазия, народ идеалом благородного человека считали следование понятиям чести, которое они формировали; так землевладелец-воин перестал быть основой государ- ства. Правда, он еще оставался его опорой, но все шло к тому, чтобы сделать из него только декоративный элемент. Излишне добавлять, что если население допустило такую деградацию, значит, его кровь уже не была такой чистой, чтобы оно могло сопротивляться [Сложившуюся ситуацию можно охарактеризовать так: в царствование Карла Лысого на волне непрерывных волнений, конфликтов, войн и революций со всех сто- рон пришли новые люди, мелкие вассалы превратились в крупных феода- лов, а королевские чиновники стали почти независимыми сеньорами.]. В тех областях, где находились основные поселения франков, рыцари сопротивлялись дольше, а за Луарой, где франков не было, царила покорность. Со временем, к кон- цу XV в., романский дух стал доминировать. Возврат старых социальных элементов носил массовый характер. Европа перестраи- валась в соответствии с новым порядком, отвечающим романскому духу. Южная и центральная Италия находилась примерно на том же уровне, что пришед- шая в упадок Ломбардия. Прежние отношения Ломбардии со Швейцарией и Галлией значительно ослабли: Швейцария больше тяготела к рейнской Германии, а южная Галлия — к срединным провинциям. Связующим звеном в данном случае служил, конечно, романский элемент, но в нем преобладала кельтская основа. Если бы в этих обстоятельетвах сыграла роль семитизированная часть, тогда Швейцария и южная Галлия еще сильнее укрепили бы прежние связи с Италией, а не наоборот. Вся Германия под кельтским влиянием, напротив, лучше осознала свои интересы. Романо-галльский элемент без труда сочетался со славянскими принципами. Скан- динавские страны стали более внимательно присматриваться к стране, которая стре- милась завязать с ними этнические отношения, лишенные германского налета. В эпоху всеобщего сближения рейнские земли потеряли свое превосходство, и это бы- ло неизбежно, потому что верх одержала галльская природа. Повсюду проникало то грубое, что не принадлежало ни германскому, ни эллинизи- рованному элементам. Рыцарская литература исчезла из замков на берегах Рейна: на смену ей пришли насмешливые, непристойные и гротескно тяжеловесные сочине- ния городской буржуазии. Население полюбило тривиальность Ганса Сакса. Эту лег- кую веселость мы называем сегодня «галльской», образчики такого рода в изобилии появлялись во Франции того времени, тогда же появился гигант такой литературы — Рабле. Вся Германия соперничала с рейнскими городами в новой стадии цивилизации, зна- ком которой был насмешливый юмор. Саксония, Бавария, Австрия, даже Бранден- бург присоединились к общему течению, между тем как на юге Франция при одобре- нии Англии находила все больше общего со своими северными и западными соседя- ми, от которых она получила примерно столько же, сколько дала им. В свою очередь Испания также оказалась в потоке всеобщей ассимиляции инстинк- тов, завоевывающих Запад. До сих пор эта страна оказывала влияние на своих се- верных соседей в том смысле, чтобы дать им возможность понять свои особые вкусы. Пока готский элемент обладал такой силой, пусть даже и внешней, иберийский по- луостров поддерживал такие же отношения с Англией, как и с Францией. В XVI в., когда усилился романо-галльский элемент, королевство Фердинанда нашло лучшее взаимопонимание с южной Италией, хотя по Руссильонскому договору оно было при- вязано и к Франции. Банальный дух северной буржуазии содержал в себе мало кельтского, поэтому с трудом приживался в Испании; однако здесь чисто семитская энергия примешивалась к местной мощи чувств, в которой не было ничего от мус- кульной силы германского варварства, но которая в сочетании с африканской стра- стью рождала великие шедевры. Несмотря на остатки самобытности было очевидно, что Испания утратила лучшую часть своих готских принципов, что во время выхода из изоляции она, как и другие страны, испытывала влияние возрождавшегося ро- манского духа. В этом возрождении, как его справедливо называют, в этом восстановлении роман- ской основы политические инстинкты Европы смягчались по мере того, как населе- ние освобождалось от германского инстинкта; появлялось все больше возможностей для отдельного человека и его благосостояния, рождался новый тип цивилизации. Культурные центры перемещались. Италия, взятая во всей своей совокупности, сно- ва стала образцом для подражания. На первое место вышел Рим. Что касается Кель- на, Майенса, Трева, Страсбурга, Льежа и даже Парижа, эти города, пользовавшиеся совсем недавно всеобщим восхищением, вынуждены были довольствоваться ролью имитаторов. Эталоном суждения стало все латинское и греческое, разумеется, поня- тое в латинском смысле. Еще больше усилилось презрение ко всему, что выходило за эти рамки: ни в философии, ни в поэзии, ни в искусствах больше не признавали того, что несло в себе германский дух или германскую форму; это был яростный и неодолимый крестовый поход против того, что существовало тысячу лет. Даже хри- стианство принималось и оправдывалось с большим трудом. Но если Италия благодаря своим образцам для подражания, смогла удержаться во главе этой революции в течение нескольких лет, хотя речь шла лишь о влиянии в интеллектуальной сфере, она утратила это превосходство, как только неизбежная логика человеческого духа потребовала перехода от абстракции к социальной прак- тике. И хваленая Италия снова сделалась слишком романской и быстро канула в не- бытие, как это случилось в VII в. Франция, ее ближайшая, родственница, продолжа- ла ее дело по праву рождения: дело, которое оказалось не по силам старшей сестре. Франция взялась за это со всей энергией, свойственной только ей одной. Она взяла на себя роль управлять процессом массового смешения всех этнических элементов, ее задача облегчалась тем, что эти элементы были раздроблены. Для большинства европейских народов вернулся век равенства, остальные продолжали двигаться к такому же результату темпами, зависящими от их физической организации. Именно это состояние мы наблюдаем сегодня [Вот что пишет по этому поводу Амадей Тьери: «А на каком языке говорим сегодня мы, европейцы XIX столетия? Какой печатью отмечен наш литературный гений? Кто автор наших теорий искусства? Какая юридическая система записана в наших законах, где исто- ки наших обычаев? Наконец, какая у нас религия? Ответ на эти вопросы свидетельствует о жизнестойкости римских институтов, чью печать мы но- сим до сих пор пятнадцать веков спустя печать, которая, вместо того, чтобы потускнеть и стереться, становится все яснее и отчетливее по мере того, как мы освобождаемся от феодального варварства».]. Политические тенденции недостаточно полно характеризуют эту ситуацию: в край- нем случае, они могут считаться преходящими, вызванными вторичными причинами. Но здесь, помимо всего прочего, мы наблюдаем признаки будущего объединения западных народов в лоне нового романского мира, в частности, во все большем сходстве их литературных и научных трудов и особенно в развитии их языков. Все народы по мере возможности освобождаются от своих самобытных элементов и сближаются. Старый испанский язык непонятен для француза или итальянца, ны- нешний испанский почти не представляет лексикологических трудностей для них. Язык Петрарки и Данте оставил диалектам нероманские слова и формы и на первый взгляд стал абсолютно понятен нам. Мы когда-то были богаты тевтонскими словами, но мы забыли их, и если принимаем какие-то английские выражения, то лишь пото- му, что они принадлежат к кельтской группе или заимствованы у нас. У наших сосе- дей по ту сторону Ла-Манша быстро идет процесс изгнания англосаксонских элемен- тов: с каждым днем они, один за другим, исчезают из словаря. Но любопытнее всего обновление происходит в Германии. Подобно тому, что мы видим в Италии, языки, содержащие в себе больше германских элементов, например, фризский и бернский, объявлены непонятными для большин- ства населения. Большая часть провинциальных языков, богатых кимрийскими эле- ментами, сближается с общеупотребительным языком. А последний, известный как современный верхне-германский, имеет мало лексикологического сходства с готским или древними северными языками и проявляет все больше родства с кельтским; кроме того, в нем есть славянские следы. Но особенно он тяготеет к кельтскому, а поскольку ему нелегко найти первородные остатки в современном языке, он с тру- дом сближается с французским. До сих пор я употреблял термин «романский мир» в смысле состояния, к которому возвращается население западной Европы. Однако, чтобы быть точным, надо доба- вить, что нельзя понимать под этим выражением ситуацию, абсолютно идентичную той, что имела место в древнеримском мире вообще безотносительно к конкретной эпохе. В этом последнем смысле я пользовался словами «семитский» или «эллини- стический», не подразумевая этническое смешение наподобие того, что имело место в ассирийском мире и на сирийско-македонских просторах. Не следует также забы- вать, что новый романский мир отличается своими собственными этническими нюан- сами и, следовательно, создает возможности, ранее неизвестные. Основа та же самая, хаос еще больший, усиливается ассимиляция всех отдельных способностей и возможностей — вот что общего между этими ситуациями и что каж- додневно приближает наши страны к имперской модели. Но разница заключается в том, что в кипящем котле нашей крови все еще остаются многие германские элемен- ты, количество и сила которых зависят от географического положения: на юге их меньше, на севере, скажем, в Швеции, они сильнее, поэтому замедляют процесс упадка. Этот процесс, идущий с юга на север уже два столетия, довел массы италийского полуострова до состояния, близкого к тому, в котором находились их предшествен- ники в III в. н. э. Почти то же наблюдается в верхней части страны, за исключением некоторых районов Пьемонта. Испания, более насыщенная семитскими элементами, обладает относительным единством, что делает этнический хаос менее заметным, но не может обеспечить превосходство «мужских» или утилитарных качеств. Наши юж- ные французские провинции не существуют; те, что в центре и на востоке, вместе с юго-западной частью Швейцарии, находятся под влиянием Юга и Севера. Австрий- ская монархия держится изо всех сил за счет преобладания тевтонских элементов над славянским населением. Греция и европейская часть Турции, слабые по сравне- нию с западной Европой, существуют за счет германского элемента, который проник туда в средние века. То же самое можно сказать о малых государствах по течению Дуная с той разницей, что там осталась небольшая арийская примесь, хотя этниче- ский беспорядок переживает у них самый болезненный период. Российская империя, переходная территория между желтыми расами, семитизированными и романизиро- ванными народами Юга и Германии, испытывает недостаток в однородности; она получила малую дозу благородного элемента и может подняться только благодаря притоку эллинов, итальянцев, французов и немцев. Но пока эти элементы не выхо- дят за пределы самого верхнего слоя населения. Пруссия в пределах своей нынешней территории имеет больше германского, чем Австрия, но что касается основы, она уступает последней, где чашу весов перевеши- вает сильно арианизированная группа мадьяр — не в смысле цивилизованности, а в смысле жизнестойкости, о которой, кстати, и идет в основном речь в этой книге. Одним словом, все значительные жизненные силы сегодня сконцентрированы и ве- дут неравную и безнадежную борьбу с романской совокупностью на большой терри- тории: эта широкая полоса идет от Торнео, включая Данию и Ганновер, далее вниз по течению Рейна, захватывая Эльзас и верхнюю Лотарингию, сужаясь по течению Сены до устья, продолжается до Великобритании и западной части Исландии [Что- бы понять смысл этой точки зрения, следует иметь в виду, что речь идет о приблизительных границах. Более или менее сохранившиеся остатки арий- ских рас встречаются всюду, где прошли германцы Их можно встретить в Испании, Италии, Швейцарии — там, где условия благоприятны для их со- хранения, — а также в Тироле, Трансильвании, в горах Албании, на Кавказе, в Гиндукуше и горных долинах Тибета. Не исключено, что они есть и в Верхней Азии. Однако большей частью они мало заметны и не исчезли только благодаря их неактивности и отсутствию всяких контактов.]. Там существуют последние обломки арийского элемента — искаженные, потерявшие форму, но еще не побежденные. Именно там бьется сердце общества и, следова- тельно, современной цивилизации. Эту ситуацию до сих пор ни разу не анализиро- вали и не объясняли, тем не менее, она осознается всеми. Более того, многие мысли- тели, иногда даже не отдавая себе в этом отчета, делают ее отправной точкой для прогнозов на будущее. Они предсказывают день, когда мертвый холод охватит зем- ли, которые сегодня нам кажутся самыми плодородными и процветающими, и, пола- гая, что эта катастрофа произойдет совсем скоро, они ищут убежище, где человече- ство сможет начать новую жизнь и новую историю. Нынешние успехи одного госу- дарства Америки кажутся им предвестником такой возможности. Западный мир — вот огромная сцена, где, по их мнению, появятся народы, которые, унаследовав опыт всех прошлых цивилизаций, обогатят им нашу цивилизацию и осуществят дела, о которых мир не мог и мечтать. Рассмотрим эту точку зрения со всем вниманием, какого она заслуживает. Мы встре- тимся с различными расами, которые населяют и населяли американский континент, и обсудим основные моменты, исходя из которых примем или отбросим эту гипотезу. ГЛАВА VII. Американские аборигены В 1829 г. Кювье не имел достаточно информации для суждения об этнической при- роде американских племен и оставил их за пределами своей классификации. Позже появились новые данные, которые позволили обсуждать этот вопрос. Таких данных набралось много, и хотя на их основе нельзя сделать окончательный однозначный вывод, мы можем высказать некоторые достаточно обоснованные суждения. Сегодня ни один уважающий себя этнолог не станет утверждать, что американские аборигены составляют чистую расу, которую можно назвать «красной». От Северно- го полюса до Огненной Земли можно встретить самые разные оттенки кожи, если оставить в стороне чисто черный цвет у конголезцев и бело-розовый у англичан. Местные аборигены отличаются самыми разнообразными оттенками, начиная с тем- но-оливкового до почти белого. Не менее разнообразно их телосложение: от высо- ких патагонцев до маленьких представителей племени чанко. То же самое можно сказать о пропорциях: у некоторых очень удлиненное тело, например, у племен, жи- вущих в пампасах, у других — короткое и толстое, например, у жителей перуанских Анд. Такое же разнообразие в строении и форме головы. Таким образом, физиология не определяет единый тип американских народов. В этом вопросе вряд ли можно рассчитывать на большую помощь лингвистики, хотя стоит к ней обратиться. Большинство местных языков обладают несомненной уни- кальностью в лексикологическом смысле, т. е. они не похожи друг на друга. А вот грамматическая система одинакова. Во всех наблюдается агглютинация, и несколько фраз образуют одну вокабулу; это, конечно, очень характерная особенность, но она не указывает на единство американских рас, тем более что нет правил без исключе- ний. Возможно, со временем появятся новые доказательства того, что синтаксис американских наречий не относится к одному типу или принципу. Поэтому нет оснований предполагать существование «красной» расы как отдельной разновидности человечества. Скорее всего, речь идет об определенных разновидно- стях состава крови. Но эта предпосылка вовсе не упрощает наш вопрос. Если народы нового континента не составляют отдельную ветвь, тогда появляются трудности, что касается их отно- шения к известным типам старого мира. Я попытаюсь по мере возможности прояс- нить данный предмет, и в этом мне поможет уже использованный метод: мы посмот- рим, существуют ли, наряду с глубокими различиями, сходства этнических элемен- тов. Черное и белое семейства не встречаются в Америке в чистом виде. Но что касается финского типа, картина совсем иная: он несомненен у некоторых северо-западных племен, например, эскимосов [Мортон констатирует родство эскимосов с ин- дейцами «ленниленап», но это не опровергает точку зрения Молина и Гум- больдта. У Мортона речь идет о том, что американская раса, кроме припо- лярных народов, у которых нельзя отрицать идентичность с азиатскими группами, является единой.]. В этом можно увидеть точку соприкосновения меж- ду Старым и Новым Светом, которую мы и сделаем исходным пунктом наших рассуж- дений. Оставим эскимосов и спустимся на юг, где живут племена, обычно называе- мые «красными»: чинуки, ленни-ленапы, сиу. Их можно считать прототипом жителя Америки, хотя они не могут претендовать на такое звание ни по численности, ни по своей социальной организации. Можно без труда установить близкую связь между этими племенами и эскимосами, которые произошли от желтых народов. Что касает- ся чинуков, это не вызывает никакого сомнения, а в отношении других неопреде- ленность также снимается, если сравнить их не с малайскими китайцами Поднебес- ной Империи, как это часто делают, а с монголами. Тогда под медным оттенком представителя племени дакота мы увидим желтую основу: почти полное отсутствие бороды, черные волосы, слабое телосложение, флегматичный темперамент, очень маленькие глаза и предрасположенность к тучности. Однако следует сделать оговор- ку: у «краснокожих» эти признаки финского типа проявляются не столь явно. С берегов Миссури спустимся к Мексике, где встретим еще более измененные при- знаки, тем не менее, легко узнаваемые под более бронзовым цветом. Кстати, сама история свидетельствует о родстве ацтеков и их предшественников тольтеков с чер- ными охотниками Колумбии. Именно с берегов этой реки началось распространение этих племен на юг. Об этом же свидетельствует сравнение языков. Итак, можно ска- зать, что мексиканцы связаны с желтой расой через чинуков, хотя имеют более сильную примесь чужеродного элемента. За полуостровом живут два крупных семейства, которые подразделяются на сотни племен, иногда состоящих из нескольких десятков человек. Одно обитает на побе- режье Тихого океана, другое от Мексиканского залива до Рио де ла Плата занимает территорию бразильской империи, а когда-то занимало Антильские острова. Первое включает в себя перуанцев. Они самые темные, более похожие на черных обитате- лей континента, и имеют меньше сходных черт с желтыми народами. У них удлиненный нос с горбинкой, покатый лоб, суженный к вискам, придающий голове пирамидальную форму, хотя имеются монгольские признаки в расположении и форме глаз и скул, а также в гладких и жестких волосах черного цвета. У другой, южной, группы, охватывающей все гуаранийские народы, наблюдается явный фин- ский тип. Гуарани, или карибы или караибы, как правило, желтые, очень похожие на жителей восточного побережья Азии. Таково мнение Орбиньи и Прескотта. Возможно, это на- селение отличается большим разнообразием физических черт, чем остальные амери- канские группы, но общим у них остается желтый или бледно-красноватый цвет ко- жи, указывающий на их родство с индейцами-охотниками Соединенных Штатов, кру- той лоб, круглое лицо, короткий и узкий нос, раскосые глаза. Остается добавить, что чем дальше на восток, тем темнее цвет гуарани. Физиология подсказывает нам, что американские народы на всех широтах имеют явно монгольскую основу. Это со всей очевидностью подтверждает лингвистика. Сначала обратимся к последней. Американские языки, отличающиеся, как сказано выше, лексикологическими разли- чиями и грамматическими сходствами, совершенно не похожи на языки восточной Азии, однако Прескотт с присущей ему проницательностью отмечает, что они также не похожи и друг на друга, и если бы этого факта было достаточно, чтобы отрицать всякое родство аборигенов Нового Света с монголами, тогда пришлось бы отделить эти народы друг от друга, что в принципе невозможно. Например, сходство отонско- го языка с односложными языками восточной Азии очевидно, и, несмотря на множе- ство примесей, американские наречия в нынешнем своем виде не отрицают родства тех, кто говорит на них, с финской расой. Что касается интеллектуальных способностей этой группы, можно отметить несколь- ко характерных особенностей, которые позволяют составить определенное мнение из множества противоречивых точек зрения. Я буду придерживаться фактов и не собираюсь ни слишком возвышать, ни слишком принижать американских индейцев. Некоторые ученые изображают их как образец гордости и независимости духа и на этом основании прощают им людоедство. Другие, напротив, упрекают эту расу в чу- довищном эгоизме, откуда происходит крайняя жестокость. Этот взгляд характерен для испанских авторов. Тем не менее, при всей непредвзятости нельзя не признать, что такая точка зрения имеет право на существование, и это признают историки Америки. Иногда, учитывая холодную злобность этих дикарей и их гордый характер, их считают потомками Каи- на. Однако американского аборигена не стоит слишком упрекать за то, что он ест своих пленников или истязает их. Все народы в той или иной степени грешны в этом: все дело лишь в мотивах, которые стоят за такими поступками. Американец превосходит жестокостью самого темпераментного негра или самого коварного финна в силу без- различия, с которым он относится к своей жизни. Можно сказать, что страсти у него отсутствуют, поэтому он не испытывает жалости ни к чужим, ни к своим, даже самым близким, людям. Одним словом, американский абориген, равнодушный к себе подобным, относится к ним исходя из их пользы для него. У него нет чувства прекрасного, желания его ог- раничены физиологическими потребностями. На первом месте у него пища, на вто- ром одежда, причем даже в холодных районах. Социальные понятия, украшения и богатства мало для него значат. Но это ни в коей мере не связано с недостатком ума: ум у него есть, и американец употребляет его на удовлетворение своего эгоизма. Его основной политический принцип — независимость, но не его народа или племени, а его личная независи- мость. Как можно меньше подчиняться, чтобы меньше жертвовать своими прихотями и вкусами — вот главная забота гуарани и чинука. Отсюда происходит все, что при- нимают за благородство индейского характера. В некоторых местных племенах есть вожди, хотя им подчиняются только по мере особой необходимости. Их власть вре- менная, и племя может в любое время отобрать ее. В этом отношении дикари Амери- ки — крайние республиканцы. В такой ситуации люди талантливые или считающие себя таковыми, люди амбициоз- ные употребляют свой ум для того, чтобы убедить своих соплеменников, во-первых, в никчемности своего соперника, во-вторых, в своих достоинствах, а для этого им приходится постоянно использовать все средства. Отсюда велеречивость этих дика- рей при всей их врожденной молчаливости. На собраниях или на праздничных сбо- рищах, когда нет необходимости отстаивать личный интерес, слова произносятся редко. В том, что эти люди находят полезным, т. е. пищу и защиту от непогоды, в стремле- нии сохранить независимость во имя материальных благ, и в холодном безразличии к ближнему, я вижу у них проявление желтого принципа. Итак, физиология и лингвистика, особенно первая, указывают на то, что финская сущность присутствует во всех трех крупных разновидностях жителей Америки: се- вера, юго-запада и юго-востока. Теперь посмотрим, какие этнические причины раз- нообразили их характеры до бесконечности, и попробуем выделить отдельные груп- пы. Изменение чистого желтого типа, когда оно происходит путем примешивания «бе- лых» принципов, как это имело место у славян и кельтов, или, скажем, у киргизов, порождает людей, подобных которым в Америке я не вижу. Из американских абори- генов на галлов или вендов больше всего похожи, в смысле внешности, чероки, хотя здесь надо сделать много оговорок. Когда речь идет о смешении желтого и белого человека, в основном изменяется телосложение, а не лицо. И чероки напоминают европейский тип именно чертами лица. Глаза этих дикарей не узкие, не раскосые, не маленькие, как у бретонцев или большинства русских в Сибири; у них прямой нос в отличие от желто-белых метисов. Поэтому нет оснований полагать, что финские элементы американских народов видоизменялись за счет контактов с благородной расой. Зато физические характеристики свидетельствуют о присутствии черной примеси. Основная разновидность американских типов удивительно соответствует не менее широкому разнообразию типов у полинезийских племен и малайцев Юго-Восточной Азии. Детальное изучение свидетельствует о присутствии черной примеси в монголь- ской основе. Таким образом, совокупность местных групп американского континента составляет ветвь малайских народов в той мере, в какой этот термин можно приме- нить к продуктам финномеланийской смеси от Мадагаскара до Маркизских островов, от Китая до острова Пасхи. Но каким образом могла установиться связь между двумя типами — желтыми и чер- ными — в восточной части южного полушария? Ответить на этот вопрос очень не- сложно. Между Мадагаскаром и первым малайским островом (Цейлон) расстояние не менее 12 градусов по долготе, между тем как от Японии до Камчатки и от побережья Азии до побережья Америки совсем недалеко. Не следует забывать, что мы уже от- мечали присутствие черных племен на северных островах Японии в относительно недавние времена. С другой стороны, если малайские народы могли перемещаться с архипелага на архипелаг до острова Пасхи, то от последней точки не составляло никакого труда продолжить путь до побережья Чили через острова, расположенные на этом пути: Сала, Сен-Амбруаз, Сен-Фернандес. Итак, Америка была доступна с запада как на севере, так и на юге. Есть и другие факты, рассеивающие сомнения относительно физической возможности таких путешествий [Мортон отрицает воз- можность перемещения малайцев в Америку, поскольку в этих районах преобладают восточные ветры. Однако он забывает о том, что на все остро- ва Тихого океана та же самая раса пришла с запада, а в 1833 г одну япон- скую джонку занесло ветром на то же самое побережье Америки.]. Племена самых темнокожих аборигенов обитают на западном побережье, поэтому можно заключить, что там и происходили основные контакты между черным, или скорее малайским, элементом и желтым элементом. Приняв эту точку зрения, можно отбросить так называемую климатическую гипотезу в объяснении того факта, почему ацтеки и кикнасы, живущие в относительно холодных горах, более смуглые, чем бразильские племена, которые бродят по равнинам и берегам рек. Тогда нет основа- ний говорить о том, что если эти дикари имеют бледно-желтую кожу, то это объясня- ется жизнью в тенистых лесах. Народы западного побережья — самые смуглые, по- тому что больше пропитаны меланийской кровью, учитывая близость архипелагов Тихого океана. Об этом же говорит и наука психология. Все сказанное выше о природе американских индейцев согласуется с тем, что нам известно о характере малазийской расы. Крайний эгоизм, беззаботность, лень, хо- лодная жестокость — основа нравов мексиканцев, перуанцев, гуарани, гуронов, за- имствованная у населения Австралии. Кроме того, вкус к полезному, понятому в са- мом низком смысле, более практичный ум по сравнению с негром и стремление к личной независимости. В Китае мы видели малайскую разновидность, превосходя- щую черную и желтую расы, так и здесь есть американцы с более выраженными «мужскими» качествами, чем у племен африканского континента. Под влиянием бо- лее благородных элементов, как и малайцы Бали, Суматры, Явы, они имели цивили- зации, пусть недолговечные, но и не лишенные достоинств. Эти цивилизации могли зародиться только там, где существовала благодатная почва в лице малайского семейства в сочетании с большим количеством меланийских эле- ментов. Поэтому их следует искать в местах, наиболее близких к архипелагам Тихого океана. Это соответствует действительности. Наибольшего развития достигла Мекси- ка и побережье Перу. Нельзя обойти молчанием распространенный предрассудок всех американских наро- дов, имеющий, видимо, этническую причину. Все аборигены считают признаком кра- соты покатый и низкий лоб. Во многих местах, расположенных далеко друг от друга, например, на берегах Колумбии и в древней стране перуанских аймарасов, сущест- вовал обычай специально деформировать череп у детей раннего возраста, сжимая его пластинками [У сегодняшних аймарасов, в отличие от их предков, череп уже не плоский, т к испанцы заставили их отказаться от такого обычая. Но это случилось только в эпоху инков, в XIV в. Зато его сохранили чинуки Ко- лумбии, о чем свидетельствуют миссионеры]. Впрочем, этот обычай существовал не только в Новом Свете. Некоторые гуннские племена, смешанные с монголами, использовали его для изменения формы головы у младенцев для того, чтобы придать им больше сходства с «аристократической» ра- сой. Нет сомнений в том, что американские индейцы тем самым старались походить на малазийцев с их пирамидальной головой, которая представляет собой сочетание формы черепной коробки финна и негра. Таким образом, обычай делать лоб детей более плоским — это лишнее доказательство малазийского происхождения самых могущественных американских племен, и я хочу повторить еще раз, что не сущест- вует, собственно говоря, американской расы, что аборигены этой части света отно- сятся к монгольской расе, в разной степени смешанной либо с чистыми черными элементами, либо с малайцами. Так что эта ветвь человеческого дерева полностью состоит из метисов. Более того, смешение произошло в очень далекие времена. Судя по фактам, самые старые из которых, к сожалению, не очень древние (не ранее X в. н э.), все три аме- риканские группы, за редкими исключениями, издавна были предметом смешения. В Мексике завоеватели соединялись с покоренными через браки, чтобы укрепить свою власть Перуанцы, пылкие прозелиты, таким же образом увеличивали число солнце- поклонников. Гуарани считали, что воинская честь заключается в обладании боль- шим числом жен-чужестранок, и совершали частые набеги на соседние племена для того, чтобы истребить мужчин и детей и захватить женщин [В южных странах женщины продавались по такой дорогой цене, что женихи предпочитали добывать их с оружием в руках.] Эти женщины приносили с собой новые языки, которые часто были непонятны мужчинам племени. Такое смешение в лоне уже перемешанной основы приводило к этнической анархии. Если учесть, что даже самые способные из американских племен, те, в которых ос- новной желтый элемент впитал в себя больше меланийской крови, нельзя поставить на высокую ступень человечества, тогда становится ясно, что их слабость происхо- дит не от молодости, а от вырождения, поэтому они никогда не смогли бы оказать достойного сопротивления натиску европейцев. Кажется странным, что эти племена избежали действия закона, который заставляет смешанные народы противиться дальнейшему смешению и который с особой силой проявляется там, где перемешаны особенно «низкие» этнические элементы. Но дело в том, что перенасыщение нейтрализует этот закон как у самых низших, так и у са- мых благородных племен, и примеров тому немало, так что не стоит удивляться, ви- дя, как жадно бразильские женщины гуарани стремятся в объятия негра. Именно эта беспорядочность в сексуальных связях лучше всего показывает, до какой степени опустились народы Нового Света в ходе этнической деградации, начало которой следует искать в очень далеких временах. Мы исследовали причины ранних переселений белой расы на юг и запад и констати- ровали, что они были следствием сильного давления со стороны многочисленных желтых народов на северо-востоке. Еще до переселения белых хамитов, семитов и арийцев финский поток, почти не встречая сопротивления у чернокожих жителей Китая, хлынул на них и далеко раздвинул свои границы за счет смешения. Спасаясь от жестоких завоевателей, многочисленные группы темнокожего населения стали спасаться бегством и рассеялись в разные стороны. Одни ушли в горы, другие на Формозские острова, в Японию, на Курилы или заселили опустевшие земли на запа- де, где соединились с желтыми племенами, которые не участвовали в общем потоке перенаселения. Но путь из Южной Азии на другой континент оказался сопряжен с множеством труд- ностей и препятствий; с другой стороны, причины, которые вызвали исход из Амери- ки огромных масс желтого населения, не позволили многим местным племенам ос- таться на родной территории. Таким образом, местное население сильно поредело и никогда не смогло оправиться от этой ужасной катастрофы, вынудившей эти массы искать спасения в других местах. Если мексиканцы и перуанцы представляли собой какую-то компактную совокупность в глазах испанцев, то португальцы нашли Брази- лию малонаселенной, так же как англичане на севере встретили редкие племена, бродившие на бескрайних просторах. Внимательные и добросовестные наблюдатели увидели в аборигенах Нового Света явные признаки социального вырождения и решили, что это результат агонии когда- то процветающего общества. Однако это совершенно неверно. Это был результат «слабой» крови, изначально состоявшей из самых низших элементов. Эти народы были настолько бессильны, что даже когда видели рядом с собой местные цивилиза- ции, они оказывались неспособными имитировать их, так как они не знали даже землю, на которой жили. Империи Мексики и Перу, два ярких проявления местного гения, находились совсем рядом друг с другом, но ученые так и не обнаружили ни одной связующей нити между ними. Все говорит о том, что они просто не знали друг друга. Однако они пытались расширить свои границы, но разделявшие их племена, остава- лись глухи к влиянию социального характера, так что два развитых общества были островками, никак не влиявшими друг на друга. Между тем они долгое время развивались в замкнутом пространстве и достигли оп- ределенного могущества. Мексиканцы не были первыми цивилизаторами в этой стране. До них, т. е. до X в. н. э., тольтеки основали здесь большие поселения, а перед тольтеками имела место эпоха ольмеков, которые, очевидно, и были настоя- щими основателями этих больших и впечатляющих сооружений, развалины которых стоят посреди глухих лесов Юкатана. Громадные стены из грубых камней, тянущиеся на большие расстояния, придают этим памятникам величественный вид, особенно посреди богатой и мрачной растительности. После многодневного утомительного пу- ти через девственные леса Чиапа путешественник застывает, пораженный зрелищем этих остатков человеческой мысли, являющих собой несравненную красоту. Но ко- гда, оправившись от первых впечатлений, он рассматривает сделанные рисунки и перечитывает путевые заметки, он приходит к выводу, что все увиденное не являет- ся делом рук художественно одаренного или хотя бы высоко практичного народа. Скульптурные украшения на стенах выполнены исключительно грубо и не несут ни- каких следов искусства. В отличие от семитских памятников Ассирии здесь отсутст- вует апофеоз материи и силы. Это робкие попытки имитировать форму человека и животных. «Мужские» расы, как правило, не дают себе труда нагромождать камни друг на друга, и нигде нет материальной нужды делать это. Поэтому ничего подобного не встречается в Китае, а когда средневековая Европа возводила свои соборы, романский дух уже привил ей чувство прекрасного и спо- собность к пластическим искусствам, которые белая раса хорошо воспринимает и доводит их до совершенства, но только через посредство меланийского элемента. В создании юкатанских сооружений также участвовал негритянский элемент, он вдох- новил «желтые» инстинкты, несколько возвысил вкусы желтой расы, но он не смог привить ей вкус к настоящему созиданию. Необходимо вывести еще одно следствие из изучения этих памятников. Дело в том, что малайский народ, который их построил, не только не обладал художественным вкусом в высоком смысле этого слова, но к тому же представлял собой победителей, имевших в распоряжении покоренные массы. Однородный и свободный народ нико- гда не создает такие творения: ему нужны вдохновители-чужестранцы, когда у него недостает воображения, или чужестранцы-исполнители, когда воображение у него богатое. В первом случае он использует хамитов, семитов, арийцев-иранцев или ин- дусов, германцев, т. е. согласно понятиям любых народов — богов, полубогов, геро- ев, священников или могущественных благородных людей. Во втором нельзя обой- тись без порабощенных масс, чтобы воплотить замыслы своего гения. Зрелище раз- валин Юкатана наводит на мысль о том, что смешанное население этой страны, в период строительства этих дворцов, находилось под властью такой же смешанной расы, только содержавшей в себе меланийский элемент. Тольтеки и ацтеки узнавали друг друга по невысокому лбу и светло-оливковому цве- ту кожи. Они пришли с северо-запада, где в окрестностях Нутуки до сих пор живут родственные им племена, и обосновались среди аборигенов, которые уже испытали на себе власть ольмеков и привили им цивилизацию, удивляющую нас сегодня. При внимательном изучении мексиканской культуры времен ацтеков можно увидеть величественные сооружения, красивые ткани, изысканные нравы. Над всем этим стоит монархическая иерархия, смешанная со жречеством, которая имеет место всю- ду, где народные массы находятся под властью народа-завоевателя. Знать не лише- на воинственной энергии и понимает государственное правление так, как это свой- ственно желтой расе. В стране существовала и литература. К сожалению, испанские историки многое исказили в этом отношении. Однако можно отметить, что китайский вкус, выражающийся в моральной сфере и в назидательной поэзии ацтеков. Мекси- канские вожди, подобно всем американским касикам, испытывали пристрастие к ве- леречивому красноречию. Я уже говорил об истоках этого таланта. Политическое красноречие, четкое, простое, краткое, являющееся только выраже- нием сути вещей, служит инструментом свободы и мудрости у арийцев всех племен, у дорийцев, у римских сенаторов сабинянской эпохи. Но совсем иное дело — витие- ватое политическое красноречие, культивируемое специально, возвышенное до уровня искусства, которое, в конечном счете, становится риторикой. Его надо счи- тать прямым результатом идейной разобщенности расы и ее моральной изоляции. Мы видели это у южных греков и семитизированных римлян. Его задача — соблаз- нить, обмануть, увлечь, вместо того, чтобы убедить. Такое красноречие" популярно у народов, не имеющих общей цели и воли, не знающих своего пути, отдающихся вся- кому, кто красиво говорит. И если мексиканцы так высоко почитали красноречи- вость, значит даже их аристократия не была однородной. Четыре досадных факта портят впечатление от ацтекской цивилизации. Иератиче- ские человеческие жертвоприношения считались у них одной из основ социальной организации, одной из главных задач государственной и общественной жизни. Это была нормальная жестокость, убивающая без разбора мужчин, женщин, стариков, детей; она творила массовое убийство и находила в этом неизъяснимое удовольст- вие. Нет смысла напоминать, насколько эти убийства отличались от человеческих жертвоприношений, которые практиковались в германском мире. Ясно, что источни- ком этого обычая было деградирующее презрение к жизни и душе, обусловленное черно-желтой смесью, которая сформировала эту расу. Ацтеки никогда не занимались одомашниванием животных и не знали вкуса молока. Эта же странность наблюдается у некоторых групп желтого семейства. Они имели графическую систему, и она была удивительно совершенной. Их пись- менность представляла собой только серию рисунков идеографического характера. Им далеко до египетских иероглифов. Такой метод использовался для сохранения исторических фактов, для передачи распоряжений и сообщений. Это было очень не- удобно, но ацтеки и не стремились усовершенствовать свою письменность. В этом отношении они стояли ниже ольмеков, своих предшественников, которые считаются основателями Паленки, судя по некоторым надписям на сохранившихся руинах, где видны фонетические знаки. Наконец, этот народ, живший у моря, на земле, где много рек, не знал судоходства и пользовался только примитивными пирогами и плотами. Штурм Теночтитлана испанцами Вот портрет цивилизации, сокрушенной Кортесом. Остается добавить, что этот за- воеватель застал ее в пору расцвета: основание столицы, Теночтитлана, восходит к 1325 г. Достаточно было горстки белых метисов, чтобы низвергнуть ее в небытие! Когда была уничтожена политическая форма, не осталось и следа тех достижений, на которые она опиралась. Не более стойкой оказалась и перуанская культура. Владычество инков, как и тольтеков и ацтеков, сменилось другой империей — айма- расов, главной территорией которых были высокогорные долины в Андах, на берегу озера Титикака. Сохранившиеся там памятники дают основание полагать, что айма- расы превосходили перуанцев, которые только копировали их. Орбиньи справедливо отмечает, что скульптуры Тихуанако отличаются большей утонченностью, чем позд- ние памятники, и в них можно найти стремление к идеальному. Инки спустились с гор на запад в сопровождении нескольких племен. Это было в XI в. н. э., и необычным является тот факт, что правящее семейство было очень озабо- чено сохранением чистоты своей крови. Во дворце Куско император женился только на своих родных сестрах, чтобы обеспечить целостность наследственности, и в кругу самых близких родственников пользовался только священным языком, которым, по всей вероятности, был аймарасский. Такие этнические предосторожности правящего семейства свидетельствуют о том, что генеалогическая значимость самой расы-завоевательницы вызывает сомнение Инки, стоявшие далеко от трона, выбирали таких жен, какие им нравились. Тем не менее, если у их детей предками по материнской линии были аборигены, несмотря на терпимость, их не допускали к определенным должностям. Поэтому они не испы- тывали особой преданности к режиму, при котором жили, и поэтому Писарро так легко свалил верхушку этого общества, и перуанцы даже не пытались восстановить ее. Инки не запятнали себя массовыми убийствами, напротив, их режим был очень мяг- ким. Основное их внимание было направлено на агрикультуру, в отличие от ацтеков они приручали альпакасов и лам. Не отличались они любовью к красноречию, к сло- весным баталиям, и высшим законом у них было пассивное повиновение. В Перу не рассуждали, ничем не владели, и все работали на правителя. Основная функция чи- новников состояла в том, чтобы распределять среди семей причитающуюся им долю общего труда. Каждый старался работать поменьше, потому что рвение не давало никаких преимуществ и привилегий. Никакие сверхчеловеческие таланты не могли поднять их обладателя на более высокую социальную ступень. Люди пили, ели, спа- ли, а главное — простирались ниц перед императором и его приближенными, таким образом, перуанское общество было молчаливым и очень пассивным. Зато оно было более прагматичным, чем мексиканское. Помимо крупных сельскохозяйственных сооружений инки строили отличные дороги и подвесные мосты. Но способ передачи мысли был самым примитивным и даже уступал рисункам Анахуака. Они так же, как и ацтеки, не умели строить суда, и море в их районе оставалось безлюдным. Кстати, даже гуарани и караибы, завоеватели Антильских островов, то- же имели только выдолбленные из ствола дерева пироги. Со всеми своими достоинствами и недостатками перуанская цивилизация была более расположена к лености желтой расы, между тем как активная жестокость мексикан- цев свидетельствует о меланийском родстве. При таком глубоком этническом смеше- нии рас Нового Света вряд ли можно сегодня выделить нюансы, отличающие раз- личные составные элементы. Остается рассмотреть третий американский народ, живший на северных равнинах, у подножия Аллеганийских гор, в очень далекие времена. Остатки крупных сооруже- ний и многочисленные могилы часто встречаются в тех местах. Их можно разделить на несколько категорий, которые относятся к разным эпохам и расам. Но и в этом вопросе много неясного. До сих пор не обнаружено ничего позитивного на этот счет. Поэтому не стоит углубляться в проблему, столь мало изученную, чтобы не оказаться в плену пустых гипотез [Различные памятники очень грубой работы распро- странены вплоть до Северной Мексики и Калифорнии. Некоторые восходят к далеким временам и не имеют отношения к нынешним американским расам. Их следует отнести к следам первобытных финнов, поэтому не о них здесь разговор. Возможно, аллеганийцы передали нынешним ленни-ленапам мнемоническую письменность, представляющую собой произвольной фор- мы знаки, начертанные на плитке для того, чтобы напомнить детали какого- то известного события.]. Оставим в покое аллеганийские племена и сразу перей- дем к рассмотрению момента, который представляет собой трудность в определении истоков их культуры, а также культуры мексиканской и перуанской империи разных эпох. Здесь возникает вопрос: почему некоторые американские народы поднялись выше остальных и почему число таких народов так мало? Чтобы ответить, достаточно вспомнить, что их развитие частично определялось слу- чайными комбинациями желтых и черных элементов. Исходя из этого можно сказать, что американские цивилизации в принципе не поднимались выше того уровня, како- го достигли лучшие малайские племена Полинезии. Тем не менее, в социальной ор- ганизации ацтеков и кичинов есть нечто такое, что ставит ее выше образа жизни в Тонга-Табу или на Гавайях: более тесная «национальная» связь, более четкое осоз- нание цели, которая, в свою очередь, также более сложная. Итак, можно заключить следующее: несмотря на то, что этим цивилизациям далеко до западного континен- та, в них чувствуется присутствие благородного, активного и энергичного элемента, и таким элементом на Земле мог быть только «белый». А их недостатки объясняются слабостью их истоков. Белые элементы не могли сформировать основу социального скелета: они только придали обществу объединяющую силу, и ничего больше. Им не удалось консолиди- ровать весь социальный организм. Империя Анахуака датируется только X в., перуанская появилась в XI в., и нет никаких свидетельств того, что предшествующие им общества уходят корнями в далекие времена. Гумбольдт считает, что возраст социального движения в Америке не превышает пяти столетий. Как бы то ни было, оба великих государства, разрушенных Кортесом и Писарро, знаменуют собой упа- док, потому что Анахуак стоит ниже ольмеков, а общество в Перуанских Андах — ниже аймарасов. Присутствие белых элементов подтверждается самими американскими преданиями конца X и начала XI в., которые дошли к нам через скандинавов. Инки заявили испанцам, что религию и законы им принесли чужеземцы белой расы. Они даже го- ворили, что у этих людей были длинные бороды, чего вообще нет у коренных амери- канцев. Такие свидетельства заслуживают внимания, несмотря на их мифологиче- ский характер. Еще одно убедительное подтверждение вышесказанному. Скандинавы Исландии и Гренландии в X в. были уверены в том, что между Северной Америкой и Исландией имели место связи в самой далекой древности. Источником для них служили расска- зы жителей Лимерика, которые совершали экспедиции в Америку, и иногда шторм отбрасывал их корабли либо на исландский берег, либо даже на американское побе- режье. Один галльский воин по имени Мадок отплыл с острова Британия и совершил далекое путешествие на запад. Он добрался до неизвестной земли и некоторое вре- мя пробыл там. Но когда он вернулся домой, его стала неотступно преследовать мысль о том, чтобы снова отправиться в заморскую землю, таинственная и прекрас- ная природа которой произвела на него сильное впечатление, и поселиться там. Он собрал людей — мужчин и женщин, — запасся провизией и на нескольких кораблях отправился в путь. Больше о нем ничего не слышали. Эта история была настолько популярна у гренландских скандинавов, что в 1121 г. епископ Эрик отплыл в ту да- лекую исландскую колонию, чтобы принести поселенцам утешение и укрепить их в вере. Такие предания существовали не только в Гренландии и Исландии. Из Исландии они распространились в Англию, где в них поверили безоговорочно, и поисками потом- ков Мадока активно занялись английские поселенцы в Канаде; испанцы во времена Христофора Колумба также искали подданных великого китайского хана в Хиспа- ниоле. Даже появились свидетельства о том, что в индейском племени «мандана» обнаружили потомков галльских переселенцев. Конечно, все эти рассказы не имеют убедительного подтверждения, но их древность не вызывает сомнений. В результате исландцы скандинавского происхождения приобрели репутацию отваж- ных искателей приключений. Такое мнение тем более справедливо, что еще в 795 г. мореплаватели этой расы высадились в Исландии, тогда еще никем не заселенной, и основали там монастыри. Три норвежца — бог морей Наддог и два героя, Ингульф и Хьерлейф, — последовали этому примеру и в 874 г. основали на острове колонию из скандинавских аристократов, которые, спасаясь от деспотизма Харальда, искали новую землю, где они могли продолжать независимое и гордое существование древ- неарийских одэлов. Мы привыкли видеть сегодняшнюю Исландию как остров дейст- вующих вулканов и наступающих льдов, и нам кажется, что в средние века она была так же мало населена, как сегодня, и служила придатком для других нормандских стран, но мы забываем о том, что когда-то она была очагом бурной деятельности. С этой земли, облюбованной норвежской знатью, начинались великие предприятия, в которых участвовал весь скандинавский мир. Оттуда постоянно отплывали китобои и искатели новых земель, как на крайнем северо-западе, так и на юго-западе. Этот авантюрный дух поддерживали многочисленные скальды и монахи-эрудиты, кото- рые, с одной стороны, несли миру античные знания Севера и воспевали свою расу, а с другой стороны, впитывали в себя южную литературу и переводили основные про- изведения романских авторов. Таким образом, в X в. Исландия была средоточием интеллекта, имела большое и ак- тивное население, которое в основном переселилось сюда в 874 г., а затем в 986 г. основало первые поселения в Гренландии. Примера такого средоточия сил история не знает, за исключением, пожалуй, Карфагена. Исландия действительно напомина- ла город Дидона, творение аристократической расы, которая нашла в изгнании но- вую родину и опору своих прав. За первыми скандинавами, ступившими на берег Гренландии, последовали колони- сты, число которых быстро увеличивалось, и одновременно начались морские путе- шествия на юг [Гумбольдт отмечает, что восточная Гренландия очень близка к скандинавскому полуострову и северным берегам Шотландии, и это рас- стояние можно покрыть за четыре дня плавания.]. Так была открыта Америка, как будто Провидению было угодно, чтобы слава этого предприятия досталась самой благородной из рас. Наши знания об истории отношений Гренландии с западным континентом невелики и неточны. С уверенностью можно говорить только о двух фактах. Во-первых, в X в. скандинавы добрались до Флориды, где увидели виноградники, поэтому они назвали эту теплую землю «Винландия». По их рассказам, в том краю находилась страна древних ирландских поселенцев, которая в документах той эпохи носит название «Hirttramanhakand», т. е. «Страна белых людей»; это название дали ей индейцы, первые авторы этих сведений, а те, кто об этом узнали, не замедлили перевести это слово как «Island it mikla» — «Великая Исландия». Второй факт заключается в следующем. До 1374 г. между Гренландией и нижней Канадой существовали хорошие связи: скандинавы привозили оттуда строевой лес. В ту же эпоху в жизни гренландского и исландского населения произошла значи- тельная перемена. Ледники, захватывающие все большую территорию, сделали кли- мат очень суровым, а почву малоплодородной. Население быстро сократилось, и скоро Гренландия совсем опустела, причем даже неизвестно, что стало с ее жителя- ми. Однако природные катастрофы не могли просто так уничтожить их. Еще сегодня можно видеть остатки многочисленных жилищ и церквей, которые, скорее всего, были брошены и разрушились только от времени и запустения. Эти руины не несут никаких следов катаклизма, который, якобы, поглотил тогдашних жителей. Выходит, жители покинули свою землю и отправились на поиски новой. Но куда они поплыли? Ученым хотелось найти их следы в странах северной Европы, но они забывали о том, что речь идет не об отдельных людях, а именно о населении, масса которого, поя- вись она в Норвегии, Голландии или Германии, непременно привлекла бы внимание историков. Однако этого не было. Более вероятно и более логично считать, что гренландские скандинавы и часть исландцев, издавна зная о теплых, богатых и пло- дородных землях (например, о «Винландии») и привыкшие плавать в западных мо- рях, постепенно переселились на новый континент точно так же, как их соотечест- венники из Швеции и Норвегии недавно покидали свои неприветливые скалы и от- правлялись в Россию и Галлию. В качестве отступления хочу отметить следующее. Скандинавы Исландии и Гренлан- дии, жившие в условиях одэла, больше занимались историей своих семей, чем исто- рией народа. Поэтому я главным образом пользовался «домашними» хрониками и песнями, прославляющими подвиги героев. При таком положении вещей можно предположить, что рассказы о путешествиях затерялись во времени вместе с семей- ствами, которые были их участниками. Единственное, что дошло до нас, — это доку- менты, относящиеся к расе Эрика Рыжего. И вполне возможно, что если мореплава- тели из этого дома имели постоянные связи с Винландией, которую они и открыли и которую считали своим владением, то и другие группы отправились по их следам в другие места того благодатного края, которые они считали своими владениями по тому же праву. Это только гипотеза, но она не беспочвенна: на одной исландской карте конца XIII в. Земля разделена на четыре части — Европа, Азия, Африка и чет- вертая часть, занимающая целое полушарие, которая называлась «Южный край оби- таемой суши». Кстати, эта карта — не единственная в своем роде, она доказывает, что исландцы знали не только северную, но и южную часть американского континен- та. Таким образом, местные расы нового континента получили дозу белой крови, а те, среди которых жили исландские или скандинавские метисы, смогли создать цивили- зации, между тем как их менее везучие сородичи остались в полудиком состоянии. Но поскольку белый элемент в малайских массах был слишком слабым, чтобы соз- дать что-нибудь значительное и долговременное, таких обществ было немного, и они были слабы, несовершенны и быстро деградировали. Если бы Колумб заново открыл Америку не в XV в., а в XIV, европейцы, скорее всего, не обнаружили бы ни Мекси- ки, ни Куско, ни храмов Солнца, а лишь сплошные леса и в лесах — руины и дика- рей [Гумбольдт датирует формирование цивилизации ацтеков и инков пе- риодом между скандинавскими экспедициями и XV в. По его мнению, эти два социальных достижения Америки намного уступали тем, что существо- вали за пять столетий до них. Здесь уместно напомнить очень распростра- ненную и правдоподобную гипотезу, которая приписывает жителям Восточ- ной Азии, Китая и Японии большой вклад в создание цивилизаций нового континента Прескотт в своей истории о завоевании Мексики, Мортон и большинство современных археологов либо поддерживают ее, либо почти не подвергают сомнению. В самом деле, нет ничего неестественного в том, что когда-то между континентами существовали случайные или неслучай- ные связи, и возможно, в один прекрасный день будет доказано, что страна Фон-Данг, которую упоминают китайские авторы как якобы находящуюся на западе, — это не что иное, как американский континент. Впрочем, я не основываю свои рассуждения на таких предположениях. А когда этот факт будет подтвержден, окажется, что Америка приняла не только скандинавов, но и определенную порцию благородных элементов через посредство от- важных малайцев.]. Американские цивилизации были настолько несостоятельны, что они обратились в прах при первом толчке. Племена, составлявшие их, рассеялись в разные стороны перед натиском упорных завоевателей, а оставшееся население оказалось перед выбором: идти путем новых господ или продолжать прежнюю дикую жизнь. Боль- шинство выбрали второе, и сегодня в дикости они могут соперничать с аборигенами Австралии. В их числе одно бразильское племя, у которого есть ритуальная песня примерно с такими словами: Когда я умру, не оплакивайте меня" Меня будет оплакивать коршун. Когда я умру, бросьте меня в лесу Меня похоронит армадилл Тут больше нечего сказать. Американские народы только на один краткий момент увидели свет цивилизации. И снова возвратились к полубессознательному существо- ванию, из которого их может освободить лишь физическая смерть. Впрочем, я ошибаюсь. Многие из этих народов, напротив, ограждены от такой жал- кой участи. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на вещи под другим уг- лом зрения. Как смешение аборигенов и исландских и скандинавских поселенцев привело к рож- дению относительно цивилизуемых метисов, точно так же потомки испанских и пор- тугальских завоевателей, женившись на женщинах покоренных стран, сформировали смешанную расу, превосходящую местное население. Однако, рассуждая о судьбе американцев, не надо забывать о влиянии, которое такой союз оказывает на амери- канских европейцев. Если индейцы испанских и португальских колоний менее дикие и более многочисленные, чем жители других районов нового континента, надо иметь в виду, что совершенствование их способностей очень незначительное, и неизбеж- ным продолжением такого процесса станет деградация господствующих рас. Южная Америка, по причине своей креольской крови, неотвратимо идет к вырождению ме- тисов. ГЛАВА VIII. Европейская колонизация Америки Отношения американских аборигенов с европейскими народами после открытия кон- тинента в 1495 г. очень различны по характеру и определяются степенью первород- ного родства между группами населения. Говорить о родственных отношениях между народами Нового Света и мореплавателями Света Старого на первый взгляд некор- ректно. Но при глубоком рассуждении оказывается, что в этом нет ничего неестест- венного. Давайте рассмотрим этот вопрос подробнее. Из европейских наций наибольшее влияние на индейцев оказали испанцы, порту- гальцы, французы и англичане. С самого начала подданные католических королей сблизились с местным населени- ем. Конечно, их грабили, притесняли и очень часто уничтожали. Без этого не обхо- дится ни одно завоевание или владычество. Но фактом является то, что испанцы отдали дань уважения политической организации аборигенов и уважали то, что не противоречило их законам. Они награждали титулом дворянина или «дона» местных вождей и, обращаясь к Монтесуме, пользовались подобающими его сану выражения- ми. Даже после его казни они называли Монтесуму «его величество». Они приняли его родственников в круг знати, так же они вели себя по отношению к инкам. Они часто женились на дочерях касиков, и часто семья идальго роднилась с мулатской семьей. Возможно, такое отношение испанцев, которое мы назвали бы либеральным, было вызвано необходимостью приручить слишком многочисленное местное населе- ние, но так же они вели себя и в других странах, где жили дикие и редкие племена: в Центральной Америке, в Боготе, Калифорнии. Их примеру следовали и португаль- цы. Очистив район вокруг Рио-Жанейро, они быстро смешались с прежними хозяе- вами этой земли. Разумеется, такая простота нравов происходит из некоего расового притяжения между победителями и побежденными. Торжественная процессия императора Монтесумы В жилах искателей приключений с испанского полуострова, которые большей частью принадлежали к андалузцам [Исключением является европейское население Чили Большинство европейцев пришли сюда из северной Испании и в меньшей степени смешались с аборигенами. По этой причине они превосхо- дят жителей соседних стран, в частности, что касается политического уст- ройства.], преобладала семитская кровь, а желтые элементы, обусловленные ибе- рийскими и кельтскими корнями, придавали им малайские черты. Белые принципы намного уступали меланийской сущности. То есть имело место на- стоящее родство между победителями и побежденными, что способствовало быстро- му их смешению. Что касается французов, дело обстояло примерно так же. В Канаде наши предки- переселенцы часто вступали в браки с аборигенами и, в отличие от англосаксонских колонизаторов, они легко перенимали образ жизни сородичей своих жен. Смешение было настолько интенсивным, что сегодня трудно встретить старую канадскую се- мью, не затронутую хотя бы далекой связью с индейской расой. Однако те же самые французы, такие терпимые на Севере, даже не допускали и мысли о союзе с неграми на Юге, считая это позором, а мулатов считали выродками. Причину такой непосле- довательности нетрудно объяснить. Большинство семей, которые приехали первыми в Канаду и на Антильские острова, — выходцы из Бретани или Нормандии. Что каса- ется их галльского происхождения, существовало родство с желтыми малайскими племенами Канады, тогда как их природа отторгала союз с черной расой. Было бы несправедливо считать, что гражданин Мексиканской Республики или ско- роспелый генерал, какие на каждом шагу попадаются в Аргентинской Конфедера- ции, находятся на одном уровне с людоедом Ботоендо, но нельзя также не отрицать, что не существует четкого расстояния, разделяющего их, и что во многих отношени- ях проявляется их сходство. Все эти индейцы, живущие в лесах, наполовину белые, наполовину аборигены, от президента государства до последнего бродяги, прекрас- но понимают друг друга и могут жить бок о бок. Правительство Южной Америки, ко- нечно, нельзя сравнить с гаитянской империей, однако приходится признать, что эти люди, которые еще недавно бурно приветствовали так называемое освобождение своих народов и ожидали прекрасных плодов этого события, сегодня правят массой метисов с крайней суровостью. Зато они преклоняются перед англосаксами, о кото- рых мы поведем речь ниже. Англосаксы британского происхождения представляют собой расу, наиболее дале- кую от аборигенов и африканских негров. Конечно, и у них можно найти финские следы, но они нейтрализованы германской природой. Поэтому по отношению к чис- тым или метисным представителям обеих крупных низших разновидностей семейства они являются непримиримыми антагонистами. Что до остальных независимых стран Америки, они представляют собой сильные государства в сравнении с агонизирую- щими соседями. Последние, в силу отсутствия компактной этнической организации и хоть какого-то опыта цивилизации или энергичного правления, погрузились в пол- ную анархию, в которой соединились все пороки малайской Америки и романизиро- ванной Европы. Таким образом, англосаксы Соединенных Штатов не стали живительным элементом нового континента. По отношению к другим народам они оказались в положении та- кого же обременительного превосходства, в каком находились когда-то все ветви арийского семейства — индусы, кшатрии-китайцы, иранцы, сарматы, скандинавы, германцы — среди массы метисов. Интересно наблюдать их отношение к остальным представителям человечества. Англосаксы ведут себя как господа перед низшими народами и даже теми, которые чужие для них, так что на их примере можно изучить результаты контакта сильной и слабой рас, тем более что удаленность во времени и отсутствие точных исторических сведений не дают возможности проследить этот процесс в прошлом. Остатки англосаксов в Северной Америке составляют группу, которая нисколько не сомневается в своем врожденном превосходстве над остальным миром и в своих правах, вытекающих из этого превосходства. Воспитанные на таких традициях, ко- торые скорее являются инстинктами, они даже не потрудились, в отличие от герман- цев, поделить территорию с прежними хозяевами. Они просто прогнали их или ску- пили земли за бесценок. В силу своей рассудительности и приверженности к прояв- лению законности они нашли тысячи уловок, чтобы узаконить свои грабительские действия. Они выдумали красивые слова и целые теории, чтобы оправдать свое по- ведение. Возможно, в глубине души, где сохранились остатки совести, они сознают, что поступают нехорошо, но от этого ничего не меняется. К неграм они относятся не лучше, чем к аборигенам: если последних они обирают до нитки, то первых заставляют трудиться, как каторжников, причем все это никак не согласуется с принципами гуманности, которые они проповедуют. Такая непоследо- вательность требует объяснения. Тем более что такого не позволяли себе германцы: ограничиваясь частью добычи, они оставляли другую часть земли в распоряжении покоренного населения. У них даже не было желания завладеть всем. Они имели слишком грубые нравы, чтобы привить своим подданным страсть к спирт- ным напиткам — это уже современная идея. Такое не приходило в голову ни ванда- лам, ни готам, ни франкам, ни первым саксонам, а также древним цивилизациям, которые были более развращены. Ни брахман, ни древний маг не чувствовал необ- ходимости истребить вокруг себя все, что не соответствовало его принципам. Наша цивилизация — единственная, которая обладает таким инстинктом и одновременно такой разрушительной мощью; единственная, которая без гнева и злобы, напротив, считая себя исключительно мягкой и гуманной, неустанно окружает себя могилами. Причина в том, что она существует только для того, чтобы извлечь из всего больше пользы, а то, что не служит этой пользе, вредно для нее, поэтому все вредное зара- нее осуждено на уничтожение. Англо-американцы, убежденные и верные приверженцы такой культуры, действова- ли сообразно ее законам. Они без всякого лицемерия полагали своим правом при- соединиться к протестам XVIII в. против всякого политического принуждения, против рабства черных, в частности. Партии и народы, как и женщины, пользуются правом попирать логику, смешивать в кучу самые противоречивые интеллектуальные и мо- ральные понятия, причем совершенно искренне. Сограждане Вашингтона, энергично требуя освобождения негров, не считают своей обязанностью подать пример; подобно швейцарцам, которые из любви к равенству применяют к евреям средневековое законодательство, американцы третируют негров с исключительным презрением. Даже герои американской независимости являли собой пример такого несоответствия между максимами и поступками. Джефферсон в отношениях со своими чернокожими невольницами и детьми, плодами этих отношений, оставил воспоминания, в которых описаны подробности, не уступающие деяниям первых белых хамитов. Американские англосаксы — искренне верующие: это черта благородной части их происхождения. При этом они не признают деспотизма закона. Будучи христианами, они, конечно, не собираются, подобно древним скандинавам, штурмовать небо или сразиться с Божественным Провидением, но они свободно рассуждают о нем, что также типично для их арийских предков, не отрицают его и, оставаясь посредине между суеверием, с одной стороны, и атеизмом, с другой, испытывают одинаковый ужас перед тем и другим. Со своей неуемной жаждой царить, командовать, владеть, захватывать и расширять захваченное англосаксы Америки являются в основном земледельцами и воинами — я имею в виду профессию воина, а не воинственность. Это противоречит духу неза- висимости. Во все времена последнее качество было основой и движущим механиз- мом их политического существования. И они приобрели его не в результате разрыва с природой — они всегда им обладали. То, что они получили в результате своей эво- люции, имеет большое значение, потому что именно с этого момента они оказались абсолютными и свободными хозяевами своей воли, которая диктовала необходи- мость расширения их владений. Но что касается основ их внутренней организации, они не придумали ничего нового. С участием метрополии, или без ее участия, наро- ды нынешних Соединенных Штатов сформировались в одном общем направлении. Их административные институты, их настороженное отношение к главе государственной власти, их приверженность к федеративной раздробленности напоминают «висам- пати» древних индусов и разделение на племена и лиги родственных народов, древ- них властителей северной Персии, Германии, саксонской Гептархии. В институте земельной собственности можно увидеть развитие принципа одэла. Поэтому обычно преувеличивают значимость событий, которые обусловили славу Джорджа Вашингтона. Конечно, эти события имели большое значение для судеб анг- лосаксов, переселившихся в Америку, это была блестящая и плодотворная эпоха, но неправильно было бы видеть в них рождение нации. Независимость явилась неиз- бежным результатом уже существовавших принципов, но звездный час Соединенных Штатов Америки еще не наступил. Этот республиканский народ обладает двумя особенностями, которые коренным об- разом отличаются от естественных тенденций всех демократических обществ, вы- шедших из чрезмерного смешения. Во-первых, это приверженность к традиции, или, если воспользоваться юридическим термином, к прецеденту. В Америке происходит постоянное изменение институтов, вместе с тем у выходцев англосаксов наблюдает- ся явно выраженное отрицание быстрых и радикальных перемен. У них сохранились многие законы, принесенные из метрополии в колониальные времена. Среда совре- менных веяний некоторые из них источают запах обветшалости, напоминающий феодальную эпоху. Во-вторых, те же самые американцы больше, чем они в этом признаются, озабочены социальной градацией: все они стремятся к обладанию. Зва- ние гражданина не более популярно у них, чем рыцарский титул «эсквайр». Эти черты у демократов Нового Света указывают на желание повысить свой статус, что в корне отличается от принципа революционеров древности. Последние, напро- тив, стремились опуститься как можно ниже, чтобы разрушить благородную этниче- скую основу. То есть англосаксы Америки являются совсем не тем, что обычно понимают под сло- вом «демократы». Скорее всего, это штаб без войска. Это люди, предназначенные для владычества, которые не могут реализовать свое предназначение, угнетая лю- дей, равных им, но которые охотно делают это в отношении тех, кто стоит ниже их. В этом смысле они находятся в ситуации, аналогичной той, в которой были герман- ские народы незадолго до V в. Одним словом, речь идет о людях, которые стремятся к власти, к высокому положению и которые обладают средствами для их достиже- ния. Вопрос в наличии благоприятных для этого условий. Как бы то ни было, в гла- зах мексиканца охотник из Кентукки представляет собой опасность. Он есть послед- нее выражение образа германца; это — франк или лангобард нашего времени. И мексиканец имеет основание считать его варваром. При этом, независимо от взгляда запуганных народов, варварство дальше продвину- лось в прагматичной цивилизации, нежели они. И такое положение дел не беспреце- дентно. Когда армии семитского Рима завоевали царства Нижней Азии, римляне и эллины черпали свою культуру и свой образ жизни в тех же истоках. Селевкиды и Птолемеи считали себя намного утонченнее и благороднее, потому что они больше времени провели в состоянии разложения и упадка и в большей степени обладали вкусом к прекрасному. А победа досталась римлянам — более прагматичным и пози- тивным, хотя отличавшимся меньшим блеском, чем их противники. Они оказались правы, и история подтвердила это. Американских англосаксов ждет такое же будущее. Либо благодаря силе, либо за счет социального влияния североамериканцы должны распространить свой образ жизни на весь новый континент. Но кто или что может их остановить? Разве что их собственная раздробленность, если она проявится слишком рано. Кроме этой опас- ности, им нечего бояться. Рассуждая о влиянии Соединенных Штатов на остальные общества Нового Света, мы вели речь только о расе, основавшей американскую нацию, и полагали, что сегодня эта раса сохранила свои этнические достоинства. Однако это совсем не так. Напро- тив, американский союз с начала нынешнего века, особенно в последние годы, при- нял на свою территорию огромную массу самых разнородных элементов. Это новый фактор, который может в какой-то мере изменить высказанные выше выводы. Разумеется, значительный приток новых принципов, которые несут с собой эмигран- ты, не способен привести к ослаблению союза по отношению к другим американским обществам. Последние, состоящие из аборигенов и негров, стоят намного ниже, а переселенцы из Европы, несмотря на вырождение, все-таки превосходят мексикан- цев или бразильцев. Поэтому я не сомневаюсь в моральном превосходстве Северных Штатов Америки над остальными политическими организмами этого континента, хо- тя, что касается сравнения республики Джорджа Вашингтона с Европой, дело обсто- ит совсем по-другому. Англосаксонское население, т. е. первые английские колонисты, больше не состав- ляет большинство, и, несмотря на то, что каждый год на американскую землю при- бывают сотни тысяч ирландцев и немцев, нацию ждет угасание. Впрочем, она уже значительно ослаблена процессом смешения. Еще какое-то время она сохранит ви- димость прогресса, затем эта видимость исчезнет, и империя окажется в руках сме- шанной группы, в которой англосаксонский элемент будет играть подчиненную роль. Уже сейчас первооткрыватели уходят с побережья на запад, где ситуация более бла- гоприятна для их активности и духа авантюризма. А что представляют собой новые переселенцы? Это осколки тех рас старой Европы, от которых почти нечего ожидать. Это остаточные продукты всех народов: ирланд- цы, немцы, неоднократно перемешанные, французы, смешанные не меньше, италь- янцы, которые в смысле смешения превосходят всех. Скопление всех этих выродив- шихся типов приводит к усилению этнического беспорядка; в этом беспорядке нет ничего необычного и нового: такая ситуация не раз наблюдалась на нашем конти- ненте. Ничего плодотворного не получится из этого, а если продукты самых различ- ных комбинаций немцев, ирландцев, итальянцев, французов и англосаксов вдруг объединятся на юге с населением, вобравшим в себя индейские, негритянские, ис- панские и португальские элементы, тогда образуется невообразимая смесь. Мы с интересом наблюдаем за мощным движением утилитарных инстинктов в Амери- ке. Я не сомневаюсь в размахе этого процесса, но разве он является чем-то уни- кальным? Разве там происходит нечто такое, чего не было в Европе? Разве это зре- лище дает хоть какие-то основания предполагать будущий триумф юного человече- ства, которому еще предстоит появиться на свет? Если трезво взвесить все «за» и «против», мы убедимся в тщетности таких ожиданий. Соединенные Штаты Америки — не первое государство на земле, пропитанное духом коммерции. Его предшест- венники не оставили никаких признаков возрождения расы, из которой они вышли. Карфаген пережил блеск и расцвет, какого вряд ли достигнет Нью-Йорк. Карфаген был богат и велик. В его руках находилось северное побережье Африки и большая территория в глубине континента. Его основа была более благородной, чем пересе- ленцы-пуритане из Англии, потому что она состояла из остатков самых чистых се- мейств Ханаана. Карфаген завладел всем, что потеряли Тир и Сидон. Однако Карфа- ген ничего не прибавил к семитской цивилизации и не уберег ее от упадка. Константинополю предрекали затмить собой все, что было в настоящем и прошлом, и преобразовать будущее. Имея самое благоприятное географическое положение и земли, самые плодородные в империи Константина, он имел все возможности для беспрепятственного развития и прогресса. Он был населен грамотными людьми, он владел огромными богатствами, он был знаком со всеми достижениями промышлен- ности и торговли в Европе, Азии и Африке — словом, у него не было соперников. И он ничего не создал, не излечил ни одну из социальных болезней, скопившихся за долгие века в римской вселенной, из среды его населения не вышла ни одна живи- тельная идея. Так что не стоит ожидать, что более счастливыми в этом смысле ока- жутся Соединенные Штаты Америки, имеющие более вульгарное население, чем в Карфагене. Весь опыт прошлого доказывает, что собрание истощенных этнических принципов не может привести к обновлению. Более того, было бы опрометчиво ожидать, что эта республика Нового Света сможет завоевать окружающие ее страны. То есть малове- роятно, что она может сравниться с успехом семитского Рима. Что касается обновле- ния человеческого общества и создания более высокой, или хотя бы другой, цивили- зации, что, впрочем, одно и то же, это возможно только при наличии относительно молодой и чистой расы. В Америке ее нет. Все усилия этой страны ограничиваются развитием некоторых сторон европейской культуры, причем не всегда самых луч- ших, и копированием остального мира [Пикеринг, рассуждая о гении американ- ских англосаксов в области искусств, замечает, что большинство народных песен его соотечественники заимствовали у чернокожих рабов, не имея та- ланта придумать что-то лучшее. Здесь уместно напомнить, что кимрийцы старательно копировали спиральные рисунки, изобретенные финнами.]. Это нация, считающая себя молодой, на самом деле — старый европейский народ. Во время долгого и тяжелого путешествия на новую родину океанский воздух не сделал переселенцев моложе. Какими они отплыли из старой Европы, такими и приплыли на новую землю. Простое перемещение с одного места на другое не возрождает полуис- тощенные расы. Общее заключение Человеческая история похожа на огромное тканое полотно. Земля — это подрамник, на который оно натянуто. Прошедшие столетия — это неустанные ткачи. Рождаясь, они сразу берутся за работу и выпускают челнок из рук только для того, чтобы уме- реть. Так под этими умелыми пальцами создается мировое полотно. Это полотно отличается многоцветием и состоит из разных видов пряжи. Его рисунок не похож на произведения деловитой Паллады, скорее он напоминает вдохновенный плод художников Кашмира. В нем, в самых капризных и причудливых сочетаниях, присутствуют самые необычные рисунки, и, отвечая всем законам строгого вкуса, это великое произведение отличается непревзойденной красотой. Две низшие разновидности человечества, черная раса и желтая раса, являются гру- бой основой — хлопком и шерстью, — в которую второстепенные группы белой расы вплетают шелковые нити, тогда как арийское семейство, перетекая тонкими ручей- ками из поколения в поколение, накладывает на поверхность ткани свои арабески из серебра и золота. Таким образом, история являет собой одно целое, и все ее аномалии находят свое объяснение и укладываются в правила, если только отвлечься от бездумного созер- цания отдельных деталей и охватить взором всю картину, если выделить в ней схо- жие факты, сопоставить их и сделать выводы. Но природа человека настолько несо- вершенна, что, приближаясь к месту событий, он инстинктивно стремится упростить их, т. е. исказить, сократить их число, избавиться от всего, что ему мешает. Только исказив их, он находит их прекрасными, потому что они становятся легкими для по- нимания, между тем, лишенные части своих богатств, они превращаются в безжиз- ненные останки действительности. История — такая же наука, как и все остальные. Она включает в себя тысячи эле- ментов, на вид разнородных, которые под многочисленными переплетениями скры- вают или представляют в другом ракурсе исток, таящийся в самой глубине. Отбро- сить то, что смущает взгляд, — значит более четко увидеть оставшиеся куски карти- ны, но тогда происходит искажение меры и относительной значимости частей целого и невозможность проникнуть в истинный смысл этого целого. Чтобы избежать этого недостатка, надо взяться за решение задачи со всеми прису- щими ей трудностями. Если вначале ограничиться поиском главных источников предмета, мы обнаружим, что их всего три, и из них вытекают события и явления, достойные нашего внимания. Первый из таких источников — деятельность отдельно- го человека, второй — создание политических центров, третий, самый главный, оживляющий два первых, — это способ социального существования. Теперь добавим к этим трем источникам движения и изменения фактор взаимопроникновения об- ществ, тогда мы получим общие контуры нашего предмета. История со своими при- чинами, движущими силами и главными результатами окажется замкнутой в этом большом круге, и теперь можно приступать к анализу самых мелких деталей, не опа- саясь тех неизбежных ошибок, которые имеют место при других способах изучения. Деятельность человека, взятого отдельно от других, выражается в развитии интел- лекта и в игре страстей. Наблюдение за этим процессом и за его драматическими результатами поглощает все внимание большинства мыслителей. Они видят лишь человека, который действует, уступает или сопротивляется своим желаниям и на- клонностям, направляет их в нужное русло или вовлекается в их бурный водоворот. Конечно, нет ничего более впечатляющего, чем зрелище борьбы человека с самим собой. Кто может усомниться, что он действует самостоятельно, выбирая одну из альтернатив? Бог следит за ним и судит его, исходя из нравственного добра, которое человек сделал, и из нравственного зла, которое он отверг, но никак не исходя из меры его способностей, и не ограничивает его свободу выбора. Человек действует только в узкой сфере. Даже самый могущественный из людей, самый просвещенный и энергичный, может протянуть свою руку на ограниченное расстояние. Самые великие замыслы Цезаря не в состоянии охватить весь земной шар. Их действие затрагивает ограниченное число людей и один или несколько по- литических центров. В глазах современников это уже много, но для истории — мало. И новые поколения с трудом находят их следы. То же самое можно сказать о дея- тельности Александра Македонского или испанского короля Карла V, в чьих владе- ниях никогда не заходило солнце. Итак, великие люди не всемогущи. Эти люди умеют соразмерять то, что они сделали, с тем, что они хотели сделать. Им известно, что их власть не может распространить- ся даже на один континент, что даже в своих дворцах они не могут жить так, как им бы хотелось, что если их вмешательство замедляет или ускоряет ход событий, то это похоже на то, как ребенок пытается запрудить ручей, но не может помешать его те- чению. Лучшая часть их воспоминаний заключается не в блеске ума и гения, а в понимании вышеуказанного факта. Здесь конец исторического могущества человека, действую- щего в самых благоприятных условиях. Оно не есть причина: оно — всего только временное средство и чаще всего элемент украшения. Но при всем этом необходимо признать за ним способность привлечь к себе всеобщий интерес, тем более что без- личный ход событий кажется нам скучным зрелищем. Различные школы придавали ему исключительное значение, и именно могущество отдельных личностей всегда вызывает интерес людей к реликвиям прошлых времен. Теперь посмотрим, что такое политический центр, о котором мы упоминали выше. Это совокупность человеческих желаний, т. е. сам по себе он представляет собой волю. Политический центр, или, иными словами, народ, имеет свои страсти и свой интеллект. Независимо от количества людей, которые его составляют, он обладает смешанной индивидуальностью, которая есть результат всех общих понятий, тенденций, идей, подсказанных массой. Иногда он выражает интересы меньшинства, иногда следует за волей большинства; его также можно назвать слепым вдохновением, не принад- лежащим никому. Короче говоря, народ в своей коллективной совокупности, в своих многочисленных проявлениях и функциях, представляет собой реальное существо, сосредоточенное в одном теле. Его власть сильнее и одновременно она менее на- дежна и длительна, поскольку она скорее инстинктивна, чем осознанна, более нега- тивна, чем утвердительна, и во всех случаях она менее непосредственна, чем власть отдельных людей. Народ меняет свои воззрения несколько раз в течение столетия, это объясняет видимость упадка и видимость возрождения. В течение нескольких лет он может покорить своих соседей, затем покориться им; он может любить свои зако- ны и подчиняться им, затем вдруг ему вздумается бунтовать, чтобы через несколько часов с тоской думать о рабстве. Во всех своих бедах и несчастьях он обвиняет сво- их правителей: это доказывает, что в нем живет органичная слабость, происходящая от несовершенства его личности. Народ всегда нуждается в человеке, который понимает его волю, истолковывает ее и показывает, куда надо идти. Если человек ошибается, народ восстает, а затем по- корно идет за другим, который не ошибается. Здесь речь идет о потребности в по- стоянном обмене между коллективной и личной волей. Чтобы из этого получился позитивный результат, необходимо объединение этих двух волевых факторов — бу- дучи раздельными, они бесплодны. Поэтому монархия — это единственная рацио- нальная форма правления. Тем не менее, в истории человечества не раз подтверждался тот факт, что объеди- нение властителя и нации приводит только к выявлению способностей или возмож- ностей и к предотвращению опасности, исходящей из области, которая находится вне их сферы. Во многих случаях, когда властитель видит путь, угодный подданным, не его вина, если у подданных недостает сил, чтобы проделать этот путь. Представим, что ужасное несчастье обрушилось на нацию. Недальновидность, без- рассудство или бессилие правителей ведут к краху. Нация становится добычей более сильного государства. Ее границы стираются, ее порванные знамена становятся лос- кутками в чужих победных знаменах. Но означает ли это конец нации? Историки отвечают на этот вопрос утвердительно. Всякий покоренный народ больше ничего не стоит, и если речь идет о далеких временах, историки, не задумываясь, вычеркивают его из списка живых и объявляют исчезнувшим в материальном смыс- ле. Но если не делать столь поспешных заключений и изучать факты, тогда мы обнару- жим, что нация, политически уничтоженная, продолжает существовать под другим именем, что она сохраняет свои формы, свой дух, свои способности и влияет, как и прежде, на население, в состав которого она вошла. Поэтому не политическая форма дает жизнь массам, формирует их волю и их образ жизни. Массы обладают всем этим, даже не имея своих границ. Они получают все это из сферы, более высокой, чем они сами. Здесь открываются неисследованные области, которые не измеряются территорией того или иного королевства или изменениями в составе населения, но охватывают все перспективы общества вместе с пружинами и движущими силами цивилизации, которая дает жизнь этим массам. Рождение, развитие, закат общества и его цивилизации — это явления, которые ув- лекают наблюдателя далеко за горизонты, обычно замечаемые историками. В своих исходных причинах они не несут на себе печати человеческих страстей или намере- ний — это слишком непрочная материя, чтобы ей нашлось место в столь длительном процессе. Здесь мы видим только разные формы интеллекта, предназначенные для различных рас и их сочетаний, только самые основные признаки, свободные от ав- торитета независимого арбитра, самые врожденные, т. е. самые фатальные, — те, которые человек или народ не может ни присвоить себе, ни сбросить с себя. Таким образом, над всеми преходящими и намеренными действиями, исходящими либо от отдельного человека, либо от толпы, возвышаются генерирующие принципы, кото- рые осуществляют свое влияние неуклонно и непрестанно. Из этой абсолютной сфе- ры, где они сочетаются и взаимодействуют, каприз человека или нации не в состоя- нии извлечь никаких случайных результатов. Именно там, в ходе нематериальных вещей, в высшей сфере, работают активные силы, основополагающие принципы, находящиеся в вечном соприкосновении, как с человеком, так и с массой. Эти активные силы и основополагающие принципы или, если придать им конкретную форму, эта душа, до сих пор незаметная и безличная, входит в число главных кос- мических механизмов. В этом неосязаемом мире душа выполняет функции, анало- гичные тем, какие осуществляют электричество и магнетизм в других сферах творе- ния, и точно так же, как электричество и магнетизм, ее можно констатировать по ее функциям или, вернее, по некоторым из ее функций, но ее нельзя пощупать, опи- сать и анализировать во всей ее целостности, в ее абстрактной сущности. Нет никаких доказательств, что душа есть эманация человека и политических орга- низмов. Душа живет через них и для них. Сила и здоровье цивилизаций — это также мера силы и здоровья души, но если считать, что душа достигает высшей точки сво- его развития у отдельных личностей и у отдельных наций в то самое время, когда цивилизации приходят в упадок, тогда придется заключить, что ее можно сравнить с воздухом, которым мы дышим и который в плане творения имеет смысл существова- ния только в продолжение жизни общества, которое он питает; что, в сущности, он чужд обществу, что он есть нечто внешнее по отношению к нему и что его разреже- ние влечет за собой смерть этого общества. Эта великая душа проявляет себя в двух формах — мужской и женской. Напомню, что я имею в виду субъективное отношение, с одной стороны, и объективную спо- собность, с другой, без всякой связи с идеей превосходства. Эта душа циркулирует двумя потоками, проникая в самые мелкие поры и самые последние молекулы соци- ального организма. Поскольку основной смысл существования общества состоит в том, что оно не зави- сит от человека, оно не приводит ни к каким результатам, за которые человек несет ответственность. Таким образом, общество свободно от идеи нравственности. Само по себе оно не может быть ни добродетельным, ни порочным, ни умным, ни глупым — оно просто существует. Ни действия человека, ни намерения народа не служат толчком к созданию общества. Среда, через которую оно приходит к позитивному существованию, должна иметь необходимое количество соответствующих этнических элементов; здесь снова напрашивается сравнение с физическими телами: некоторые из них легко принимают электрический заряд, а другие отторгают его. Сущность об- щества изменяет не воля монарха или его подданных, а этнический состав в силу тех же законов. Общество заключает в себе свои народы точно так же, как небо обвола- кивает землю: небо, которого не касаются испарения болот или языки пламени из жерла вулканов, в своей безмятежности является идеальным образом общества. Общество навязывает народу определенный образ жизни и втискивает его в рамки, из которых народ, как покорный раб, не может выйти и даже не пытается это сде- лать. Оно диктует ему законы, диктует волю, предписывает ему, что следует любить, презирать и ненавидеть. В строгом соответствии с этническими законами оно опре- деляет, что есть слава и что бесчестье, оно ставит победителей и побежденных на одну ступень, и только новый поворот в этнической ситуации может вновь расста- вить их по своим местам. Общество оказывает такое сильное давление не только на народ, но и на отдельных людей. Оно оставляет им право на мораль, формы и правила которой оно же уста- навливает, вбивая их в головы людей с самого рождения и указывая им единствен- ный путь в жизни. Поэтому, прежде чем рассматривать историю страны, необходимо изучить истоки и природу общества, частью которого является данная страна. Необходимо изучить его составные элементы, изменения, происшедшие в нем, причины этих изменений, эт- ническое состояние как результат расового смешения. Только таким образом можно встать на позитивную почву, в которой скрыты корни нашего предмета, и увидеть, как они растут, дают побеги и, в конечном счете, плоды и зерна. Поскольку этнические сочетания на географической территории общества всегда распределяются самым причудливым образом, следует заранее решить на- правление исследований и анализировать результаты по мере приближения к пред- мету. Здесь необходима усердная работа ума и памяти и аккуратность в суждениях. Речь идет о том, чтобы уложить историю в контекст естественных наук и обеспечить точность результатов, с тем, чтобы избежать произвольных оценок. Уберегая музу прошлого от неверных и кривых тропинок, направляя ее на широкую прямую дорогу, заранее изученную и помеченную надежными вехами, вы не лишае- те ее величия, а напротив, делаете ее советы более авторитетными. Конечно, при этом она не станет легкомысленно обвинять Дария в том, что он потерял Азию, а Персея за то, что он унизил Грецию, зато она и не будет восхвалять гений Гракхов или ораторское искусство жирондистов. Она провозгласит, что неизбежные причины событий нисколько не зависят от людей и их воли, и не станет заниматься конфлик- тами политических партий: она будет объяснять их скрытые причины, в которых не нужно обвинять исторических персонажей и за которые их не нужно хвалить. Тогда со своего высокого трона муза истории будет выносить справедливый приго- вор прошлому и указывать на полезные уроки. Независимо от отношения к развитию какой-либо нации, не допуская вмешательства человека с целью переместить места- ми какие-то даты и приукрасить или, напротив, очернить какие-то события, она бу- дет вершить справедливый суд и сделает каждого ответственным за свои дела. Тогда не будет оправданий ни у злодея, ни у льстеца, которые стремятся приукрасить свои или чужие злодеяния. История сорвет все маски софизма и заклеймит виновных. Бунтовщик предстанет нетерпеливым и вредным амбициозным человеком: Тимолеон — убийцей, Робеспьер — гнусным негодяем. Для того чтобы придать историческим анналам человечества объективность, пора изменить метод их составления и без боязни спуститься в катакомбы истин, вырытые тяжелым трудом поколений. Древние математики, приоткрывшие двери в алгебру и испугавшиеся таинственных глубин, которые предстали перед ними, наделили ее сверхъестественными способ- ностями и превратили самую строгую из наук во вместилище невероятных фантазий. Из-за такого отношения к предмету математиков какое-то время подозревали в бе- зумии и шарлатанстве, и только позже серьезные исследования сломали лед недове- рия и принесли плоды. Первые ученые, которые обнаружили окаменевшие останки костей и обломки судов на горных вершинах, начали выдвигать гипотезы, одна нелепее другой. Их преемни- ки отвергли выдумки и сделали геологию библией науки, и теперь уже нельзя под- вергать сомнению ее положения. То же самое можно сказать об этнологии, а также алгебре и науке, созданной Кювье и Бомоном. Одни рабски следуют ей, другие отри- цают напрочь. Конечно, этнология — молодая наука, хотя она уже вышла из пеленок. Она выдви- нула достаточное количество надежных аргументов, которые могут служить основа- нием для дальнейшего изучения. Каждый день появляются все новые факты. Нача- лось настолько бурное соперничество между различными сферами знаний, что уче- ные не успевают классифицировать накапливающиеся факты. Дай Бог, чтобы на пу- ти этнологии стояли только такого рода препятствия! Но, увы, препятствия бывают и похуже. Многие все еще не понимают ее особенную природу и обосновывают ее главным образом физиологией. Такой узкий подход выхолащивает ее суть, хотя, разумеется, физиология соприкаса- ется с этнологией. Но для того, чтобы материалы, которые предоставляет ей физио- логия, приобрели настоящую научную ценность, необходимо привлечь и другие нау- ки; сравнительное языкознание, археологию, нумизматику, мифологию и записан- ную в анналах историю. Этнология должна оперировать только документами, кото- рые прошли проверку другими инструментами. Поскольку ее предметом является материальная сфера и одновременно она касается сферы интеллектуальной, она не должна замыкаться в чисто физические рамки и игнорировать даже самые невероят- ные и смелые гипотезы. В сущности, этнология — это корни, питающие историю, и ни в коем случае нельзя разделять их. Посему предоставим ей ту же территорию, на которой хозяйничает история. В то же время будем иметь в виду позитивные науки и задавать вопросы, на которые вряд ли ответит человеческий разум. В их числе проблема единства и многообразия. Этот вопрос до сих пор остается невыясненным, и сегодня он скорее забавляет ум, чем просвещает его. Поэтому до наступления лучших времен не будем выдвигать его на первый план и довольствуемся констатацией органичности всех разновидностей, проведя демаркационную линию между ними. Если какие-то причины могут привести к путанице в разных типах, например, если в результате изменения пищи и климата белый человек вдруг становится негром, негр — монголом, тогда весь вид, несмотря на то, что у него несколько миллионов совершенно непохожих друг на друга отцов, следует объявить единым. Но если, напротив, рассматривать разновидности в их нынешнем состоянии, считая, что они могут утрачивать свои отличительные признаки только через брачные сою- зы, выходящие за пределы своего круга, если никакое внешнее или внутреннее воз- действие не может изменить их основные элементы, если, наконец, они обладают постоянными физическими и моральными качествами, тогда придется признавать следующую неопровержимую истину: даже если они рождены от одной пары, чело- веческие разновидности живут по закону многообразия типов, и их первородное единство никак не сказывается и не может сказываться на их судьбах. Таким обра- зом, чтобы достойным образом ответить на насущные требования науки, надо напра- вить исследования на достижимые задачи и абстрагироваться от всех причин. Теперь встанем на почву истинной истории, истории серьезной, а не фантастической, осно- ванной на фактах, а не на иллюзиях или досужих мнениях, и еще раз рассмотрим то, что видят наши глаза, слышат наши уши и чего касаются наши руки. Итак, перенесемся в ту далекую эпоху, которую можно назвать самой древней для всего человеческого рода и которая предшествует всякой истории: на алтайскую возвышенность, где живут три огромных массы племен, постоянно находящиеся в движении и резко отличающиеся друг от друга. Территорию, которая простирается на запад, огибая горы, занимает белая раса, на северо-востоке обитают желтые племена, пришедшие из Америки, на юге — черные племена, чья родина находится в далекой Африке. Белая разновидность, возможно, не такая многочисленная, как ее сестры, наделена живым деятельным характером, который она часто обращает про- тив самой себя и который ее ослабляет, хотя и свидетельствует о ее превосходстве. В результате отчаянного натиска многочисленных карликов эта благородная раса покидает свою территорию и уходит на юг, где ее передовые отряды попадают в гу- щу меланийских масс и рассеиваются в них, начиная смешиваться с местными эле- ментами. Эти элементы в высшей степени грубы и непривлекательны, однако благо- даря своей гибкости пришельцы приспосабливаются к ним и передают им некоторые из своих качеств или, по крайней мере, лишают их некоторых недостатков. Пришед- шая раса придает им способность к сосуществованию, и скоро вместо враждебных племен, постоянно и безрезультатно оспаривающих территорию, здесь появляется смешанная раса, которая распространяется из бактрийских земель по всей Гедросии, к Персидскому и Арабскому заливам, за нубийские озера, доходит до середины аф- риканского континента и движется вдоль северного побережья Африки. На этом дол- гом пути меланийская разновидность, смешанная в разной степени, в одном месте поглощенная другими элементами, в другом сама поглощающая их, но всюду изме- няющая белую основу и сама изменяющаяся под ее воздействием, утрачивает свою чистоту и некоторые из своих примитивных признаков. С этим связаны определен- ные социальные способности жителей самых глухих уголков африканского мира: это результат древнего союза с белой расой. Эти способности невелики, неопределенны и часто мало заметны. Во время первых переселений, в эпоху распространения первых поколений мулатов на побережье Африки, аналогичный процесс происходит на Индийском полуострове, особенно за Гангом и Брахмапутрой, вовлекая в свою орбиту черные и желтые мас- сы, которые еще раньше пришли сюда в относительно чистом этническом состоянии. Финны сосредоточились на берегу Китайского моря раньше перемещения белых на- родов вглубь континента. Им было легче поглотить другую низшую расу, и они сме- шались с ней. Тогда малайская разновидность начала выходить из этого союза, а первые метисы сначала заняли центральные районы Поднебесной Империи. С тече- нием времени они расселились по всей Восточной Азии, на Японских островах, на архипелагах Индийского океана; они дошли до восточного побережья Африки, заня- ли все острова Полинезии и оказались, таким образом, напротив Америки, как на севере, так и на юге, вплоть до Курил и острова Пасхи. Небольшими рассеянными группами они возвратились на эту почти пустынную землю, где оставались только остатки арьергарда желтой массы, от которой эти малайцы когда-то унаследовали физический облик и моральные привычки. На западе, ближе к Европе, меланийских народов нет: там имеет место неизбежный и вынужденный контакт между финнами и белыми. Пока на юге спасающиеся бегст- вом белые племена пытаются подчинить себе местное население, на севере они, на- против, вступают с покоренными аборигенами в брачные союзы. Сомнительно, что негры, имевшие возможность выбора, стремились к такому физическому союзу, зато желтые племена охотно приняли его. Под непосредственным влиянием финского на- шествия кельты и особенно славяне, что, в сущности, почти одно и то же, оказались вынуждены постепенно уйти в Европу. Таким образом, волей-неволей они рано на- чали вступать в союзы с низкорослыми пришельцами из Америки; а когда в ходе своих последующих странствий они встречали в разных западных странах поселения этих карликов, они держались от них подальше. Если бы белая раса была сразу вытеснена со своей древней территории в Централь- ной Азии, основной массе желтых племен ничего бы не оставалось, кроме как занять опустевшие земли. Тогда финн построил бы вигвам из веток на развалинах древних памятников и, следуя своей привычке, засел бы в нем, и мир так и не узнал бы эту инертную расу. Но белое семейство не строило массовый исход со своей прародины. Оно раскололось от ужасного столкновения с финскими массами, и рассеялось в разные стороны, однако довольно многочисленные племена остались на месте и, с течением времени соединяясь с желтыми племенами, передавали им энергичность, интеллект, физическую силу, социабельность, которые тем были чужды, и давали им возможность распространять эти элементы на соседние территории. В результате всех этих масштабных пертурбаций и трансформаций, охвативших все чистые расы, а затем все их сочетания, древняя культура белого семейства исчезла, и на смену ей пришли четыре смешанных цивилизации: ассирийская, индусская, египетская и китайская, а пятая, греческая, уже готовилась выйти на сцену. В то же время уже можно было утверждать, что все социальные принципы будущего опреде- лены, потому что последующие общества ничего нового не изобрели. Самое большое и очевидное достижение этих цивилизаций заключается в том, что они продолжили дело этнического объединения. По мере расширения они включали в свою сферу новые народы, племена и группы, которые прежде жили изолирован- но, не стараясь привить им свои формы и идеи, хотя и лишая их индивидуальности. В течение так называемого второго периода, или периода смешения, ассирийцы дошли до границ Фракии, заселили острова архипелага, обосновались в Нижнем Египте, укрепились в Аравии, близко сошлись с нубийцами. Египтяне распространи- лись по Центральной Африке, продвинули свои поселения на юг и запад, частично ушли в Хеджаз и на Синайский полуостров. Индусы конфликтовали из-за территории с арабскими химиаритами, высадились на Цейлоне, колонизировали Яву и Бали и продолжали смешение с малайцами на другом берегу Ганга. Китайцы смешались с народами Кореи, Японии, вошли в соприкосновение с филиппинцами, а черно- желтые метисы, появившиеся в Полинезии и познакомившиеся с соседними цивили- зациями, начали распространять то немногое, что они узнали, от Мадагаскара до Америки. Что касается западного мира — белых племен в Европе, иберийцев, расенов, фра- кийцев, иллирийцев, кельтов, славян, — они к этому времени уже тронуты финской печатью. Они продолжают ассимилировать соседние желтые племена, затем вступа- ют в союзы друг с другом, с эллинами, семитизированными метисами, которые мас- сами расселяются рядом с ними. Смешение, повсеместное и постоянное смешение, — вот самое очевидное достиже- ние крупных обществ и мощных цивилизаций, которое пережило своих творцов. Этот не знающий преград поток разливается и поглощает все новые и новые народы и территории, изменяя их природу. Но для того, чтобы это великое объединяющее движение охватило самые последние расы земного шара, не оставляя никаких пробелов, недостаточно действия цивили- заторской среды: для этого еще необходимо, чтобы в самых разных районах появи- лись постоянные этнические очаги, без которых процесс был бы неполным. Громадные расстояния парализуют распространение самых активных групп. Китай и Европа почти не оказывают влияния друг на друга, хотя промежуточным звеном для них служат славяне. Индия никогда не оказывала большого влияния на Африку, так же, как Ассирия на северную часть Азии; если бы общества оставались на своих территориях, Европа никогда бы не была вовлечена в этот процесс. Она оказалась в нем, потому что на ее территории еще раньше распространились созидательные элементы цивилизации. С ранних времен в лице кельтских и славянских рас она по- лучила два объединяющих потока, которые дали ей возможность в нужный момент вступить в общий процесс. Под их воздействием в Европе желтая основа и чистая белая сущность полностью растворились. Через посредство семитизированных эллинов, а затем через римские колонии, европейцы все больше сближались с населением западного побережья Азии. Последнее также участвовало в этом эволюционном процессе, и если европейские народы приобретали восточный оттенок в Испании, южной Франции, Италии и Илли- рии, то жители Востока и Африки многое брали из романского Запада в Пропонтиде, Анатолии, Аравии и Египте. Наибольший вклад в это сближение принадлежит славя- нам и кельтам вместе с эллинами. Впрочем, в других регионах процесс этнического сближения почти отсутствовал по причине новых географических границ. Римская цивилизация, шестая по счету, которая может по праву считаться местом объедине- ния этнических принципов западного мира, не имела сил активно действовать после III в. н. э. Чтобы расширять территорию, на которой уже смешалось столько народов, требова- лось участие значительной этнической силы, продукта нового союза лучшей части человечества с уже цивилизованными расами. Одним словом, был необходим приток арийцев в самый главный социальный центр для того, чтобы он мог воздействовать на остальной мир, без чего дальнейшее слияние было невозможно. Итак, в романском обществе появились германцы. Одновременно они заняли край- ний северо-запад Европы, который постепенно превратился в опорный пункт их дея- тельности. Союз с кельтами и славянами усилил их экспансию и в малой степени подавил их природную инициативность. Появилось современное общество, которое приступило к дальнейшему объединению. Совсем недавно оно открыло Америку, где смешалось с аборигенами или уничтожило их; оно дало толчок России, в результате чего славяне покорили последние племена Центральной Азии; они проникли в среду индусов и китайцев и постучались в двери Японии; по всему африканскому побере- жью оно вошло в контакт с жителями этого большого континента; короче говоря, новое общество расширило свои территории и распространило по всему миру прин- ципы этнического объединения. Германская раса вобрала в себя всю энергию арийского семейства, благодаря чему выполнила предназначенную ей роль. После нее белая раса уже не могла ничего предложить в смысле мощи и активности: все, что в ней оставалось, было истощено, деградировано, утрачено. Получилось так, что этим последним посланцам пришлось взяться за самое трудное дело. Они завершили географические открытия и заселили новые земли метисами. Теперь требуется только добавить последние капли арийской крови в различные народы, и эту работу выполнит время. Исходя из сказанного выше, становится ясным ответ на вопрос, не почему сегодня нет чистых арийцев, а почему они больше не нужны. Потому что их предназначени- ем было сближение и слияние всех разновидностей человечества, невзирая на рас- стояния: теперь, когда они в основном выполнили свою задачу, им больше нечего делать на земле. Итак, существование самой лучшей разновидности всей белой ра- сы, лучших качеств, сосредоточенных в ней, рождение, развитие и смерть обществ и цивилизаций, великий результат этих качеств, представляют собой вершину и выс- шую цель истории. Все это появилось для того, чтобы объединить человечество, раз- вивалось, сверкало великолепием и обогащалось для того, чтобы ускорить объеди- нение, и ушло в небытие, когда главный этнический принцип окончательно влился в разнородные элементы. Белый принцип, главным образом арийский, распространившийся на земле, не оста- вил вне сферы своего действия ни одну расу. Таким образом, жизнь человечества приобретает смысл, который полностью укладывается в космический миропорядок. Я уже сравнивал его историю с огромным узорчатым, разноцветным полотном: ее мож- но также сравнить с цепью гор, отдельные вершины которой представляют собой цивилизации, а геологическое строение этих вершин — это различные союзы, обу- словленные многочисленными сочетаниями трех главных групп и их производных элементов. В этом заключается главный результат человеческого труда. Все, что служит цивилизации, входит в сферу деятельности общества, все, что входит в его сферу, развивает общество, все, что его развивает, географически расширяет его, и последним звеном этой цепочки является усиление или подавление черных или фин- ских элементов в массе уже смешанного населения. Будем считать, что конечная цель трудов и страданий, радостей и побед человечества состоит в том, чтобы в один прекрасный день прийти к абсолютному единству. Исходя из этой аксиомы, мы будем рассуждать дальше. В абстрактном смысле белая раса навсегда исчезла с лица земли. Пройдя через эпо- ху богов, когда она была совершенно чистой, эпоху героев, когда процесс смешения еще не достиг высшей точки, эпоху знати, когда ее качества не были полностью ут- рачены, белая раса подошла к эпохе окончательного слияния всех принципов в ре- зультате смешанных союзов. Отныне она представлена только гибридами, больше всего деградировали те ее представители, которые живут на территории первых смешанных обществ. Что касается масс, которые в Западной Европе и Северной Америке представляют собой последнюю возможную форму культуры, в них еще есть остатки силы, особенно по сравнению, скажем, с жителями Йемена. Однако и это относительное превосходство постепенно исчезает, часть арийской крови, мно- гократно разбавленная, которая еще имеется в нашем обществе и является его единственной опорой, каждый день все больше поглощается. Когда процесс поглощения завершится, наступит эпоха единства. Белый принцип, потерпев поражение в каждом отдельном человеке, будет составлять по отношению к двум другим пропорцию 1:2, а этого вполне достаточно, чтобы почти полностью парализовать его влияние; еще печальнее то, что слияние — это далеко не резуль- тат непосредственного смешения трех главных типов в их чистом виде, а неизбежное следствие бесконечной череды союзов. Это последняя степень посредственности во всех смыслах, физической силы, красоты и интеллектуальных способностей. Каждый из людей будет в равной мере нести в себе это печальное наследие, никто не будет одарен в большей степени, чем другой; точно так же, как на островах Полинезии малайские метисы, в течение многих веков замкнутые в своем кругу, в равной мере представляют собой один и тот же тип, в который никогда не попадала новая кровь, так и все люди на земле будут похожи друга на друга. Все будет одинаково: их рост, черты лица, телосложение. У них будет одинаковая физическая сила, одинаковые инстинкты и способности, и, повторю еще раз, этот общий уровень будет являть со- бой жалкое зрелище. Народы, вернее, стада людей, погруженные в спячку, будут влачить бесцельное су- ществование, жующие свою жвачку существа на понтийских болотах. Возможно, они будут считать себя самыми умными, учеными и одаренными из живых существ, кото- рые когда-либо жили на земле. А мы сами разве не убеждены в том, что наша неспо- собность создать такие же прекрасные памятники, какими мы сегодня любуемся в Египте и Индии, служит доказательством нашего превосходства? Наши потомки без труда найдут аргументы, чтобы выразить свою снисходительность к нам и гордиться своим варварством. Вот на что тратили силы наши предки, скажут они, презрительно показывая пальцем на жалкие развалины наших последних творений. И действи- тельно, они будут для них бесполезны, потому что торжествующая природа вновь будет властвовать на земле, и человек будет не хозяином, но гостем, как и прочие лесные и водные обитатели. Но и эта ситуация продлится недолго, т. к. побочный результат беспорядочного сме- шения — уменьшение численности населения. Если бросить взгляд на прошлые вре- мена, становится ясно, что тогда на земле жило гораздо больше представителей на- шего вида, чем сегодня. В Китае никогда не было так мало жителей, как в настоящее время; Центральная Азия была похожа на человеческий муравейник. По словам Ге- родота, в Скифии обитало множество народов, а нынешняя Россия напоминает пус- тыню. В Германии достаточно жителей, но не меньше их было в III—V вв. н. э., когда она щедро поставляла романскому миру массы воинов вместе с их женами и детьми. Франция и Англия не похожи на пустыню, но и в Галлии, и на Британских островах кипела жизнь в эпоху кимрийских переселений. Испания и Италия насчитывают не более четверти того, что они имели в древности. Греция, Египет, Сирия, Малая Азия, Месопотамия кишели людьми, а городов там было не меньше, чем колючек в поле: сегодня они почти безлюдны; Индия сегодня — это только тень прошлой Индии. За- падная Африка, земля, которая вскормила Европу и на которой столько метрополий строили свое благополучие, являет собой грустное зрелище редких палаток кочев- ников и умирающих городов. Остальные районы этого континента, куда европейцы и мусульмане принесли то, что одни называли прогрессом, а другие истинной верой, пребывают в таком же состоянии; только в глубине Африки, куда еще не проникли чужаки, сохраняется компактное население. Но это не надолго. Что касается Амери- ки, Европа вливает туда остатки крови. То есть она беднеет сама, обогащая другого. Невозможно подсчитать точное число столетий, которые отделяют нас от момента завершения драмы. Но конец недалек. Арийское семейство, вернее сказать, остатки белого семейства, утратили свою чистоту, когда родился Христос. Если считать, что Земля образовалась за шесть или семь тысячелетий до этого события, этого времени было достаточно для того, чтобы искоренить в зародыше сам принцип общества, и когда этот период завершился, причина упадка уже овладела миром. Поскольку сущность белой расы растворилась в двух низших разновидностях, последние пре- терпели соответствующие изменения, которые для желтой расы произошли намного раньше. За восемнадцать истекших веков процесс слияния еще не завершился, хотя были заложены предпосылки его будущих побед. Появились мощные средства воз- действия на будущее, и увеличился этнический беспорядок внутри всех обществ, следовательно, приблизился час окончательного объединения. Таким образом, это время не было потрачено зря: будущая история написана. Человеку на земле оста- лось царить 12—14 тысячелетий, и этот срок можно разделить на два периода: пер- вый уже в прошлом — он был временем молодости, силы, интеллектуального вели- чия человечества; второй, который начался, приведет человечество к вырождению. Если задержаться на временах, которые предшествуют последнему вздоху нашего вида, и не думать о периоде умирания, после которого безлюдный земной шар про- должит, уже без нас, свое движение в пространстве, я не знаю, будет ли это боль- шим утешением. Тягостно было бы думать о судьбе горстки существ, наших собрать- ев, лишенных силы, красоты и ума, если бы не мысль о том, что у них останется по- следнее средство — вера в Бога. Последнее воспоминание о лучших временах. Религия не обещает нам вечной жизни, а наука учит, что у нас когда-то было нача- ло, и убеждает, что будет и конец. Так что не стоит ни удивляться, ни тревожиться этому непреложному факту. Печальна не мысль о конце — печально сознание того, что мы придем к нему в столь жалком состоянии, и возможно, даже эта участь, уго- тованная нашим потомкам, оставила бы нас равнодушными, если бы не тайный ужас оттого, что судьба уже тянет к нам свои безжалостные руки. SpellCheck: Yavolod, 2006 – 2007 «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853-1855) является наиболее известным сочинением французского дипломата, поэта и философа графа Жозефа Артюра де Гобино (1818-1882). Несмотря на спорность многих положений этой книги, а также учитывая негативный фон, который был создан вокруг нее, необходимо подчерк- нуть, что это была, по сути, первая осознанная попытка систематического осмысле- ния истории с позиций биологического детерминизма – философского направления, рассматривающего наследственные различия расовых типов в качестве исходных предпосылок к общественной жизнедеятельности и переносящего законы органиче- ской жизни на нормы человеческого поведения и познания. Владимир Авдеев Русский Интеллектуально-Познавательный Ресурс «ВЕЛЕСОВА СЛОБОДА» Если вы хотите автоматически получать информацию о всех обновлениях на сайте, подпишитесь на рассылку --> Новости сайта Велесова Слобода.